Часть третья 1 страница

Глава 19

Миновал сезон дождей, и наступила весна, потаенные ключи в горах давали жизнь ручьям, зеленела земля. Мария бродила по свежей луговой траве, расцвеченной тысячами огненно‑ красных анемонов. У подножия горы раскинулось поле золотистых крокусов. Мария остановилась и вдохнула нежный аромат шафрана, и тут до нее донесся шум горного ручья. А чуть выше, у запруды, слышалось лишь тихое журчание – там ручей отдыхал, прежде чем начать свой путь через поля к деревням и колодцам.

Мария взбиралась по хорошо знакомой козьей тропе, все в этих местах было ей известно, несмотря на то что она прежде не бывала здесь. Голубой прозрачный воздух, крики потянувшихся на север птичьих стай, трели местных певцов, укрывшихся в кронах «скипидарных» деревьев.

Сетоний следовал за ней как тень. Он довольно закивал, когда возле пруда они обнаружили небольшой грот.

– Здесь нас не видно с горы. И с дороги закрывает высокое дерево.

Он опасался иудейских повстанцев. Но Мария успокоительно сказала, что прошло уже много лет с тех пор, как воинство Иуды сгинуло в горах.

– Ты можешь не беспокоиться.

– Я вернусь через пару часов, оставь себе хлеба и сыра, – сказал он.

Мария слышала, как удаляются его шаги, и радовалась одиночеству. Она зачерпнула пригоршню воды и вволю напилась, сняла накидку, платок и погрузила в воду всю голову. Потом вытерла шею и руки, расчесала пальцами волосы и растянулась на земле, позволив солнцу высушить их.

На мокрые волосы упал розовый лепесток. Мария подняла взгляд и улыбнулась молодому побегу миндаля, укоренившемуся в скальной расщелине. Она узнала даже дерево, но в этом узнавании таилась мука.

Голос матери: «Вот зима уже прошла, дождь миновал, перестал; цветы показались на земле, время пения настало, и голос горлицы слышен в стране нашей…»

Рано утром выехали они из Тиверии – Мария и садовник, одетые в серые тоги и глухие плащи. Через спины ослов были перекинуты большие сумы, полные колючих веток и сухих шишек. Это была идея Эфросин.

– В этих местах нет ничего обыденнее старика и старухи, собирающих хворост, – сказала она.

Как всегда, хозяйка веселого дома оказалась права. Никто не обратил на них внимания – ни римские конники, ни вечно спешившие по важным делам путники, ни торговцы, ехавшие в запряженных ослами повозках на юг в Александрию или к северу, в Дамаск.

Задолго до полудня они набрели на обходной путь и двинулись к деревне Ноэми. Мария выполнила свое задание, ухитрившись незаметно подсунуть нищей жене крестьянина кошелек Эфросин. Голос матери настиг ее как раз во время этой встречи.

По дороге домой осел Марии повредил ногу и захромал. Сетоний осмотрел животное, но не смог ничем помочь. Тогда Марии в голову пришла идея:

– Я подожду в горах, а ты пока съезди домой и приведи другого осла.

Сетоний не соглашался, он мог идти рядом с покалеченным ослом. Так как Мария хорошо знала садовника, она в конце концов рассказала ему все как есть: каждую весну она хотела вернуться в места своего детства и теперь с удовольствием отдохнет немного у ручья.

Теперь она сидела, подставив ладони под слетающие розовые лепестки. Она не позволяла воспоминаниям обрести форму, «думая» только глазами, ушами, кожей и носом. Ей помогали трели птиц, в ручье вода вихрилась воронками, и брызги оседали у Марии на лице. Она долго глядела на проворных ящерок, сновавших по скальной стене.

Она вспомнила, как именно пахнут весной «скипидарные» деревья, и удивилась: как же можно было забыть этот особенный аромат? Сверху доносился лай диких собак, и этот звук тоже был знаком Марии.

Она не сразу осознала, что уже не одна, оглянувшись через плечо: позади нее стоял мужчина и улыбался. Она улыбнулась в ответ.

– Ты не испугалась, – констатировал он.

Мария покачала головой.

Человек говорил на арамейском с галилейским акцентом. Это был иудей, о чем Марии сказали не только кисточки на его плаще, но также длинные вьющиеся волосы и серьезность, исходившая от него. Он был молод, и его улыбка была совсем детской.

«Невинный», – подумала Мария.

