Глава седьмая

Стрелок не скоро вернулся с экскурсии по вагонам, а как вернулся, так и доложил:

– Не видел я Слима.

Пастух спросил:

– Во все купе заглядывал?

– Ни одного не пропустил. И у всех проводниц до кучи спрашивал. По легенде я искал мальчика, племянника моего возрастом семи лет, в красной курточке, в белой панамке. Убежал, шельмец, прямо из вагона от родного дяди.

– Откуда у вас племянник‑ то взялся? – спросила Марина.

– Племянник – это повод, – наскоро объяснил Пастух. – Стрелок моего старого дружбана хотел отыскать.

– Еще одного? – изумилась Марина. – У вас что, в каждом проезжем поезде по десятку старых знакомых?

– Не дай Бог, – сказал Пастух. – Даже когда один знакомый, уже неуютно.

– Так он один! – обрадовалась Марина. Эмоции она мухой меняла. – А может, он сошел на той станции, где мы сели?

– Наоборот, – сказал Пастух, – вроде как вошел.

– А он знает, что вы здесь?

– Боюсь, что да…

Слово «боюсь» не было фигурой речи. Пастуху и впрямь не шибко хотелось встречаться с бывшим покойником, который доселе даже тенью не тревожил сны Пастуха. Убит и убит, проехали. Ан нет, выходит, не проехали. Притормозили. И пока ошибочку не исправишь, езда по «железке» в люкс‑ вагоне уже не в радость, а скорее в тягость. Есть люди, знал Пастух, которых приходится ликвидировать дважды, а то и трижды, удачливые такие люди, и пули в них не всегда летят, и огонь им не совсем огонь, а в воде они по определению не тонут, поскольку – говно. Плохие люди то есть. Хорошие почему‑ то погибают сразу.

Пастух, конечно, стоик, железный человек, все ему нипочем, ан информация о давнем проколе сильно его закорячила. Он в жизни редко проигрывал. Чтоб не сказать: совсем не проигрывал. И не потому что везунчик. Он плохо верил в такие расплывчатые, неконкретные понятия, как «везение». Чтоб оно реально заработало, надо, точно знал Пастух, очень хорошо подготовиться – продумать, просчитать, проиграть в башке, а то и на местности не однажды. Ликвидация Слима в том давнем злосчастном июне была продумана, просчитана и многажды проиграна, поскольку сам объект для ликвидации весьма неординарным считался и – всерьез. Все учел Пастух. До миллиметра. До секунды. И после выстрела, когда подошел к трупу даже не врага, это слишком сильно сказано, но уж точно не друга, когда ловил пульс на шее, на запястье – трупа, да, так! – тогда даже залетной мыслишки не явилось: а вдруг Слим хоть как‑ то, но жив?.. Мертв он был, мертв!..

А и с чего б этой мыслишке явиться? Пастух в сердце стрелял. И аккуратная, хоть и не маленькая дырочка в белом диш‑ даше на левой стороне груди, и кровь, легко выплеснувшаяся из дырочки, и мертвые открытые глаза убитого, и ни на йоту не запотевший циферблат ручных часов Пастуха, поднесенный к губам убитого, – все подтверждало мгновенную и нежданную смерть. Дело было сделано.

И Пастух ушел, сделав его.

А теперь выходит, что не сделал. Слим вернулся с того света. По душу Пастуха? Может быть. Хотя и вряд ли. Слим, как помнил его Пастух, был расчетливым, холодным, циничным человеком. Он не искал случая, он поджидал его. И случай, как полагал Пастух, как водится, пришел в виде контракта с кем‑ то в России. Контракт на что? Да уж не на убийство Пастуха, хотя… Отставим пока «хотя». Скорее на участие в непонятной и невнятной доселе истории с путешествием Марины из Владивостока в Москву. Понадобился, видимо, очень хороший ликвидатор. Слим, знал Пастух, – очень хороший ликвидатор. Точный. Умный. Расчетливый. Холодный. Был, да. Но и маловероятно полагать, что время сильно его изменило. Прошло‑ то всего ничего, четыре года – не срок. И Пастух вполне может числиться в списке Слима, коли таковой есть, в разделе «безоговорочно». То есть не по контракту интересы, а по жизни, которую Пастух не сумел‑ таки у него отобрать…

Обыграл его тогда Слим, нарядно обыграл. Лучше поздно о том узнать, чем жить незнаемо. Был врагом и ожил врагом лютым. Наверняка. Но имитированная смерть – отложенная смерть. Тот, кто убивал, рано или поздно узнает об имитации и по‑ любому постарается исправить свою ошибку. Если тот, кто однажды убит, его не опередит. Вот Слим де‑ факто и появился в поезде. По чью душу? Пастух допускал, что по Маринину, но допущение казалось ему сомнительным. Слим умел считать на несколько шагов вперед и, как знал Пастух, ни разу не ошибался. Даже в липовой смерти своей не ошибся, выходит. Пастух который год живет с уверенностью: враг мертв. А он живехонек и, по разумению Пастуха, не прочь посчитаться с тем, кто его якобы убил. То есть с Пастухом. Это логично.

