Глава 2. Часть вторая. Часть третья. Часть четвертая

Глава 33

На лодке они переплыли озеро и отправились в Иерихон. Мария была в неожиданно хорошем расположении духа. Тревога ненадолго покинула ее. Взгляд Марии был ясен, как у ребенка, и она замечала то, чего не видела раньше. Распустившие кроны деревья, полевые цветы, анемоны в скошенной траве – они не сеют и не жнут, просто живут на радость себе, людям и Богу.

«И голос горлицы слышен в стране нашей…»

Они шли вдоль русла Иордана, иногда останавливаясь, чтобы в бурлящей воде омыть пыльные ноги. Но чем дальше на юг они продвигались, тем сложнее становилось спуститься к городу. Буйная растительность мешала идти. Акации, колючий терновник, тростник. Пахучий камыш. Папирус покрывал берега и уходил далеко в воду. Через час воздух наполнился каким‑ то ароматом, Мария остановилась и потянула носом воздух. Левий, видя ее недоумение, пояснил:

– Это живица, смола деревьев, принесших городу славу.

Неожиданно пред глазами возник оазис, он был словно сверкающий мираж, столько зелени Мария никогда не видела. Цветы миндальных деревьев добавляли в гамму розовый цвет, розы – красный дрок – солнечно‑ золотой. Марию переполняло любопытство. Высокие голые стволы стояли по обочинам дороги, и только в небесной синеве можно было разглядеть мощные кроны.

– Это финиковые пальмы, – сказал Левий.

Взорам путников предстали толпы народа у дорога, они ждали Иисуса. Мария больше не удивлялась тому, что по пути Его обгоняли не только слухи. Нет, Симон отправил глашатая, и в Иерихоне не осталось ни одного ребенка, мужчины или женщины, не получивших весть о том, что Иисус из Назарета остановится в оазисе на пути в Иерусалим, где Он собирался провести праздник Пасхи. Многие знали Его, Он был здесь раньше, во время странствий по городам Иудеи, где Он исцелял больных и проповедовал Царство Небесное. Был в толпе и народ из Иерусалима – глухие, слепые. И группа книжников.

Мария вздохнула, она боялась диспутов и желала только одного: чтобы Иисус отдохнул после долгого пути. Но Он вел себя как обычно: подходил к больным, брал их за руки и давал им здоровье и надежду.

Слепой прокричал:

– Иисус, сын Давида, сжалься надо мной!

Его попытались утихомирить, но Иисус подошел и спросил Его:

– Что ты хочешь, чтобы я сделал для тебя?

– Сделай так, чтобы я снова смог видеть.

– Ты можешь. Тебе помогла твоя вера.

Ученики устали и были голодны, но им пришлось прождать много часов, прежде чем войти в оазис. Там на сикоморе сидел человек, маленький человечек с длинными руками, коротконогий, с большим носом и совершенно лысый. Человек богатый, но презираемый жителями города. Мария это поняла, как и то, почему он решил вскарабкаться на дерево. Он был на голову ниже своих соседей, но во что бы то ни стало хотел увидеть Учителя. Она скрыла улыбку, а Иисус взглянул на дерево и сказал:

– Скорей спускайся, Закхей, сегодня я буду гостить в твоем доме.

Пока человечек спускался вниз, Мария различила голоса в толпе:

– Он остановится в доме грешника и мытаря.

Когда сборщик податей достиг земли, он выпрямился и обратился к Иисусу:

– Половину того, чем владею, Господи, я отдам нищим. Если я у кого‑ то отбирал деньги, я верну их четырехкратно.

И он заспешил, чтобы приготовить обеденную трапезу.

На пути к дому сборщика податей Иисуса остановил один книжник, который желал узнать, когда наступит Царство Божее. Иисус, как обычно, ответил, что Царство Божее нельзя увидеть.

– Никто не может сказать «вот оно» или «вон оно». Нет, Царство Божее внутри вас.

«Он так часто и так ясно об этом говорил – подумала Мария. – И все равно никто не понял».

Когда они возлегли за столом в доме мытаря уныние вновь овладело Марией, и в тревоге глаза ее потемнели. После отдыха Иисус говорил с фарисеями, и те хотели предостеречь его.

– Уходи. Герод хочет твоей смерти.

Его ответ был ясен:

– Передайте лису, что сегодня и завтра я изгоняю бесов и исцеляю больных, а на третий день я буду у цели. Сегодня, и завтра, и послезавтра я должен идти, ибо пророку негоже расстаться с жизнью где‑ либо кроме Иерусалима.

С приходом ночи они расстелили свои тюфяки в доме Закхея. Мужчины в большом зале, женщины в маленькой комнате. Мария разыскала Лидию. Эта женщина была новенькой среди учеников, но Мария успела к ней привязаться за ее безграничное терпение. Иисус встретил Лидию в синагоге в Галилее. Из‑ за травмы спины женщину согнуло чуть не до земли, и она многие годы не могла выпрямиться. Иисус обратил на нее внимание, подозвал, возложил свои руки и объявил, что отныне она свободна от недуга.

У Марии было много воспоминаний об исцелениях, но это было одно из самых отчетливых. Она никогда не забудет лицо Лидии в тот момент, когда она выпрямилась, встала в полный рост и сделала глубокий вдох, освободившись от муки. Лидия осталась с ними, внесла свои сбережения в общую казну и стала делиться с людьми своей мудростью и радостью. Теперь она обняла Марию и притянула к себе. Она ничего не говорила, и Мария могла выплакаться.

На другой день они отправились дальше, а толпы следовали за ними. Пейзаж изменился, поля опустели, и лысые горы выше и выше тянулись к небу. До города предстояло еще долго идти, но уже было видно, как он гордо и уверенно расположился на горе Сион.

Мария с первого взгляда возненавидела этот город, который казался таким претенциозным. Ей не нравилось, что он томится в заключении толстых стен. Женщине в голову пришла неожиданная мысль: прочный мир не нуждается в толстых стенах. Над городом доминировал огромный храм, он поглощал солнечные лучи и золотыми отблесками отражал их в долину реки.

Многие упали на колени со словами:

– Велик, велик Бог Израиля!

Мария стояла прямо и думала, что этот бог – не тот, которого Иисус втайне называл Авва. Она взглянула на Учителя. Его глаза были распахнуты, а со лба стекали струйки пота. Отчаяние?

Иисус и Его ученики спустились в долину, а потом по крутым склонам перебрались через Оливковую гору. Оттуда их путь лежал в Вифанию, к дому Марты и Марии. Мария Магдалина слышала рассказы о том, как Иисус воскресил мертвого Лазаря. Теперь она получила возможность встретиться с ним. У Лазаря были странные глаза, их взгляд был устремлен куда‑ то вдаль. Мария хотела поговорить с ним, расспросить… Он ведь был человеком, который мог рассказать о смерти. Но Лазарь был робок и молчалив, избегал ее, как и всех прочих. Марта, видя недоумение Марии, пояснила:

– Кажется, он еще не привык жить.

Мария кивнула, это было понятно. Ей нравилась Марта, мать семейства, которая заботилась о том, чтобы на столе для всех была еда, чтобы спальные места были прибраны, а домочадцы были под присмотром. Ее твердая рука напоминала Марии об Эфросин. Сестра Марты была более замкнутой, но нежно заботилась об Иисусе. Магдалина напряглась и только за обедом поняла, что ревнует.

Мария из Вифсаиды была красива и мила. Ее застенчивость вписывалась в иудейские традиции. В общем, эта девушка была такой, какой Мария Магдалина не была никогда. Однако, когда Марта отправила их к колодцу за водой для ужина, Магдалина поймала взгляд юной Марии и сразу поняла – та знала. Знала и была отчаянно напугана. Они стояли у колодца и смотрели друг на друга.

– Почему ученики не понимают, что должно произойти?

– Они не хотят понимать.

Отчаяние стало невыносимым и вернуло Марию в реальность, в Антиохию.

Глава 34

Едва Мария устроилась за столом, чтобы зависать свои впечатления об Иерихоне и Иерусалиме, как распахнулись ворота и раздался приветственный крик Леонидаса. Он рано вернулся.

– Пойдем, – сказал он. – Прогуляемся и посмотрим, как Симон Петр закладывает фундамент первой церкви.

Марии было известно о том, что христианское собрание получило землю подле городской стены, на месте старой синагоги. Синагога сгорела много лет назад, а летом земельный участок очистили. Теперь настало время заложить первый камень.

Мария закрыла лицо покрывалом и набросила на плечи черную накидку.

На стройке собралось много людей. Петр прочитал простую молитву, которой их научил Иисус, благословил место и попросил Учителя защищать новый храм. Павел стоял рядом с Симоном, также погруженный в молитву.

У края толпы стоял иудейский раввин. Леонидас потянул Марию за собой к Амахе.

– Думаю, нам нужно с тобой поговорить.

Мария обрадовалась, именно этого она и хотела, и равви Амаха согласился прийти к ним после ужина.

Они ждали раввина в библиотеке. Мария разожгла два больших светильника и поставила на стол вино и фрукты. Сомнения переполняли ее, и больше не хотелось ни с кем говорить о событиях последних дней. Когда раввин опустился на предложенный стул, внутреннее сопротивление Марии было так велико, что губы сжались в тонкую линию.

Равви Амаху было трудно напугать, он был чем‑ то озабочен.

– С вашей стороны было неосмотрительно посетить гностическое богослужение, – заявил он. – Теперь поползли слухи о том, кто была та таинственная женщина и что ей было нужно. Особо одаренные утверждают, что женщина была ангелом тьмы, посланным шпионить за ними. Но все шепчут об апостоле, превзошедшем всех прочих, о женщине, которая, согласно гностикам, «получила знание обо всем». Сегодня ко мне пришел мужчина, один из них, и прямо спросил, является ли Мария Магдалина женой шелкоторговца Леонидаса.

– Я понимаю, что это было неосмотрительно, – согласилась Мария и слабым, но уверенным голосом продолжила; – Я не сожалею. Это было великолепно. Я услышала их, узнала, как проходят их богослужения. Проповедовала женщина, которая сказала, что знание – это взгляд на источник истины, внутрь всего сущего. Каждый, кто постиг этот источник, постиг себя. Я узнала эти слова. Иисус говорил по‑ другому, но смысл…

Равви Амаха покачал головой:

– Я говорю не об их учении, в нем много хорошего. Я пытаюсь предостеречь тебя от того, что может произойти. Тебя окружат безумцы и будут поклоняться как единственному апостолу, которому ведома истина. Это непростая роль, и она не для тебя, Мария. Ты всегда держалась на расстоянии от каких‑ либо авторитетов, и сама вряд ли сможешь стать такой.

В библиотеке наступила такая тишина, что послышался шум ветра в кронах садовых деревьев.

Наконец заговорил Леонидас:

– Это правда, равви. Марии не будет покоя, если станет известно, кто она такая. Свой вклад в общее дело она внесет здесь, в библиотеке. И эти записи сохранятся в тайне до тех пор, пока свары между сектами не предадут забвению.

«Они правы», – думала Мария, но все еще была полна противоречий. Но только Леонидас понимал, что Мария могла почувствовать себя одинокой. «И все‑ таки я особенная», – думала она и молчала.

Амаха и Леонидас продолжали беседу о гностиках. Раввин сказал, что многое в гностическом учении так велико и непостижимо, что не оставляет ничего надежного и понятного, на что можно было бы опереться.

– Путь человека к Богу в самом себе таит ловушки, – продолжал он. – Так, например, гностики не различают видение и явь. Кто угодно может получить откровение, а потом превратить его в учение. По собственному вкусу они могут что‑ то добавить или убрать. Петр прав в том, что христианство, так же как иудаизм, должно иметь твердую основу с определенными догмами, для того чтобы люди по всему миру могли вернуться к единой и нерушимой истине.

Мария молчала. «Стало быть, многообразие тоже от лукавого», – думала она. Иисус сам говорил ей: «Не пишите законов…» Но это было всего лишь видение. Мужчины продолжали разговор, но Мария уже не слушала. Она задала вопрос, только когда равви Амаха уже собрался уходить:

– Почему ты не перейдешь в христианство?