– Я Иисус из Назарета, – представился мужчина. – Я навещал свою мать и сейчас возвращаюсь в Капернаум через перевал.

– Ты рыбак?

– Можно и так сказать, – ответил он и вновь улыбнулся такой легкой и мимолетной улыбкой, которая, как почудилось Марии, на миг затмила солнечный свет.

– Я Мария из Магдалы. Но я живу в Тиверии со своей приемной матерью, и здесь я по ее делам.

– Ты иудейка.

Это тоже была констатация факта, и Мария кивнула.

Человек продолжал:

– У тебя невинные глаза.

Она смахнула с лица светлые волосы, взглянула ему в глаза и сообщила:

– Тебя вводит в заблуждение голубой цвет. Раньше я была шлюхой в доме веселья в Городе Грехов. Еще недавно я была содержанкой старого римского трибуна. Он умер, я стала свободной и смогла выехать в горы.

Она прикусила язык: «Зачем нужно было это говорить? Теперь человек уйдет». Но он не ушел, наоборот, подошел ближе и сел с нею рядом. Она резко произнесла:

– Ты разве не понял, что я нечестивица?

Новый знакомый запрокинул голову и рассмеялся.

– Твои глаза говорят за тебя. Ты – невинное дитя.

Пораженная Мария рассказала Иисусу, что именно так она подумала о нем, когда впервые увидела. Подумала, что он похож на ребенка. Он снова засмеялся, вытащил из сумки чашу, зачерпнул воды и выпил.

Мария смотрела прямо в его глаза – светлые, прозрачные. Серые?

Он отставил чашу и неожиданно спросил:

– Почему людей мучает чувство вины?

– Должно быть, потому, что они так злы. Это, в свою очередь, приводит к тому, что они почти все время боятся.

Он молчал, как будто ожидая от нее продолжения.

Наконец он вымолвил:

– Ты же не боишься?

– Может быть, потому, что самое худшее со мной уже произошло.

Тишина длилась долго. Он продолжал смотреть ей в глаза, и Мария поняла, что раньше не видела таких серьезных людей. С ним нельзя было просто складывать слова в доступные истины, нужно было взвешивать каждую деталь. Она стойко выдержала пронзительный взгляд.

– Я думаю, больше всего люди боятся быть покинутыми. Я никогда не принадлежала…

– Даже ребенком?

– Нет. Если в маленькой иудейской деревне у ребенка золотые волосы и голубые глаза…

Внезапно ей стало грустно, давняя печаль, прочно забытая, вновь дала о себе знать. Ее голос ожесточился.

– Уже в пять лет я была нечестивицей.

Он не стал ее утешать. Мария решила, что должна рассказать свою историю целиком, но в ту же секунду остановилась, внезапно осознав: он уже знает, он знает все. Странно, но она была в этом абсолютно уверена.

Мария неожиданно зябко поежилась, натянула на плечи накидку и сказала:

– Ты расскажешь о себе?

– Мне почти нечего рассказать. Я не знаю, кто я.

– Но ты насквозь иудей!

– Да, условия тому способствовали. Я был старшим сыном и должен был перенять мастерство отца. Он был плотником, обычным человеком… которого я не знал. Тем не менее он уделял мне много времени. Он шаг за шагом учил меня ремеслу. И рассказывал о Писании. Тора звучала в моей голове, я знаю наизусть красивые слова Писания, но в моем сердце они так и не нашли достойного приюта.

– А кто твоя мать?

– Она сильная. Но в ее глазах всегда появлялось беспокойство при взгляде на меня. Ей не нравилось мое одиночество, не нравилось, что я не играл с другими детьми, предпочитая оставаться наедине с собой.

Он уныло улыбнулся и продолжил:

– Когда умер отец, я не горевал так, как это положено. Мать и братья с сестрами порицали меня, но это меня не трогало. Вместо того чтобы выполнять долг старшего сына, я попросил брата взять мастерскую на себя. Я распрощался со своей семьей и пошел скитаться по южным пустыням.

– Это был смелый шаг!

– Мне это представлялось не так. Я подчинялся голосу Бога, который всегда звучал во мне. Однажды холодной звездной ночью в пустыне я понял, что именно голос Бога отделяет меня от других людей, которые его не слышат. И что именно поэтому людям требуется так много законов. Теперь я побывал дома и попытался объяснить это матери.

– Она поняла?