А при чем здесь Марина? Зачем она ему или его хозяевам? Зачем им эта мультипликационная череда теоретических и неудачливых киллеров, по Маринину душу являвшихся? Уж вернее признать, что капсула эта хренова им всем требуется. Всем вместе и каждому порознь. Да что ж в ней такого, что за ней охотятся силы куда как серьезные? Пепел – он и в Африке пепел, а ничему боле в капсуле быть не положено…

А если‑ таки есть? А если где‑ то в нее что‑ то как раз положено, запаяно, замуровано?..

Пилить капсулу‑ «термос» на мелкие части вряд ли стоит, если в ней что‑ то и спрятано, то пусть пока в целости побудет. А что до Слима, то, очевидно, надо помешать ему в исполнении обоих теоретически внятных намерений: и жизнь Марины в очередной раз сохранить, и Пастуху помирать неохота. А вот исправить свою давнюю ошибочку – это верная и внятная цель. Единожды умерший оживать не должен.

Хотя Слим наверняка так не думает.

Его право. Пока его.

Ситуация складывалась весьма говенная. Слима в поезде Стрелок не обнаружил. Это отнюдь не значит, что он остался на станции. Более того, это скорее говорит о том, что Слим не хочет себя обнаруживать, а возможностей здесь навалом. Для начала прикрыть его главную примету – отчаянно белые волосы – какой‑ нибудь шапочкой – и нет персонажа. В итоге – два варианта ближайших часов. Первый: идти искать самому, вооружившись. Второй: ждать, тоже вооружившись. Оба варианта – фуфло.

А что не фуфло?..

Слим, посветив своей башкой на перроне, заявил открытую игру. Как в известной с детства фразе: «я иду с мечом судия». По‑ научному – палиндром. Что слева направо прочитай, что наоборот – все угроза очевидная. А это и славно! Пастух любил играть «один на один». Особенно когда этот второй «один» – достойный соперник. А Слим уж тем хотя бы достоин, что сумел обмануть Пастуха. Смертью своей липовой. И сейчас ведет собственную игру. Нагловато, уверенно, открыто. Посчитаться за былое хочет. А и пусть его. Поезд длинный, маршрут длинный, сезон охоты объявлен, время пошло. Надо бы изготовиться.

Следующая остановка – Тулун, две минутки стоим. До конца пути – чуть меньше трех суток, долго ехать, всяко еще случиться может в этом заполошном поезде, как уже и случалось.

Два варианта всего есть: ждать выстрела или выстрелить первым. Пастух по определению склонялся ко второму, но и понимал, что в узком вытянутом пространстве поезда, где нет простора для каких‑ либо маневров, нападение неожиданным не получится. Разве что пройти по крышам вагонов и влезть в искомое купе через окно. Эквилибристика, конечно, шум, гам, стрельба, нечаянных трупов штуки две‑ три, тупой вариант, только на неожиданность и рассчитанный, а чего считать, если в том купе тебя по определению ждут с нетерпением. Хоть бы и через окно? Тоже бред! Оживший Слим, конечно, – говнюк конченый, но – профи в своем деле. Он уж сочинил для встречи что‑ нибудь толковое наверняка. Не исключено – подготовил. Надо бы тоже подготовиться, сделал Пастух вывод.

В его замечательной дорожной сумке было если и не все, то очень многое. В данном случае Пастух вынул на Божий свет пластмассовую коробочку, а в ней – видеокамера, совсем крохотная, но мощная. Беспроводная. Пошел в тамбур, перекинулся парой слов с проводницей, вышел на площадку, прикрыв за собой дверь вагона. Оживил камеру, присобачил ее над входной дверью так, чтоб любого входящего с площадки в вагон она б фиксировала. Включил, проверил: на экранчике его айфона появился тамбур. Видно было хорошо.

Вернулся в вагон, прошел в противоположный тамбур и повторил там операцию. Айфон послушно показывал картинки: обе они одновременно выводились на экран.

Марина, до сих пор терпеливо читавшая какой‑ то толстый роман, оторвалась от него и спросила Пастуха:

– А чего вы все бегаете туда‑ сюда? Что‑ то не так?

– Что‑ то не так, – согласился Пастух.