Он покраснел, и Мария поняла, что затронула что‑ то очень личное. Раввин, как человек воспитанный, снова сел и попытался дать честный ответ.

– Это все потому, что я тесно связан с иудейской верой. Как и все правоверные иудеи, я жду Мессию, царя, который во всем блеске и силе своей власти освободит наш народ.

Он обращался к Леонидасу, несмотря на то что вопрос задала Мария. На лице грека были написаны удивление и разочарование, равви Амаха развел руками и внезапно разразился многословием:

– Вы ведь должны понимать, что эта мечта не вяжется с босоногим проповедником из Галилей, который позволил себя казнить как мятежника…

Мария хотела крикнуть, что у Иисуса были сандалии, но вместо этого сказала:

– Как же Он должен был появиться? На облаке, посланном вседержителем, иудейским Богом, чтобы уничтожить все прочие народы?

Равви Амаха замолчал, углубившись в размышления. Напоследок он сказал:

– У него была власть, у твоего Иисуса, это следует из ваших рассказов. Но для чего Он ее применял? Излечил несколько сот страждущих от болезней – несколько сотен из миллионов людей, страдающих в мире. Чему это послужило? Уменьшило страдания, перевернуло какие‑ то основы мироздания? Разве зло не так же сильно, как и всегда? И страдания, и несправедливость? Его красивые слова не новость, до Него Израиль повидал множество пророков, вещавших, по большому счету, об одном и том же.

На мгновение воцарилась тишина, но потом ее снова разорвал голос раввина:

– Почему Его деяния так ничтожны? У Него же была сила. Он не должен был раздавать ее отдельным несчастным.

– Но в том и заключалось Его величие. Неужели ты не понимаешь, что именно при встрече человека с человеком рождалось что‑ то новое? Новое понимание, новый путь. Я слышала, ты говорил, что есть лишь один способ послужить Богу – увидеть Его в каждом нищем.

Равви Амаха со стоном собрался возразить, но Мария его остановила:

– Послушай меня, – сказала она. – Что Мессия должен был изменить своими великими деяниями? Новые догмы иногда приносят новые страдания, а также новые мятежи, новые беды, новые войны.

Она наклонилась вперед и продолжила, выделяя каждое слово:

– Чему учил нас Иисус – так это видеть и любить, и заботиться о каждом отдельном человеке. Вот это было ново.

Равви Амаха вновь попытался что‑ то объяснить, но был прерван Леонидасом:

– Я не понимаю тебя. Все так, как говорит Мария. Что бы случилось, если бы пришел ваш Мессия и отдал иудеям мировое господство? Кровавая резня с теми, кого вы называете язычниками. А через некоторое время побежденные народы поднялись бы, чтобы отомстить.

– Я говорю о Божьем Царстве, – вымолвил раввин, голос его уже утратил звучность.

– И что же это?

– Царство не от мира сего.

– Ты знаешь, кому принадлежат эти слова?

– Нет.

– Это сказал Иисус.

– Я не знал этого, – ответил равви Амаха.

Тем вечером, укладываясь в постель, Мария думала только об одном – она наконец – поняла, почему Петр и другие апостолы не слушали, когда Иисус говорил о своих унижениях и смерти. Образ иудейского Мессии был несовместим с той судьбой, навстречу которой в полном отчаянии и с широко открытыми глазами шагнул Иисус.

Она уже засыпала, когда в ее сознание ворвался рев с Голгофы: «Другим он помог, а себе помочь не может». И этот презрительный гогот… Мария села, пораженная мыслью. Может быть, этого Он хотел, предаваясь на распятие? Показать, как имеющий власть может избежать ее применения? «Возьмите свой крест и следуйте за мной», – всплыл из памяти еще один голос и то утро, когда Мария была в Вифании, неподалеку от Иерусалима.

Глава 35

В том доме в Вифании их накормили настоящим ужином. Марта собрала трапезу и упрашивала всех поесть, Иисус улыбался ей со своего места, где возлежал рядом с Марией Магдалиной. Лазарь тоже был там, но он вряд ли вообще что‑ то ел, взгляд его блуждал где‑ то далеко. Мария видела, что это беспокоит Иисуса.

Внимание самой Марии было приковано к сестре Марты, юной Марии. Руки девушки дрожали так, что она не могла брать еду. Она невидящим взглядом смотрела поверх стола, и неестественно широкие зрачки девушки делали ее глаза совершенно черными.

Внезапно она вскочила и убежала в свою комнату во внутренней части дома. Вернувшись назад, она принесла с собой бутыль из дорогого стекла. Когда девушка откупорила ее, воздух наполнился цветочным ароматом. Тогда юная Мария опустилась на колени и начала смазывать ступни Иисуса драгоценным маслом, а потом вытерла его ноги своими волосами.

Было слышно, как во дворе собирался народ. Это были люди из Иерусалима, желающие увидеть и услышать Иисуса. Но Он отрицательно покачал головой, как будто устал. Прочтя благодарственную молитву, Он взял Магдалину за руку и вывел в сад с задней стороны дома. Среди мертвых цветов царствовали колючки и чертополох. Мария подумала, что с тех пор, как Лазарь заболел, в этом доме ни у кого не нашлось сил полоть и поливать.

Они опустились на скамью у стены. Ветер рвался и пронизывал все щели, трепал одежду и казалось, что проникает во все поры, выдувая надежду из души человека. Мария уже слышала, что так бывает. Иисус все еще держал ее за руку, но в Его похолодевшей ладони совсем не было силы.

– Мы должны попрощаться, – сказал Он.

Мария хотела закричать, объяснить, что последует за Ним долгой дорогой смерти. Но голос не слушался ее. Он улыбнулся, И улыбка Его была полна отчаяния и нежности, а потом объяснил, что в эти последние дни не хотел бы видеть Марию и остальных женщин рядом с собой.

– То, что солдаты делают с женщинами, – хуже смерти, – сказал Он.

Иисус рассказал о человеке с кувшином, который жил в Иерусалиме и должен был позаботиться о женщинах, укрыть их и защитить.

– Я приду туда, когда будет возможность увидеться.

И добавил:

– Здесь, в Вифании, оставаться нельзя. Воскресший Лазарь – опасный свидетель.

Мария не поняла, к чему были сказаны последние слова. Она смогла лишь прошептать:

– Может быть, мы будем следовать за тобой на расстоянии?

– Смешайтесь с толпой, которая меня окружит. Но не дайте себя узнать.

Взгляд Его устремился к колючим зарослям запущенного сада. Когда он вновь обратился к Марии, женщина поняла, что Он плачет.

– Я с тобой всегда, ты знаешь.

Усилием воли Мария Магдалина отогнала воспоминание о заросшем саде и ледяном ветре и поднялась со стула в своей беседке. Голос вернулся к ней, и он дрожал от гнева.

– Со мной всегда! Истина в том, что Ты следуешь за мной шепотом ветра, который дует, куда захочет. Или становишься предчувствием, когда мне совсем тяжело. Но этого мало, так мало…

Обжигающая головная боль заставила Марию лечь. Лежа на спине, вжавшись головой в подушку, Мария спрашивала себя:

– Господи, почему же мне недостаточно этого?

Она хотела уснуть, но картины из прошлого явственно возникали перед ее внутренним взором, лишь только она смыкала веки.

Глава 36

Следующим утром, когда все собрались на молитву, над Вифанией светило солнце. Буря миновала, и Иисус молился за них:

– Святой Отец, сохрани их во имя Твое, людей, которых ты забрал из мира и предал мне. Я охранял их, и никто из них не погиб, кроме сына погибели. Они не от мира, как и я не от мира сего. Освяти их Твоей истиной. Как Ты послал меня в мир, так и я посылаю их в мир.

Далее Иисус словно бы обращался к одним женщинам:

– Вы будете скорбеть, но скорбь ваша обратится в радость. Когда женщине подходит время родить, у нее начинаются боли, но как только ребенок родится, она забывает боль от радости, что в мир родился человек! Так и с вами, сейчас у вас время скорби, но, когда я снова вас увижу и вы возрадуетесь, никто больше не отнимет вашей радости.

Мужчины собрались в путь. Иисус ехал на осле. Толпы встречающих Его растянулись на большое расстояние. Тысячи людей устилали Его путь древесными листьями и даже собственной одеждой. Когда женщины приблизились, тут и там стали слышны крики:

– Осанна! Благословен тот, кто идет во имя Господа!

Все прочие голоса заглушил крик Симона Петра:

– Благословенно царство отца нашего Давида!

Мария Магдалина прижала руку ко рту, пытаясь сдержать крик: «Молчи! » Другие женщины тоже были напуганы – это был вызов, такое не прощалось. Когда женщины достигли оливковой рощи на склоне Оливковой горы, они решили отдохнуть. Погрузившись в тень старых деревьев, они наблюдали, как огромный ликующий караван исчезает в городских воротах на своем пути к храму.

Мария рассказала обо всех опасностях, которые подстерегают их, по мнению Иисуса, и о необходимости держаться на расстоянии от Него, и обо всем прочем, что должно было произойти. Некоторые женщины почувствовали облегчение, оценив риск. Но Мария, та Мария, сыновьями которой были Иосиф и Яков, как‑ то поникла и всем телом задрожала. Лидия присела с нею рядом, но у нее не было слов, чтобы утешить женщину.

Наконец они двинулись, медленно, тяжелым шагом, к городской стене и вошли в ворота. Никто им не препятствовал, в потоке иудейских мужчин и женщин, прибывших отовсюду, чтобы принести в святом городе в жертву ягненка, они были незаметны.

Улицы и переулки кишели людьми. И солдатами. Сусанна тихо сказала, что римский проконсул привел с собой в Иерусалим на Пасху целую армию.

– Почему? – спросила Саломея, которая боялась всего и в особенности всех римлян.

– Они боятся мятежа, – шепнула Сусанна.

Потом все произошло так, как говорил Иисус. Человек с кувшином на плече дал им почти незаметный знак и медленно пошел впереди. Его просторный, красиво отделанный дом стоял возле городской стены На улицу выходили массивные ворота. Человек указал на лестницу, наверху уже приготовили две комнаты. Старшая из служанок, гречанка Елена, тепло их приняла. Она была говорлива, в противоположность хозяину дома, который пока еще не издал ни звука. Когда он, наконец, заговорил, то лишь предупредил женщин о том, что они не должны больше ходить все вместе. Покидать дом разрешалось по двое, и, как только возникала возможность, следовало сразу скрыться в толпе. Женщины согласно кивнули, было ясно, что они находятся на вражеской территории.

Днем по городу пронесся слух о том, что Иисус якобы выгнал из храма менял. Он опрокинул стол, щелкнул кнутом и проклял тех, кто превратил Божий дом в дом мамоны.

Елена, еле переводя дух, рассказывала:

– В этом, может быть, что‑ то есть, – сказал она. – Но к храму тянутся длинные очереди паломников, они хотят поменять деньги. Куда же они пойдут, не купив жертвенного ягненка?

Женщины отчаянно стенали, кто‑ то плакал Одна Мария Магдалина стояла, словно окаменев думая о том, что теперь уже нет пути назад.

Ближе к вечеру Елена принесла еще одну ужасную весть:

– Римляне подавили мятеж в храме, пятеро зилотов, были схвачены и доставлены к Понтию Пилату.

– Зилотов? – удивленно переспросила Мария.

– Да, так они себя называют, сикарии. Их еще называют кинжальщиками из‑ за длинных ножей, которые они прячут в складках одежды.

Мария вспомнила об одном из учеников, Симоне, которому дали прозвание Зилот. Он примкнул к апостолам после казни Иоанна Крестителя.

На следующее утро они парами, как советовал человек с кувшином, пробирались переулками к храму. Женщины внимательно следили за дорогой, боясь заблудиться и не найти дорогу обратно: тучный торговец овощами на одном углу, большая каменная колонна на другом. Отыскать Иисуса оказалось нетрудно, вокруг Него была тьма народа. Женщины не смогли подобраться ближе, живая стена не пропускала опоздавших.

