Допрос. Вторник, день

Допрос

В кабинете Форса и Карин Линдблум было два окна. Каждый полицейский имел свой стол и стул на пяти колесах с подвижной спинкой, книжную полку с телефонными справочниками, сборниками законов и двумя дюжинами папок и телефон. Ноутбук был общим. На подоконники Карин поставила цветы. Их большие зеленые листья закрывали пол‑ окна. Для поливки цветов там же стояла бутылка из‑ под немецкого белого вина. В комнате было еще два жестких стула, один перед письменным столом Карин, другой около запертого шкафа, где полицейские хранили запасные комплекты одежды. Кроме одежды, на своей полке Карин хранила несколько полотенец, шампунь и лосьон для лица, зубную щетку и пасту.

Форс сел за свой стол, открыл ящик и достал магнитофон. Проверил батарейки и поставил его на стол. В этот момент Нильсон привел Хенрика Мальмстена.

Не говоря ни слова, Нильсон вышел и закрыл двери. Карин заняла место за своим столом. Форс указал парню на стул около шкафа. Мальмстен подошел и сел. Карин и Форс рассматривали его.

Затем Форс нагнулся к микрофону.

– Начинаем допрос по делу об исчезновении Хильмера Эриксона. Допрашиваемый Хенрик Мальмстен… – Форс прервался. – Пересядь к столу и сядь так, чтобы ты мог говорить в микрофон.

Хенрик поднялся, взял стул за спинку и переставил его ближе к столу Форса, сел и нагнулся. Форс придвинул микрофон ближе к Хенрику.

– Допрос ведет инспектор криминальной полиции Харальд Форс в присутствии инспектора криминальной полиции Карин Линдблум.

Форс сделал паузу и посмотрел на Хенрика Мальмстена. Мальчишка был очень бледен.

– Назови свое имя, дату рождения, адрес, номер телефона и имена родителей.

Хенрик Мальмстен облизал верхнюю губу и сказал все, о чем спросил Форс.

– Тебе шестнадцать лет, не так ли?

Хенрик Мальмстен кивнул.

– Ты должен отвечать вслух, – напомнил Форс. – Да или нет?

– Да.

– Что «да»?

– Мне шестнадцать лет.

– Когда ты в первый раз встретил Хильмера Эриксона?

– В первом классе.

– Тебе тогда было семь лет?

– Да.

– Скажи это.

– Мне было семь лет.

– То есть ты знаешь Хильмера Эриксона девять лет?

– Да.

– Каким был Хильмер, когда он ходил в начальную школу?

– Что?

– Отвечай на вопрос.

Хенрик Мальмстен помолчал минутку.

– Я не знаю, что отвечать.

– Как ты относился к Хильмеру, когда вы были маленькими?

– Я забыл.

– Что ты забыл?

– Как я относился к Хильмеру.

– Но вы же ходили в один класс?

– Да.

– Сколько лет?

– Девять.

– И ты забыл?

Хенрик молчал. Он смотрел в стол.

– Ты что‑ нибудь помнишь про Хильмера?

Хенрик смотрел в стол и молчал.

Форс сунул правую руку в карман, достал в кулаке несколько коричневых листьев и бросил их на стол перед Хенриком.

Хенрик уставился на листья как завороженный. Форс заметил, что парня начало трясти, и кровь отхлынула от его лица.

Форс потянулся за папкой, которую получил от Хаммарлунда, открыл ее и достал большую цветную фотографию.

– Вот этот снимок сделан в больнице сегодня утром. Ты видишь, кто это?

И Форс положил фотографию на листья прямо под нос Хенрика.

– Тут снята только часть лица, но ведь можно узнать, кто сфотографирован?

Хенрик молчал, но его трясло так, что он еле сидел на стуле.

– Мне нужно в туалет, – прошептал он.

Его голос был надломленным и очень слабым, кожа на лице цветом напоминала тесто. Форс повернулся к Карин:

– Покажи ему, пожалуйста, где туалет.

Карин молча встала и подошла к Хенрику:

– Ты можешь идти сам?

Мальчишка с трудом поднялся, и Карин подхватила его под руку.

– Попроси Нильсона зайти с ним в туалет, – сказал Форс, когда Карин Линдблум вела Хенрика к дверям. Затем он нагнулся к микрофону: – Перерыв для посещения туалета.

Он выключил магнитофон, поднялся и подошел к окну.

Ему стало легче, когда он увидел кусочек голубого неба. Он потрогал пальцем землю в цветочном горшке. Земля была влажная.

Как же это происходит, отчего люди совершают такие ужасные поступки? За годы своей службы Форс видел трупы людей, которых бросали в озера с привязанным к ногам грузом. Он расследовал дело об избиении ученика начальной школы: его истязали родители, уверявшие, что они любят своих детей. Форс провел долгие часы, общаясь с людьми, совершившими тяжкие преступления, и очень часто по отношению к своим близким.

Не позволяй себе ожесточиться.

Форс часто повторял это самому себе.

Не позволяй себе ожесточиться.

Хильмер тоже был в кабинете, он заполнил помещение, и Форс чувствовал непонятное давление в груди. Хенрик Мальмстен в туалете чувствовал, как кровь отливает у него от головы, а Карин Линдблум думала в коридоре о своем сыне. Исчезнувшие остаются рядом с нами, и в их присутствии у нас кружатся головы и становится трудно дышать.

Если бы это был Мортен, думала Карин Линдблум.

Если бы это был мой сын.

Что бы я тогда сделала?

Да я бы убила их, если бы они сделали с моим сыном то, что сделали с Хильмером.

И в этом случае я стала бы другой?

Ненависть.

Наступление.

Настоящий человек.

Хенрик вернулся в сопровождении Карин Линдблум. Он снова сел на стул перед микрофоном. Карин села за стол позади Хенрика, Форс занял свое место и поднял фотографию. Под ней лежали листья из компостной кучи. Форс снова включил магнитофон.