– Она сказала, что была готова к тому, что такой странный ребенок пойдет своей дорогой. Но она беспокоится, как бы я не сошел с ума.

Мария осмелилась спросить:

– Как ты можешь быть уверен, что слышишь именно голос Бога?

– Я прекрасно знаю это.

Она подумала; «Какой же он ребенок». Он ответил:

– Да. Ты не представляешь, сколько сил уходит на то, чтобы оставаться ребенком.

– Я могу представить, – возразила она и вложила свою руку в его ладонь.

Простое прикосновение отозвалось во всем ее теле, в глазах вспыхнул огонь желания. Она взяла его голову руками и поцеловала его. Произошло то, что должно было произойти – ее желание зажгло желание в нем.

Он сказал:

– Я никогда не был с женщиной.

Она ответила:

– Будь.

Вначале ей приходилось ему помогать, приучая его руки к своему телу. Вскоре, неторопливо и мягко изучив друг друга, они нашли то, что искали.

Он перевернулся на спину и рассмеялся:

– Этого я не понимал.

– Что тело таит в себе столько радости?

Он закрыл глаза, не ответив. Мария гладила его лицо. Он оказался старше нее, лицо было уставшим и измученным. Он спал, но вскоре Мария его подняла.

– Жаль, что нам нельзя здесь спать вместе. Скоро вернется мой слуга.

Она вспомнила о корзине с мягким сыром и хлебом и предложила ему поесть. Они обменялись лишь несколькими словами, пока ели хлеб и запивали его родниковой водой. Когда послышался стук ослиных копыт, он сказал:

– Я буду в Капернауме.

И она ответила так, как должна была:

– Я приду.

В следующий миг его уже не было.

Глава 20

Марии удалось уснуть только к утру. Тем не менее, она неплохо отдохнула и проснулась в хорошем настроении. Во время завтрака она подумала и решила при встрече с апостолами держать язык за зубами. Это оказалось легче, чем она предполагала. Симон Петр начал беседу с вопроса:

– Я думал над твоими словами о том, что с Иисусом ты познакомилась в горах Галилеи. Как твоя приемная мать позволила юной девушке бродить там одной?

Мария широко улыбнулась, теперь она знала, что делать.

– Конечно же, я была не одна. Со мной был слуга, наш старый садовник. Мы ехали верхом на ослах и когда оказались у особенно крутого подъема, то решили немного передохнуть. Мы услышали шум ручья и поехали туда, чтобы поесть и смыть дорожную пыль. У нас было немного хлеба и сыра. Тогда‑ то Он и появился, молодой человек, который возвращался из дома своей матери в Назарете в Капернаум. Он присел рядом со мной, и мы разговорились.

Симон прервал ее:

– Он изгнал из тебя бесов.

– Это Иисус так сказал?

Павел вновь заметил, как Мария покраснела от гнева. Симон опустил взгляд и пробормотал:

– Я не знаю, все ученики так говорят.

Мария повернулась к Павлу:

– Как видишь, мифы появились еще при Его жизни. Я не была одержима бесами, я радовалась весне и цветущим полям.

Она продолжала:

– Мы говорили о простых вещах, как обычно делают при первой встрече. Вчера вечером я попыталась вспомнить, о чем. И тогда мне пришло в голову, что тот раз был единственным, когда Он рассказывал о себе, своей жизни в Назарете и своей семье.

Она заметила, как Павел дал знак писцу.

– Он говорил, что уже ребенком чувствовал себя чужим в деревне. Он был не похож на остальных, Он был отшельником. Его мать переживала это. Когда отец умер, Иисус оставил свою семью и скитался в иудейской пустыне. Во время этих скитаний Он понял, что именно отличало Его от других людей, – они не слышали голос Бога. Он говорил, что всегда удивлялся: для чего людям столько законов и правил? А потом понял. Вам известно, как часто Он осуждал законников и книжников. В последнюю нашу встречу, уже после смерти, Он явился мне в видении и вновь повторил: «Не создавайте законов из сказанного мной».

Петр заволновался, а Павел начал возражать:

– Нельзя построить новое учение без структуры и системы.

– Можно, – оборвала его Мария. – Мы всю действительность представляем как систему, даже то, что для нас невидимо. И для нас, иудеев эта система – иудейская, основанная на Законе и тысячах его толкований.

– Пиши, – велел Павел мальчишке.

Тут инициативу перехватил Симон:

– Почему Он решил оставить семью?

– Он говорил, что шел на зов Бога.

