MIXAEL LESTER 1 страница

Чужой крест, чужая эпитафия…

Голос Саймона: «Мой брат Михаэль…»

Тени чужих голосов: «Женщина моего дома, Ангелос… Человек – не остров…»

Я стояла под жарким утренним солнцем и думала о Саймоне. Почему я с ним иду? Я сказала, что это абсурдно, так оно и есть… Но у меня было странное ощущение, что не только я нужна Саймону, но и мне самой что‑ то нужно. Я тоже хочу кое‑ что найти. Маленькая яркая птичка пролетела в тишине, как оторванный лист. Я пошла к воротам. Теперь я думала о себе. Не о той индивидуальности, которую нашла, вернув Филу кольцо, а о той, которую так легко приняла вчера и, похоже, не хотела сбрасывать, отпихивать… Не Камилла Хэвен, а просто девушка Саймона. Скоро я оказалась под развалинами великого храма. Я медленно шла под солнцем вниз по горе. Вот маленькое гранатовое дерево прижалось к скале, его листья поникли, темно‑ зеленые и тихие, колдовски пламенеют плоды. Вот театр, где мы с Саймоном разговаривали прошлой ночью. Я посмотрела на монумент, на шесть великих колонн, стоящих как живой огонь над глубинами долины, посидела у одной из них, послушала пение птиц и далекий звон овечьих колокольчиков.

В восемь я пошла по священному пути мимо сосен к музею. Его двери были еще закрыты, человек в одежде гида сидел под деревьями напротив. Я подошла к нему, он очень хорошо говорил по‑ английски. Оказалось, что музей открывается полдесятого. Этот гид там каждый день, только на час уходит провести группу туристов по руинам. Хотя в Дельфах много достопримечательностей, все идут в музей и смотрят на «Возничего». Гид был знаком с Нигелем, видел его рисунки и очень одобрял. Он часто приходит в музей, но вчера его, вроде, не было. А новую дорогу строят к стадиону, который очень красив, но туристы туда не ходят – дорога слишком крутая. А потом туда будут ездить автобусы и машины, жалость какая…

Я спросила:

– А вы были тут во время войны?

– Да нет, в Дельфах тогда не были нужны гиды. Никого не интересовали ни храм, ни сокровищница, ни Возничий. Когда я вожу туристов по окрестностям, всегда говорю, что, если бы люди приходили сюда к Оракулу, как в те времена, когда Дельфы были центром вселенной, все бы их раздоры прекратились. Имею бешеный успех. Дельфийская Лига Наций.

– Представляю. А вы при этом говорите о битвах между Дельфами и их соседями, о развалинах Криссы, о монументах победам Афин над спартанцами и спартанцев над Афинами…

– Иногда. – Он засмеялся. – Придется говорить осторожней, когда поведу вас на экскурсию.

– А вот Возничий… Я видела его фотографию. Глаза выложены ониксом и белой эмалью, длинные металлические ресницы, узкий лоб и тяжелый подбородок… Ведь это, в общем, некрасивое лицо? А все говорят, он так прекрасен…

– Вы скажете то же самое. На картинках все не так. Как с великим Гермесом в Олимпии. На фотографиях мрамор слишком гладкий и сияет, как мыло. А от статуи перехватывает дух.

– Знаю. Я видела.

– Тогда готовьтесь увидеть Возничего. Это – одна из величайших статуй Греции. Знаете, что меня поражает, хотя я вижу его каждый день?

– Что?

– Он такой молодой… Я думал, что он – победитель соревнований, хозяин команды, но, говорят, он просто один из тех, кто вез владельца.

– Я читала у Павзания, что в Дельфах есть бронзовая колесница с обнаженным владельцем и юным возничим из хорошей семьи. Это он об этом?

– Нет, нашего Возничего землетрясение засыпало раньше, чем Павзаний приехал в наш город. Когда‑ то здесь было шесть тысяч статуй, очень многие погублены и украдены. То, что земля скрыла Возничего – явно рука богов, это спасло его от исчезновения. Один Нерон взял в Рим пятьсот статуй.