– Допрос продолжается после посещения туалета. – Он посмотрел на Хенрика, который сразу же опустил глаза. – Вернемся к фотографии, которую я показал тебе, прежде чем ты пошел в туалет. Кто изображен на ней?

– Я не знаю, – прохрипел Хенрик.

– Ты уверен?

– Да.

– Тогда я могу сказать тебе, что это Хильмер Эриксон. Фотография сделана в больнице несколько часов назад. Не мог бы ты мне рассказать, почему ты не смог узнать Хильмера Эриксона?

Лицо мальчика побледнело, губы стали цвета газетной бумаги. Глаза наполнились слезами.

– Я не знаю, – прохрипел Хенрик после паузы.

– Вы ходили в один класс девять лет. Ты должен был узнать Хильмера.

– Не сейчас.

– Почему нет? Неудачная фотография? Хочешь посмотреть другую?

Форс взял папку и достал другой снимок. Он положил его перед Хенриком. Парень зажмурился.

– Почему ты зажмурился?

– Его не узнать, – прошептал Хенрик еле слышно.

– Ты все равно не узнаешь Хильмера, хотя я сказал тебе, что это он?

– Не могу, – шептал Хенрик.

– Что не можешь?

– Узнать его.

– Но вы же ходили в один класс девять лет?

– Он…

Голос Хенрика сорвался. Форс поднялся. Его лицо было рядом с лицом Хенрика.

– Почему ты не узнаёшь Хильмера Эриксона?

Хенрик молчал.

– Почему ты не узнаёшь Хильмера Эриксона? – повторил Форс.

И тут Хенрик разрыдался. Форс снова сел на стул и посмотрел на Карин. Та открыла ящик, достала пачку бумажных носовых платков, поднялась и подошла к Хенрику.

– Возьми, высморкайся. Хенрик взял платок и высморкался.

– Расскажи мне, – сказал Форс. – почему ты не можешь узнать Хильмера Эриксона на фотографиях, несмотря на то, что вы ходили девять лет в один класс. Тебе показать еще?

И Форс достал следующий снимок и положил его перед Хенриком. Слезы Хенрика капали на щеки мальчика, изображенного на фотографии, и казалось, что это он плачет.

– Мне надо в туалет! – всхлипнул Хенрик.

– Ты пойдешь туда, – сказал Форс, – но сначала скажи мне. почему ты не узнаёшь Хильмера.

Хенрик вспыхнул и вскочил. Он закричал:

– Потому что он изуродован!

Хенрик всхлипнул и снова высморкался.

– А кто его изуродовал? – спросил Форс.

Хенрик посмотрел на Форса. По щекам парня бежали слезы.

– Я не нарочно, – пробормотал он срывающимся голосом.

Он сел.

Форс выждал минутку, прежде чем задать следующий вопрос.

– Кто это сделал?

– Аннели и Бультен.

– Кто еще?

Хенрик. казалось, собирался с силами.

– Кто еще? – повторил Форс.

Хенрик дрожал как будто в ознобе.

– Еще я.

И его тело затряслось от рыданий.

Форс кивнул Карин, она взяла Хенрика под локоть и повела к дверям. Форс наклонился к магнитофону:

– Перерыв для посещения туалета.

Затем он выключил магнитофон, поднялся и подошел к окну.

В Стокгольме из его окна был виден залив. У него была лодка. Форс скучал по водному простору. Кроме того, он был голоден. Форс начал думать о Юхансоне. Почему тот его так раздражает? Форс всегда считал его безынициативным и ленивым, словом, «плохим полицейским».

Форс тяжело вздохнул, подошел к письменному столу, открыл верхний ящик и вытащил коробочку сладких драже. Он положил два под язык и стал смотреть на фотографию изуродованного Хильмера Эриксона.

Не позволяй себе ожесточиться.

Хенрик и Карин вернулись. Форс снова включил магнитофон и нагнулся к микрофону:

– Допрос продолжается.

Хенрик сел на стул, и Форс поднес микрофон к его лицу.

– Расскажи, что случилось в субботу.

Хенрик выглядел так, как будто не понимал, как попал в этот кабинет.

– Как это было?

– Начни с самого начала. Когда ты проснулся?

– В субботу?

– Да.

Хенрик задумался.

– Около десяти, но я пролежал в кровати примерно до двенадцати.

– Кто был дома?

– Мама и папа.

– Что ты делал потом?

– Я должен был сделать кое‑ какие покупки для мамы.

– И ты сделал покупки?

– Да.

– Во сколько?

– Около часу.

– Где ты делал покупки?

– В магазине «ICA» на улице Стургатан.

– Там было много народу?

– Да.

– Ты встретил каких‑ нибудь знакомых?

Хенрик задумался.

– Да, девочек из класса.

– Кого именно?

– Хильду и Лину.

– Фамилии девочек?

– Хильда Венгран и Лина Стольк.

– Они тебя видели?

– Да.

– Вы разговаривали?

– Да.

– О чем вы говорили?

– Ни о чем.

– Но ты сказал, что вы разговаривали.

– Может, мы и не разговаривали.

– Что же вы делали?

– Ничего.

– Кто‑ нибудь из вас что‑ нибудь говорил?

– Да.

– Кто?

– Все трое.

– Но вы не разговаривали?

– Нет.

Форс задумчиво посмотрел на Хенрика.

– Кто первый начал говорить?

– Я.

– Что ты сказал?

Хенрик заколебался.

– Что ты сказал? – повторил Форс.

– «Маленькая шлюха», – прошептал Хенрик.

– Кому ты это сказал?

– Хильде Венгран.

– Почему?

– Потому что это так и есть.

– Что именно?

– Что она шлюха.

– Почему ты думаешь, что Хильда Венгран шлюха?

Хенрик вздохнул и промолчал.

– Почему ты считаешь, что Хильда Венгран шлюха? – повторил Форс.

– Потому что она спит с кем угодно.

– Вот как, – сказал Форс. – И что сказали девочки, когда ты сказал, что Хильда Вснгран шлюха?

