Часть третья 4 страница

Форстер положил на поднос глиняную плитку и извлек из витрины следующую, которую тоже оставил на подносе. После чего с облегчением опустился в кресло.

Он взял первую глиняную табличку, повертел ее в руках, отложил назад, взял вторую, долго и задумчиво разглядывал ее.

Вторая табличка показалась Крису более пористой по структуре поверхности, она выглядела более захватанной, чем первая.

Форстер взял лупу и обследовал сначала края артефакта, затем отдельные знаки.

– Месопотамские таблички с письменами. Для меня эти таблички – нечто совершенно особенное. Свидетельство самой значительной общественной революции в истории человечества. Изобретение письменности. – Он цокнул языком.

– Вполне возможно, – сказал Крис. – Но я бы мог представить себе пару‑ тройку других событий, не менее значительных. Например, укрощение огня.

– Ну‑ ну… – Дальше антиквар не реагировал.

Крис наблюдал мимику этого человека. Он то поднимал брови, то приоткрывал рот, то вытягивал губы трубочкой и мурлыкал какую‑ то мелодию.

В конце концов, он положил лупу на стол и с тяжелым вздохом погрузился в кресло.

– Для этого я здесь?

– Да, – спокойно сказал Форстер. – По вашим жестам я вижу некое безразличие к предмету.

– В общем, да… – Крис помедлил и вспомнил, что когда‑ то читал: этих табличек существуют тысячи, а еще больше поддельных, – чтобы выманивать деньги из карманов туристов.

– Можете спокойно сказать это вслух, – забавлялся Форстер. – Месопотамские плашки с письменами – так себе, ничего особенного, если исходить из количества этого добра. Их найдено в разных раскопках до десятка тысяч. И сотни тысяч, наверное, еще лежат в песках пустыни. Как только была изобретена письменность, все начали записывать и документировать. Есть там интересное, но много и банального. Я антиквар. Не думаете же вы, что я податлив на дешевые пустяки, а?

– Не думаю.

– То‑ то. – Форстер осторожно отложил глиняную табличку на поднос и взял другую. – Видите здесь внизу знак? – Форстер поднял табличку и указал на одно место с чередой значков, которые Крис не мог как следует разглядеть. – Это клеймо Навуходоносора II. Табличку можно датировать, таким образом, от 604 до 562 года до нашей эры.

– То есть она очень старая. Ну хорошо. – Крис сказал это равнодушно. Он по‑ прежнему не находил ничего особенного в глиняных табличках с нацарапанными значками.

Форстер грозно глянул на Криса:

– Благоговение перед историей – вот то, чему и вам придется рано или поздно научиться, – проворчал Форстер. – Этот правитель разрушил целые царства, Иудейское тоже. Он угнал иудеев в плен, в Вавилон. Это оказало сильное влияние на их веру, поскольку они усмотрели в этом Божье наказание. Знаете ли вы пророка Иеремию?

– Имя – да. Но с самой юности я никогда больше не занимался этим. Кое во что… высшее я, правда, верю, но церковь и все, что с ней связано, для меня весьма сомнительно.

Форстер кивнул:

– Ну и ладно. Так вот, у Иеремии написано: Ибо Бог есть Творец всего, и Израиль есть жезл наследия Его, имя Его – Господь Саваоф. Ты у Меня – молот, оружие воинское; тобою Я поражал народы и тобою разорял царства; тобою поражал коня и всадника его и тобою поражал колесницу и возницу ее; тобою поражал мужа и жену, тобою поражал и старого и молодого, тобою поражал и юношу и девицу; и тобою поражал пастуха и стадо его, тобою поражал и земледельца и рабочий скот его, тобою поражал и областеначальников и градоправителей. И это сделал Навуходоносор II. Он создал новую вавилонскую империю, объединил раздробленные силы, пошел войной на Киш и другие самостоятельные княжества, привел империю к величию и был строителем нового Вавилона. – Форстер глянул на витрину, в которой лежал глиняный колышек. – Взгляните на тот штырь… Это краеугольный штырь храма Нинурты, который Навуходоносор велел построить после того, как победил Киш. Вы ухватываете?

– Я догадываюсь, насколько это ценно, но я не эксперт, как вы, поэтому…

– Ну, ладно. – Форстер махнул рукой. – Еще интереснее другая табличка. – Форстер отложил табличку с клеймом Навуходоносора на поднос, снова взял в руки другую и осторожно повертел ее: – Знаете, как развивалась письменность?