– А что Он делал в пустыне?

– Я не знаю, Он был не очень многословен.

– И ты не задавала вопросов?

– Я спросила: почему Он так уверен, что слышит именно голос Бога? Тогда Он улыбнулся и сказал, что всегда это знал.

– А ты не рассказала о себе?

– Я думала, что сделаю это, рассажу об отце, которого распяли римские солдаты. И тогда произошло невероятное: я встретилась с Ним взглядом и поняла, что Он уже все знает. В тот момент я просто приняла это, даже не удивляясь. Немного позже Сетоний, мой слуга, прервал нашу беседу. Нам следовало до темноты вернуться в Тиверию. Когда Иисус прощался со мной, то просил навестить Его в Капернауме. На том мы и расстались.

– Ты не знала, кто Он?

– Нет, Он сказал, что Он Иисус из Назарета.

А слухи о новом пророке до меня еще не дошли.

Глава 21

Когда налетел морской ветер и погрузил в прохладу дом и сад. Мария сидела в беседке. Женщина размышляла над тем, как же так вышло, что она совсем не удивилась тому, что Иисус знает все ее мысли и воспоминания. С Ним все было так естественно.

Она закрыла глаза, и внезапно перед ее мысленным взором возникли картины: вот они с Сетонием пришли домой, вот Эфросин радостно встречает их на кухне, угощая теплой едой. За столом Мария рассказала о визите к Ноэми, у которой один ребенок был в армии, а под сердцем рос другой. Женщина очень боялась, как бы какая‑ нибудь соседка не увидела Марию. Эфросин вздохнула.

Дом готовился к переезду. Часть обстановки уже была отправлена в Коринф, кое‑ что было продано, тюки с вещами один на другом громоздились в большом зале. Через какой‑ то месяц они должны быть на пути в Грецию.

Во время разговора сердце дрожало у Марии в груди: как сможет она объяснить Эфросин, что произошло по дороге домой? И что теперь она должна ехать в Капернаум?

– Я должна тебе что‑ то сказать.

– Как только поедим, поднимемся ко мне в спальню и поговорим.

В комнате осталась лишь большая кровать, на нее‑ то и села Эфросин, а Мария опустилась перед ней на пол.

– Со мной произошло что‑ то странное…

Мария старалась рассказывать честно и подробно.

Эфросин выслушала ее, улыбнулась и сказала:

– Ты встретила мужчину и влюбилась. Это не так уж странно, как тебе кажется. И это пройдет. Глупая мысль – выйти замуж за рыбака из Капернаума. Подумай сама, подумай, ты сама рассказывала мне о жизни Ноэми в деревне.

Мария покачала головой, она не собиралась замуж.

– Он все обо мне знал.

Эфросин снова улыбнулась, сказав, что, когда влюбляешься, такое происходит. Эти цветы и ручей – все способствовало такому развитию событий. «Она не понимает, – думала Мария. – Она никогда не поймет, мне придется сказать все как есть».

– В любом случае я хочу ехать в Капернаум и увидеться с ним еще раз.

Эфросин поднялась, чтобы зажечь лишний светильник. В свете лампады Мария заметила, как постарела ее приемная мать, какой уставшей она выглядела. И какой одинокой. «Я не могу с ней так поступить, – в отчаянии думала Мария. – Но я должна».

– Тогда поезжай в Капернаум. Ненадолго.

– Да.

– У этого рыбака есть имя?

– Да. Это Иисус из Назарета.

В следующий миг лицо Эфросин побледнело. Она неуверенно шагнула к кровати, растянулась на ней и взмолилась:

– О, боги Олимпа! Помогите нам, помогите!

На памяти Марии Эфросин еще ни разу не теряла самообладания, несмотря на все невзгоды прошедших лет. Она испугалась. Эфросин шепнула:

– Пойди, принеси вина, да покрепче.

Мария метнулась вниз по лестнице, отыскала на кухне Октавиана.

– Эфросин хочет вина, – взволнованно сообщила она.

Волнение передалось и повару, он не мог припомнить, чтобы хозяйка так переживала. Дрожащими руками он вручил Марии кувшин с лучшим вином, какое было в доме. Когда Мария вернулась в спальню, Эфросин уже немного успокоилась, она просто лежала с закрытыми глазами, сложив на груди руки. Мария плеснула вина в чашу, которую Эфросин тут же осушила до дна.