– Они… послали меня.

– А потом?

– Что?

– Это все, что было сказано?

– Да.

– Итак, ты был в магазине и делал покупки, там ты встретил двух одноклассниц, вы обменялись несколькими словами. А что было потом?

– Я пошел домой.

– Ты был не на велосипеде?

– Он сломан.

– Давно он сломан?

– Да.

– Как давно?

– Месяц.

– И что было, когда ты пришел домой?

– Позвонил Бультен.

– Что он сказал?

– Он сказал, что он один дома – его родители уехали в город.

– И?

– Я пошел нему.

– Что вы делали?

– Ничего.

– Но вы разговаривали?

– Да.

– О чем?

– О Хильде.

– О Хильде Венгран?

– Да.

– И что вы о ней говорили?

– Что она общается с черными.

– Ты имеешь в виду тех подростков, родители которых иммигранты?

– Я имею в виду черных, – сказал Хенрик и густо покраснел.

– Значит, вы говорили про Хильду Венгран. Вы разговаривали о чем‑ нибудь еще?

– О службе.

– Ты имеешь в виду службу в армии?

– Да.

– Что вы говорили про службу в армии?

– Что мы пойдем туда служить.

– И что вы будете делать на военной службе?

– Учиться разным вещам.

– Каким, например?

– Стрелять.

– Почему ты хочешь учиться стрелять?

– Чтобы суметь защитить страну.

– Какую страну?

– Швецию, разумеется.

– Ты думаешь. Швеции что‑ то угрожает?

– Да.

– И кто же?

– Черные.

Форс взял еще несколько драже и предложил Хенрику.

– Так вы разговаривали про службу в армии?

– Да.

– А потом?

– Позвонила Аннели.

– Какая Аннели?

– Тульгрен.

– Что она хотела?

– Она спросила, может ли она прийти?

– И что вы ей ответили?

– Что может.

– Что случилось, когда она пришла?

– Она принесла пиво.

– Сколько?

– Шесть банок.

– И что вы делали?

– Пили пиво.

– Вы разговаривали?

– Да.

– О чем?

– О Маркусе.

– Что вы говорили?

– Аннели сказала, что он решил с ней расстаться. Она была очень расстроена и плакала.

Хенрик начал грызть ногти.

– Почему она плакала? Хенрик вспылил.

– Я же сказал. Маркус ее бросил!

От крика таблетка выпала у него изо рта, упала на стол и исчезла среди листьев.

– Значит, Аннели была расстроена. Что вы делали потом?

– У отца Бультена была водка. Мы взяли немножко и смешали с соком.

– Вы пили алкоголь?

Хенрик снова взбесился:

– Я же уже сказал!

– Вы пили алкоголь, который был дома у Бультермана?

– Да!

– А потом?

– Потом мы пошли на улицу. Погода была хорошая. Мы хотели поехать на речку. Аннели была на мопеде, у Бультена был велосипед. Я поехал с Аннели.

– Во сколько вы вышли из дома?

– Не знаю. Около шести.

– Вы были пьяными?

– Нет.

– Куда вы поехали?

– К скамейкам на Флаксоне.

– Какой дорогой?

– Самой короткой, понизу.

– Вы доехали до скамеек?

– Аннели оставила мопед на парковке. Бультен там же оставил велосипед. До скамейки мы дошли пешком.

– До какой скамейке?

– Той, что у дома Берга.

– У вас с собой было спиртное?

– Только пиво.

– Вы были пьяными?

– Мы выпили по чуть‑ чуть. Бультен побоялся брать у отца много.

Форс сделал пометку в блокноте карандашом. Дописав, он стал вертеть карандаш в пальцах.

– А потом?

– Мы сидели на скамейке. Аннели все время говорила про Маркуса. Она была ужасно расстроена и говорила, что он свинья. Он начал встречаться с другой. Понятно, что ей было довольно‑ таки хреново. Мы пили пиво и бросали камни в реку.

– Вас кто‑ нибудь видел на скамейке?

– Не думаю. Мы заглянули в домик Берга. Старик был там, он клеил обои.

– Зачем вы заглянули в домик Берга?

– Что, нельзя?

– Вы хотели забраться внутрь?

– Не знаю. Мы просто посмотрели, это же не запрещено.

– Нет, просто посмотреть не запрещено. Что случилось потом?

– Аннели были нужны деньги на бензин.

– Вот как.

– И тут на тропинке появился Хильмер.

– Он шел пешком?

– На велосипеде. У него новый велосипед. Хенрик засунул палец в рот. откусил кусок ногтя и сплюнул его на пол.

– Не плюй тут, – сказал Форс.

– Извиняюсь.

– Что случилось, когда пришел Хильмер?

– Аннели встала на дороге. Она расставила руки и заорала: «Стоять! » Хильмер затормозил, и Бультен схватил велосипед за седло. «Ты не проедешь тут, не заплатив таможенный сбор! » – орала Аннели. Бультен сказал, что это правильно, что если у него новый велосипед, то он вполне может заплатить таможенный сбор. Я сказал, что мой велосипед сломан. «Вот именно, – сказал Бультен. – его велосипед сломан. Плати». Хильмер упал на землю, так что велосипед упал на него. Он пытался подняться, но Аннели пнула его, и он упал снова.

– Как?

– В лицо.

– Сколько раз?

– Сначала только один.

– Что случилось, когда она пнула его в лицо?

– Аннели закричала, что он предатель, что он становится на сторону черных и ему пришел конец. Тут она снова его пнула. Бультен закричал, что это Мехмет проколол переднее колесо моего велосипеда. Аннели и Бультен стали избивать Хильмера ногами. Они все время кричали, что он предатель.

– Куда они пинали?

– В лицо и в грудь, по всему телу.

– А что делал ты?

– Я тоже пинал, но не в лицо.

– Сколько раз ты его пнул?

– Три, может быть, четыре.

– Но не в лицо?