Взор Марии затуманили слезы, ей очень хотелось Его увидеть. Потом раздался голос – молодой, чистый голос, который был слышен всем. Кто‑ то кричал:

– Следует ли платить налог кесарю?

Мария встревожилась, вопрос был опасным. Но голос Иисуса был спокоен, Он почти со смехом отвечал:

– Покажите мне динарий. Кто на нем изображен?

– Кесарь, – гудела толпа.

– Тогда отдавайте кесарю – кесарево, а Богу – Богово.

По толпе прокатился хохот, Мария и Лидия улыбнулись друг другу.

«Я должна еще многое вспомнить о тех днях в храме», – думала Мария Магдалина, сидя в саду в Антиохии. Но словно черная копоть облепила ее душу в Иерусалиме, и четких воспоминаний практически не осталось. Кроме одного.

В один из тех долгих дней они с Сусанной осмелились подойти прямо к Нему, когда Он сидел на камне и проповедовал. Было утро, но, несмотря на ранний час, народ уже собрался вокруг. Мария не слушала, видя перед собой лишь Его лицо. Она видела, как Он устал. Видела, что Он в отчаянии. И понимала, что смерть – единственное, что может освободить Его.

Он чертил что‑ то на песке.

Внезапно орущая толпа перед ним расступилась, и вперед вытолкнули женщину, уличенную в супружеской измене.

– Закон велит побивать таких женщин камнями. Что скажешь ты? – кричали из толпы.

Иисус продолжал рисовать. Воцарилось молчание, и тогда Он поднял голову:

– Тот из вас, кто без греха, пусть первым бросит в нее камень.

Линчеватели опустили руки и один за другим стали отходить прочь. В полной тишине толпа рассеивалась. Одна только преступница все еще стояла там, да Мария с Сусанной, которые спрятались за колонной. Они услышали голос Иисуса:

– Куда они ушли? Разве никто не осудил тебя?

– Нет, Господи, – ответила женщина.

– И я тебя не осуждаю. Иди и больше не греши, – сказал Он.

В следующий миг Иисус поднялся, чтобы уходить, и их с Марией глаза встретились. Проходя мимо обеих женщин, он сказал:

– Я приду к вам ночью.

На мгновение Мария почувствовала, как ее наполняет радость. Кровь прилила к лицу, сердце забилось, ноги сами понесли ее вниз по храмовой лестнице. Они вернулись в дом, по парам, как уже привыкли. Женщины в доме тоже засветились от радости, услышав такое известие.

Потом было долгое ожидание в сумерках. Впервые они обратили внимание на то, что в большом городе ночь никогда не была темной. И тихой – люди громко переговаривались на улице, маршировали римские солдаты, долго ссорились две какие‑ то женщины. Но в самый темный час Он появился. Женщины тихо плакали, все видели, как Он устал. Они приготовили ему ванну и отдельную комнату с мягкой периной.

Они легли. Ее руки узнавали Его тело, каждый мускул был напряжен. Руки Марии внезапно вспомнили искусство, усвоенное очень давно. Она нежно растерла Его спину, плечи, руки и ноги.

Они не разговаривали, больше говорить было не о чем.

Он уснул, глубоко и спокойно. Мария тоже должна была спать, но когда ее разбудил стук Никодима, оказалось, что подушка женщины мокра от слез.

После ухода Никодима на востоке над горами занялся рассвет. Иисус поцеловал ее, и они оба знали, что это было в последний раз. Он исчез так же внезапно, как и появился. Мария пыталась снова уснуть, но не смогла.

За завтраком женщины начали разговор о мужчинах, учениках. Где они были? Сусанна слышала, что они вернулись в Галилею, а Саломея – что ушли в горы. Остались только Андрей и Иоанн, пришедшие с Иисусом ночью.

– Как могут они быть такими трусливыми? – воскликнула Мария Магдалина. Но та Мария, что была матерью Иосифа и Якова, ответила:

– Говорят, сейчас опасно даже быть знакомым с ним.

В это время появилась гречанка:

– Вас ищет женщина, говорит, она с вами. Хозяина нет дома, и я не знаю, как поступить.

Они переглянулись. Женщина, кто она? Кто знает этот дом, чего она хочет? Воздух стал плотным от страха. Наконец, поднялась Мария Магдалина:

– Я пойду и проверю, кто это.

Там стояла она – мать Иисуса.

– Все должно завершиться, да?

– Да.

Тьма отчаяния наполнила их глаза.

Как частенько бывает у женщин, повседневные заботы притупили тревогу. Мария из Назарета шла всю ночь, ей нужно было умыться, поесть и выспаться. Она быстро собралась, сказав, что о многом должна расспросить женщин. Но почти на все ее вопросы следовал один и тот же ответ:

– Мы не знаем.

Днем Мария Магдалина и мать Иисуса отправились в храм. Толпа вокруг Него была столь огромна, что они едва смогли различить вдали Его силуэт. В толпе мелькали члены Синедриона, храмовая стража и римские солдаты.

На следующий день рано утром в ворота снова постучали. Хозяин был дома и сам пошел открывать. За воротами стоял Иоанн, самый юный из учеников. Он поймал взгляд Магдалины и вымолвил:

– Его схватили на рассвете.

Она будто не услышала, стояла и думала об Иоанне: он никогда ей не нравился, его называли возлюбленным учеником, и он был красив. И у него были приятные манеры. В следующий миг ее мысли прервали рыдания женщин. Медленно до нее стало доходить, что означала весть, принесенная Иоанном. Едва держась на ногах, подошла она к Марии из Назарета и бросилась в ее объятия. Они стояли и обнимали друг друга, и обе были не в силах плакать.

Мария из Назарета наконец прервала тишину:

– Где Он?

– Начальник храмовой стражи видел, как римские солдаты схватили Его. Он просил, чтобы Иисуса вначале отвели на Большой Совет. Поэтому Его отвели туда, и Кайфа Его допросил. Никто не знает, что говорилось на совете. Потом Его в кандалах повели к Понтию Пилату.

– Что с Ним будет?

Иоанн покачал головой, он не смел этого произнести. Повисла долгая и тяжелая тишина. Наконец, Мария Магдалина произнесла:

– Его распнут.

Глава 37

В следующие часы Мария Магдалина думала над какими‑ то пустяками. Почему мать Иисуса носила накидку небесно‑ голубого цвета? А Иоанн, мальчишка, почему не мог прямо ставить ноги? Почему спотыкался?

Мария надела самую стоптанную обувь. Перед тем как выйти из дома, она неожиданно поняла, что голодна, и попросила гречанку дать ей кусок хлеба. Мария отрывала мелкие кусочки и ела, пока они, пара за парой, переулками пробирались к городской стене, а оттуда через ворота к лобному месту.

Солнце поднялось над Сионской горой. День обещал быть жарким. «Это неважно, я все равно мерзну».

Мария из Назарета шатающейся походкой шла впереди. Магдалина догнала ее и протянула руку, но рука ее оказалась на удивление слабой, и Мария твердым голосом велела Иоанну поддержать мать Иисуса. Мальчишка подчинился, но шел, продолжая спотыкаться.

Мысли были не нужны, они покинули Марию, когда она увидела место казни. Чувства тоже покинули ее, теперь она была опустошена и словно выпала из течения времени. Разум ее ненадолго прояснился, когда подошел пожилой человек и назвался другом, Иосифом из Аримафеи. Он долго смотрел на троицу, а потом приглушенным голосом сказал, что стоять у креста будет опасно, что у римлян вошло в привычку распинать еще и тех, кто горевал о казненном.

Мария Магдалина рассмеялась, но, собравшись, выговорила:

– Ты разве не понимаешь? Я хочу умереть с Ним вместе.

Иосиф погладил ее по щеке, потом рассказал о своем саде неподалеку от уже подготовленной гробницы в скале. Иосиф собирался потребовать от римлян разрешения перевезти туда тело. Мария упорно цеплялась за сознание, думая, что у него все должно было получиться. Иосиф был богатым и влиятельным человеком. Но минутой позже она вновь провалилась в пустоту. Зной волнами накатывал на лысую гору, Магдалина замерзла и впервые обратила внимание на дрожь, сотрясающую все тело. Ее это не обеспокоило, так же как не удивила мысль, что она уже не принадлежит своему телу.

Из общего гула толпы выделился крик. Он стоял со своим крестом, измученный, исполосованный ударами бича. Терновый венок обрамлял Его лоб. Кровь ручейками стекала по лицу, а спина превратилась в лоскутья изорванной кожи. Под глазами чернели кровоподтеки. Мог ли Он видеть?

Марию Магдалину вырвало из пустоты, пустота сменилась мукой, которая ножами врезалась в тело. Мария кричала, кричала как безумная. Иосиф из Аримафеи зажал ее рот рукой. Он продолжал удерживать Марию, пока солдаты забивали гвозди в ладони Иисуса. Мария зажмурилась и взмолилась о прощении за это. Открыв глаза, она увидела, как затыкают уши другие женщины, не в силах вынести ужасного хруста. Она вновь зажмурилась, когда крест был установлен, но это не помогло. Мука резала ее, вгрызалась во внутренности, но больнее всего было сердцу – нож, терзающий его, был раскален.

Но в какой‑ то миг вдруг воцарилась благословенная тишина, Мария больше не была собой и не была на лысой горе.

Вокруг раздавались насмешки: «Он помог многим, а себе не может помочь». Толпа, которая чествовала Его, теперь жадно впитывала зрелище Его мук и наслаждалась. Как молния, пронзило Марию воспоминание: «Я даже не представлял, сколько зла в людях, Мария».

Она бросила взгляд на мать Иисуса, Иоанн обнял ее одной рукой. Установили кресты с двумя другими казнимыми. Мария взглянула на одного из них, он не был так изувечен, как Иисус, и вызывающе глянул на женщину. Она узнавала его, она его знала. Но где, когда они встречались? Он говорил с Иисусом, и тот ему отвечал, но никто в толпе не мог расслышать ни слова.

Время тянулось бесконечно. В шестом часу небо потемнело, на город налетел ужасный пустынный ветер, наполнивший легкие дикой болью. Мария надеялась, что песок прекратит страдания Иисуса. Но лишь в девятом часу Он испустил дух.

В тот миг Марию объяло спокойствие. Ножи вынули из тела, а с ними исчезла и невыносимая боль.

Тогда она и сошла с ума.

Словно кукла, следовала она вместе с Саломеей за слугой Иосифа. Мертвое тело несли к гробнице. Иосиф сам обернул вокруг покойного просторный саван. Наблюдавшие за ними солдаты убедились в том, что вход в гробницу был завален большим камнем. Мария огляделась. Красивый сад был полон жизни. По пути обратно она тщательно запоминала дорогу и шепнула Саломее:

– Мы придем сюда на рассвете умастить тело.

– Но как же камень?

Мария ответила каким‑ то новым холодным голосом:

– Хоть в этом должен Господь нам помочь.

Глава 38

Удивительно, что дом человека с кувшином миг не изменился. Женщины тихонько поднялись к себе наверх, где они наконец смогли плакать – все, за исключением Магдалины, которая расстелила на полу свою постель и заснула. Тихий плач только убаюкивал Марию, объятую черным сном без сновидений.

Настало утро субботы. Превосходные кушанья пасхальной трапезы, которую приготовили женщины, остались почти нетронутыми. Они рано легли и на этот раз смогли заснуть. Мария Магдалина спала тяжелым сном, будто в забытьи.

Потом их разбудил хозяин.

– Землетрясение. В подвале есть укрытие, вы можете взять постели и спрятаться там.

В тот же миг женщины ощутили, как затрясся дом и пол ходуном заходил под ногами. Некоторые кричали от страха, другие собирали вещи и сбегали вниз по лестнице. Одна только Магдалина не суетилась, она была довольна. «Правильно, Иисус, потряси этот мир, чтобы все наконец поняли, что натворили». Но хозяин дома торопил ее, и Мария последняя медленно сошла по лестнице в тесное помещение под домом. Там находились и слуги. Гречанка захватила с собой хлеб, сыр, воду и маслины.