– Еще, – пробормотала она. – И дай пару одеял, я замерзла.

Мария укрыла ее. Эфросин сделала еще несколько глотков. Потом присела, опершись на высокую стопку подушек. Она все еще была бледна, но голос казался спокойным:

– Теперь, Мария, внимательно меня выслушай. У безумных иудеев есть великая мечта. Должен появиться Мессия, человек Бога, который придет, чтобы освободить иудейский народ. Века шли, один долгожданный спаситель сменял другого, но иудеи всегда оставались разочарованными.

Мария кивнула, она больше, чем Эфросин, знала об этой мечте. Женщина продолжала:

– Ты, конечно, понимаешь, что эта мечта, или миф – как его ни назови – привлекает юных безумцев. Они входят в роль, говорят красивыми словами, раздают обещания и произносят новые пророчества. Я вовсе не считаю их лгунами, нет. Самые безумные из них искренне верят в собственную избранность. Через несколько лет каждый из них был схвачен римлянами и казнен как мятежник. Это правда, ты должна мне верить.

Мария кивала.

– Мой сапожник – иудей, – не останавливалась Эфросин. – Как тебе известно, часть иудеев в городе стала ко мне лучше относиться с тех пор, как я прекратила деятельность дома веселья. Старик Себастиоль, по крайней мере, со мной разговаривает. На прошлой неделе я заказывала ему новые туфли для путешествия. Старик переменился, прямо‑ таки светился весь.

Она сделала короткую паузу.

– Когда я поинтересовалась, чему он так рад, он рассказал мне о рождении Мессии в Назарете. Мессию звали Иисус, и он странствовал от деревни к деревне, произнося чудные речи, исцеляя слепых и парализованных. Понимаешь?! Твой Иисус – один из тех голодранцев, пророков, внушающих неграмотному народу, что они – посланцы Бога. Как и всех их, его тоже постигнет жестокая смерть.

Уже поздно ночью Эфросин наконец уснула. Мария сидела у изголовья. Она была спокойна. Она помнила слова Иисуса: «Мать переживает, как бы я не сошел с ума», «Я следовал за голосом Бога, который всегда звучит во мне».

На рассвете она написала приемной матери письмо:

«Я еду в Капернаум, хочу взглянуть на него твоими глазами. Не беспокойся, я скоро вернусь…»

Эфросин укоризненно покачала головой, прочтя письмо. Сетонию, который прекрасно видел ее отчаяние, она сказала:

– В Марии проснулась иудейская сущность.

Сейчас Мария вспоминала свой путь на север, каждую встречу и почти каждый шаг. Она надела глухую серую одежду и опустила на лоб платок. Несмотря на ранний час, многие уже были на ногах, простые люди, приветствовавшие друг друга: «Шалом». Однажды какой‑ то старик остановился, воздел руки и призвал благословение Господне на нее и ее путь. Все говорили на галилейском арамейском, и Мария в том числе, она не забыла язык своего детства.

Когда солнце было в зените, Мария присела у озера перекусить, она взяла с собой хлеб. Ноги, непривычные к долгой ходьбе, отзывались болью сандалии до крови натерли пятки. Она сидела у кромки воды, опустив туда ноги, и спокойно обдумывала все сказанное Эфросин. Еще вчера она видела себя смеющейся в объятиях Иисуса и говорила Ему: «Вот и я». Теперь она решила держаться рядом с большой группой людей, окружавших Его. Посмотреть и послушать, прежде чем сообщать о своем присутствии.

Это не должно было представлять сложность: по словам старика‑ иудея из Тиверии, народ вокруг Иисуса собирался толпами. И все‑ таки, попав в городок на северном побережье Галилейского моря, Мария не могла не удивиться. В мыслях она представляла вокруг Него сотни людей, широкое кольцо слушателей с просветленными лицами и взглядами, направленными в центр круга.

Больше всего ее удивила тишина. Было так тихо, что можно было расслышать, как волны с плеском разбиваются о прибрежные камни. Как будто все затаило дыхание.

Она сама еще не видела, что произошло в городе. Осторожно, прокрадываясь шаг за шагом, она преодолевала путь в плотной толпе. Люди были к такому привычны и не мешали ей двигаться вперед. Наконец, Мария увидела Его. Он стоял на коленях и крепко держал человека, упавшего у Его ног. Мария, похолодевшая от ужаса, думала, что это не могло быть правдой. Но видение не исчезало, как и отвратительные язвы на обезображенном лице и бубенчики на запястьях. Это был прокаженный.