– Нет, не в лицо.

– Как вел себя Хильмер?

– Он несколько раз пытался подняться, но они снова и снова пинали его. Бультен толкнул его на велосипед.

– Так Хильмер лежал на велосипеде?

– Да.

– И они били его ногами?

– Да.

– Кто бил?

– Аннели и Бультен. Больше Аннели.

– Сколько раз Аннели ударила его?

– Раз двадцать.

– Сколько раз в лицо?

– Через раз.

– А Бультен?

– В лицо он ударил, может быть, раза четыре.

– А ты сам?

– Я больше смотрел.

– А потом?

– Мы подумали, что он мертвый, и хотели бросить его в речку, но Аннели сказала, что лучше его закопать. В речке он всплывет. А если мы закопаем его, то он станет невидимым.

– Станет невидимым?

– Да.

– Вы хотели, чтобы он стал невидимым?

– Да.

– И что вы сделали?

– Мы оттащили его к дому и попытались спихнуть в погреб, но погреб оказался заперт. Тогда Аннели сказала, что мы можем положить его в кучу компоста и завалить листьями. Домик пустой. Старик здесь не бывает. Это тот самый старик, что раньше катался на бабском велосипеде, а потом попал под машину. Никто не хочет покупать его дом, несмотря на то что там есть такие грибы, на которых можно сидеть. – Хенрик помолчал. – Мы завалили его листьями так, что он стал совсем невидимый. Потом мы пошли к парковке. Берг все еще клеил свои обои. У него было открыто окно, оттуда слышалась музыка.

– Что вы сделали с велосипедом Хильмера?

– Мы на нем немного покатались, а потом бросили в реку.

Все трое молчали.

Форс достал коробочку с таблетками, она была пуста.

– Куда делся ботинок Хильмера? – спросила Карии Линдблум. Хенрик повернулся на ее голос.

– Я бросил его в реку.

– Что это был за ботинок? – поинтересовалась Карин.

– «Найк» – сказал Хенрик. – у него были белые «найки».

– Белые «найки», – повторил Форс.

Раздался стук, и в дверь заглянул Стенберг.

– Ты мне нужен на минутку, – сказал он, поймав взгляд Форса. Форс поднялся, вышел в коридор и закрыл за собой дверь.

– Мы проверили пятна на шнурках ботинок Тульгрен, – сказал Стенберг низким голосом. – Это кровь. Мы послали за образцом крови Эриксона. Утром эксперты смогут сказать, его ли это кровь.

– Спасибо.

Форс повернулся спиной к Стенбергу и взялся за дверную ручку.

– Леннерберг хочет поговорить с тобой. Я сказал, что ты на допросе. Он велел, чтобы ты зашел к нему сразу же, как закончишь.

– Спасибо, – повторил Форс и вернулся к Хенрику Мальмстену и Карин Линдблум.

– Я могу ехать домой? – спросил Хенрик Мальмстен.

Форс не ответил. Мальмстен перевел взгляд на Карин.

– Я же рассказал, как все было.

В его голосе слышалась какая‑ то детская мольба. Он напоминал ребенка, который съел гороховый суп в надежде получить сладкое.

– Не нам решать, когда ты отправишься домой. – ответила Карин.

Мальмстен разинул рот и растерянно переводил взгляд с одного на другого.

– Этим занимается обвинитель, – продолжила Карин.

– Когда он это решит? – всхлипнул Мальмстен.

– Вечером, – сказал Форс. – до этого ты останешься здесь.

– Я имею право ехать домой, раз я все рассказал, – захныкал Хенрик Мальмстен.

Форс выключил магнитофон. Карин поднялась и приблизилась к Мальмстену.

– Ты имеешь право быть посаженным в клетку и быть избитым до синяков, вот на что ты имеешь право. Так что даже не заикайся нам о своих правах. Радуйся, что мы сегодня добрые.

Он схватила его за волосы и как следует тряхнула.

– Успокойся, Карин, – прошептал Форс.

– Ублюдок!

– Успокойся, – повторил Форс. – Попроси кого‑ нибудь прийти и забрать его. Я иду к Леннергрену.

Мальмстен тихонько всхлипнул. Карин Линдблум села на свое место. Форс вышел и направился в угловую комнату к начальнику полиции Леннергрену.

Леннергрен был несколькими годами старше Форса, в сером костюме, бедой рубашке и темно‑ синем с белыми крапинками галстуке бабочкой. Он носил золотые запонки, а из нагрудного кармана виднелся белоснежный платок. Форс постучал в открытые двери и вошел, когда Леннергрен встретил его взгляд.

– Закройте дверь, будьте добры, – попросил Леннергрен. Он поднялся из‑ за письменного стола и пошел к Форсу. Затем он показал на диван в углу: – Присядем?

Форс сел.

– Мне тут позвонили, – начал Леннергрен. – Вы взяли для допроса нескольких подростков.

– Троих.

– Вы подозреваете их в избиении, правильно я понял?

– Да.

Леннергрен большим и указательным пальцами разгладил складку на брюках, потом аккуратно закинул ногу на ногу.

– Мне позвонил Асп. Он узнал от отца одного из задержанных, что причина задержания сформулирована как «участие в преступлении, повлекшем за собой исчезновение человека».

– Возможно.

Леннергрен откашлялся.

– Что именно возможно?

– Формулировка, которую вы произнесли.

– Но, Харальд, милый, такого преступления не существует.

– Я знаю.

– Уж если ты задерживаешь человека, то будь добр не выдумывать преступлений, которых не существует.

– Разумеется.

– Ты должен знать такие вещи. И, как и все остальные в этом здании, должен следовать правилам.

Форс попытался вспомнить, от кого за последние сутки он уже слышал про правила.

– Но вас не особо интересуют правила, не так ли? – сказал Леннергрен.

– Все иногда совершают ошибки, – сказал Форс и вспомнил, что о правилах говорил ректор Свен Хумблеберг.

Леннергрен выглядел несколько утомленным.