– Ну, приблизительно, – осторожно ответил Крис. – Символы, потом картинки, потом черточки, потом запоминающиеся значки.

– Правильно. – Форстер насмешливо посмотрел на Криса: – Вы то и дело огорошиваете меня, Зарентин. То вы невежественный обыватель, а то вдруг – остров знаний. – Он злобно хихикнул: – Эта табличка происходит из совсем раннего периода развития письменности. Вернее, из раннего периода иероглифического письма. Приблизительно третья тысяча лет до Рождества Христова.

– Как вы это узнали?

– Взгляните на этот иероглиф. Вот, – антиквар показал ему на треугольник вершиной вниз, от вершины вверх шла вертикальная черточка, не доходя до основания. – Вам это ничего не напоминает?

Крис немного подумал, прежде чем высказать свое спонтанное впечатление:

– Это похоже на лоно женщины – в самом упрощенном виде.

– Очень хорошо, – Форстер засмеялся. – Значок «лу».

– Что это значит?

– Это иероглиф «человек». В раннем иероглифическом письме. – Форстер довольно ухмыльнулся и откинулся на спинку кресла. – А теперь вы спросите, откуда у меня такая уверенность, так?

– Вам виднее…

– На следующих ступенях развития письменности вплоть до окончательного образования клинописи «лу» больше никогда не писалось, вернее, не изображалось в таком виде.

– И сколько же было этих ступеней?

– Восемь до конечной формы клинописи, какой она применялась ассирийцами в первом тысячелетии до Рождества Христова. На второй ступени картинка сама по себе оставалась той же, правда, повернулась на девяносто градусов налево, так что вершина треугольника показывает вправо. Со временем значки все дальше отдалялись от первоначальных.

– Почему?

Форстер снова показал на полку, и Крис достал оттуда блокнот и ручку. Антиквар взял то и другое и стал выводить на бумаге разные значки. И при этом чертыхался, потому что трясущиеся руки не слушались его. Лишь после третьей попытки он отложил ручку и показал листок Крису. Отдельные части значков все больше походили на стрелы с отчетливыми треугольниками на конце.

– В принципе первые значки стояли вертикально. Предположительно их положили на бок, чтобы легче было вдавливать в глину. Но еще оставались скругления, которые с течением времени потерялись, потому что и их было трудно вдавить в глину достаточно точно. Значки претерпевали изменения из чисто практических соображений.

Крис смотрел в витрину с глиняными табличками:

– О’кей. Если я не просчитался, здесь шесть табличек этого вида.

– Да. Шесть из времен Навуходоносора II и шесть из третьего тысячелетия до Рождества Христова. Абсолютные сокровища. Не имеющие аналогов. Ни один музей мира не располагает чем‑ либо подобным.

Форстер заметно ожил. Глаза его блестели, а старческие руки с нежностью поглаживали таблички, ощупывая желобки клинописи так, как любящий впервые исследует округлости своей возлюбленной. Он подносил таблички к глазам, разглядывал в лупу отдельные значки, постанывая от радости.

Крис чувствовал себя лишним.

– Вы можете их прочитать? – спросил он в конце концов.

– По‑ настоящему – нет. Тут слишком много значков. Но то, что здесь написано, уже давно переведено. Есть целая наука, занятая расшифровкой этой письменности. Как‑ никак число значков, символов и иероглифов, которые в ней применяются, достигает двух тысяч…

– Кто же способен это запомнить? – вырвалось у Зарентина.

– …и поэтому позднее было сокращено приблизительно до шестисот. Нормальный писец к тому времени владел, как правило, двумя сотнями различных клинописных значков.

– Тоже немало, – проворчал Зарентин, думая об алфавите с его двадцатью шестью буквами, которыми обходятся сегодня.

– Вот именно. И надо еще знать, что одинаковые значки могут иметь разные значения, смотря по тому, в каком контексте они употребляются. Солнце означает одновременно день, светлое и приветливое. А рот и вода вместе создают слово «пить».

– Откуда эти таблички? Вырыты из могилы и потому такие ценные? Из царской гробницы?