Магдалина оказалась единственной, способной поесть. Потом она легла и тут же уснула. Как, впрочем, и Мария из Назарета, и другая Мария, Клеопова жена, и Саломея – все, кто стоял у подножия креста рядом с Магдалиной.

Перед рассветом Марию разбудила Саломея. Она принесла пряности и масло. Женщины не пожалели ароматных добавок и приготовили состав, которым позже должны были умастить тело Иисуса. Еще до света они были в пути. Землетрясение кончилось, но пробираться по тесным переулкам, где среди развалин бродили в поисках потерянных родственников люди, было трудно. Никто не обращал внимания на двух женщин с объемистой корзиной, карабкающихся по руинам.

Вонь разлившихся нечистот и гниющих отбросов наполняла город.

Внезапно они оказались за городской стеной. Здесь разрушения были меньше, но валялись разбитые колонны и большие камни.

Саломея задыхалась:

– Помнишь, вчера вечером ты говорила, что Господь должен помочь нам? Скоро мы узнаем.

И вышло, как она сказала. Войдя в сад, женщины увидели, что большой камень валяется на склоне и не заслоняет вход. Но лучше всего было то что землетрясение распугало солдат, охранявших гроб. Две женщины были в саду одни. Первые солнечные лучи пробирались через густые кроны деревьев, и птицы начинали петь. Мария Магдалина, глядя на это, глубоко вдохнула и прислушалась.

Несмотря ни на что она была на пути к самой себе – так подумала Мария.

Женщины проникли в гроб. Несколько слабых лучей проскользнули в проход, но тьма все еще была такой плотной, что пришлось постоять на месте пока глаза привыкнут к ней. А потом… они не сразу осознали увиденное: на выступе скалы не было тела, лишь красивая плащаница лежала на месте.

– Это невозможно, – прошептала Саломея, – невозможно, невозможно…

Мария Магдалина не смогла даже что‑ то прошептать, ее вдруг объяла огромная скорбь. Она заплакала. Рыдание поднималось из глубины тела и рвалось из горда с такой силой, что женщине трудно было дышать. Мария выла нечеловеческим голосом. Это был больше крик, чем плач.

– Успокойся, Мария, – сказала Саломея. – Нас не должны заметить.

Мария старалась успокоиться. Наконец только слезы, которые невозможно было унять, словно осенний дождь, катились по ее лицу.

– Что будем делать?

– Тут ничего не поделаешь.

– Мы должны вернуться и рассказать.

– Да.

– Тише! Снаружи стоит человек.

Если бы снаружи ждала целая римская когорта, Марию не испугало бы даже это. Она нагнулась и вышла на свет. Там стоял человек. Она смотрела на него против солнца и была почти ослеплена светом, который причинял боль глазам, привыкшим к темноте. «Это один из садовников Иосифа», – подумала женщина.

Вдруг он спросил:

– Почему ты плачешь?

Мария попыталась проглотить подкативший к горлу комок.

– Если ты забрал моего Господа, скажи, куда положил Его, и я Его заберу.

Человек ответил:

– Мария.

В тот же миг она узнала голос, мягкий голос, который она любила. Знание пронзило ее, потрясло, она ощутила, как ясность и сила наполняют тело, как возвращаются разум и чувства.

Подул ветер и поднял в воздух пыль и листья. Черты Его лица стали расплываться, но голос оставался ясным, в нем звучали нотки смеха.

– Иди, Мария. Поспеши и скажи моим ученикам идти в Галилею. Там они увидят воскресшего.

Обе женщины побежали, но у стены им пришлось сбавить шаг, чтобы перевести дух. Саломея сказала:

– Но где же нам их найти? Их не было с нами все это нелегкое время.

Мария Магдалина улыбнулась:

– Иисус знал. Мы пойдем в дом человека с кувшином.

Мария была права. В большом зале сидели они все, окаменевшие от горя и бессилия. Конечно, никто не хотел ей верить, но Петр все же поднялся и отправился к пустому гробу.

Глава 39

Мария Магдалина сидела в своем доме в Антиохии и переносила воспоминания на папирус. Она не переставала работать вот уже два дня, и Леонидас был обеспокоен ее усталостью, болями в животе и бледностью. Во второй половине дня пришли Петр и Павел, они хотели попрощаться перед долгой поездкой в Фессалоники.

Мария почувствовала облегчение.

– Я напишу вам все, что смогу вспомнить о Воскресении, – заверила их она.

Павел выглядел довольным, Симон Петр заключил Марию в свои медвежьи объятия и поблагодарил. Все трое одновременно произнесли, что скоро увидятся.

Леонидас проводил их к воротам. Вернувшись, он обнаружил, что лицо Марии порозовело и плечи развернулись. Он рассказал, что только что закончил погрузку на корабль, который должен был отплыть в Коринф.

– Ты ведь хотела поехать туда? – добавил он.

Мария улыбнулась, и ее «да» было искренним и светлым.

Уже в конце недели они должны были отправляться. У Марии было совсем мало времени для того, чтобы написать Павлу письмо. «Ничего страшного, – решила Мария, – напишу коротко и по делу – о том, что увидела и пережила тогда».

– Знаешь, ходят слухи о том, что в гробнице ты видела ангела, – сказал Леонидас.

– Нет, я о таком еще не слышала. Я напишу, что это не так. Еще я избавлю их от рассказа о том, как на Голгофе меня словно расщепило надвое. И о своем безумии, о поисках Иисуса в Галилее я тоже умолчу.

– Правильно, ничего личного.

– Обещаю.

Письмо все же вышло длинным, Мария тщательно и объективно описала каждую деталь. Она дополнила письмо постскриптумом:

«Ты знаешь, что я встретилась с Ним еще раз. Это было видение. То, что Он тогда сказал, ты уже слышал: " Не делайте законов…" ».

Утром в пятницу корабль покинул Селевкию, парус наполнился ветром, а сердце Марии – новой радостью.

Часть четвертая

Глава 40

Дул попутный восточный ветер, и тяжело груженный корабль словно в танце порхал над волнами, ветер пел в парусах, и волны разбивались о борт. Но когда корабль вошел в Пелопоннес и лег на курс к северу, внезапно установилась торжественная тишина – на мгновение. Потом, когда люди у кормила вложили все свои силы в поворот руля, затрещала гигантская мачта. Моряки напряглись изо всех сил, и парус постепенно наполнился легким бризом, дувшим с правого борта. Леонидас, поглядев на воду, сказал:

– Эгейское море всегда заставляет меня вспомнить о твоих глазах.

– Ну уж нет, такими голубыми глаза не бывают.

Мария хорошо отдохнула во время пути, подолгу отсыпалась по утрам и не тратила время на размышления.

Однажды Леонидас рано разбудил жену:

– Вставай, соня, посмотришь на пристань Кенхреи.

Она быстро оделась. За пирсом по берегам вытянутой бухты расположился порт с длинными складами и амбарами. В толпе у причала ждала Эфросин. Скоро они должны были встретиться, и только теперь, когда корабль с подветренной стороны подошел к пирсу, Мария поняла, как сильно тосковала по приемной матери. Вскоре они увидели гречанку. Она стояла посреди галдящего причала, рядом с ней была лошадь и повозка. На дрожках сидел Сетоний. Мария смахнула слезу.

Было тепло, но не жарко, дул прохладный морской ветер. Эфросин ступила на борт, и они, как обычно, встали, держась за руки и внимательно изучая лица друг друга. Наконец Эфросин произнесла:

– Ты изменилась.

– Я многое должна рассказать. А ты такая, как прежде. Не стареешь.

– Конечно. Когда я поняла, что почти состарилась, то решила это прекратить.

В следующий миг появился Леонидас. Он был единственным, не проявившим никакого уважения к женщине, и просто схватил ее и обнял так крепко, что захрустели ребра. И заболело сердце.

– Дети мои, – сказала она и поспешно добавила: – Не будем чересчур сентиментальными. – Нет, конечно, – заверил ее Леонидас. – Нет времени, многое нужно уладить.

Он разыскал портовую контору и по обыкновению, разбираясь с таможенными документами, заплатил чиновнику. Уже через час началась разгрузка шелка, который отправлялся в Коринф – то была примерно третья часть всего груза. Остальное должно было отбыть в Остию уже на следующий день.

– Но ты ведь успеешь поужинать у меня?

– Конечно, успею. Я уеду ненадолго и через несколько недель вернусь за Марией.

Увидев тень на лице Марии, он добавил:

– Если она, конечно, не захочет остаться.

Мария смущенно покачала головой.

На пристани Мария не раздумывая бросилась в объятия Сетония. Он состарился и выглядел седовласым мудрецом. «Это правда, таким он и был», – вспоминала Мария. Они ехали по новому городу, мимо внушительных руин храмов старого Коринфа – города, сожженного и разграбленного римлянами.

Как и должно было быть, дом Эфросин был красивым, устроившись на склоне невысокой горы возле Коринфской бухты. Путешественники выпили вина на террасе, а потом любовались морем, слушая шум прибоя, разбивающегося о камни причала. После ужина Леонидасу пора было уезжать. Эфросин вновь оказалась в медвежьих объятиях, но Марию он обнимал долго и неясно. Они не смотрели друг на друга, тяжелые веки грека были опущены.

– Ему нелегко достаются деньги, – заметила Эфросин, когда, распрощавшись, они с Марией возвращались в дом. – Он выглядит усталым и измученным.

Тревога волной окатила Марию. Она чувствовала себя виноватой. Замечала ли она в последние месяцы, что происходит с Леонидасом? Они много говорили, но лишь о ней и ее проблемах.

Эфросин продолжала:

– У него много хлопот с зятем, который пьет не просыхая и транжирит деньги Леонидаса. Как обстоят дела с разводом?

Мария покачала головой, она забыла о Никомакосе и невнимательно слушала, когда Ливия и Леонидас рассказывали о трудностях в оформлении развода, учитывая то, что законный супруг Меры исчез. Она даже не разыскала ее и ребенка. Как они себя чувствовали?

Мария притихла, однако Эфросин беспощадно продолжала:

– Леонидас стареет, ему ведь уже далеко за шестьдесят.

– Я никогда не думала об этом.

Марии стало стыдно.

– Помнишь, я когда‑ то сказала тебе, что мне не хватает переживаний, – вымолвила она наконец.

– Ты изменилась, и теперь это уже не так.

Мария не смогла сдержать слез:

– Я многому у тебя научилась. Ты обо всех заботилась, за всех отвечала. И потом, когда я ушла в Капернаум, ты ни разу меня не упрекнула.

– Возьми платок.

Мария высморкалась и собралась:

– Нет, я не хотела бы оправдываться, но у меня действительно было тяжелое время. Если ты в силах, я бы хотела, чтобы ты прочла записи моих бесед с Петром и Павлом.

– Павлом, – эхом откликнулась Эфросин, и в голосе ее Мария уловила удивление.

Мария отправилась в свою комнату разбирать вещи. Красивая, белая комната с высоким потолком и просторным балконом. Голубое покрывало на кровати, вид на огромную, как море, бухту. Мария достала ящик со свитками папируса и понесла показывать Эфросин, которая прилегла отдохнуть в прохладной тени на террасе.

– Я прочитаю, – сказала она. – А ты иди, разбери вещи и отдохни немного.

Мария пыталась успокоиться, но совесть мучила ее. Она отлично знала, что у Леонидаса были проблемы, в том числе и личные. Он собрался с силами и оставил эгоцентричного любовника – мальчишку, с которым встречался последние несколько лет. Однажды вечером он сказал об этом Марии, мимоходом. И она почувствовала облегчение. Смазливый мальчишка унижал Леонидаса. Она ни на минуту не задумалась, каким сложным был этот шаг для мужа. И еще она никогда не вспоминала о том, что Леонидас был старше ее на двадцать лет. Воз – можно, она все еще воспринимала его как отца, который должен был утешать и опекать ее.

Мария покраснела от стыда, думая о собственных словах: как важно освободиться от родителей, чтобы самому повзрослеть. Потом она решила, что если бы Леонидас был ее родным отцом, она бы больше заботилась о нем. Она не могла лежать, поднялась и вышла на балкон. Внизу, в саду, был Сетоний со своими помощниками. Марии захотелось увидеть творение его рук.