– Расскажите мне, чем вы сейчас занимаетесь.

И Форс рассказал.

Леннергрен слушал, сложив руки на коленях. Его лицо не выражало никаких эмоций. Он напоминает увлеченного игрока в покер, подумал Форс. Или в бридж.

Когда Форс закончил свой рассказ. Леннергрен откашлялся.

– Бертильсон скоро займется этим делом. Вы знаете, как он не любит, когда задерживают подростков, которым еще нет восемнадцати. Вы должны считаться с тем, что по закону их придется отпустить самое позднее завтра. Так что если вы хотите еще чего‑ нибудь от них добиться, то делайте это сейчас. Прессу посылайте ко мне. Они всегда раздувают невесть что, когда преступники оказываются такими молодыми.

– Хаммарлунд пообещал взять прессу на себя.

Леннергрен кисло улыбнулся, что должно было изобразить высшую степень дружелюбия.

– Прошу вас, отправляйте прессу ко мне.

– Так, значит, заниматься делом будет Бертильсон?

– Боюсь, что да, – вздохнул Леннергрен.

Районный обвинитель Сигфрид Бертильсон имел политические амбиции. Его амбиции среди прочего получили выражение на прошлое Рождество. Четверо семнадцатилетних юнцов на день святой Лусии заманили в велосипедный сарай девочку и по очереди изнасиловали. Так как парни были несовершеннолетние и ранее не привлекались. Бертильсон не нашел никакой причины их арестовывать. Это привело к тому, что оставшиеся на свободе парни пошли в свою гимназию и рассказали о случившемся. Девчонке пришлось поменять школу.

Во время процесса юнцы меняли свои показания, они единодушно заявили, что девочка вступила с ними в связь добровольно и они щедро заплатили ей за услуги. В результате дело мальчишек передали в социальную службу и их обязали по очереди ходить и беседовать с косоглазым пятидесятилетним мужчиной. У мужика были брюки в клеточку Он скоро стал известен в гимназии как полный придурок. Бертильсон на этом не остановился. Он провел конференцию, на которой говорилось о важности сотрудничества между обвинителем, полицейским и социальной службой.

Форс вздохнул.

– Бертильсон не такой дурак, – утешил его Леннергрен, который хорошо знал Бертильсона. Они оба состояли в управлении гольф‑ клуба.

– Что‑ нибудь еще? – спросил Форс.

– Нет, пока все. Будь поосторожнее с этими юнцами. Грубостью мы тут ничего не добьемся. Опыт показывает, что из таких подонков иногда получаются хорошие люди.

Форс кивнул и пошел к дверям.

– Не закрывайте дверь! – крикнул ему Леннергрен. Начальник полиции считал, что руководитель всегда должен быть доступен для своих подчиненных. Поэтому, когда он в виде исключения сидел в своем кабинете, его дверь чаще всего была открытой.

Форс вернулся к себе.

Карин сидела, откинувшись на спинку стула, и полировала ногти.

– Теперь Бультерман, – сказал Форс и посмотрел на часы.

Карин отложила пилку и вышла. Форс поменял пленку в магнитофоне, подписал старую и положил ее в верхний ящик письменного стола. Карин вернулась с Ларсом‑ Эриком Бультерманом.

Он сел перед Форсом, и тот начал задавать вопросы. Бультерман отвечал отчетливо и назвал свое имя, дату рождения и адрес. Потом он замолчал. Он не захотел сказать, как зовут его родителей.

– В чем дело? – спросил Форс, пристально рассматривая молчащего Бультермана.

Тот не отвечал.

– Мы ведь знаем, как зовут твоих родителей, – пояснил Форс, – эти вопросы простая формальность.

Бультерман молчал. Форс нагнулся вперед.

– Слышишь, что я говорю?

– У него дерьмо в ушах, – прошипела Карин из‑ за своего стола. – Слышь, парень, надо бы почистить уши.

– Нам будет легче, если ты не станешь упрямиться, – сказал Форс.

Но Бультерман молчал.

Через десять минут, так и не добившись от Бультермана ни слова. Форс поднялся и отвел его в одну из камер. Затем он привел в кабинет Аннели Тульгрен. Тульгрен села на то же место, где прежде сидел Бультерман. Форс задал ей те же вопросы относительно имени, адреса, даты рождения и имен родителей, и Тульгрен отвечала ясно и четко.

– Мы расследуем дело об избиении Хильмера Эриксона, – сказал Форс. – Мы думаем, что ты в нем замешана. Все довольно серьезно, так как Хильмер по‑ прежнему без сознания и исход неизвестен.

– Ты понимаешь, что это значит? – крикнула Карин. – Исход неизвестен. Это значит, что он может умереть. И если он умрет, то мы будем знать, что ты одна из тех. кто его убил.

– Я убиваю, кого хочу! – выкрикнула Тульгрен в ответ.

– Что? – спросил Форс в крайнем изумлении.

– Я убиваю, кого хочу, – повторила Тульгрен.

– Объясни, что ты имеешь в виду, – попросил Форс.

– Только то, что сказала.

– Что ты убиваешь, кого хочешь?

– Да.

– Что это значит?

– Это значит, что она просто тварь! – заорала Карин со своего места, и Форс выключил магнитофон.

– Заткни хлебало, сука, – ответила Тульгрен и повернула голову к Карин. Та поднялась со стула и быстрыми шагами подошла к девочке.

– Что ты сказала, подружка?

– Ты, сука…

Ее слова прервала пощечина.

Карин нагнулась и посмотрела Тульгрен в глаза:

– Не слышу..

– Су..

Пощечина обрушилась на другую щеку.

– Ну, скажи это еще раз. – прошипела Карин.

– Ты...

Карин отвесила ей третью пощечину.

– Я думаю, нам надо успокоиться. – заметил Форс.

– Я спокойна, Харальд. Спокойна, как слон.

– Пойди сядь.

– Я спокойна.

– Сядь.