– Что именно? – не отставала она.

– Похоже, гостей стоит ждать, – объяснил Пастух. – Да вы не отвлекайтесь, читайте‑ читайте, а я в коридоре постою, там в окошко смотреть удобнее…

И вышел.

Марина успела вслед спросить:

– А на что смотреть?

Но Пастух не стал объяснять. Врать не умел, а правду – про Слима – выдавать не хотел: зачем Марине умножать познания? Лишние – они грузят.

Стрелок рядом объявился.

– Что делать, командир? – спросил.

– Ехать, – объяснил Пастух. – И не высовываться. Слим – он по мою голову. И все проблемы – мои.

– Ладно тебе, – сказал Стрелок, – твои, мои, ничьи… Давай их не делить. Вместе едем, вместе и сойдем. В Москве.

Логично сказал. Стоило согласиться.

– Вот что, Стрелок, забирай Марину и иди с ней в вагон‑ ресторан. Спать потом будем, не расклеимся. Сидите тихо, чаю попейте или винца. И – ни шагу оттуда. А мне подумать надо.

Стрелок кивнул. Заглянул в купе:

– Марина, я вас в ресторан приглашаю. На поздний бокал вина или рюмку коньяку. Или на поздний ужин. Выбирайте.

– А Пастух? – спросила она, глядя на Пастуха.

– Кое‑ какие дела сделать надо, – темно объяснил Пастух. – Я подойду попозже…

Они собрались быстро и безропотно, ушли в ресторан, а Пастух закрыл дверь купе, достал из сумки «глок», проверил магазин – полон он был, сунул «глок» под футболку за спину, за пояс джинсов, а в карман – запасную обойму, походя глянул на экранчик айфона: камеры в тамбурах чужих не обнаруживали, да и своих никого не было. Пастух вышел в тамбур, постоял там малость, послушал грохот колес и вагонных буферов. В нечистое дверное стекло он видел коридор своего вагона, пустой в этот час, все пассажиры по своим купе сидели.

Пастух имел такую странную привычку: перед боем ли, перед какой‑ то ожидаемой опасностью он любил хоть на несколько минут остаться в одиночестве. Ну хотя бы на три – пять минут наедине с самим собой. Вот и нынче: он чуйкой своей отлаженной чуял, что ситуация стала опасной. Хотя, если подумать, что непривычного? Есть очень конкретный и очень серьезный враг, есть тоже очень ограниченное пространство для любого маневра с любой стороны. И много‑ много дверей, которые мешают маневру, но помогают той самой чуйке не сплоховать. Пастух не знал, в каком вагоне едет Слим, повагонный блицпоход Стрелка результата не дал, а идти самому повторно – опасное занятие. Не столько для Пастуха, сколько для пассажиров, ни сном ни духом об опасности не ведающих. Зыбкое предположение о том, что Слим все ж таки остался на минувшей станции, здравым смыслом подтверждаться не хотело.

Хотя…

Есть две версии. Первая: Слим каким‑ то образом – каким?! – узнал, что Пастух едет в этом поезде, и решил ликвидировать своего врага. Вторая: Слим едет по своим делам и не знает, что враг – рядом. Сразу выводим: вторую версию, даже если она верна, в расчет не берем. Слим по‑ любому узнает – а то и уже узнал! – что в поезде имеет законное место Пастух. Это – война. И вопрос «кто кого? » уместен донельзя…

Стоять в тамбуре было прохладно, шумно и, как ни странно, успокаивающе. Но и тактического смысла никакого не имело. Постоял, продышался, собрал в гремящем железом колесном одиночестве мысли в кучку, пора и в вагон возвращаться. Один хрен, где ждать. А самому искать – жопа полная. Не дай Бог, стрельба начнется!

А Слим не спешит, *censored*ра. Если он и вправду есть в поезде. И похоже, не будет спешить. Он в отличие от Пастуха наверняка уже знает, где враг обитает. Хотя, может, изначальная цель Слима, как наемника, – Марина, почему бы и нет?.. Бессмысленно гадать и непродуктивно. Липовая цель, подставная. Временными нанимателями Слима поставленная. Зачем – по‑ прежнему не понятно. А настоящая, личная, утробная его цель – Пастух. Человек, который его однажды убил. Или, точнее, хотел убить, ан не сложилось. Хотя, если фишка выпадет, он и липовой цели достигнет. В легкую!

А вот хрен ему!

Пастух постоял‑ постоял в одиночестве на холодке, продышался – теперь можно и думу думать: как жить дальше? И в первую очередь – максимально обезопасить Марину. Насколько можно.

Он притормозил у купе проводниц. Одна там была.