Еще в свой первый приезд сюда Мария заметила, что сад был похож на прежний, на берегу Галилейского моря. Здесь был тот же изумительный контраст замкнутых фигур и широких просторов.

– Сетоний, ты художник, – сказала она.

Сетоний просиял и стал с гордостью и многословно расписывать ей свой сад. Они заговорили о розах, и Мария пожаловалась на то, что в Антиохии для них слишком жарко.

– И ветрено, – согласился Сетоний. – У вас там очень ветрено. Как растут ирисы? А гардения?

– Ирисы едва не увяли. А гардения уже давно высохла.

Он вздохнул:

– Сложно бороться с ветром.

Потом он с сомнением взглянул на Марию:

– Ты слышала об Октавиане?

– Да, Эфросин писала.

– Он умер. Болел всего пару дней… и мы это даже всерьез не приняли. Ты же знаешь, он всегда преувеличивал.

Мария улыбнулась, вспомнив, с какими ужасными угрозами Октавиан заставлял ее поесть.

– У него было актерское дарование.

– Да, актер. Пойдем, я покажу тебе его могилу.

Октавиан был погребен возле стены, у моря. На могиле цвели пряные травы и в изобилии зеленели овощи. У изголовья выросла большая тыква.

– Я думаю, ему бы это понравилось, – сказал Сетоний.

Мария кивнула, но ее взгляд был прикован к кресту, возвышающемуся над могилой, и Сетоний заметил это.

– Да‑ да, – покивал он. – Октавиан стал христианином, сильно уверовав.

Когда они покинули могилу и пошли осматривать овощные грядки, Мария осмелилась спросить:

– Ну а ты все еще предан старым богам?

– Да, они могут на меня рассчитывать. Они ближе к природе. Боги и сегодня живы и ходят по земле. Наблюдательного и смиренного человека они могут выслушать.

Мария кивнула, она поняла. Потом решила, что если кто и обладал в большой мере любовью, так это Сетоний.

– Иисус бы тоже остановился, чтобы тебя послушать.

– Меня‑ то, упрямого язычника?!

Сетоний рассмеялся.

– Здесь, среди христиан Коринфа, такого, как я, осудили бы на муки ада.

– Глупая болтовня, – коротко ответила Мария.

Возвращаясь обратно в дом, она размышляла: не бесплодны ли ее попытки дать иное толкование словам Иисуса? Ведь это лишь капля в море. Но, подойдя к террасе и увидев, что Эфросин прочла все ее записи, Мария почувствовала прилив сил.

– Ты амбициозна, Мария. В истории человечества было много великих реформаторов, и только малую часть из того, что они говорили, люди поняли. Большинство же их слов было понято превратно и воплотилось в ныне существующие предрассудки.

Мария согласно кивнула, и Эфросин улыбнулась своей особой улыбкой, с опущенными уголками губ.

– Здесь, в городе, Павел весьма влиятелен и многое может предложить. Мы можем вкусить плоть и кровь Христову по воскресеньям, находя утешение в торжественных ритуалах и непостижимых молебнах. Подчинение и отказ от собственного мнения большинство считает приемлемой ценой. Делай, как велит новая церковь, и удача сама поплывет в твои руки.

Мария молча слушала.

– Ты хочешь сказать, что все это было напрасно? – наконец спросила она, указывая на свитки папируса.

– Нет, я считаю, это важно, даже очень. Давай закажем копию, и пусть она хранится в моем подвале.

– Я думала, ты стала христианкой.

– Я тоже так думала, и довольно долго. Я даже стала посещать собрание, которое организовал Павел. Но для меня цена оказалась чересчур высока, я слишком много думала и задавала немало вопросов… Короче говоря, я и другие женщины ставили великому апостолу палки в колеса, выражаясь на иудейский манер, – рассмеялась Эфросин.

Потом она будто удивилась:

– Может быть, я и сейчас христианка. В сердце. Я задумалась над этим сегодня, читая твои записи. На меня произвели впечатления Его метафоры, о которых ты рассказываешь.

Мария обрадовалась до слез.

– Очень важно, что ты все так прочувствовала, – голос Эфросин был полон нежности.

За ужином Эфросин рассказывала историю о молодом человеке, полюбившем свою не менее юную мачеху. Ее жестоко выдали замуж за богатого старика, правоверного иудея.

– Ночь за ночью он насиловал ее, как обычно бывает в таких семьях. Она худела, стонала и однажды сказала пасынку, что собирается утопиться. Тот попытался ее утешить, и внезапно их обоих поразила любовь. Вскоре слухи пошли по городу, обрастая новыми подробностями. Приговор законного мужа был жесток: побивание камнями. Но так как семья была крещена, многие члены собрания заговорили о милосердии. Старика стали недолюбливать, и это возымело действие. Может быть, н в их душах была капля милости Иисуса, я не знаю. Впрочем, в собрании постоянно выясняют отношения. Апостолы ничем не отличаются от раввинов – устраивают такие же свары.

Женщина со вздохом продолжила свой рассказ:

– Через некоторое время собрание раскололось на два лагеря, которые стремились доказать свою правоту, цитируя Писание. В итоге они пришли к решению: вопрос о юной паре должен был быть передан на рассмотрение Павла. После бесконечных дискуссий, возникающих из‑ за каждой формулировки, в Македонию, где в тот момент находился апостол, был послан нарочный с письмом.

Эфросин вздохнула, отпила глоток вина и продолжила:

– Ответ пришел быстро, и он был однозначен. Я тебе его зачитаю.

Она скрылась в библиотеке и вернулась с собственным списком письма.

– Вот, послушай: «Говорят, среди вас поселился разврат… Но вы спесивы, хотя должны были покарать тех, кто повинен в этом. Сам я осуждаю виновного, во имя Господа нашего Иисуса Христа… человек сей должен быть предан Сатане, и тело его должно быть умерщвлено…»

Эфросин хлопнула по столу ладонью:

– В ту же ночь влюбленные утопились в море. На следующий день я оставила собрание.

В свете масляной лампы Мария заметила следы усталости на лице приемной матери.

– Нужно поспать, – заметила она.

– Да, день был длинный.

– У тебя есть еще копии писем Павла? Можно мне их прочесть?

– Конечно. Почитай перед сном. Может быть, Павел, внимательно слушавший тебя в Антиохии, предстанет в совершенно ином свете.

Прежде чем они распрощались, Эфросин спросила:

– Ты не думала над тем, почему ни Петр, ни Павел не спросили, в каких отношениях были вы с Иисусом?

– Я, как ты уже заметила, избегала говорить об этом. К тому же Симон Петр все знал, а Павел никогда не поднимал эту тему.

– Но почему?

Мария усмехнулась:

– Все ясно как день, Эфросин. Их Бог не нуждается в женщине.

Глава 41

Мария провела ночь за чтением писем. Ее не так, как Эфросин, возмущали многочисленные правила для праведных и жестокие наказания для провинившихся. Еще со времен детства все это было хорошо знакомо Марии, равно как и презрение к женщинам. Женщина, дьявольский сосуд. Леонидас обычно говорил, что в заповедях отражена боязнь любви между мужчиной и женщиной. Мария считала это объяснение вполне подходящим.

«Несмотря ни на что, лучше выйти замуж, чем гореть в аду, – читала она. – Женщины, показавшиеся без платка на голове, – все равно что стриженые. Мужчины, напротив, должны ходить с непокрытой головой, ибо такими их создал Господь, по образу Своему и подобию. Позор для женщины – заговорить в собрании. Если она желает что‑ то узнать, пусть спросит об этом у мужа, дома».

Мария с горечью вспомнила о Магдале, где ее братья посещали школу, а она даже не имела права знать, чему они там учились. Ее губы растянулись в усмешке – Мария представила себе Эфросин, засыпающую Павла вопросами.

Она наткнулась на любопытный абзац. Павел писал о пережитых невзгодах: кораблекрушение, раны, голод и жажда. Взамен ему были даны некие откровения, но для того, чтобы умерить его гордыню, к нему был послан также и ангел тьмы. Мария закрыла глаза и представила, как хромой и скрюченный человек спускается горной тропой к ее дому. Какая болезнь его так измучила?

Но больше всего Марию интересовали богословские рассуждения Павла. Один‑ единственный человек принес грех в этот мир, и вместе с грехом пришла смерть, и смерть придет ко всем людям, ибо все они грешны. Как непослушание одного человека превратило всех людей в грешников, так смирение другого должно сделать их праведными. Смерть – плата за грехи, но Господь дарует нам и вечную жизнь во Христе Иисусе.

«Какого величия исполнены эти слова», – без иронии подумала женщина. Только вот видение Павла совсем не ассоциировалось у Марии с тем молодым мужчиной, которого она любила.

Под конец Мария нашла рассуждения о любви:

«Любовь терпелива. Любовь добра. Любовь не хвастается, не бывает надменной… все покрывает, всему верит, на все надеется, все терпит… любовь никогда не проходит».

А заключительные слова Мария даже запомнила:

«Пока еще мы видим лишь туманное отражение, потом сможем увидеть лицо. Сейчас мое знание ограниченно, потом же оно станет всеобъемлющим, как знание Господа обо мне. Но сейчас есть три вещи – вера, надежда и любовь, и величайшая из них – любовь».

Перед тем как уснуть, Мария помолилась о Леонидасе.

Все следующее утро женщины провели за разговором, как будто хотели многое наверстать. Мария рассказала о Терентиусе и его жене, которую в детстве сделали немой.

– Это очень загадочная девушка, и невозможность говорить с ней меня очень огорчала. Но однажды, когда Кипа наводила порядок в моем кабинете, я заметила, как она украдкой читает мои записи. Девушка испугалась, а я, напротив, обрадовалась. «Ты умеешь читать? » Она кивнула. «Но, Кипа, тогда ведь мы можем говорить друг с другом! Ты будешь писать, а я отвечать вслух». У нас установились особые отношения. Каждое утро Кипа приходила с заранее написанными вопросами, и я подробно отвечала на каждый. Они касались чего‑ то повседневного, прагматичного, а иногда она спрашивала о Боге, о том, с какими намерениями он лишил девушку языка. Я тоже задавала ей вопросы и узнала много нового о гностиках.

– Для меня это оказалось полезно, – продолжала Мария. – Мне пришлось научиться мыслить по‑ новому. Кипа ведь так невинна.

– Я понимаю.

– Она сохранила чувство юмора – разве это не удивительно? Смех постоянно прячется за ее немотой, словно женщина из какого‑ то тайного уголка мироздания наблюдает за комедией жизни.

Эфросин засмеялась и сказала, что не считает это странным. Сама она рассказывала приемной дочери о новом поваре, прямой противоположности Октавиана, серьезном и молчаливом мужчине. Он не приправлял свои блюда одами об их необыкновенных вкусовых качествах, скорее наоборот: «Мне очень жаль, но это пересолено». Это было неправдой, он готовил исключительно, о чем Мария тоже успела узнать.

– Единственно, когда повар дает волю словам, так это во время ссор с женой, – сообщила Эфросин. – Обычно это происходит раз в неделю, и тогда во всем доме эхом отдается отборная ругань и звон посуды. После этого он становится веселей и разговорчивей, – со смехом заключила Эфросин. – Ну, как ты понимаешь, глиняная посуда у него в ходу, – с улыбкой добавила она.

Уже за завтраком Мария догадалась, что Эфросин приготовила какой‑ то сюрприз. И когда они уже беседовали, сидя на террасе, раздался звук въезжающей во двор повозки.

– Мария, пойди к себе, причешись, надень голубую тогу и возвращайся. У нас гости.

Мария подчинилась.

Спустившись вниз, она различила два женских голоса. Женщины вели доверительную беседу. Один из голосов определенно принадлежал Эфросин, но вот второй? … Радостный и уверенный, он был знаком Марии. Но кто эта женщина? Откуда пришло воспоминание? Внезапно сердце Марии учащенно забилось. Она остановилась, на секунду замерла, а потом неслышно прокралась на террасу через настежь распахнутые двери. Там, на самом удобном стуле, сидела престарелая дама, немного сутулая, но со вкусом одетая и исполненная достоинства.