Карин вернулась к своему столу и села. Форс включил магнитофон. Он слышал тяжелое дыхание Карин.

– Продолжим, – предложил Форс. – Ты сказала, что убиваешь, кого хочешь.

Аннели Тульгрен кивнула.

– И кого ты хочешь убить?

Аннели Тульгрен показала на Карин.

– Например, ее.

– Еще кого‑ нибудь?

– Черных.

– Всех?

– Да.

– Но каким образом?

Аннели Тульгрен насмешливо улыбнулась. На ее щеках горели красные пятна от пощечин.

– Ты же знаешь, что я не одна.

– Ты не одинока в своем желании убивать черных?

– Именно так.

– И кто же еще хочет убивать черных?

– У меня есть товарищи.

– Кто именно?

– Ты думаешь, я расскажу это легавому? Вы можете бить меня сколько хотите, но я ничего не скажу.

– Но ты хочешь убивать?

– Я это уже сказала.

– И Хильмера Эриксона ты тоже хочешь убить?

– На этот вопрос я не отвечу.

– Ты, наверное, не знаешь, что мы нашли Хильмера?

– Насрать мне на это.

– Мы нашли его в куче листьев.

– Мне плевать.

– Он чудовищно избит, но через несколько дней он, возможно, сможет рассказать, кто избил его так, что он потерял шесть зубов.

– Ага.

– Ты била его больше остальных?

Аннели Тульгрен вздрогнула:

– Они все растрепали?

– Кто они?

– Я ничего не сказала.

– Так это ты била сильнее остальных? – повторил Форс.

Аннели Тульгрен ответила с насмешливой улыбкой:

– А почему тебя это интересует?

– Отвечай на вопрос.

Аннели покачала головой:

– Ты себе нравишься?

– Отвечай на вопрос. Аннели.

– Ты нравишься себе, считаешь себя таким хорошим, потому что у тебя письменный стол и кабинет, в котором ты сидишь, и потому что ты легавый. Но ты ни хера не лучше других. Я могу тебе это доказать.

– Что ты можешь доказать?

– Что ты не лучше других.

– Я не лучше других, – сказал Форс. – Это ты думаешь, что в мире одни люди должны быть лучше других, но я так нс думаю.

– Не думаешь, – сказала Аннели и покачала головой. – Она повернулась на стуле и указала на Карин. – Я могу подать на нее жалобу. Она дала мне три пощечины. Ты будешь свидетелем. И я могу поклясться: ты засвидетельствуешь, что она этого не делала. Потому что вас двое. Потому что один из вас сможет сделать все что угодно, а другой скажет, что ничего подобного нс было. Я не права?

– Ты не права.

Аннели Тульгрен захохотала.

– Я подам на нее жалобу. И ты поймешь, что ты такая же свинья, как все остальные. Но выводов ты не сделаешь. Потому что у тебя вместо головы жопа.

Аннели Тульгрен поднесла выпрямленный указательный палец к своему виску, как будто это был револьвер.

– Вернемся к Хильмеру Эриксону, – предложил Форс.

Аннели раздраженно покачала головой так, что хвост заходил из стороны в сторону.

– Нет. Я хочу разговаривать с кем‑ нибудь другим, чтобы я смогла подать на нее жалобу за жестокое обращение.

Карин поднялась.

– Я пойду к Леннергрену и расскажу ему о том, как потеряла контроль над собой.

– Попроси Нильсона или кого‑ нибудь еще прийти сюда, – сказал Форс. – Дверь не закрывай.

Карин кивнула и вышла.

– Видишь? – сказала Аннели Тульгрен.

– Что? – сказал Форс. – Что такое я должен видеть?

– Ты знаешь, почему она ушла? Потому что я ее победила.

– Что ты имеешь в виду?

– Она испугалась. Но я не боюсь ни ее, ни тебя, и никого из этих гребаных свиней‑ полицейских. Мне на вас насрать. Вот в чем разница между вами и мной. Я не боюсь, а вот вы все обосрались от страха. Стоит только прикрикнуть на вас, как вы убегаете, поджав хвосты. Вы заслуживаете только одного – знаешь чего? – презрения.

– Как ты относишься к Хильмеру Эриксону?

– Он тоже ублюдок.

– Ты считаешь, что Хильмер ублюдок?

– Да!!!! – заорала Аннели Тульгрен. – Он ублюдок, ублюдок, ублюдок!

– Почему?

– Он водит компании с черными.

– То есть?

– Не строй идиота.

– Расскажи.

– Он вмешивался не в свое дело.

– Например?

Аннели Тульгрен вздохнула и откинулась на спинку стула.

– Не имеет значения.

– Он вмешался, когда ты избивала ногами Мехмета?

– Не имеет значения.

Форс нагнулся вперед.

– Почему ты такая, Аннели?

– Не твое дело.

– Люди были злы к тебе?

Аннели Тульгрен подняла руки и прижала ладони кушам.

– Неужели никто не был добр к тебе?

– Отвали!!! – завизжала Аннели.

В этот момент в комнату вошел Нильсон. Он беззвучно закрыл за собой дверь и сел на место Карин. Аннели Тульгрен повернулась на стуле и проследила за ним взглядом.

– А тебе что тут надо, старый мудак?

Она отняла ладони от ушей и ждала ответа. Но никто ей не ответил.

– Я хочу заявить об избиении, – продолжила она. – Вот сидит свидетель. Я хочу, чтобы меня допросили.

– Избиение – это ужасно, я приму твое заявление, если тебя кто‑ то побил. – сказал Нильсон.

– Ты так только говоришь, – фыркнула Аннели.

– Нет, – сказал Нильсон, ‑ я говорю это не просто так. Но сначала ты должна ответить на вопросы Харальда.

Тульгрен некоторое время молча смотрела через плечо на Нильсона, затем она повернула голову к Форсу.

– Расскажешь, что случилось в субботу? – спросил Форс.

– Дерьмовый вышел день.

– Почему?

– Не твое дело.