– Девонька, милая, а нет ли у вас в хозяйстве совсем свободного купе?

– Совсем свободного нет, – сообщила проводница. И спросила: – А что, надо?

– Хотелось бы малость расшириться. Пополнения мы ждем. В смысле корешок мой должен вот‑ вот подсесть…

– А у него что, билета нет?

– Да если и есть, так не в наш вагон, наверно.

– Будет местечко во втором купе. Один пассажир как раз на следующей сходит. Один сошел, второй вошел… А точно подсядет корешок ваш?

– Да коли и не точно, денежки все одно с меня… – И отсчитал проводнице две бежево‑ желтые купюры. – Хватит пока столько?

– Пошли покажу. – Проводница спрятала денежки в карман форменной рубашки и пошла по вагону.

Обитателем купе оказалась женщина лет навскидку под полтинник, полная, ухоженная, приветливая. Пастух вспомнил ее – испуганную, стоявшую у вагона в невеликой пассажирской толпешке, когда банда в поезде хозяйничала.

– К вам на следующей подсадка будет, – сказала ей проводница. – Не против?

– Да? – спросила женщина. Радости в ее голосе Пастух не услышал. – А кто?

– Да вот товарищ этого пассажира…

– Хороший человек, – подтвердил Пастух. – Веселый, образованный, культурный и практически непьющий. Он в Тулуне в командировке. В Москву возвращается.

– Ну‑ у, если так… – протянула с сомнением.

Но по лицу заметно было, что подсадка ей уж точно не в лом будет. А и то: непьющий, да еще и веселый…

– А может, и не выйдет подсадки, – огорчил ее Пастух. – Мало ли что случится. Опоздает, к примеру. Там же две минуты стоянка… Но я все равно оплачу место до Москвы. Вы ж в Москву едете?

– Ну да, – согласилась женщина. – У меня там племянница замуж выходит. За москвича. Студенты они…

Никто, разумеется, никуда не подсядет, а иметь запасное место в вагоне – это невредно. Зачем оно? Да на всякий пожарный. Мало ли что случится. Пастух так думал.

Расплатился с проводницей за лишнее место и пошел в вагон‑ ресторан, где Марина и Стрелок ужинали.

– Как настроение? – аккуратно спросил Стрелок.

– Боевое, – ответил правдой Пастух. – Ищем иголку в стогу иголок.

– Вы это о чем? – удивилась Марина.

– Так, проехали… – сказал Пастух. – Вот что, Марина, вам придется на время перебраться в другое купе. Это в нашем вагоне, там женщина одна едет.

– Ей нужна помощь?

– Не ей. Нам со Стрелком нужна… – Пастух попытался осторожно объяснить ситуацию, не скрывая, в общем, сути. – В поезде объявился один персонаж, который вооружен и опасен. И по старой памяти имеет на меня большой зуб. Очень не хочется, чтоб стрельба началась.

– Это что, так серьезно?

– Полагаю, что да. Да вот и Стрелок подтвердит, он этого персонажа тоже знает.

– Серьезный человек, – подтвердил Стрелок, – тот еще гад.

– А зачем мне в другое купе?

– На всякий случай, – сказал Пастух. – Береженого, как известно… А я тут один останусь, буду оборону держать. А Стрелок – рядом…

Марина молчала. Переваривала услышанное. Без лишних эмоций, даже без дурацких вопросов типа: а если стрельба в вагоне начнется, а если паника, а если всех перебьют, поскольку перегородки между купе отверткой пробить можно, а уж пулей… Пастух хотел верить, что она вышеназванную суть здраво поняла, и то ладно.

– Пойду с новой соседкой познакомлюсь, – абсолютно спокойно сказала она.

Нашарила ногами обувку, встала и пошла.

– Супер! – восхищенно сказал ей вслед Стрелок. – Мне б такую жену лет через десять…

– На пенсию намыливаешься? – поинтересовался Пастух. – Погоди. Рановато. Приедем в Москву – помечтаешь. А пока – Тулун вот‑ вот.

– Слим в Тулуне вряд ли объявится, – сказал Стрелок. – Стоянка там – две минутки всего. Даже если он в поезде – а он, тварь, наверняка в поезде, – он выжидать станет. Я его не отыскал, а он меня точно видел. Он же у нас большой тактик, он выпасет момент, а то и организует его. Всякого ждать можно…

– Не хочется ждать очень. Но вариантов нет. Раз уж ты его не углядел, значит, он маскирнулся славно. И тебя наверняка засек, ты прав. И порадовался. Двое‑ то интересней, чем один… Кстати, я в тамбурах камеры прицепил, изображение у меня на айфоне. Фигня, конечно, но ничего другого нет.