Она стояла слишком далеко, чтобы расслышать слова Иисуса. Она только видела, как шевелятся Его губы и как Он склонился к лицу прокаженного. Время шло, нет, остановилось, или мучительно тянулось… Наконец, Иисус поднялся и помог подняться больному. Мария вновь не поверила своим глазам. Лицо прокаженного очистилось, движения обрели силу, и он сорвал с себя бубенчики. Иисус сказал ему еще несколько слов, потом обернулся и что‑ то сказал стоявшим позади себя женщинам. Они покивали, подошли к исцеленному, и Мария поняла, что теперь Он получит новую одежду и сможет вымыться.

Иисус немного пошатывался, Он устал. Он поднял руку на прощание и направился к одному из домиков.

Народ оживился, кто‑ то громко призывал Господа, кто‑ то хором молился, здесь и там раздавались торжественные гимны. Мария плакала. Когда все наконец разбились на небольшие группы, чтобы вскоре исчезнуть в горах или на берегу, голоса стали только громче – люди ликовали и кричали от восторга. Мария плакала, и слезы оставляли белые дорожки на грязном лице. Вскоре она поняла, что осталась в одиночестве и теперь ничто не мешало ее увидеть. Но Мария не могла пошевелиться, тело ее застыло, и она замерзла. На непослушных ногах она приблизилась к женщинам, которые помогали исцеленному.

– Я могу чем‑ то помочь?

Старшая из женщин улыбнулась ей.

– Меня зовут Саломея. Ты здесь недавно?

– Да. Я Мария из Магдалы и пришла сюда из Тиверии, чтобы встретиться с Ним.

– Ты выглядишь так, будто помощь нужна тебе самой.

Они были добры к ней, проводили на берег, усадили на камень и уговорили смыть с ног пыль в прохладной воде. Вскоре одна из них вернулась с хлебом и чашей вина. Мария, как и Эфросин прошедшим вечером, осушила чашу, как будто одним глотком. Потом вымыла лицо и руки и погрузила ноги в прохладную воду. Ей было хорошо, но думать она не могла. Или, может быть, не смела.

Когда стемнело, вернулась Саломея.

– У нас есть навес на склоне горы, пойдем со мной, там ты сможешь переночевать.

Мария, как ребенок, подчинилась.

Она уснула, как только нашла под навесом лишнюю циновку. Вокруг приглушенно звучали женские голоса, они были для Марии как колыбельная песня. Ночью она просыпалась, но ровное дыхание женщин ее успокаивало, и она снова засыпала. Рассвет еще не наступил, но над навесом уже стало светлее, скоро должно было прийти утро.

Несмотря на старание, Мария все еще не могла думать. Она вспоминала Эфросин, ее печаль и все, что тогда говорила приемная мать, но это не помогало. Она пыталась вспомнить вчерашний путь, но он словно стерся из памяти. Когда Мария подумала о вчерашнем чуде, которому стала свидетельницей, все вдруг встало на свои места. «Если он безумен, я согласна стать такой же».

Внезапно навес превратился в золотой купол над их головами, наступило утро, и женщины, одна за другой, стали просыпаться. Мария сняла платок, и они изумленно уставились на ее волосы.

– Они как солнечный свет, – восторженно промолвила одна из них. – Ты не иудейка?

– Иудейка, – твердо ответила Мария. – Я родилась в Магдале, на другой стороне бухты. Моего отца распяли за мятеж, а мать и братьев убили римляне. Мне удалось бежать.

Новые знакомые заахали: «Бедняжка». Они больше не задавали вопросов, и она была им за это благодарна. Все спешно оделись к утренней молитве. Мария припозднилась, ей никак не удавалось убрать волосы. Но потом она все же присоединилась к остальным в саду большого дома.

Людей было много, около двадцати мужчин и столько же женщин. Мария не успела сосчитать. Появился Иисус, встал посреди сада и начал молитву. Это была скромная молитва: простыми словами просил Иисус Господа благословить наступавший день и работу, которую всем им предстояло выполнить.

Когда Он открыл глаза и огляделся в толпе, то заметил Марию. Он светло улыбнулся и громко позвал:

– Мария Магдалина, ты пришла!

Его радость была столь очевидна, что передалась и другим людям. Иисус подошел прямо к ней, взял за руки и притянул к себе.

– Это Мария, женщина, которую я встретил и полюбил.