– Сусанна! – воскликнула Мария так громко, что птицы испуганно слетели с деревьев. В следующий миг Мария упала перед старухой на колени, спрятав лицо в ее объятиях.

– Сусанна! – раз за разом восклицала она. – Может ли это быть, Сусанна? Ты ли это?

Старуха осторожно гладила золотые волосы.

– Девочка, – отвечала она, – девочка моя.

Из глаз Марии брызнули слезы, и Эфросин вмешалась:

– Нам всем нужно успокоиться.

Однако слова гречанки не возымели действия, и Мария как заведенная повторяла: Сусанна, Сусанна.

Эфросин повысила голос:

– Мария, Сусанна уже не молода. Она может себя плохо почувствовать от таких переживаний.

Это помогло. Мария умолкла, но так и осталась на коленях, держа старуху за руки.

– Ты все так же ловко орудуешь иглой? – спросила Мария.

– С годами многое уходит, – услышала она в ответ.

Несмотря на ранний час, Эфросин принесла вино. Она вскрыла кувшин и посоветовала всем выпить и успокоиться. Сусанна отпила вина, и к ней вновь вернулся румянец. Мария уже после одного глотка почувствовала опьянение.

– Куда ты отправилась?

В голосе Сусанны не было и тени упрека, но Мария знала, что этот вопрос требовал ответа.

– Я помешалась, – просто ответила она.

Заметив удивление на лицах женщин, Мария поняла, что неверно подобрала слова.

– У меня была душевная болезнь, – поправилась она.

Эти слова заставили обеих женщин вздрогнуть. «Кажется, я никогда не рассказывала Эфросин об этом», – подумала Мария.

Она начала свой рассказ с Голгофы и расщепления собственного существа во время тяжкого ожидания у подножия креста. Одна ее часть была пуста, в ней не было мыслей и чувств, в то время как другая, обычная, полнилась невыносимой, смертной мукой.

– Только на третий день, встретив Иисуса у гроба, я вновь обрела целостность. Ты помнишь, как мы с Саломеей принесли весть в дом человека с кувшином? Вы все сидели там, даже мужчины, осмелившиеся спуститься с гор. Немного позже у меня еще было видение, и тогда он сказал: «Не пишите законов…» А потом была ссора с Петром, и разрыв, когда он прогнал меня. Нас… Тогда меня вновь настигло безумие, и в каком‑ то смысле оно спасло меня. Я убежала в пустоту. Мною владела лишь одна мысль: я должна была встретиться с Иисусом в Галилее. Мысль была глупая, но в пустоте, кроме нее, не было ничего. Я не помню, как вышла из города, не помню и долгого пути обратно. Вы должны понять, у меня не осталось воспоминаний. Вы и все, что было со мной, и Эфросин, и Леонидас – все исчезло.

Мария рассказала, как попрошайничала, спала под открытым небом или в коровниках, рассказала, как посыпала волосы пеплом, рассказала о своих ранах, о том, как запустила себя.

– Я долго блуждала, прежде чем Леонидас обнаружил меня спящей на берегу Галилейского моря. Он отмыл меня, нанял лекаря и отвез к морю. Он говорил, говорил со мной, пытаясь оживить мое сознание. Я медленно поправлялась и постепенно привыкала к роли жены шелкоторговца.

Мария умолкла, стараясь сформулировать свои мысли короче:

– А потом годами я сидела в нашем доме в Антиохии, читая книги, упражняла свой разум и наполняла голову знаниями. Прошло много времени, прежде чем я решилась вспомнить, и даже тогда мне приходилось быть осторожной. Сусанна, мной владел такой чудовищный страх!

– Страх перед безумием? – переспросила Эфросин.

– Да. Ужасно потерять рассудок.

Они долго сидели молча, глядя на море и сад.

Тишину разорвал уверенный голос Сусанны:

– Мы целыми днями искали тебя по всему Иерусалиму, я и другие женщины. Исходили все переулки и расспрашивали людей, когда набирались смелости. Наконец, мы оказались в роще на Оливковой горе и сказали себе, что ты мертва, что ты последовала за любимым человеком. Со временем мы все возвратились в родные места, но поддерживали связь и раз в год собирались у кого‑ нибудь дома, вспоминая учение и деяния Иисуса. А Лидия все записывала.

– Она жива?

– Да, мы вместе с ней и Саломеей живем в Эфесе. Большинство сестер живы, Мария.

Мария Магдалина зажмурилась, пытаясь осознать, что не только она независимо от апостолов записывала свои мысли.

Сусанна продолжала:

– Однажды мы отправились в синагогу, чтобы послушать знаменитого Павла. Он разочаровал нас. «Незначительный человечишка», – решили мы. О нем много говорили, и среди иудеев ходили слухи о том, что в Антиохии Павел беседовал с Марией Магдалиной. Сначала мы приняли эту болтовню за пустые выдумки. Я была знакома с человеком, принесшим эту весть, и никак не могла успокоиться, поэтому пошла к нему и прямо спросила. Он был уверен, что ты жива и живешь в Антиохии, замужем за шелкоторговцем. Тогда я внезапно вспомнила о греке по имени Леонидас и о том, что он жил в Сирии. Вернувшись домой, я была так взволнована, что никак не мосла внятно объяснить эту новость остальным. Потом Лидия вспомнила, как ты рассказывала о своей приемной матери Эфросин, жившей в Коринфе. Мы написали ей и получили ответ: она будет рада видеть нас в своем доме в сентябре, когда ее дочь, Мария Магдалина, приедет погостить.

Сусанна рассмеялась:

– Меня удивляет, как мы не сошли с ума от радости, получив такое письмо!

После долгой паузы Эфросин решила, что разговоров было достаточно. Они легко перекусили, и Мария проводила Сусанну в комнату и помогла раздеться.

– Почему остальные не с тобой? – шепнула Мария.

– Мы держим лавку, за ней нужен присмотр. Я приношу меньше всего пользы.

Спокойные дни пролетели незаметно, Сусанна много спала, а Мария писала Лидии и Саломее длинное письмо. Ей было непросто втиснуть туда всё, все долгие, долгие годы. В конце она написала о будущем, по крайней мере ближайшем. Она собиралась убедить Леонидаса зайти в порт Эфеса по пути домой. Там, в Эфесе, женщины должны были договориться о совместной работе над рукописями.

Когда явился писец, Мария решила заказать еще одну копию своих записей. Ее возьмет с собой Сусанна.

Мария плохо спала ночами, ее мучили тревога за Леонидаса и мысли обо всем произошедшем. И, когда Леонидас появился, тревога не прошла: грек был бледен и изнурен, часто прикладывал руку к груди.

– Что‑ то колет в сердце, – жаловался он.

На следующий день Эфросин вызвала добросовестного греческого лекаря. Тому не понравилось состояние Леонидаса, и он решил, что долгий отдых может пойти торговцу на пользу. Важнее всего было отправить его домой и предоставить заботам личного врача.

Леонидас уснул, не дождавшись ухода грека. Мария поняла, что остановки в Эфесе не будет. Она долго прощалась с Сусанной и оставила ей свое письмо и тугой кошель.

– Это подарок вам, – сказала Мария. – Я дам знать о себе, как только это будет возможно.

Сусанна должна была остаться в Коринфе еще на несколько недель.

– Не тревожься, – успокоила Эфросин Марию. – Я поеду в Эфес вместе с ней и прослежу, чтобы она добралась туда невредимой.

– Я напишу.

Глава 42

По дороге домой Леонидасу стало немного лучше, по ночам он не выпускал руку Марии из своей. Цвет его лица улучшался, и Мария заставляла мужа есть. Они вновь могли беседовать друг с другом. Мария считала это заслугой морского воздуха. Леонидас говорил, что это ее заслуга.

Но однажды утром, когда уже можно было различить устье Оренты, Леонидас стал задыхаться. Сердце его бешено забилось, причиняя боль. У Марии опустились руки, она ничем не могла помочь мужу.

– Постарайся глубоко дышать.

Но Леонидас был не в состоянии этого сделать и в следующий миг упал без сознания. Судороги прекратились так же внезапно, как и появились, и он уснул. Господи, как же он был бледен!

В порту Селевкии их встречали и Ливия, и Мера, и маленький мальчик. Ливия была полна энергии и любопытства: как прошла поездка? Мария в одиночестве спустилась на землю, она заставила Леонидаса остаться на койке.

– Никто теперь не вправе от тебя чего‑ то требовать, – сказала Мария и уже приготовилась к протестам, но Леонидас благодарно улыбнулся, и беспокойство Марии только возросло.

Она очень кратко объяснила Ливии и Мере, что Леонидас болен и надо немедленно послать за лекарем.

– Болен?

– Сердце.

Ливия прошептала:

– Как папа.

В прохладе спальни потянулись долгие дни и ночи. Лекарь сказал примерно то же, что и его греческий коллега, только гораздо категоричней:

– Сердце изношено.

Лекарства не помогали.

Леонидасу нравились супы. Кипа варила мясо и процеживала бульон. Мария заправляла его специями и добавляла овощи. Они варили и уху, но Леонидасу стало плохо от запаха рыбы. «Он, наверное, никогда не выносил рыбы, только притворялся из‑ за меня», – думала Мария.

Мера сказала:

– Я поговорю с сестрами в храме Изиды.

Мария кивнула.

Через несколько дней у ворот опустился паланкин, и Мария с облегчением и надеждой улыбнулась, увидев старую жрицу. Старуха хотела остаться с Леонидасом наедине, она долго сидела в спальне и гладила его, а Мария с бьющимся сердцем ждала снаружи.

Старуха вышла и сказала:

– Он скоро отойдет, радостно и в ясном рассудке. Я ничего не могу сделать, ой уже все решил. Но я могу уменьшить его муки.

Старуха показала Марии большой сосуд с темной жидкостью.

– Что это?

– Настой наперстянки. Средними порциями. Три ложки ежедневно. Это не лечит, но снимает боль.

Мария поблагодарила, и старуха собралась уходить.

– Происходит то, что должно произойти, – сказала она. – Когда все будет кончено, приходи ко мне.

Марии пришлось пойти на кухню и вытереть мокрое от слез лицо, прежде чем вернуться в спальню Леонидаса. Он улыбнулся и спросил, что за ведьму Мария привела.

– Эта ведьма принесла с собой колдовское зелье. Сейчас попробуем.

Леонидас взволнованно моргнул, но сразу открыл рот и проглотил первую ложку настоя. Через мгновение он уже спал, а Мария тихонько сидела рядом и наблюдала, как его дыхание становится ровнее и здоровый цвет возвращается к его щекам. Проснувшись, он впервые за много дней сел и произнес:

– Я голоден. Супа. А где чудесное зелье?

Мария размышляла над словами старухи о том, что настой не лечит болезнь, но молчала. Потом подумала о цветах наперстянки, давным‑ давно увядших в ее саду. Кто бы мог подумать, что в них скрыта такая сила?

Мария велела перенести свою кровать в спальню Леонидаса и спала урывками, просыпаясь и слушая его дыхание. Много думала, вспоминала и при всем своем отчаянии чувствовала благодарность к Леонидасу. «Я никогда не говорила тебе, как сильно тебя любила».

На рассвете ему всегда становилось хуже, он хрипел:

– Лекарство, Мария.

Днем оно помогало, а потом силы вновь покидали Леонидаса, и требовалась новая ложка лекарства, чтобы он мог хотя бы поесть. Вечером им иногда удавалось поговорить. Мария говорила об их любви, о том, сколько эта любовь значила для нее.

– Одна из самых удивительных любовных историй на свете, – согласился он и весело ей подмигнул.

Приходила Ливия, на цыпочках кралась к брату и тихонько сидела. Приходил равви Амаха, стоял на коленях у изголовья и молился. Леонидас спал большую часть времени. Ночью случалось так, что плач Марии его будил.

– Мне больно видеть, как ты страдаешь, – говорил он.

Ему было тяжело дышать.

– Я позаботился о тебе в своем завещании.

– Леонидас, – почти вскричала Мария. Это был единственный раз, когда Мария повысила на него голос за все долгое время болезни.