– Эти – из особого сундучка, – сказал антиквар после некоторого раздумья. – Месопотамия – это не Египет. В отличие от Египта со множеством гробниц фараонов, в Месопотамии почти не найдено царских могил. Те, что найдены, тоже, правда, были обустроены по‑ царски. В царских гробницах Ура находили целые колонны колесниц, царских слуг, умерших вместе со своим господином, украшения, золото и, разумеется, глиняные таблички. В этом отношении по сей день ничего не изменилось.

– Что вы имеете в виду?

– Если уж оболочка смертна, то хотя бы деяния правителей должны быть бессмертны. Письменность хоть и развилась поначалу для записи хозяйственных фактов, однако храмовые жрецы и цари быстро смекнули, что таким образом можно сохранить собственные подвиги. Они увековечивали эти подвиги на табличках. То же самое делают и наши короли, неважно, в какой форме.

– Значит, эти таблички – из Ура?

– Нет. Более старые происходят из Киша, однако были найдены в Вавилоне и потом украдены.

Крис ждал. Он чувствовал, что Форстер уже близок к тому, чтобы высказать ему то, что лежало у него на сердце.

– Я внук вора и убийцы. – Форстер испытующе посмотрел на Криса, ожидая реакции отторжения. – Это вас шокирует?

– Нет. – Крис посмотрел ему прямо в глаза и отрицательно помотал головой: – Для этого я слишком многое пережил в полиции. Кроме того, ведь сами вы не убивали.

– Совсем недавно вы собирались уйти.

– Я еще не решил. Если бы вы убивали, я бы точно ушел. В настоящий момент мне просто не терпится узнать, что вы мне расскажете. Признаюсь, меня все это начинает занимать.

Старик кивнул:

– Мой дед похитил таблички и другие ценности в Вавилоне и ради этого убил троих человек. Поэтому я и хочу принести покаяние.

– В убийстве?

– Нет! В краже.

Крис тряхнул головой:

– И когда это было?

– Целую вечность назад. В 1916 году. Он украл плитки у двух расхитителей гробниц и вместе с другими награбленными ценностями надежно спрятал. Потом бежал с ними в Испанию. Там он убил своего сообщника, начал новую жизнь под фамилией Форстер и потом еще раз перебежал в Швейцарию. Оттуда он распродавал свои сокровища коллекционерам по всему миру, сколотил на этом состояние и утвердился в качестве антиквара. А вот эти сокровища он не продал, потому что они имеют совершенно особенное значение.

– И какое же?

Форстер пропустил вопрос мимо ушей.

– Он женился, потом родился мой отец и продолжил дело торговли антиквариатом, которое передал мне. Мы специализировались на археологических находках с Ближнего Востока и из Египта.

– Наша недавняя поездка в Дубай тоже была частью вашего «покаяния»? – осенило Криса. Он вспомнил замечание Форстера в конце той поездки: переговоры велись не о цене, а о том, каким образом выставлять некий предмет искусства.

– Если угодно – да.

Крис смотрел в бледно‑ голубые глаза антиквара и видел насмешливый взгляд, излучающий превосходство и уверенность, какие человек чувствует только тогда, когда все его битвы уже проиграны.

Крис с огорчением думал о том, чему научился, должно быть, еще в отделе убийств: душа человека – потемки, и никто не носит на лице печать убийцы или вора.

– Не знаю, хочу ли я еще выполнять ваше поручение.

Ведь за заданием по‑ прежнему скрывалась глубокая, темная пропасть. Форстер осветил своей исповедью пока лишь самую верхнюю часть.

– Неужели вы так ничего и не поняли? – в ярости прошипел Форстер. – Не забывайте: я хочу совершить покаяние. Шесть табличек пришли к нам из времен Навуходоносора, остальные шесть – из третьего тысячелетия до Рождества Христова. – Он кряхтя поднялся из кресла и снова оперся о свою клюку. – Я уверяю вас: эти шесть – древнейшие таблички с клинописью, какие только были найдены до сих пор. Нигде в мире нет ничего подобного. Вы понимаете, почему я не хотел вызывать сюда полицию? Ведь я приглашаю вас не в сообщники в преступлении, ваша помощь нужна мне для того, чтобы вернуть эти предметы туда, где им положено быть. – Карл Форстер, тяжело дыша, протопал к другой витрине. – Так поможете вы мне, черт возьми, совершить покаяние и возвратить эти ценности?