Помолчали. Стрелок спросил:

– Я в своем купе остаюсь?

– Естественно, – ответил Пастух. – Две позиции лучше одной. Но это слишком просто и очень шумно. Хотелось бы взять его без стрельбы.

– Он сильный кабан.

– Мы тоже не слабые.

– Еще больше шуму будет… Лучше бы повязать его в тамбуре.

– А если он по крыше пойдет? И через стекло стрельнет? Ему это запросто… А если он по Маринину душу, а не по твою?

– Может, и так… Но он не знает, что Марина купе сменила.

– Давай исходить из того, что он знает все.

– Тяжелая задачка, Пастух. И плюс ко всему: мы понятия не имеем, когда он пойдет на дело. Трое суток впереди. И еще: а если он на этот раз не один?

– Он всегда один, – сказал Пастух. – В этом его сила. Нам даже на опережение не сыграть: он, как всегда, – призрак. А мы – вот они. Но есть махонькое преимущество: у него одного две обязательные цели, а у нас с тобой на двоих – одна. Движущаяся.

– Ты и Марина? А я?..

– Тебя ему убивать в принципе незачем. Ты ж ему не враг.

– Я – свидетель, – сказал Стрелок. – Здесь и сейчас. А он свидетелей не оставляет. Так что у него как минимум три цели… Ты у нас умный и талантливый, Пастух, а я всего лишь хороший снайпер. Что мне‑ то делать?

– Ты сядешь в купе, где сейчас Марина, и станешь травить анекдоты и разные смешные военные байки. Марина поймет, она умная, а ее соседку ты заговоришь. А лучше спать обеих уложишь. И будешь ждать. Отовсюду. Через дверь, через окно, через вентиляцию… Это к слову. Я уверен, что Слим пойдет в открытую. В лом ему убивать меня из‑ за угла. Я его убил… ну, как бы убил… тоже в открытую, он тем и ответит. Какой бы он говнюк ни был, а в смелости и мастерстве ему не откажешь. Поэтому дверь купе не запирай, слушай коридор. Как надо слушай. А я его у себя подожду. Помни: на тебе – Марина. Она тоже – его цель, полагаю. Время пошло…

А время тихой сапой шло к полуночи, вагон присмирел, хождения в туалет вроде как прекратились, двери всех купе позакрывались. Сон в вагоне скорого поезда – хороший сон, крепкий, без сновидений совсем. Пастух вышел в коридор, сел на откидную сидюшку напротив двери в их с Мариной купе и стал ждать. Чего‑ нибудь. Он хорошо умел ждать, когда очень надо. Сейчас как раз было очень надо.

Время текло медленно‑ медленно, а поезд в ночном черном пространстве мчался быстро‑ быстро, и казалось Пастуху, что он, поезд, мощно опережает время, как придумали бы фантасты, романы которых Пастух любил почитать иной раз. Там, в их романах, все у героев выходило само собой, по щучьему веленью, потому что фантастика не имеет рамок – что хочется автору, то и случается вмиг. Без объяснений! И Пастуху, каменному мужику с железными нервами, хотелось, чтоб пространство свернулось лентой Мебиуса и поезд пронзил бы ее насквозь и сразу б оказался в нужной далекой точке, именуемой Москвой. И все это сослагательное наклонение стало б явью и закончилось ладно.

Мечты, мечты! Как тщетны они и смешны…

Еще ехать было и ехать, а что впереди случится – даже Бог не знает, ибо что Богу до этого бегущего через всю Страну поезда? Если только Он все это «боевиковое» со стрельбой сумасшествие сам не сочинил…

Ночь за окнами была черной‑ черной с частыми подорожными огнями, ничего вокруг не освещающими, а на черном небе горели звезды, тоже ничего не освещающие. Под стук вагонных колес, знал Пастух, спать уютно, а не спать тяжко. Но он умел не спать. Жизнь приучила… А все спали в вагоне, в Тулуне на пару положенных минут притормозили, а потом и проводница прикорнула до следующей станции, до Нижнеудинска, который случится вот‑ вот, а простоит поезд там тринадцать минут. Копеечное время. Ан все может произойти. Что все? Пастух не знал, но готов был, как и положено, ко всему.

А и надо было б Стрелка разбудить.

Что Пастух осторожно и сделал.

И проводница тоже привычно проснулась, как не спала, засуетилась, готовилась к короткой стоянке.

– Нижнеудинск никак? – спросил Стрелок. – Чего ждать?

– Как обычно, – объяснил Пастух. – Что‑ нибудь да будет.