Леонидас пристыженно улыбнулся и шепнул:

– Постарайся вызвать Эфросин.

Мария покачала головой. Но когда после обеда вновь пришла Ливия, Леонидас проснулся и сказал:

– Проследи за тем, чтобы сюда приехала Эфросин. Я не хочу, чтобы Мария осталась одна, когда меня не будет с ней.

– Я обещаю, – сказала Ливия.

Дни и ночи сменяли друг друга, пришли первые благословенные дожди, но Мария даже не заметила. Она могла заняться собой в те редкие моменты, когда приходил Терентиус. Он помогал греку опорожнить кишечник, обмывал его и менял простыни. Тогда Мария умывалась и даже иногда успевала принять ванну. Большую же часть времени женщина проводила, сидя в спальне Леонидаса.

Она больше не могла плакать.

– Мария, – как‑ то ночью позвал Леонидас. – Я хочу, чтобы ты кое‑ что мне пообещала.

– Аа.

– Я хочу, чтобы ты мне в этом поклялась.

– Аа.

– Ты не уйдешь в пустоту.

– Я обещаю. Я клянусь тебе.

Следующей ночью Леонидас сказал ей:

– Я часто вижу Иисуса. Он здесь, в лучах света.

– Он здесь, – прошептала Мария.

Она лежала без сна, совсем не чувствуя Его присутствия. И никакого света не было. Тьма клубилась за окном, а в спальне по просьбе Леонидаса не было лампы. На ночном столике у Марии стоял небольшой масляный светильник, фитилек которого давал лишь слабый отблеск, словно старое серебро. Но утром Марию разбудил тот самый свет, о котором говорил Леонидас. Комната была ослепительно‑ белой. Мария нагнулась к мужу и в тот же миг поняла, что его больше нет.

Она ничего не помнила о последующих днях, была только одна мысль. Каждый вечер Мария вспоминала об обещании, данном ею Леонидасу: «Я не уступлю пустоте».

Глава 43

Так как ни невестка, ни Леонидас не были многословны относительно приемной матери Марии, Ливия сама нарисовала ее образ. Простая женщина, греческая крестьянка, по непостижимым причинам связавшая себя узами брака с иудеем, вскоре овдовевшая в варварской Палестине. Такой брак говорил лишь об отсутствии здравого смысла.

Потом она осела в Тиверии, гадком новом городе в Галилее. Там она стала заботиться о ребенке. Она, конечно, была хорошей хозяйкой и экономно распоряжалась наследством мужа. За образование Марии платил Леонидас, у девочки были греческие преподаватели с обширными знаниями. Это проскользнуло в разговоре брата однажды, когда он выпил лишнего, а Ливия заикнулась об образованности невестки.

«Теперь всегда так, – думала Ливия. – Матери воспитывают дочерей. То, чему Мария научилась в доме матери в Тиверии, лежало на поверхности: готовить, ухаживать за садом, тратить деньги, а также быть покорной и благодарной».

Исходя из этого, Ливия задолго до встречи с Эфросин думала о ней плохо. Кроме того, у нее хватало забот и без незнакомой родственницы. На ладан дышащее предприятие, пропавший Никомакос, завещание Леонидаса и еще погребение и все связанные с ним хлопоты. Но Ливия обещала брату привезти Эфросин.

От Марии совершенно не было пользы, она слонялась по дому как привидение, не откликалась, когда ее звали, ничего не хотела и не говорила. Однажды утром Ливию поразила мысль, что ограниченная жительница Коринфа ответила согласием на приглашение в гости, потому что хотела защитить интересы Марии и свои собственные в вопросах наследования.

Так просто. Таким оно и было. Но когда они стояли на пристани и смотрели, как швартуется корабль, Ливия устыдилась своих мыслей, глядя на просветлевшее от радости лицо Марии. Она махала пассажирам и кричала:

– О, мама! Мама, мама!..

В следующий миг глазам Ливии предстала высокая женщина, стоявшая у планширя. Ливия сильно сжала руку дочери: держи меня. Но потрясение, вызванное видом элегантной женщины, сошедшей на берег и сжавшей Марию в объятиях, не прошло.

– И в этот раз мы выдержим, – сказала Эфросин приемной дочери.

И. Мария выпрямилась, а в голубых глазах вновь поселилась надежда. Ливия не поняла, что вложила в эти слова Эфросин. А та поприветствовала ее, тепло, но чересчур вежливо, на классическом греческом, без тени диалекта. «Да она светская женщина, – подумала Ливия. – Почему мне никто не сказал?! »

Немного позже Эфросин поблагодарила римского капитана за прекрасное путешествие. Ее багаж отправлялся в дом Марии, но прежде Ливия хотела всех пригласить на ужин. Она постаралась: на столе были разнообразные блюда и прекрасные вина. Озорная ухмылка появилась на лице Эфросин, и Ливия возненавидела ее.

Когда гости покинули дом, Ливия отправилась спать. Она ощущала смертельную усталость после всего, что произошло. Она организовала похороны в полном соответствии с греческими традициями. Была и тризна, нашлись слова утешения для всех работников конторы, со страхом думающих о будущем. Деньги? Все зависело от завещания. Воля Леонидаса будет оглашена на следующий день. Мария занимала центральное место в жизни Леонидаса, и был велик риск того, что ее вступление в наследство разрушит предприятие.

Ливии не хватало брата, во имя всех богов, как ей не хватало его, его смеха, его энергии!

– Она мне понравилась, – заключила Эфросин по дороге к дому Марии. – Но чего она боится?

– Завещания, по которому его доля в предприятии отойдет мне. Ты должна понять, семейное предприятие – это дело ее жизни.

Рядом с домом Марии и Леонидаса был домик для гостей, выстроенный для Меры. Там уже все было готово. Эфросин должно было понравиться: там все было почти так, как у нее. С Кипой Эфросин поздоровалась, не скрывая любопытства, а с Терентиусом очень уважительно. «Все прекрасно», – сказала она и поблагодарила слуг за хлопоты. Терентиус, как и Ливия, подумал: «Дама, настоящая дама».

Мария с Эфросин почти не разговаривали, проходя через сад. Марии было стыдно за то, как он увял и высох. Вернувшись в дом, Мария попросила Терентиуса принести подогретого вина.

– Оно помогает уснуть, – объяснила она.

– У тебя проблемы со сном?

– Нет, я сплю, как только представится возможность.

– Но ты плохо ешь, я уже заметила. Я с ужасом вспоминаю о том, как… Леонидас умер в прошлый раз. Только здесь нет Октавиана.

– Я исправлюсь.

– Хорошо.

И Мария ела цыпленка с золотистой корочкой и свежий хлеб до тех пор, пока не ощутила тяжесть во всем теле.

Они распрощались на ночь.

Долгий день подошел к концу, и Мария уснула как младенец. «Я и есть как младенец, – успела она подумать. – Отец умер, но его место заняла мать».

Эфросин по своему обыкновению проснулась рано.

С пером и листом папируса она уселась за кухонный стол и обратилась к Кипе:

– Меня беспокоит плохой аппетит госпожи Марии. Мы должны заставить ее есть.

Кипа долго не могла решиться, но потом все же взяла перо и коротко ответила:

– Положитесь на меня.

Эфросин осталась очень довольна.

Когда Мария проснулась, она почти опухла от сна.

– Ты не можешь представить, как славно я выспалась.

– Нам нужно кое о чем поговорить. Но вначале ты позавтракаешь.

Мария пришла на кухню. Там Кипа уже выставила на стол странные продукты: брынзу, соленые оливки, большую грушу, хлеб и холодное пиво.

– Я знаю, кто тебя подговорил, – сказала Мария и набросилась на еду, словно голодный ребенок.

Вскоре Эфросин уже рассказывала Марии о своей поездке в Эфес, где Саломея, Лидия и Сусанна вели скромную жизнь. У них было две небольшие комнаты в помещении над лавкой.

– Что‑ то в этом есть, – объясняла Эфросин. – Покой и ясность, – добавила она, наконец отыскав нужные слова, а потом спросила: – Как ты поступишь с наследством?

– Оставлю средства в обороте предприятия.

Они подмигнули друг другу и улыбнулись. Кипа, наблюдающая за этим, тоже обрадовалась.

Вскоре появился человек с завещанием и кучей прочих документов. Он служил семье уже много лет и был точен и холоден, как и подобает юристу. Он начал с перечисления всех активов предприятия, судов, ткацкой фабрики, строений, невзысканных долгов.

– Долги предприятия также значительны, – заметил он.

Проблемы возникали и в отношении пропавшего зятя, который мог объявиться, когда душе угодно, и разорить предприятие разводом. Адвокат не смотрел на Меру, но все почувствовали холодок в его голосе. Торжественная тишина установилась, когда он сломал печать на завещании.

Конечно, все худшие опасения Ливии подтвердились: все без исключения имущество Леонидаса отходило Марии. Она взяла слово, спокойно повернулась к Ливии и произнесла заранее обдуманные слова:

– Я приняла решение оставить свою долю в предприятии. Мы с тобой станем совладелицами. На тебя ляжет вся ответственность и вся работа, это, конечно, несправедливо, но ты же знаешь, я не разбираюсь в этих делах. И я собираюсь уехать домой, к маме, как только продам дом.

Когда к Ливии вернулся дар речи, она только смогла вымолвить:

– Но что сказал бы Леонидас?

– Он бы расхохотался во всю глотку, – ответила Эфросин.

Ливия изумленно молчала, а Эфросин продолжала:

– Я уверена, что хитрый мальчишка так все и спланировал. Обеспечил Марию без ущерба интересам предприятия.

Тут даже Ливия улыбнулась, но внезапно она не терпящим возражений тоном заявила:

– Я настаиваю на том, чтобы Мария подыскала честного человека, который смог бы представлять ее интересы на предприятии.

– Но где же, во имя Господа, я смогу его найти?

– Может быть, я смогу помочь… – вмешался адвокат.

– Нет, – почти одновременно отрезали Эфросин и Ливия.

Адвокат заторопился обратно в контору. «Нужно оформить множество новых документов», – объяснил он. Эфросин решила, что он испугался, как бы Мария не передумала.

В тот вечер три женщины смогли, наконец, поговорить о Леонидасе. Ливия спросила:

– Ты была знакома с моим братом?

– Да, я очень хорошо его знала. Он мне нравился. Мы сблизились, когда пришлось разделить ответственность за ребенка.

– Я о нем многого не знаю!

– Да, он был очень замкнут.

Эфросин на миг задумалась, а потом рассказала, как они пережили его смерть в первый раз.

– Мария была еще подростком, но так горевала, что чуть сама не умерла. От голода. Это было ужасно, я думала, что с ума сойду от беспокойства.

– Мы ведь тоже получили от римлян известие о его смерти, – сказала Ливия. – А потом, всего через несколько месяцев, появился грязный бедуин, предложил отпустить Леонидаса за выкуп. Мой муж отказался платить, а он был главой предприятия. Те годы были ужасными.

Женщины понимающе кивнули. Ливия подвела итог:

– Женщины в нашем роду выбирают себе в мужья неподходящих парней. Мама ошиблась, и я, и Мера, бедняжка.

– Нельзя сказать, что ситуация мне незнакома, – ответила Эфросин.

Глава 44

Мария медленно шла по белому мрамору величественной колоннады в Эфесе. Все дома здесь были красивы, но огромный храм заставил Марию затаить дыхание. Долго стояла она в восхищении перед статуей богини с несколькими грудями. Ее тело было обвито всеми мыслимыми животными полей и лесов, кого там только не было – быки, антилопы, летающие сфинксы с женской грудью и великаноподобные пчелы – символ Артемиды.

«Велика, велика богиня Диана. Но не меньше величия и в греческих художниках», – думала Мария, вспоминая рассказы Сетония о статуях богов на острове его детства.

Рядом была статуя поменьше, и Мария с удивлением обнаружила черты сходства ее лица с лицом Изиды из храма Антиохии. «Великая Мать, теряющая власть над миром», – вспомнила Мария слова старухи‑ жрицы.