– Куда, в Вавилон? В Ирак? – Крис отрицательно покачал головой. – Это же самоубийство.

– Нет. – Карл Форстер тоже помотал головой: – Там от них и следа не останется через несколько дней. Вы же знаете, что творится после войны в Персидском заливе. Хаос. Разграбление музеев. Нет уж. Вот вы вспомнили о нашей поездке в Дубай… Тогда речь шла о статуэтке из раскопок Ассура. Ценная статуэтка, да, но в сравнении с этими находками просто мелочь. Хотя была твердая договоренность, на каких условиях я ее возвращаю, эти условия не были выполнены! – Форстер в ярости ударил клюкой об пол: – Предметы нельзя возвращать туда, где они были найдены. Это все равно что потерять их. Есть только одно‑ единственное место, где они будут в безопасности. И вам придется отправиться туда, где эта часть наследия Вавилона будет сохранена.

Форстер неуверенно потопал дальше и остановился перед следующей витриной. Там на песчаном ложе лежали три кости.

– Ну? Ваше решение?

Крис разглядывал кости. Они были не особенно крупные. Две сантиметров по десять в длину, третья немного длиннее. То были остатки костей, части с обломанными концами.

Крис вдруг вспомнил времена своей службы в полиции. Фиксация следов во многом напоминала кропотливую работу составления паззла. Кости были при этом совершенно особой темой. Судебные эксперты всегда ругались, когда им приходилось делать заключение по костям. Особенно если истлевшие мягкие части, которые еще хоть как‑ то годились для исследования, уже отсутствовали.

С первого взгляда почти невозможно было установить, человеческие это кости или кости животных. Почти невозможно было определить, как долго эти кости уже пролежали на месте их находки. Месяц, год, три столетия? Может, кто‑ то закопал их в другом месте, а какое‑ нибудь животное вырыло и уволокло?

– Ваше решение!

Кости в витрине изменили от времени цвет, из известково‑ белых превратившись в серо‑ коричневые. Крис оторвался от своих мыслей, немного смущенный. «Черт знает, какие ассоциации это вызывает», – подумал он.

– Ладно. Я сделаю это, – сказал он, наконец, и вспомнил о состоянии своего банковского счета. По‑ другому и не получалось. Деньги от этого заказа были ему просто необходимы.

– Я ведь уже и заплатил, – Форстер с облегчением вздохнул. – Хорошо, что я в вас не ошибся.

– Кости тоже? – вдруг спросил Крис, хотя и не мог сказать, что навело его на этот вопрос.

– Тоже, – голос антиквара вдруг осип, и в нем послышалось напряжение.

– А у них – что за история?

Карл Форстер ответил не сразу. Когда он заговорил, его охрипший голос дрожал.

– Они принадлежат к биологическому виду гоминидов, которого в наше время уже не существует.

Глава 8

Ватикан

Вечер пятницы

Папа сидел за письменным столом в своем рабочем кабинете на четвертом этаже Апостольского дворца. Он отложил лист бумаги с текстом, который требовал от него огромных усилий, когда в дверь постучали.

Ему не надо было смотреть на часы, чтобы узнать время. Он сам назначил этот час.

Георг Райхе, его личный секретарь, вошел в кабинет с двумя посетителями, прихватил стопку бумаг и, выходя, закрыл за собой дверь. Бенедикт XVI вздохнул. Многое осталось неразобранным от его предшественника. Однако вместо того чтобы помочь в делах, Курия и средства массовой информации неумолчно трубили о приятной внешности его секретаря, который к тому же еще мог быть интересным собеседником и за рамками теологических проблем.

Сплетни и очернительство, видимо, неискоренимы. Человеческие свойства так же мало подлежали переменам, как и правила и ритуалы в Ватикане.

Оба его посетителя подошли ближе и сели на мягкие стулья перед письменным столом.

Кардинал Альбино Сакки был одет в сшитую по мерке черную ризу с пурпурно‑ красной каймой и широким поясом такого же цвета. Его могучая фигура казалась из‑ за этого стройнее. На нем была пурпурная шапочка. Монсеньор Тиццани был в простом черном дорожном костюме с белым воротничком священника.

– Ну? – лукавый взгляд папы остановился на кардинале. Они хорошо знали друг друга. До того как его избрали папой, он сам целую вечность возглавлял Конгрегацию вероучения в качестве префекта, а кардинал Сакки был его заместителем.