Вдруг раздались ужасные крики и шум.

– Ради Бога, что это?

– Да ничего особенного, маленький конфликт между рабочими.

– Маленький?! По звукам – настоящая война.

– Боюсь, мы очень воинственная раса. Там еще остались рабочие из археологической партии – убирают мостки и какой‑ то мусор. Ночью пропал мул и кое‑ какие инструменты, и все люди без особого пыла обвиняют друг друга в воровстве.

– Ладно, мне пора. Можете повести меня завтра на экскурсию? вы здесь будете в это время?

– Я здесь всегда.

Я остро представила себе целую жизнь в Дельфах на дороге под ярким утренним солнцем.

– Постараюсь быть здесь в восемь, если сумею пойти. А если нет…

– Не важно. Сможете, я поведу вас с величайшим удовольствием, а нет, так нет.

Он смотрел на меня сквозь сигаретный дым спокойным нелюбопытным голубым взглядом и я спросила:

– Кирие, а вы не знаете случайно, что происходило со статуями из музея во время войны? Возничий, например… Он был здесь? Спрятан?

– Он был в Афинах.

Позади меня остановилась облезлая черная машина, Саймон усмехнулся из окна.

– Доброе утро.

– Ой! Я опоздала? Вы меня искали?

– Ответ на оба вопроса – нет. Я приехал рано, и мне сказали, что вы здесь. Завтракали?

– Сто лет назад.

– Почему люди напускают на себя тон такого превосходства, когда им удается встать раньше восьми, не представляю. – Он наклонился и открыл дверцу машины. – Садитесь, отправляемся. Или хотите за руль?

Я оставила этот выпад без ответа и быстро проскользнула на место пассажира рядом с ним.

Когда машина набрала скорость и повернула за угол, я сказала:

– Возничий был во время войны спрятан в Афинах.

– Это – естественно, нет? – он улыбнулся.

– Ну да. Вы увлекли меня своей историей, – я почти защищалась.

– Увлек. Ходили утром по развалинам?

– Да.

– Я так и думал. Я там завсегдатай, чаще всего около шести.

– А сегодня не пошли?

Он улыбнулся.

– Нет, подумал, что вы захотите побыть там одна.

– Саймон, вы очень… – Я начала, но остановилась, он не поинтересовался, что я хотела заявить. И я спросила не совсем кстати. – Послушайте, вы когда‑ нибудь выходите из себя?

– Что за странный вопрос?

– Да ладно, я же знаю, что вы читаете мои мысли.

– Вчера вечером?

– Да, не так уж и трудно было угадать. Конечно. Нигель ведь ужасно грубил. Вы не обижались?

– Обижаться? Нет.

– Почему?

– На него нельзя обижаться, потому что он очень несчастлив. Жизнь для него нелегка, да еще влюбился в эту девушку, а она крутит им как хочет. Но вчера вечером что‑ то было неправильно. Дело не в нервах, артистическом темпераменте или ее ведьмовских штучках. Явно было что‑ то еще.

– Может, просто напился?

– И это тоже. Он обычно очень мало пьет, а вчера…

– А он ничего не сказал, когда вы вернулись? Мне показалось, он собирался, как раз когда появилась Даниэль.

– Мне тоже. Но я его не видел и не слышал, как он вернулся. Его комната была пуста, я подождал и пошел спать.

– Возможно, он чинил душ.

– Я тоже так подумал, но дверь Даниэль была открыта, и она тоже куда‑ то делась. Я решил, что молодые люди пошли в деревню еще выпить или просто погулять. А когда сегодня проснулся, он уже ушел.

– Я видела, как он брел один в горы мимо кладбища и через сосны. Я молчала, а он, по‑ моему, меня не заметил.

– Будем надеяться, что он сегодня поработает, и у него все пройдет. А еще какое‑ нибудь открытие вы сделали сегодня утром?