По толпе пронесся удивленный шепот, когда Иисус заключил Марию в объятия и поцеловал. Теперь ей уже не нужно было принимать какое‑ либо решение.

Глава 22

Когда на другой день они снова собрались в беседке, Павел решительно взял слово:

– Я много думал над твоими словами о Его любви, охватывавшей все и всех. Но в Его проповедях есть необъяснимые противоречия: когда Ему сообщили о том, что родственники пришли Его навестить, он сказал: «Кто моя мать и кто братья? » – а человеку, желавшему похоронить отца, ответил: «Пусть мертвые хоронят своих мертвецов». Он учил: «Я пришел не с миром, но с мечом. Ибо я пришел восстановить сына против отца, дочь против матери, невестку против свекрови. Я пришел сделать домочадцев врагами». Ты тоже слышала это?

– Да.

В голосе Марии не было и тени сомнения.

– Как ты можешь это объяснить?

– Я могу рассказать, как я это понимаю.

Павел кивнул, и Мария заговорила:

– Я уже говорила о Его странствиях по пустыне. Тогда Он впервые понял, что другие люди не слышат голоса, постоянно говорившего с Ним.

– Это, должно быть, испугало Его? – осторожно спросил Павел.

Мария согласно кивнула.

– Да. Но Он к тому же познал важную истину. Он сказал, что наконец понял, зачем людям столько законов и правил. И еще понял, что прочные семейные связи опасны.

Она, поколебавшись, продолжила:

– Мы практически воедино сплавлены с родителями. Это необъяснимо, но нам сложно не подчиняться им. Но если так будет в течение всей жизни, можно утратить способность действовать самостоятельно.

Мария неуверенно развивала свою мысль:

– Но прежде всего, мне кажется, Он восставал против того, что люди рассматривают любовь только как личную привязанность, связь. Он еще говорил, что легко любить близких, но сложнее любить тех, к кому люди относятся как к преступнику или прокаженному.

Павел выглядел озадаченным, но внезапно заговорил Симон Петр.

– Этого Он требовал от нас с братом. Он сказал: «Идите за мной». И мы пошли, покинув отца и его лодки… Никто не говорит, что это было легко. Мать плакала, отец был в ярости. Мы были нужны ему, но покинули – и поступили постыдно. Почти весь Капернаум презирал нас.

Мария подарила Петру теплый взгляд и сказала:

– Со мной было так же. Мне пришлось написать приемной матери письмо и сообщить, что я не вернусь назад. Она была добра ко мне, найденышу. Заботилась обо мне и воспитывала как собственную дочь. И я знала, как нужна ей. Мы как раз собирались вернуться в Грецию, я должна была стать ее опорой и поддержкой в старости.

Глаза женщины наполнились слезами. Но она собралась:

– Сложно объяснить, какой властью обладал Иисус.

– Так ты думаешь, Он имел в виду, что человек должен противопоставить себя собственной семье, чтобы стать свободным?

– Да. Вырасти и стать самостоятельным. А этого не может произойти без борьбы, как Он говорил: «Сын встанет против отца, дочь против матери»…

Павел замотал головой, но Мария не останавливалась.

– Это верно, что Его называют и Богом, и человеком. Но я знала его лишь как человека, а как Бог Он был непостижим – так и должно быть. Тогда, во время наших странствий, я даже не пыталась понять. Но потом, все эти годы, я думала над этим.

Беседа иссякла, и Павел сидел, глубоко погруженный в свои мысли, как вдруг распахнулись садовые ворота, и послышалось приветствие?

– Мария! Мария!

Трое мужчин наблюдали, как Мария птичкой вспорхнула и почти слетела вниз по лестнице.

– Леонидас!

Высокий грек обнял ее и закружил, и оба громко засмеялись.

– Я думала, тебя не будет еще несколько дней.

– К северу от Кипра нас настиг попутный ветер. Петр разозлился: эти двое вели себя неприлично. Он должен был знать, что идет в дом язычника. Лицо Павла сморщилось сильнее обычного Если бы он попытался представить супруга Марии, ему наверняка привиделся бы тучный торговец, однако перед ними стоял светский человек немного надменный, как все образованные язычники. Только равви Амаха не удивился, а обрадовался.

Леонидас поставил жену наземь и перевел удивленный взгляд на беседку.

⇐ Предыдущая 2 3 4 5 678 9 10 11 Следующая ⇒