Священную конгрегацию как организацию, ставшую преемницей инквизиции, они превратили в центральный диспетчерский пункт Курии. Они бдительно надзирали за католическим учением и защищали его от всех врагов. Ни один вопрос веры не решался без этого подразделения.

И им удалось сделать свое значение очевидным. Ватикан как государственное образование под властью папы формально управлялся Государственным секретариатом во главе с кардиналом‑ секретарем. Его статус второго человека Ватикана был задокументирован тем, что он – в качестве избранного декана – возглавлял эксклюзивный орган Римской курии: Коллегию кардиналов.

Однако на последних выборах декана маленькая кучка кардиналов‑ епископов избрала своим деканом префекта Конгрегации и нынешнего папу, а не государственного кардинала‑ секретаря. Тем самым иерархия в Ватикане фактически изменилась.

– Быть вашим преемником, пусть и временным, в Конгрегации вероучения – это весьма ответственная задача, – ответил кардинал Сакки.

Папа плутовски улыбнулся. Он давно решил, что назовет государственным секретарем своего многолетнего заместителя по Конгрегации вероучения. Здесь все было так же, как при вступлении в должность нового императора. В ближний круг могли попасть лишь доверенные. А это снова изменит иерархию.

– А окончательное преемство уже урегулировано? Называют так много имен.

– Скоро‑ скоро, дорогой Сакки. Священная Конгрегация слишком важное ведомство, чтобы решать вопрос преемства наспех. Наберитесь терпения. Я знаю, как тяжело бремя этой должности, – сказал Бенедикт, мягко улыбаясь. – Для меня тоже новые задачи – большой вызов. Я работаю как раз над моей первой энцикликой. По‑ видимому, озаглавлю ее «Deus caritas est». Как вы на это смотрите?

– «Бог есть любовь»! Обширное и плодородное поле, – сказал кардинал Сакки.

– Да – и тяжкое. Однако оставим это. Нам нужно обсудить другое. – Папа посмотрел на монсеньора Тиццани, который следил за разговором тихо и выжидательно: – Как он это воспринял?

Тиццани склонил голову. Со времени своего разговора с Генри Марвином он снова и снова обдумывал его реакцию.

– С яростью, но, с другой стороны, и с самообладанием. А также с ужасом и обидой. – Тиццани смотрел на свои руки. – Но он ведь не мог ожидать другого, верно?

– Что он будет делать?

– Этого он не сказал. Он говорил о доказательствах.

– Он догматичен.

Тиццани поднял взгляд. Ему было удивительно слышать эти слова из уст папы, который в качестве префекта Конгрегации вероучения вызывал у одних преклонение, а у других ненависть именно как догматик.

– …И опасен, – вставил кардинал Сакки. – Нам следует глаз не спускать с него самого и с его братства мирян.

– А что вы думаете о бумаге, которую он нам передал? Нет ли в ней опасности для Святой Церкви?

Папа с любопытством оглядывал кардинала. До своего избрания папой Бенедикт никому не показывал бумагу, которую Генри Марвин передал ему полгода назад. То, что кардинал Сакки теперь знал содержание этой бумаги, было следствием обстоятельств.

«Однако Сакки знает при этом далеко не все», – думал папа. Полная правда была известна только ему и бывшему доверенному, который его покинул. И пусть так и останется. Бог избрал его для этого бремени.

* * *

– Это нечто гораздо большее, чем просто очередная деталь мозаики в числе многих, уже явившихся на свет Божий за последние сто лет. Тема, бесспорно, взрывная – она затрагивает центральное ядро. Я хочу сказать, она никогда не должна стать предметом публичного обсуждения.

Папа склонил голову:

– Но цена…

– Я знаю, что вы имеете в виду. Марвин – фундаменталист. И он руководит братством. На следующей неделе он станет официальным преемником. Это уже точно. Но чем мы поступимся, если признаем братство Преторианцев в качестве ордена или персональной прелатуры? И то, и другое – правовые институты церкви, которые помогут нам лучше контролировать их деятельность посредством правил, которые мы же сами и установим. – Сакки в раздумье постукивал кончиками пальцев. – Игра воображения. Однако Ваше Святейшество рассудило иначе.