Машина замедлила ход и миновала трех осликов, шлепающих по дорожной пыли. На первом боком сидела старая женщина, в левой руке она держала прялку, в правой – веретено, она ехала, не глядя пряла белую шерсть, и улыбнулась нам.

– Да. Это странная страна, она действует на человека умственно, физически и, я думаю, даже морально. Прошлое такое живое, настоящее – насыщенное, а будущее цветет и надвигается. Солнце разгоняет кровь в жилах в два раза быстрее, может, это позволило грекам перенести двадцать поколений рабства, которые сломали бы любую нацию. Сюда приезжаешь посмотреть на призраков, руины и живописных крестьян, а обнаруживаешь…

Я остановилась.

– Что?

– Нет. Я говорю чушь.

– Это хорошая чушь. Говорите дальше. Что обнаруживаешь?

– Что могила Михаэля Лестера так же важна, как гробница Агамемнона в Микенах, Байрона или Александра, они все – части одной картины. – Я опять замолкла и закончила беспомощно. – Греция. Что, черт побери, она делает с человеком?

Он помолчал немного, потом заговорил.

– Это потому, что она принадлежит всем. Мы знаем ее мифы, живем по ее законам, она создала почти все, что в мире чего‑ то стоит – правду, свободу, красоту, она – наша вторая родина.

Мы вплыли в поворот и перед нами открылась глубокая долина, и еще красивее стала гора – серебряно‑ зеленая, голубая, облачно‑ серая. Геликон. И мы молчали до Араховы, где нас ждали Стефанос и Нико.

– Вам нравятся мои носки? – спросил Нико.

– Они прекрасны, – сказала я честно. Они и были, светились ярко‑ розовым всплеском на фоне раскаленных камней, как неоновые вывески на фоне неба.

– Они светятся, – объяснил он.

– Вижу. Где ты их взял?

– В Афинах. Последняя мода из Нью‑ Йорка.

– Часто там бываешь?

– Нет. Поехал туда работать, когда мне было четырнадцать. Я был мальчиком в Акрополь палас отеле.

– Понятно. Там и выучил английский?

– Частично. Я его еще учил в школе. Хорошо говорю, правда?

– Очень. А почему ты не остался в Афинах?

– Здесь лучше. – Он оглянулся. Далеко внизу деревня падала с горы игрушечным водопадом цветных крыш. Нико опять посмотрел на меня, вроде удивленно. – Здесь ничего нет. Никаких денег. Но здесь лучше. Арахова – моя деревня. Думаете, я чокнутый? Вы приехали из Лондона, где денег очень много. Все греки чокнутые немножко. Но вы думаете, глупо было уезжать из Афин?

– Какое‑ то благородное безумие в греках точно есть, – сказала я смеясь. – Но ты не чокнутый, здесь правда лучше, деньги или нет. А я не живу в Лондоне. В деревне, как ты.

Он был безумно удивлен. Я уже давно обнаружила, что для греков Англия значит Лондон, огромный, с золотой мостовой.

Саймон со Стефаносом шли впереди.

– А далеко нам идти, Нико?

– Час или чуть больше. Это место ближе к Дельфам, чем к Арахове. Сначала пойдем по дороге, потом полезем на скалы. Когда‑ то там была звериная тропа, но сейчас – нет, камни осыпались со скалы. Я там никогда не был, дорогу знает дедушка. Устали?

– Нет, хотя, конечно, очень жарко.

– В Греции, – покосился он на меня, – женщины очень сильные.

Я подумала обо всех кафе, где целыми днями сидят жизнерадостные бездельники‑ мужчины, и сказала:

– Да, думаю, им приходится.

– Конечно, мужчины здесь очень крутые.

– Ну, значит, если мы встретим тень Ангелоса на горе, я почувствую себя в полной безопасности с тобой, Нико.

– Конечно! Я его, понимаете, должен убить. И это легко, потому что он старый, а я молодой.

– Думаю, ему около сорока, – согласилась я. – А тебе сколько?

– Семнадцать.