Он вполне серьезно отнесся к пока теоретическим намерениям Слима, недооценивать того было глупо и опасно. А более всего Пастух нудно клял себя за то, что в свое время позволил Слиму выиграть. Сам того не зная и не подозревая. Убедительно выиграть – не придерешься. А все же был бы тогда Пастух менее самоуверен, так и сто раз бы и как следует проверил «покойника». Ан недотумкал, недобдел, самоуверенность одолела. Теперь хвосты подбирать придется. Скверно. Но подбирать так подбирать.

– Останься в вагоне, – сказал Стрелку. – Держи оба входа. Марину не выпускай из вагона. Перебьется… А я на перрон.

– Он тебя сразу узнает, – предостерег Стрелок. – А ты его в ночи, если он в шапочке или парике, хрен заметишь. Да и на хрена выходить? Тринадцать минут всего стоим.

– Ну и останься в вагоне, – повторил Пастух. – Так будет лучше. А мне тринадцати минут с лихвой хватит.

Он был прав по‑ своему. Он и прежде не очень‑ то верил в то, что Слим пойдет на ходу по вагонам: стремно для него – раз, бессмысленно – два. Он, не исключено, знал о том, кто едет в поезде. Он, не исключено, пришел по душу Марины, как и все прежние приходящие. Хотя и причина под названием «Пастух» тоже очевидно реальна. Он, не исключено, засветил себя на той, минувшей уже станции намеренно, считал Пастух, засветил, чтоб все, кому надо, знали: вот он, Слим, живой и здоровый. И ждали б его изо всех сил. А кому ждать надо? Только Пастуху и надо. Чтоб доделать недоделанное за копеечные минутки стоянки в ночи и при скупом электрическом освещении, да еще и в толпе пассажиров. Если, конечно, они вдруг проснутся и в коридоре столпятся, хотя вряд ли – на тринадцать‑ то минут… Равная, по сути, игра. Кто цель, кто охотник – сразу не разберешь, да если еще Слим волосы спрячет…

Кстати! А с чего это ты надумал, сам себе удивился Пастух, что цель его – ты? Не мания ли это грандиоза? Куда как приятнее: он не цель, он – дичь, а охотник – ты. Ладно бы так…

Поезд погремел‑ погремел железом и встал. Пассажиры спали. А Пастух вышел в противоположный тамбур, где никого не было, отпер вагонным ключом дверь, выходящую не на перрон, а на другой путь, спустился на гравий, побежал вдоль вагонов, два пробежал, а под третьим нырнул и выбрался на перрон – подальше от своего вагона. Пистолет с навинченным на ствол глушителем засунут был за спину, за джинсы, футболка его прикрывала.

Бессонных пассажиров на перроне было – кот наплакал. Пастух пошел по противоположному краю широкого перрона, притормозил у вагона, соседнего своему. Пара‑ тройка бессонных стояли. И чуть подале – Слим. Тот и впрямь был в смешной шапочке, похожей на лыжную, только полотняной, которая даже не полностью скрывала его белые волосы, а на ней, на лбу зачем‑ то слепо торчали большие черные очки, неуместные в темноте, и ничего и никого он не страшился, стоял намеренно нагло – вот он я. Берите меня, если желаете и сможете.

Он смотрел в небо, звездным оно было, и вроде бы не видел Пастуха. Хотя вряд ли. Пастух давно подозревал, что лишняя пара глаз у Слима на затылке имелась.

Смочь‑ то просто было. И одновременно непросто.

Слим увидел Пастуха, но не дернулся, не побежал, не выхватил оружие, а всего лишь улыбнулся давнему врагу‑ соратнику, поднял руки вверх, помахал пустыми ладошками – мол, я не опасен. Он видел, что в руке у Пастуха «глок», но никаких встречных действий не предпринимал. Просто ждал. А когда Пастух подошел, протянул ему руку. Сказал:

– Не очень‑ то и рад тебя видеть, Пастух, но уж так вышло. Ты меня убить пришел? Пустое занятие, ты ж пробовал…

Выстрелить было проще простого. Но Пастух жопой чуял, что Слим затеял какую‑ то хитрую игру, а какую – не понимал, и ему чертовски было любопытно узнать – что это за игра? Стремно, конечно, но драйв – штука лукавая, окаянная, посему «глок» не спрятал, а ткнул стволом Слиму в бок, сказал тихонько:

– Не шевелись, Слим, иди медленно, молча, молча, вот так, вот и ладушки…

Он обнял его за плечи правой рукой, а левой упер ему в спину ствол, и пошли они, как закадычные корефаны, по перрону, стараясь не задевать пассажиров, а Пастух повторял шепотком:

– Вот и ладушки, вот и славно, а шевельнешься – выстрелю и только раню, очень больно будет. Или ты опять на себя что‑ то пуленепробиваемое натянул? Вроде нет на ощупь ничего… Что ж ты так неосторожно? Второй раз я одним выстрелом не ограничусь, всю обойму в тебя всажу. Вот отойдем недалеко и всажу. Он у меня с глушаком.