Вскоре она отправилась на окраину города. Путь был долгим – город был велик, почти такой же большой, как Антиохия, но совсем другой, гораздо легче, светлее.

Мария была одна. Эфросин противилась этому, настаивая, чтобы Терентиус как тень следовал за нею. Но Мария не хотела предстать перед своими сестрами по странствиям с телохранителем за спиной. Она надела серый глухой плащ, который нашла на дне сундука с одеждой, пакуя вещи. Его выстирали, а Кипа заштопала все дырочки и прорехи. В этом самом плаще Мария странствовала вместе с Иисусом. Надев его еще до того, как сойти на берег, Мария, к своему большому удивлению, ощутила, как залатанный, но не изношенный плащ прибавил ей сил.

Марии пришлось спрашивать дорогу в бедный район, в котором жили Сусанна, Лидия и Саломея. Квартал лежал вдали от пышного центра, где бродили греки со всего мира, любовались красотой своих богов и приносили им жертвы. Улицы в этом квартале превращались в тесные переулки, и, когда Мария уже решила, что заблудилась в их хитросплетении, на глаза ей попалась лавка. Голубой шелк был виден издалека – Мария его узнала. Сусанна получила его от Эфросин в подарок, вспомнила она.

Мария открыла дверь. Внутри, слава богу, не было посетителей. Зато за прилавком стояла Лидия, стройная, прямая и высокая. Обе женщины смотрели друг на друга молча, торжественно, исполненные радости. Наконец Мария прошептала:

– Можно, я присяду?

Это вывело Лидию из оцепенения, она подала стул и принесла стакан воды.

– Ты долго шла?

– От причала. Город большой.

– Пей!

– Спасибо.

Лидия постучала по потолку длинной палкой Мария услышала, как открывается дверь, а в следующий миг Лидия закричала:

– Скорее! Она пришла!

Саломея вприпрыжку спустилась с лестницы. Мария не смогла ее хорошо разглядеть, как, впрочем, и Саломея Марию, потому что их глаза застилали слезы. Никто не произнес ни звука. «Странно мы как будто немного стесняемся друг друга», – подумала Мария.

– Я должна поздороваться с Сусанной, – сказала она вслух.

– Пойдем.

В кухне на втором этаже ее с распростертыми объятиями ждала Сусанна. И Мария, как и в Коринфе, упала на колени и спрятала лицо в складках ее одежды. Сусанна счастливо рассмеялась и разразилась целой тирадой о том, как сердечно они были рады видеть Марию и как они ее ждали. И надеялись. Легко, как ветер, рассеяла она их смущение, и вскоре все четверо уже наперебой что‑ то рассказывали.

Вдруг Сусанна воскликнула:

– Еда! Нам нужно организовать праздничный обед!

Лидия спустилась и закрыла лавку. Мария последовала за ней, чтобы забрать свой узел со сменой белья и ночной одеждой.

Саломея готовила еду. Жареный ягненок под соусом, каждая пряность в котором воскрешала воспоминания в душе Марии. Такой, точно такой же вкус был у еды, когда они собирались у общего костра вечерами.

В первый вечер они говорили совсем немного, лишь перебросились какими‑ то фразами, прежде чем лечь спать. О, этот мягкий женский говор, он был так хорошо знаком Марии!

Матрас показался ей жестким, пришлось долго ворочаться, прежде чем она нашла удобное положение. Давненько супруга Леонидаса не спала на полу.

На следующее утро слова рекой полились из уст всех четверых, им ведь так много всего хотелось рассказать друг другу. Сначала говорили о личном, о родных местах, где ничто не изменилось, о детях и внуках и о радости встреч с ними. Мария сидела молча, обдумывая, стоит ли говорить.

– Мой муж: умер месяц назад.

Женщины, заплакав от горя, обняли ее. Их печаль была так далека от практичности Эфросин и выдержки Ливии. Они многое помнили о Леонидасе, говорили о том дне, когда он появился в Капернауме, какой он был высокий, открытый и добрый.

– У него был замечательный смех, – сказала Лидия. – Я помню, он всех за собой увлекал, даже Симона, который, так заботился о том, чтобы выглядеть достойно. Даже зилотов – наше несчастье.

Они умолкли.

– Я так и не поняла, что произошло, – сказала Мария.

– Подождем «до завтра. Будет Шаббат, и мы сможем весь день посвятить воспоминаниям. Мы прочли копии твоих записей, но у нас тоже есть что‑ то подобное, Лидия годами этим занималась Пока мы работаем в лавке, ты можешь их прочесть, – предложила Саломея.

– Спасибо.

И пока женщины наводили порядок в доме и лавке, делали в городе покупки к завтрашнему дню, Мария сидела за кухонным столом и читала. Во многих деталях их с Лидией записи расходились, но самое важное было в том, насколько одинаково они воспринимали слова Иисуса и Его поступки. Мария была не так одинока, как предполагала.

Весь следующий день они сравнивали тексты. Работа приобретала значительность, факты словно получали подтверждение. Лидия говорила о непредсказуемости памяти:

– Иногда воспоминание приходит во сне. Я вижу свет над морем или чувствую аромат цветка. Очень редко возникает отчетливое изображение и фигура, которая что‑ то говорит. Но все это напоминает о какой‑ то картине. Когда я просыпаюсь, то стараюсь прояснить ее. Я напрягаю память, но остается неуверенность: что я вспомнила, какие детали, что пытаюсь объяснить?

Мария кивнула, она понимала. Но старая Сусанна со смехом сказала:

– У вас чересчур живое воображение. Я помню то, что помню, и могу вернуться в прошлое, когда захочу, подняться по лестнице к дому в Капернауме, увидеть ржавый засов или постоять минуту и послушать доносящийся с озера юный голос.

– Это просто потрясающе! – восхитилась Мария. – И ты можешь это сделать, когда захочешь?

– Нет. Лучше всего это получается, когда воспоминание связано с горем. Я вижу каждый камень Голгофы, каждую деталь.

– Значит, тебе сложно вспомнить именно счастливые моменты? – спросила Саломея.

Сусанна кивнула.

– Это странно. Ведь ты была самой веселой из нас, – удивилась Мария.

В этот раз тишина установилась надолго. Саломея отправилась за абрикосовым соком. Мария в задумчивости наблюдала за тем, как женщина накрывала на стол.

– Ну а ты, Саломея? Как ты все помнишь? У тебя ведь была самая светлая голова.

– Не у меня, а у тебя.

– Неправда. У тебя был ум, а у меня – здравый смысл.

Они рассмеялись. Саломея ответила:

– Первые годы после смерти Иисуса у меня были ясные и отчетливые воспоминания обо всем, что он говорил и делал. Но потом в христианских общинах стали создаваться мифы о Воскресении, об ангелах у гроба, о его матери, якобы родившей от Святого Духа. Они даже нашли звезду над Вифлеемом…

Она помолчала секунду.

– Они говорят и говорят, эти апостолы, а кто я такая, чтобы утверждать, что они неправы, а я права? Меня охватила такая неуверенность…

Женщины кивнули, они чувствовали то же самое.

Лидия поднялась во весь рост и веско заявила:

– Я верю в сказки, истории о богах и чудовищах, колдовстве и чудесах, ужасных морских зверях и ангелах, но, когда кто‑ то утверждает, что все это есть на самом деле, что все это происходило в нашем мире, я теряю веру.

Остальные удивленно смотрели на нее, но Мария поняла.

– Ни у кого из нас нет ответа: кто мы и в чем наше предназначение, – сказала Сусанна.

– Я считаю, Мария была права, когда написала, что Он был для нас слишком велик. Но есть множество людей, у которых на все готов ответ. Петр, Варнава, Павел – только некоторые из них.

Голос Саломеи оставался мягким, но глаза вспыхнули гневом. Сусанна поджала губы и пробормотала:

– Что ты имеешь в виду?

– Что никто никогда не слушает женщин.

Все молчали, зная, что это правда.

– Нужно же что‑ то с этим делать. Хватит уже, – согласилась Лидия.

Тогда Мария рассказала о христианской секте, отмежевавшейся от учения апостолов.

– Я присутствовала на богослужении гностиков…

Она описала, как перед службой тянули жребий, как проповедовала женщина и что она говорила.

– Я была под покрывалом, закутанная в черное. Все годы, проведенные в Антиохии, я боялась быть узнанной. Вы понимаете, как я разволновалась, когда эта женщина стала цитировать мой разговор с Петром в доме человека с кувшином. Слово в слово, – сказала Мария, и удивление звучало в ее голосе. – Тогда я поняла, что слова живут собственной жизнью. И обладают властью.

Женщины слушали в волнении и большом удивлении и теперь молча сидели и обдумывали ее слова. Наконец, Саломея сказала:

– Мне кажется, важно оставить наши собственные свидетельства.

– Да, – согласилась Мария и рассказала им свой план.

На пути из Антиохии она говорила с приемной матерью. Эфросин была с радостью готова им помочь. Между двух зеленых холмов, на обширном участке у Коринфской бухты, они могут построить дом. Библиотека, спальни для каждого и большая кухня.

– Это замечательно, – заключила она.

– А деньги?

– Мы же Его ученики, сделаем, как Он учил. Сложим наши средства в общую кассу и поделим на всех.

– Но мы мало что можем предложить…

– У меня достаточно денег. Должно же найтись применение наследству Леонидаса.

В возникшей тишине Мария почти слышала их мысли. Лидия думала о том, как сложно будет покинуть Эфес, почти двадцать лет бывший домом для них. Сусанна думала о том, что уже слишком стара. Саломея была самой практичной, она и заговорила первой:

– Но что же мы будем там делать? Мы же не можем все время разговаривать и писать?

Мария улыбнулась:

– Я подумала, мы будем выращивать овощи и зарабатывать этим. Постепенно мы сможем брать учеников – женщин, которых заинтересует наше учение.

Отдельные реплики посыпались градом:

– Надо подумать.

– Да.

– Когда ты едешь?

– Через неделю за мной придет лодка.

– Что за город Коринф?

– Меньше, чем этот.

– Много там римлян?

– Да, и иудеев тоже.

– Что люди о нас подумают?

– Вы о чем‑ нибудь беспокоились, когда решили следовать за Иисусом?

– Ты думаешь, Он поддержал бы эту идею?

– Да.

– Мы подумаем.

– Сложно изменить жизнь.

– И жить здесь сложно. Мы стареем.

Тем вечером они больше не обсуждали идею Марии. Они накрыли стол, разожгли светильники и прочли древние молитвы. Но мысли их витали где‑ то далеко.

Марии пришлось уехать, так и не получив ответ. Женщины сомневались, и она знала, что не нужно давить на них. Иногда она бывала абсолютно уверена, что решение уже принято – в Небесном Царстве, внутри у этих женщин.

Когда Мария в назначенный день поднялась на борт корабля, все пришли ее проводить и держали ее за руки, словно боясь отпустить.

– Если мы не… – дрожащий голос Сусанны оборвался. – Ты ведь все равно приедешь нас повидать как‑ нибудь?

– Да, я обещаю.

– Так, значит, ты не слишком разочарована?

– Немного. Но это пройдет.

– Странно, что мы стали такими нерешительными, – сказала Лидия, – если вспомнить о том, что однажды мы бросили все и пошли за Учителем.

Мария кивнула, она часто думала об этом. Как невероятно сильны были эти женщины, последовавшие за Иисусом. Они ведь оставили не только семьи, они нарушили традиции, бросили вызов всему иудейскому миру. Сколько насмешек, сколько издевательств пришлось им вынести!

– Но у нас как будто и не было выбора, – добавила Саломея.

Мария тщательно обдумала свои слова и сказала:

– Я думаю, у нас и сейчас его нет. У нас есть предназначение.

Женщины смущенно заулыбались. В следующий миг капитан прокричал, что судно готово к отплытию, и им пришлось сойти на берег, неловко попрощавшись:

– Увидимся.

– Мы тебе напишем.

[1] Здесь и далее: «скипидарными» деревьями называют хвойные породы, из живицы которых получают скипидар. – Примеч. ред.

⇐ Предыдущая 2 3 4 5 6 7 8 9 1011