– Правда? Я думала, что ты намного старше.

Он восторженно улыбнулся:

– Правда? Правда думали? А вам сколько лет, красивая мисс?

– Совершенно не умеешь себя вести! Мне – двадцать пять.

– Такая старая? Но вы не выглядите настолько, – сказал он великодушно. – Это хороший возраст, правда? Давайте я подам вам руку, здесь очень круто.

Я засмеялась:

– Я все‑ таки не настолько старая. И я нисколько не устала, просто жарко.

Мы давно вышли из‑ под деревьев, ужасная жара. Мы шли прямо на север, солнце светило справа, отбрасывая острые и тяжелые графитовые тени на белые скалы. Это можно считать дорогой только из вежливости. Это – склон горы, не слишком крутой, но неудобный и с острыми камнями. Деревья остались позади. Высоко над нами, так, что смотреть на них было больно, висели и медленно кружились три птицы, не шевеля крыльями, как игрушки на невидимых нитях. Мне показалось, что я слышу их сладкое мяуканье. Больше ничего не нарушало тишины, кроме наших шагов и дыхания.

Дорога уперлась в обрушившуюся стену упавших камней, красной и коричневой земли и остановилась. Мы полезли наверх по тропе землетрясений, последнее было лет двенадцать назад. Только тот, кто ходит на Парнас каждый день, может узнать знакомые места, если сойдет с дороги. С тех пор как Стефанос нашел Михаэля, все совершенно изменилось. Тогда то место было просто долиной у скал, а теперь – заваленная расщелина.

Старик посмотрел на меня из‑ под великолепных белых бровей и задал Саймону вопрос.

Тот перевел:

– Вы устали?

– Нет, спасибо.

Саймон улыбнулся:

– Не истощайте себя, поддерживая честь британских женщин, ладно?

– Да я не устала, просто перегрелась.

Рядом со мной сверкнули шокирующе розовые носки, Нико приземлился грациозно, как козленок.

Он вытащил из большого кармана бутылку и отвернул крышку:

– Попейте, мисс.

Вода пахла здоровым молодым ослом, но зато была прохладной и относительно чистой.

– Спасибо, это было прекрасно, – сказала я, опустошив бутылку.

– Греческие крестьянки, – сказал юный злодей, – могут часами идти по пересеченной местности без воды и питья.

– И верблюды, – ответила я.

Около двенадцати мы повернули и оказались в пустыне из камней, сухой почвы и пыли. Воздух дрожал от жары, и камни пульсировали. Если бы не холодный ветерок, который всегда дует на этой высоте, это было бы непереносимо. Когда мы прошли две трети пути и почти перестали подниматься вверх, я обрела второе дыхание и шла достаточно легко. Честь британских женщин была спасена.

– Греческие крестьянки, – сказал Нико, – носили здесь огромные грузы из дерева, винограда и вещей. Регулярно.

– Если ты скажешь еще хоть слово о греческих крестьянках, – сказала я, – я заору, лягу на землю и откажусь делать еще хоть шаг. Кроме того, ты врешь.

Он хихикнул:

– Это неправда. Я думаю, вы – замечательная.

– Спасибо, Нико.

– И очень красивая. Хотите яблоко?

И он выловил его из кармана и дал мне, как Парис Афродите. Взгляд, полный молчаливого восхищения явно был им опробован и не раз сработал. Я засмеялась, взяла яблоко и поблагодарила мальчика. А потом ни он, ни Стефанос не разрешали мне есть его не почистив, Нико хотел сделать это для меня, а у Стефаноса был нож. Как натуральные греки, они начали бурно дискутировать по этому поводу, а за это время Саймон привел в порядок фрукт и отдал мне.

– Самой красивой, – сказал он.

– Совершенно не с кем соперничать. Но все равно спасибо.

Скоро мы достигли своего предназначения.