– Дерьмовый потому, что Маркус тебя бросил?

– Откуда ты это знаешь?

– Я разговаривал с Маркусом

– И что он сказал?

– Давай придерживаться порядка – я задаю вопросы, ты на них отвечаешь.

– Засунь свой порядок себе в задницу. Что сказал Маркус?

– Ответь на мой вопрос.

Тульгрен покачала головой:

– И не подумаю.

И она замолчала.

Форс пристально рассматривал сидевшую напротив девочку. Она встретила его взгляд.

– Чего уставился?

– Откуда кровь на шнурках твоих ботинок.

– Порезалась.

– Когда?

– Когда брилась.

– Когда ты брилась?

– Ты что, не знал, что девушки иногда бреются. Не знал? Ты, наверное, педик, раз ничего не знаешь о девушках.

– На шнурках твоих ботинок была кровь. Расскажи, откуда она.

– Если ты так хочешь это знать, выясняй это другим способом. Это, наверное, кровь какого‑ нибудь ублюдка, которого я избивала ногами.

– Завтра мы узнаем, чья это кровь. Лучше расскажи нам сегодня сама.

– Если вы все узнаете завтра, зачем я буду говорить вам что‑ то сегодня? Вы все равно мне не поверите.

– Если ты дашь внятное объяснение, я тебе поверю.

– Я уже сказала, что порезалась, когда брилась.

Форс вздохнул.

– Расскажи, что случилось в субботу на тропинке Берга?

– Не буду.

– Расскажи, и закончим на этом.

– И не подумаю.

– Это была твоя идея – спрятать Хильмера Эриксона в куче листьев?

– Кто это сказал? Он лжет.

– Он? Значит, ты была там единственной девочкой?

– Да.

– Кто были те, другие?

– Ты думаешь, я расскажу это полицейскому? Ты правда так думаешь? Тогда ты ничего обо мне не знаешь. Ты ничего не знаешь. И не подумаю больше разговаривать с идиотом, который ничего не знает, а понимает и того меньше.

И Аннели Тульгрен сложила руки на груди, повернула голову и встретила взгляд Нильсона.

– Я буду жаловаться на жестокое обращение в полиции.

– Прими ее жалобу, – сказал Форс и поднялся. – Я еду в больницу.

Форс надел замшевую куртку и вышел из комнаты. Он закрыл за собой дверь и пошел к лифту. Поднялся в кафетерий, съел омлет, несколько салатных листьев и половинку водянистого помидора. Допивая кофе, он увидел Леннергрена за столом, который обычно резервировали для начальника полиции и его гостей. В ящиках вокруг стола стояли искусственные цветы. За другим столом сидели шесть полицейских в форме и обсуждали футбол. Они громко смеялись, один изображал жестами, как вратарь пропустил мяч. Допив кофе. Форс снова пошел к лифту. Когда двери лифта открылись, перед ним появилась Анника Боге. На ней, как и в прошлый раз, был джинсовый костюм, но сегодня шерстяной свитер был томатного цвета. Она улыбнулась, и Форс кивнул ей. Когда она прошла мимо него, он почувствовал запах ее шампуня.

Форс спустился в гараж, забрался в машину и поехал в больницу.

Вторник, день

Присутствие невидимых – как легкое прикосновение. Мы оборачиваемся: кто они, откуда они и куда лежит их путь?

Они ходят рядом, их сотни, тысячи, миллионы невидимых, и они шепчут нам о своей неживой жизни, о своих надеждах и тоске.

Иногда мы их слышим.

И тогда мы думаем о том, что, быть может, кто‑ то потерял свою жизнь для того, чтобы мы прозрели.

Это мог быть я.

Это мог быть ты.

Так думал Форс.

Он толкнул вращающиеся двери и вошел в холл больницы, где ходили люди в белых халатах и пахло лекарствами.

Форс пошел в отделение интенсивной терапии.

В комнате для персонала он увидел пастора Айну Старе.

Форс поздоровался и сел рядом с ней.

– Мне нужно отдать снимки, – сказал он и достал фотографии из коричневого конверта, который нес в руках. – Фру Эриксон там?

И он кивнул в сторону комнат со стеклянными дверями и опущенными кремовыми занавесками.

– Она сидит с сыном. Эллен тоже там.

– Как он?

Пастор Старе не ответила. Казалось, она глубоко погружена в свои мысли.

Через некоторое время она заговорила:

– Хенрик один из моих конфирмантов.

– Мальмстен?

– Да.

Форс молчал. Что он мог сказать?

– Я знаю его мать. Она очень мягкая женщина, никогда ни о ком худого слова нс сказала. Когда начались конфликты между подростками, которые рисовали свастику, и подростками из Соллана, я попыталась разобраться. Я прочитала книгу о том, что немцы творили в Польше [3]. Не нацисты, не солдаты СС, а обычные пекари, слесари и таксисты из Гамбурга. Они были уже в возрасте, и их приняли в полицейский батальон. Они расстреливали евреев. В книге рассказывается о том, что думает человек, стреляющий в грудного ребенка. Вы знаете, о чем думает человек, стреляющий в грудного ребенка?

Форс медленно покачал головой: нет.

Пастор Старс заговорила снова:

– Сначала убивают мать. А потом убивают ребенка, из милосердия, потому что младенцу без матери не выжить. – Пастор Старс немного помолчала. – Как обычные люди могут следовать такой логике? Я не понимаю, как такой мальчик, как Хенрик Мальмстен, мог принимать участие в том, что сотворили с Хильмером. Вы можете это понять?

– Нет, – сказал Форс.

– Вы арестовали его?

– Мы арестовали Мальмстена и двух его товарищей.

– И что с ними будет?

– Завтра всех троих отпустят по причине их юного возраста. Процесс будет через месяц. Если суд признает их виновными, они будут осуждены на открытую или закрытую форму социальной опеки.

– Хенрик был добрым и мягким мальчиком, когда я конфирмовала его.

– Да.