– А если я не пошевелюсь, неужто не выстрелишь? – спросил Слим.

Весело спросил. Пастух даже удивился: чему б радоваться?

– Разве что чуть позже. Вот отойдем только, чтоб из окон поезда не увидели. Зачем усталым в дороге людям живые ужастики? Зато мучить не стану, сразу убью.

– Ты уже пробовал – сразу…

– Прав, прав. Недооценил я тебя тогда. Ты меня начисто переиграл. Причем красиво‑ то как! Я поверил. Маху дал. Тогда…

– И непременно надо исправить ошибку?

– Я б и не знал о ней, если б ты нынче не появился. На кой хрен тебе этот доморощенный театр? Ну мертв ты. Четыре года как. Чего ты ожил? Зачем тебе эти игры? Очки вон нацепил, клоун…

Слим шел молча и ровно, словно не чувствовал ствола у спины. Шел, будто где‑ то за перронами его ждала собственная маленькая армия, которая не только порюхает насмерть Пастуха, но еще и вагон пассажиров рядом положит, включая Марину и Стрелка. Отменно себя вел Слим. Достойно. Пастух так считал.

А уж что он задумал – это гадания бесполезные. Либо Пастух его кокнет в очередной раз и, хочется верить, навсегда кокнет, либо…

Во второе «либо» верить не хотелось.

Они прошли по перрону, спустились на гравий, Пастух вел Слима к какому‑ то темному в ночи зданию – то ли ангару, то ли складу, подальше от состава. Да и времени‑ то оставалось – кот наплакал.

– Через четыре минуты отправляемся, – крикнула вслед проводница, все еще стоявшая у двери вагона.

Слим не сопротивлялся, шел легко и упруго, будто не его вели, а он вел. Луна торчала на небе – полная, золотая, величественная, как Лев Толстой, по словам поэта. Светло было. Завернули за угол, и Слим сам остановился. И Пастух остановился.

– Пришли, – сказал Слим, – дальше – смысла нет. Через три с копейками минуты поезд отходит. Конец фильма…

Надвинул ладонью очки на глаза и – пропал.

Вдруг. Мигом.

И каким мигом!..

Он, миг этот гребаный, оказался болезненно ярким, будто вспышка зажглась прямо перед глазами, ослепила, и Пастух, ни хрена не видя и еле сдерживаясь, чтоб не заорать от боли в глазах, саданул из ствола в точку, где вроде бы только что было лицо Слима, еще раз саданул, еще…

И тут же сзади гавкнул чей‑ то нежданный «макаров»: раз, другой, третий…

И чья‑ то рука на плечо легла…

И машинист коротко погудел гуделкой, поторопил в последний раз.

И голос:

– Ты как?

– Стрелок, ты, что ли? – спросил Пастух. Глаза жгло, словно кислотой обожгли. – Что это было? Где Слим?

– Нет Слима, – из огненной темноты ответил Стрелок. – Вообще никого нет. Я сам вполглаза вижу… Он стоял перед тобой, щерился, гад, а потом какая‑ то *censored*ня позади него вспыхнула, метрах в пятнадцати – ну прям как молния, только в тыщу раз ярче! – я еле‑ еле зажмуриться успел и рукой закрыться. Ну на миг всего… А его, *censored*, нет. Слинял. Как это он?..

– А остальные? – спросил Пастух, садясь на корточки.

Глаз, считай, не было. Резь адская, и не видно ни хрена.

– Какие остальные? Он один был.

– Ты точно видел?

– Я ж не на тебя смотрел. Я на него смотрел. Один он был. А вспышка… она вроде откуда‑ то сзади него возникла. Или вообще ниоткуда. Как‑ то разом – бах!.. И все…

Пастух тихо‑ тихо, но обретал способность видеть. Глаза по‑ прежнему резало смертельно.

– *censored*, блин! Опять он меня уделал! Что за вспышка‑ то? Кто ее зажег? Это ж не явление природы, полагаю.

– А может, и явление, – серьезно сказал Стрелок. – Потому что за Слимом никого… ну, гадом быть!.. никого не было. Площадка пустая, ангар этот… или склад… А может, с крыши ангара и пульнули лучом. Кто? Человек Слима? Значит, он не один в поезде, а с неведомыми нам помощниками. А выстрел… Ну вот и понадобился помощник. Если я прав, то скорее всего это был «персонал скайрим».