Эта расщелина была не слишком высоко. Арахова взлетела над уровнем моря на три тысячи футов, а мы поднялись еще футов на восемьсот‑ девятьсот и все еще пребывали у подножия Парнаса, но имели все основания чувствовать себя на миллионы миль отовсюду. Ни одного живого существа, кроме ящериц и стервятников, которые кружили и кружили высоко в воздухе. Наверху крутого многомильного хребта стояли низкие утесы, как грива вдоль лошадиной шеи. Издалека они казались монолитом, но вблизи было видно, что они расколоты и порваны на лохмотья заливов и полуостровов, в которых полсотни потоков безудержно неслись вниз. Здесь и там виднелись следы более скоропреходящих, но и могучих сил. Землетрясения вырвали огромные ломти известняковых утесов, отбросили их, так что на сотни футов зубчатые скалы сложились в непрочную, а иногда опасную осыпь.

Когда мы подошли к краю, Стефанос повернул в короткий крутой проход, который вывел нас на самый гребень. У обрыва он показал вниз: «Вот это место». Человеку пришлось бы многие годы долбить скалу, чтобы создать такое убежище. Земля исторгла из себя почти круглый кусок, образовав что‑ то вроде кратера примерно семидесяти футов в диаметре. Мы стояли с северной его стороны, всю остальную окружность засыпали острые обломки скал. Центр кратера был ровным, все вокруг покрылось красной пылью и ощерилось острыми камнями. Весной здесь, должно быть, красиво – обломки растений и кустов, когда есть вода, наверное, цветут. Внизу зеленел можжевельник, прямо у моих ног из скалы торчали два густых куста с чем‑ то вроде желудей. Их чашечки колючи, как морские ежи.

К единственному выходу – пролому в скале с западной стороны – гладкое дно кратера поднималось скалистой волной, похоже, там когда‑ то была тропа. Стефанос увидел, куда я смотрю, и сказал:

– Он шел по этому пути.

Он, конечно, говорил по‑ гречески, но Саймон мне переводил часть сразу, а часть потом, так что я буду рассказывать так, будто все понимала.

Солнце светило в спину, я вдруг почувствовала, что очень устала.

Старик продолжал, медленно вспоминая:

– Я вышел на скалу как раз здесь, но все выглядело по‑ другому. Прямо тут стояла скала, похожая на кошачий зуб, она разрушилась, но тогда даже афинянин не мог бы ее проглядеть. И не было такой ложбины с крепостными стенами и воротами. Только скала, а ниже, на чистой каменной площадке – несколько валунов. Там я увидел Михаэля и Ангелоса. Это место не засыпано, я отметил его, – он показал на пирамидку из камней, – я поставил ее потом, когда землетрясение передвинуло скалы, и место стало невозможно узнать. Спустимся? Скажешь леди быть осторожной? Тропинка очень крутая и годится только для коз, но это – самый короткий путь.

Солнце стояло очень высоко и освещало почти все дно кратера, но в конце тропы выступ создал уголок голубой тени. Я остановилась и села. Стефанос с Саймоном пошли дальше. Нико устроился рядом со мной и молча стал рисовать что‑ то в пыли, глядя на мужчин. Стефанос подвел Саймона к пирамидке и быстро заговорил, жестикулируя. Потом он присоединился к нам. Нико вытащил сигареты, и мы закурили, а Саймон стоял в центре. Но он не смотрел на место смерти своего брата. Его холодный оценивающий взгляд скользил по скалам, по их изгибам, выступам и впадинам, остановился на пещере, которая зияла из отпавшего куска горы.

Сигарета, мягкая и рыхлая, отдавала чем‑ то козлиным. Почему‑ то все, что исходило от красивого Нико, заставляло вспомнить о низших животных. Мы почти докурили, когда Саймон подошел к нам:

– Как насчет полдника?

Напряжение спало, мы болтали, как на обычном пикнике.

Усталость быстро растворяли отдых в приятной тени и великолепная пища: рогалики, большие куски барашка, сочные толстые ломти сыра, оливки, яйца вкрутую, пирог со свежими вишнями и виноград.