– Я этого не понимаю.

– Я тоже.

– В той книге, которую я читала, приводятся слова одного историка. Он задавал вопрос: «Почему нацизм так жесток? » – и сам же отвечал: «Потому что идеи нацизма разделяют жестокие люди». Но это ничего не объясняет. Я не могу сказать о Хенрике Мальмстене, что он жестокий. Ему всего шестнадцать, его мать поет в церковном хоре.

Форс побарабанил пальцами по фотографии.

– Я обещал вернуть ее, но не хочу входить и мешать. Могу я попросить вас?

И он протянул Айне фотографию Хильмера.

Изображение Хильмера.

Каким он был.

Раньше.

И когда пастор Старс взяла фотографию, из палаты вышла Эллен. Она подошла к матери, села около нее, уткнулась лицом ей в колени и затряслась в рыданиях.

И Хильмер.

Не тело Хильмера, нет.

Он был в комнате, пока его тело лежало под простыней и желтым одеялом, и обезболивающие средства капали через иглу в вену на его правой руке.

И то, что тоже было Хильмером, находилось в комнате, находилось рядом с ними. Те, кто сидели там, были наполнены невидимостью Хильмера, полны его присутствием.

– Я пойду, – сказал Форс и поднялся.

Пастор Старс кивнула, а Эллен, кажется, ничего не заметила.

Тело Хильмера лежало под одеялом, и Форс заметил, как у дверей палаты что‑ то мелькнуло. И тут Форс заметил еще одну тень.

Мать.

Она сидела около сына. Она надеялась. И молилась, хотя никогда не верила в Бога.

Господи, милый Господи.

Пусть Хильмер выживет.

Но ее молитвы были напрасными.

Однако когда она посмотрела на сына, на минуту ей показалось, что румянец возвращается на его щеки.

Она поверила.

Она поверила, потому что хотела верить. То, что было телом Хильмера, умерло, и через минуту кто‑ то подошел к ней и осторожно сел рядом.

Кто‑ то взял се за руку.

Кто‑ то обнял ее за плечи и начал что‑ то говорить.

Она качала головой и думала о том, что ведь она видела, как румянец возвращается на его щеки.

И матери Хильмера Эриксона остался лишь крик. Крик, который остался с ней на всю ее жизнь. Крик, заполнивший собой ее дни и ночи, ее зимние ясные утра и летние вечера. И в старости она вспоминала, как кто‑ то подошел и сел рядом с ней, взял ее руку и сказал слова, вдребезги разбивише ее жизнь.

И слезы.

Но это случится позже.

Еще есть немного времени.

Она все еще сидит там и молит Бога, в которого никогда не верила. Она еще надеется.

Надежда.

Скоро ей будет не на что надеяться.

Но это время еще не наступило.

Он жил.

Еще чуть‑ чуть.

А в комнате для персонала сидела подружка Хильмера Эриксона. Она уткнулась лицом в колени своей матери и плакала так, что, казалось, ее сердце сейчас разорвется.

И другой Хильмер, который тоже был Хильмером, находился в комнате, и он пытался утешить ее: «Эллен, я с тобой».

Но никто не слышал его больше, ведь он был невидимым.

– Эллен, поедем домой? – прошептала Айна Старе, прижимая к себе дрожащую девочку. – Поедем?

Они вышли из больницы и сели в темно‑ синюю машину. Пастор Старе осторожно вырулила с парковки и поехала по дороге.

– Я беременна, – сказала Эллен.

Они ехали за грузовиком с еловыми стволами. Через окно со стороны Эллен в машину проникал запах смолы.

– От Хильмера? – прошептала мать.

Эллен кивнула.

И они замолчали, сближаясь в этом молчании еще больше.

Первой заговорила Эллен.

– Я хотела сказать ему это, когда просила приехать в субботу. – И потом: – Если бы я не попросила его приехать, ничего этого не случилось бы.

И она заплакала. Мать сказала:

– Это не твоя вина, Эллен.

– Но если бы я не попросила его, он не поехал бы мимо того места.

– Как знать, – сказала мать.

– Я могла бы подождать и сказать ему это потом.

– Это не твоя вина. И они замолчали.

Харальд Форс вернулся в полицейское управление.

В коридоре криминального отдела он встретил Карин Линдблум.

– Звонили из больницы, – сказала она. – Хильмер Эриксон умер. Только что.

Форс покачал головой.

– Но я только что оттуда.

– Он умер, – сказала Карин Линдблум.

– Веди Тульгрен, – попросил Форс.

Он пошел в кабинет, снял замшевую куртку и подошел к окну. Кажется, погода разгулялась, подумал он.

Эллен с матерью заходили в дом через кухонную дверь, когда зазвонил телефон. Выслушав сообщение. Айна Старе обняла дочь, и они зарыдали.

Эллен легла на диван в гостиной. Она больше не могла плакать. Ее мать сидела рядом.

Хильмер добрался сюда из последних сил. Теперь он был под защитой Эллен. И Эллен сказала:

– Теперь, когда он умер, я не могу избавиться от ребенка. Не могу избавиться от того, что еще осталось от него.

За окном выглянуло майское солнце и стало чуть светлее.

Немного погодя в сад вышла Эллен, укутанная в зимнюю куртку матери. Она дошла до края леса и остановилась, не в силах больше плакать. У ее ног среди прошлогодних листьев распускался первоцвет. Эллен нагнулась, взяла один лист и засунула его под свитер, почувствовав кожей его влажность.

[1] Долли Партон (р. 1946) ‑ американская актриса и певица, исполняющая музыку в стиле " кантри"

[2] Одна минута на языке ‑ всю жизнь на бедрах (англ. )

[3] Речь идет о книге Кристофера Браунинга " Ordinary Men ‑ Reserve Police Battalion 101 and the Final Solution in Poland" (" Обычные люди ‑ резервный полицейский батальон 101 и окончательное решение в Польше)

⇐ Предыдущая 1 2 3 4 56