«Да, – подумал папа, – поскольку я знаю больше, чем вы все, я и устраню настоящую опасность».

На какой‑ то момент его накрыло страхом за ту ответственность, что он взвалил на себя. Однако мысль, что он подготовлен и не нуждается в этом Марвине, придала ему сил. Паническая атака схлынула так же быстро, как и накатила.

– Я всего лишь держу открытыми все возможности. Дипломатия, дорогой Сакки. Во‑ первых, это только фрагмент, всего лишь часть копии. Сколько там не хватает, неизвестно, – Бенедикт помотал головой. – Даже если наши критики получат в руки якобы очередное подтверждение, что части Священного Писания зиждутся на более ранних записях, это все равно не поколеблет ни нашей веры, ни Священного Писания, ни незыблемости Святой Матери‑ Церкви.

– До сих пор такого однозначного доказательства еще не было…

Тиццани почувствовал напряжение между обоими собеседниками. Сакки делал именно то, против чего сам же предостерегал каждого посетителя папы: начал диспут с наместником Бога на земле. А нужно было только подчиниться.

– Но ведь подтверждается лишь то, что научные толкователи библейских текстов обнаружили и без того. Кого это на самом деле интересует? Наших верующих? Бог не даст себя смутить через ученых или научный анализ.

Тиццани глубоко вздохнул, различив в голосе папы резкие ноты.

– Я хочу сказать, Марвин раздувает шумиху ради собственного интереса, – продолжал папа. – Статус ордена, а то и вовсе персональной прелатуры неизмеримо повысит ценность братства мирян. Наряду с «Опус Деи» это была бы вторая организация мирян, которая бы так выделилась. При помощи своего псевдооткрытия он хочет получить для себя преимущество. И поважничать!

– Вполне возможный вариант, – ровный голос кардинала Сакки сигнализировал, что он переходит на примирительную позицию.

– К вам уже приходили шептуны? – папа снова взглянул на кардинала дружелюбно.

– Да, Ваше Святейшество. Как ходатаи, так и предостерегатели. Предостерегатели скорее осторожны и неуверенны, а ходатаи агрессивны и откровенны.

Папа Бенедикт XVI кивнул:

– Меня радует безусловность веры, которую демонстрирует братство. Если бы все братья и сестры были так же тверды в своей вере, этот мир стоял бы гораздо прочнее. Однако негоже быть тверже самой церкви. – Папа на мгновение задумался, потом вызывающе посмотрел на монсеньора Тиццани: – Вы сказали ему, что орден с его безапелляционным отказом от научных познаний в области эволюции прибегает к слишком креационистским[1] аргументам?

Тиццани провел пальцами по лицу от переносицы и сосредоточился, прежде чем ответить:

– Ему это известно. Он открыто признает, что протестантские группировки поддержат его. Он идет даже дальше: по его мнению, католическая церковь совершает ошибку, уступая это поле протестантам. Марвин считает, это задача католической церкви – защищать такую позицию.

– Познания современных естественных наук теперь отрицать нельзя. Они – Божье творение. Следовательно, следует их уважать, как это и делает католическая церковь. – Папа немного помедлил: казалось, он подыскивал нужные слова. – Иоанн Павел II от имени церкви признал эволюционную теорию. Разве мы не дискутировали об этом достаточно долго? Как Марвин может выступать против этого, будучи католиком? Мы преподаем теорию эволюции даже в наших католических школах!

– Признание братства как светского института стало ошибкой…

Папа склонил голову:

– Братства мирян – важная составная часть нашей церкви. И тогда католическая церковь еще придерживалась того же мнения. Однако наше исследование Библии привело нас к новым познаниям. Бога‑ диктатора не существует. Наш Бог предоставляет миру быть таким, каким он может быть в процессе длительной эволюции. Бог не вмешивается то и дело, он допускает, принимает участие, любит. С каждым новым научным познанием о Вселенной мы ведь тоже соучаствуем в сотворяющей силе Бога. Неужели этот человек не понимает, что своим подходом он противопоставляет себя официальным основам Святой Церкви? Как он может рассчитывать на то, что братство при таких условиях получит поддержку? Это значило бы усилить их позицию. И это значило бы также, что папа Иоанн Павел II заблуждался!