Саймон продолжал оглядываться. Стефанос рассказывал, как землетрясение в сорок шестом году разламывало скалы, а потом лед и снег доводили до конца начатое им дело. Тогда образовалось примерно пять очень похожих друг на друга расщелин, все полностью изменилось. Когда‑ то скала Кошачий зуб говорила и Стефаносу, и Михаэлю, что здесь есть пещера, где можно пересидеть тяжелые времена. На скалу и ориентировался Стефанос, когда в тот день нес Михаэлю еду.

Глаза Саймона опять вернулись к пещере, сощурились, как от яркого света, но лицо по‑ прежнему ничего не выражало.

– Эта пещера? Она, наверное, была глубокой, пока не обрушилась?

– Не знаю, эта или нет. Возможно. Горы, как муравейник, внутри Парнаса армия может спрятаться.

– Камилла, я хочу походить тут, посмотреть, заглянуть внутрь. Мне кажется, там есть узкий проход. Вы пойдете или будете отдыхать?

– Пойду.

– Нико?

Грациозный прыжок, и существо стряхивает пыль с брюк.

– Иду. У меня прекрасное зрение. Если есть, что видеть, я увижу, я в темноте – как кошка, и если там есть внутренняя пещера, я проведу вас, кирие Саймон.

– Мы будем следовать за твоими носками, – сказал сухо Саймон, а Нико улыбнулся. Носки пробежали, промелькнули и скрылись в тени пещеры. Стефанос медленно вставал. Саймон посмотрел на меня, подняв брови, и я решила остаться.

Мужчины ушли.

Я докурила и сидела в тишине, неподвижно, как ящерица на камне. Мне почудилось движение на вершине скалы, я повернула голову, но там никого не оказалось, только солнце молотило по белым камням. Тени шевелились сами по себе, плыли перед глазами красными и антрацитово‑ черными пятнами. Внизу что‑ то зеленело, я подумала, может, там есть вода… холодная вода, не из бутылки со звериным запахом. Я вскочила и пошла, пробираясь между валунами и обломками, острыми концами цепляющими за одежду, наклонила голову, чтобы пролезть под выступом, и увидела траву.

Цвет ее ошарашивал, невыносимо прекрасный, я на минуту застыла. Глубокая и живая лента зелени вилась между красными булыжниками. Но воды не было. Я села и опустила пальцы в мягкую живую зелень. В траве росли маленькие бледно‑ голубые и белые колокольчики, их сухие стебли опутывали все вокруг, но цвели они только здесь. Другие цветы на скалах высохли до проволочно‑ искусственного состояния. А вот еще один живой – на уровне глаз розовый цикламен, а ниже что‑ то сухое и непонятное в пыли, от этого живой цветок кажется очень сильным. Что‑ то зашевелилось в подсознании, я вспомнила, как датский художник ходил по горам с осликом, как его встречали в деревне… И почему‑ то я подумала – а интересно, что сейчас делает Нигель?

Обратно мы пошли коротким путем. В пещере не обнаружилось ничего интересного, к тому же Саймон явно не хотел задерживать Нико и Стефаноса длительными поисками. Мы вышли с западной стороны, спустились по крутому склону почти до сухой долины и вышли на почти незаметную издали старую дорогу. Ярдов через сто она раздваивалась – одна ветвь уходила вдаль, за горы, другая поворачивала вниз, в Дельфы. По ней мы и побрели.

Скоро Саймон остановился и сказал мне:

– Мы пошли так потому, что вы, наверное, устали. Крутая, но совершенно безопасная тропинка приведет мимо храма и стадиона в знакомые места. Я пойду с вами, если хотите, но потеряться здесь практически невозможно.

Я, похоже, выглядела слегка удивленной, и он добавил:

– Машина в Арахове, помните? Я пойду со Стефаносом и заберу ее, но нет никакой необходимости тащить вас в такую даль.

– Ой, Саймон, эта машина! Совсем забыла! Я, конечно, не понимаю, почему вы берете на свои плечи всю ответственность за мою глупость, но, каюсь, счастлива от этого! Не говорите Нико, но я и правда уже хочу отдохнуть.