– Что за зверь? – спросил Пастух, мучительно желая потереть глаза и понимая, что делать это совсем не в жилу.

– Винтовку такую америкосы придумали, лазерную. Нам на переподготовке в Ливии, в Нафуре, показывали. Издалека лучом бьет – и враг ослеп. Минут на десять. А то и дольше. Снайперская игрушка. Чтоб против других снайперов. Ее америкосы ласково «пчелкой» зовут… По‑ английски – би‑ и. Би‑ би‑ и… Дура такая большая и нелепая, на однобокую гитару похожа. Вот Слим и сыграл на этой гитаре, а ты ослеп. Это ненадолго, не бзди…

– Надо же, я и не слышал о такой… Ладно, проехали. – Боль в глазах проходила, таяла. – Только я ни хрена не врубаюсь: зачем ему весь этот поганый железнодорожный театр? Почему он меня сразу не убил? Из обыкновенного какого‑ нибудь «макарова». Р‑ раз и – все. И я – покойник, и – забирай Марину со всеми ее непонятными тайнами, вези к заказчикам и сдавай. А он в меня – из гитары, блин… Похоронный марш… Что‑ то я не врубаюсь в ситуацию, а это скверно… Побежали, Стрелок, мухой, мухой. А то еще и от поезда отстанем. Второй раз очень не хочется…

– Три минуты до отхода, – напомнил Стрелок. – Успеем. Если совсем мухой… – И все ж добавил до кучи: – Он с тобой, как с котенком…

Обидно было сказано. Но – правда.

Уже на бегу Пастух спросил:

– А Марина с кем?

– Она с соседкой из четвертого купе в карты, в покер играет. Даже на перрон не вышли.

– На что играют? Опять на вылет из вагона с вещами?

– На этот раз на бутылку шампанского.

– Так ночь уже! Какое шампанское?

– Ресторан и ночью работает. Прибежим, тронемся – будет что выпить.

– Мне сейчас покрепче надо, – сказал Пастух.

– Ты же покрепче не любишь.

– Я не про любовь, – ответил Пастух. – Я про насущную необходимость. Она важнее любви. И еще говенная штука: что‑ то обидки у меня множатся – на Слима этого хитрожопого, множатся и кипят вовсю – аж крышечка подпрыгивает…

Да они уже и добежали до вагона, еле‑ еле успели вовремя, и не привыкать было догонять поезд. Настроение у Пастуха – хуже, как хотел помнить, не случалось. Глаза все еще побаливали, но зрение вернулось полностью. Однако ж и досада шкурная откуда‑ то всплыла: неплохо этот Слим и его команда укомплектованы. Пастух о винтовке «персонал скайрим» даже и не слыхивал. Теперь услыхал и плюс попробовал. На себе. Удовольствие – ниже всякой планки.

А настроение еще ниже присело, вообще не видать. И выбор был невелик: то ли застрелиться от стыда за судьбу свою уязвленную, то ли все же подождать некоторое время и железно застрелить Слима, чтоб он, *censored*, не висел ну в очень недлинном списке обломов Пастуха.

И – главный вопрос: почему Слим его не убил?..

Уж не говоря о том, почему он сам не убил Слима? И тогда, в первый раз, и теперь вот…

Марина, мгновенно скрутив карточную игру, занялась вечным женским делом: выхаживать подбитого на лету мужчину. Сходила к проводнице и принесла от нее сырую чищеную картофелину, бинт и почему‑ то терку. Пастух по‑ прежнему видел в четверть глаза, но овощ углядел.

– Это зачем? – спросил.

– Народное средство, – объяснила Марина, натирая картофелину в блюдечко. – Все у нашей проводницы есть, запасливая девочка, до Москвы не пропадем…

Сложила из бинта два тампончика, намочила их в стакане с водой, чайной ложкой уложила на них натертую картошку, сказала:

– Ложитесь, Пастух, и лежите смирно, пока резь не угунет. А я вам книжку почитаю – баюкальную.

Баюкальным оказалось что‑ то про физику. Умное очень. Глаза болели, но мокрый картофель утишал резь. Пастух слушал‑ слушал и уснул, как исчез из действительности. А вернулся в нее практически сразу, будто и не спал вовсе. Но за окном уже лихо светило солнце, колеса вагона погромыхивали ровно, Марины в купе не было, а часы Пастуха показывали аж десять часов и двенадцать минут. Сколько ж он проспал с картошкой на глазах? Жуткую уйму времени! Глаза все еще поднывали, но уже более‑ менее терпимо. Пора жить! И лучше – спокойно. Хотя это вряд ли, как водится…

⇐ Предыдущая 3 4 5 6 789 10 11 12 Следующая ⇒