«И ты тоже», – пронеслось в голове монсеньора Тиццани. Мысленно он покончил с этой темой. У Генри Марвина, как видно, были плохие карты. Образ мыслей братства мирян отрицал непогрешимость папы.

После короткого молчания папа снова взял слово:

– Вы говорили, что в архиве наткнулись на след. Если я правильно припоминаю, запись относится к концу двадцатых годов. Сделана нунцием Пачелли, который впоследствии стал Его Святейшеством Пием XII.

Глаза папы испытующе всматривались в лица его посетителей. Тиццани беспокойно ерзал на своем стуле.

– Верно, – сказал кардинал Сакки. – Короткое упоминание о находке с тем же или похожим содержанием, что и та, которой – по его утверждению – располагает Марвин. Упоминание всего лишь в несколько строк, в одном из последних отчетов нунция перед тем, как ему вернуться в Ватикан на пост государственного секретаря.

Папа вздохнул. В качестве нунция Мюнхенского и Берлинского Пачелли был с 1922‑ го до конца 1929 года дипломатическим представителем Ватикана в Германии. В 1939 году он стал папой Пием XII. О холокосте он помалкивал, хотя был в курсе. И нацистские преступники в конце войны бежали тайными путями, воспользовавшись помощью представителей церкви.

Впоследствии были попытки канонизировать Пия, но они так и не осуществились из‑ за этого неблагоприятного фона, который обсуждался в Курии и муссировался в газетах. Для общественного мнения его фигура была таким раздражителем, что в 2003 году Ватикан даже вынужден был обнародовать часть своего секретного архива с письмами Пия XII и документами о нем самом.

– Кусочек исписанной бумажки и…

– Как вы на него вышли? – папа твердо перебил кардинала, хорошо зная, что тот хочет сказать.

– Мне намекнул Генри Марвин, – сказал кардинал Сакки, когда до него дошло, что вторую часть фразы ему не дали договорить вполне сознательно.

– Как это?

– Он сделал нам этот намек в последние недели, после того, как его наглым требованиям было уделено так мало внимания. Видимо, хотел утроить свои усилия, – кардинал устало улыбнулся. – Он сказал, что полный текст и другие доказательства находятся в руках церкви. Уже с конца двадцатых годов, когда…

– Как мы только что сообща установили, эта текстовая находка не могла вызвать бурю, сотрясающую основы Святой Матери‑ Церкви. Церковь выдерживала и не такое, если этот текст вообще соответствует истине. До сих пор всякие доказательства отсутствовали. Не было ничего, кроме смутных намеков. – Папа вдруг мягко улыбнулся: – Но что будет дальше?

– В последние недели мы не сидели сложа руки. Спасибо монсеньору Тиццани.

Папа Бенедикт XVI смотрел на монсеньора проницательным взглядом. Впервые Генри Марвин обратился с этим текстом в Конгрегацию полгода назад. Бенедикт, тогда еще префект Конгрегации вероучения, сразу понял, что время для решения созрело.

Он болезненно поморщился. Тиццани был в этом деле лишь палочкой‑ выручалочкой, поскольку доверенный папы трусливо сбежал, устранившись от этого бремени.

– Монсеньор Тиццани, расскажите, что вы обнаружили, – тихо попросил он.

Однако Тиццани почувствовал живое нетерпение, от которого голос папы слегка дрожал. Он очень хорошо понимал, что знает далеко не все в этой игре.

– В принципе ничего особенного, Ваше Святейшество. Несколько строчек текста в сообщении нунция отсылают нас к одному отдельному донесению, которое он передал в археологический отдел вместе с несколькими другими предметами. Однако там след теряется. Донесение нунция найти уже не удалось.

– Тогда в чем же состоит успешная работа монсеньора? – снова обратился папа к Сакки.

Кардинал склонил голову, взвешивая каждое слово.

– В археологическом отделе зафиксировано поступление этого письменного документа. Но затем след все же теряется. К сожалению. Однако мы знаем имя монаха из археологического отдела, который десять лет назад вел расследование по Пию XII. Кажется, это расследование было связано с попытками канонизации.

Папа недовольно кивнул.

– Может, хотя бы этот монах может нам посодействовать. Давайте его спросим, – продолжал Сакки.

– Если будет толк, – папа отвернулся, как будто потерял к делу интерес и заскучал.

⇐ Предыдущая 1 2 3 4 567 8 9 10 Следующая ⇒