– Вот и хорошо. Это недалеко и все время под гору. Но подождите, ерунда какая, я пойду с вами.

– Не разрешу ни за что. Тогда придется потом идти в Арахову. Честное слово, я не заблужусь и буду осторожна.

Я пожала руку Стефаносу и Нико и подумала: очень по‑ гречески – полностью игнорировать женщину, но потратить лишний час, чтобы показать короткую дорогу домой. Старик кивнул и отвернулся.

Нико нежно посмотрел красивыми глазами и сказал:

– Я увижу вас еще, мисс? Будете в Арахове?

– Надеюсь.

– Заходите посмотреть ковры в магазине моей сестры – очень хорошие, всех цветов, местные. Еще там есть броши и горшки в лучшем греческом стиле. Для вас они дешевле – я скажу сестре, что вы – мой друг, да?

Я засмеялась:

– Если соберусь покупать ковры и горшки, приду к твоей сестре, обещаю. До свидания и спасибо.

– До свидания, мисс. Спасибо, красивая мисс.

Светящиеся носки бросились по дороге за Стефаносом.

Саймон усмехнулся.

– Дедушка запер бы внучка, пойми он половину его слов. Если существует на свете невинная развращенность, то это про Нико. Легкое наложение Афин на Арахову, впечатляющая смесь, да?

– Когда она такая красивая, как Нико… Саймон, вы правда ничего не нашли в пещере? Совсем ничего?

– Ничего. Есть маленькая внутренняя пещерка, пустая, как мытый горшок… Потом расскажу. Я лучше пойду с ними. Приду в «Аполлон» пообедать, и встретимся. А потом переселим вас в студию. Вы пообедаете со мной, конечно?

– Почему, спасибо, я…

– Тогда вам пора. Встретимся за обедом.

Он помахал рукой и ушел за шокирующе розовыми носками.

Я смотрела вслед, но он не обернулся. С удивлением я поняла, что в это время вчера я его еще не знала. Повернулась и медленно пошла вниз в Дельфы.

Когда я вышла на скалу над храмом, солнце стояло прямо над головой. Далеко внизу монументы, портики и священный путь выглядели очень чистым аккуратным макетом из музея. Я немного отошла от обрыва и села на камень. Дорога к стадиону проходила мимо густого куста можжевельника, но силы мои закончились, а здесь прохладный ветерок с моря делал жизнь чуть легче. Я сидела тихо, подперев рукой подбородок, и смотрела вниз на сонный мрамор святых мест, серебряно‑ голубые глубины долины, огромную скалу, пылающее солнце… Нет, подумала я, не хочу уезжать из Дельф. даже если придется сидеть в студии рядом с невыносимой Даниэль, чтобы сэкономить и вернуть деньги за машину. Завтра, послезавтра, еще день… Сколько нужно времени, чтобы получить все, что можно от Дельф? Я должна остаться. И мое решение, сказала я себе быстро, не имеет никакого отношения к Саймону Лестеру и его делам. Никакого. Но ужасно интересно, что мы будем делать завтра…

– Что вы здесь делаете?

Вопрос раздался прямо за моей спиной. Я резко обернулась, из‑ за куста вышла Даниэль в алой юбке колоколом и бирюзовой блузке, открывающей шею. Очень открывающей. Неизбежная сигарета висела на нижней губе, бледно‑ розовые губы и ногти при смуглой коже выглядели странно.

– Здравствуйте, – сказала я очень вежливо.

Я собиралась вечером стать ее соседкой, нельзя было давать ей повода проявлять плохие манеры, и я вежливо поздоровалась. Но Даниэль явно не заботилась о манерах, они не вписывались в ее жизненную схему. Она просто существовала, а если всем другим это не нравилось, им следовало терпеть.

Она повторила резким голосом:

– Что вы здесь делаете?

– Сижу, любуюсь видом, а вы?

Она подошла, как манекенщица, – колени вместе, бедра выбрасываются вперед, и встала картинкой в журнале мод.

– Не далеко ли забрели в такую жару?

– А вы очень устали или шли не так далеко?

Вот уж я не собиралась говорить, где была, не ее дело, хотя ей явно и интересно. Это паломничество Саймона и больше ничье. А если он решил взять меня с собой, это его проблемы, но Даниэль я об этом не скажу.

– А где Саймон?

– Не знаю, вы его искали?

– Да нет, – она села в двух ярдах от меня и улыбнулась.

– Сигарету?

– Спасибо, – сказала я не подумав.

Она молча меня рассматривала, а я курила и старалась не переживать, что теперь неудобно уходить, хотя очень хочется. Совершенно непонятно, с какой стати, когда мы общаемся с такими людьми, мы продолжаем придерживаться собственных табу и привычек. Почему мои хорошие манеры не позволяют мне встать, как наверняка сделала бы Даниэль, сказать: «Ты мне надоела, маленькая невоспитанная потаскушка, и ты мне не нравишься», – и уйти себе по горе? Но нет, я сидела, выглядела доброжелательно безразлично и курила ее сигарету. По сравнению с той, которой угощал меня Нико, ее – нектар и амброзия. Могла бы предложить даже оливковую ветвь, я боюсь данайцев, дары приносящих.

– Вы не были на полднике в гостинице?

– Нет, а вы?

– Где вы ели?

– У меня был пикник.

– С Саймоном?

Я подняла брови и попыталась изобразить холодное удивление этими инквизиторскими допросами. Никакого эффекта.

– С Саймоном? – повторила она.

– Да.

– Я видела, как он выезжал на машине.

– Да ну?

– Он вас где‑ то подобрал?

– Да.

– Куда, вы поехали?

– На юг.

Она помолчала минуту.

– Почему вы не хотите рассказать, где вы были и что делали?

Я посмотрела на нее довольно беспомощно:

– С какой стати?

– А почему нет?

– Не люблю исповедоваться.

Она это переварила, повернула ко мне большие усталые глаза.

– Почему? Что у вас с Саймоном…

Такой вопрос от Даниэль мог означать только одно.

Я взорвалась:

– Боже мой! Мы доехали на машине до Араховы, оставили ее там и прошли пешком в сторону Дельф. Устроили пикник на горке с красивым видом на Парнас. Потом я пошла домой, а Саймон – за машиной. Скоро он проедет внизу, долго здесь просидите – увидите. Если вы не знаете как выглядит нанятая вами машина, я скажу – большая черная. Не знаю, как называется. Не разбираюсь в машинах. Этого достаточно? И спасибо за компанию, мне пора.

Я бросила сигарету и вскочила.

Она шевельнулась в пыли, как змея, уронила сигарету, улыбнулась, и я увидела ее белые зубы и язык, розовый, как губы и ногти.

– Боитесь меня…

Я почувствовала себя очень взрослой в свои двадцать пять рядом с недоразвитым подростком.

– Дорогая девочка, что вас заставило вообразить такое?

– Я, видите ли, просто ревную Саймона, – сказала она из пыли.

Я страстно хотела повернуться и убежать, но у меня не было красивой реплики на прощание. Мое чувство превосходства растворилось в воздухе, и я сказала:

– Да?

– Все мужчины одинаковые, но он необычный. Даже вы это, наверное, чувствуете. Вообще любовники на меня тоску нагоняют, но Саймона я хочу. Очень.

– Ну правда!

– Да, правда. Знаете, что в нем есть? Это…

Я сказала резко:

– Не надо, Даниэль.

Она бросила на меня взгляд:

– Ты сама в него влюбилась, да?

– Какая чушь! – К моему ужасу мой голос звучал очень драматично. – Я его совсем не знаю! И кроме того, это не…

– Какая разница. Нужно две секунды, чтобы понять, хочешь мужчину или нет.

⇐ Предыдущая 4 5 6 7 8910 11 12 13 Следующая ⇒