Кейт Мортон 20 страница

Ханна, неподвижная, как статуя, смотрела в ночное небо. Белые обнаженные плечи сливались с атласом платья и шелком палантина. Светлые, почти серебряные в лунном свете волосы короной окружали голову и мягкими завитками падали на шею. Закованные в лайковые перчатки руки неподвижно висели вдоль тела.

Она же наверняка замерзла — зимней ночью, в платье и легком палантине! Ей необходимо пальто или по крайней мере чашка горячего супа! Я тут же решила немедленно принести и то и другое, но не успела повернуться, как из темноты выступила еще одна фигура. Сперва я решила, что это мистер Фредерик, но тут человек вышел из тени, и я поняла, что это Тедди. Он подошел к Ханне и что-то сказал. Она повернулась. Лунный свет заливал лицо и полуоткрытые губы.

Ханна слегка вздрогнула, и мне показалось, что Тедди сейчас накинет ей на плечи свой пиджак — словно герой одного из романов, которые так любит читать Эммелин. Вместо этого он сказал что-то еще, что-то, от чего Ханна вновь запрокинула голову к звездам. Тедди наклонился к ней — Ханна слегка вздрогнула, — взял за руку и прижался губами к полоске кожи между спадающим с плеч палантином и лайковой перчаткой.

Ханна снова опустила глаза, поглядела на его темноволосую голову и не отняла руки. Я заметила, как поднимается и опускается ее грудь в такт участившемуся дыханию. И неожиданно задрожала сама, гадая, теплые ли у него губы, колются ли усы.

Тедди выпрямился и поглядел на Ханну, не отпуская ее руки. Что-то сказал — она слегка кивнула — и ушел.

Ханна глядела ему вслед. Когда он исчез в темноте, она погладила другой рукой место поцелуя.

* * *

Ранним утром, после бала, я помогала Ханне раздеться. Эммелин уже спала, ей снились шелк и атлас, музыка и танцы, а Ханна молча сидела за туалетным столиком, пока я — пуговица за пуговицей — расстегивала на ней перчатки. От тепла ее тела они стали мягче, и я смогла стянуть их просто пальцами, а не с помощью специального приспособления. Когда я дошла до жемчужин на запястье, Ханна отдернула руку и сказала:

— Знаешь что, Грейс?

— Что, мисс?

— Я еще никому не говорила… — Ханна заколебалась, даже посмотрела, закрыта ли дверь. — Обещай не рассказывать ни Нэнси, ни Альфреду — никому.

— Я умею хранить секреты, мисс.

— Знаю. Я всегда тебе доверяла. — Она глубоко вздохнула. — Мистер Лакстон сделал мне предложение. — Ханна подняла на меня растерянные глаза. — Он говорит, что любит меня, Грейс.

Не зная, что ответить — не хотелось притворяться — я снова взяла руку Ханны. Она не сопротивлялась, и я опять занялась перчаткой.

— Хорошо, мисс.

— Да, — закусывая губу, согласилась Ханна. — Наверное, это хорошо.

Мы встретились глазами, и мне вдруг показалось, что я не прошла проверку. Я отвела взгляд, сняла с Ханны перчатку, похожую на сброшенную кожу, и принялась за вторую. Ханна молча следила за моими движениями. Под тонкой кожей запястья бился пульс.

— Я еще не дала ответа.

Она все смотрела на меня, будто ожидая чего-то, а я не поднимала головы.

— Да, мисс, — только и прошептала я.

Ханна посмотрела на свое отражение в зеркале. Я сняла с нее вторую перчатку.

— Сказал, что любит… Можешь себе представить?

Я промолчала, да Ханна и не ждала ответа. Она отпустила меня, сказав, что дальше справится сама.

Когда я закрывала дверь, она по-прежнему сидела перед зеркалом, разглядывая себя, словно впервые. Будто запоминала собственное лицо на случай, если при следующем взгляде в зеркало оно станет совершенно другим.

* * *

В тот самый момент, когда Ханна глядела на себя в зеркало, удивляясь неожиданному повороту событий, мистер Фредерик переживал другой, менее приятный шок. Саймион Лакстон нанес удар в совершенно неподходящее время — но ведь бизнес не может ждать, пока юные барышни потанцуют на своем первом балу, не так ли?

И вот, пока по залу кружились пары, Саймион сообщил мистеру Фредерику, что синдикат отказался финансировать неприбыльный завод. Слишком большой риск. Зато земля там вполне достойная, и он вполне смог бы найти на нее выгодного покупателя, если Фредерик не хочет сам возиться с продажей. (Кстати говоря, есть у него один друг в Америке, который как раз хочет построить для молодой жены копию садов Версаля. )

Мы, внизу, узнали обо всем от камердинера мистера Лакстона, который в тот день перебрал бренди. Поразились и перепугались — но делать было нечего, приходилось жить так, будто ничего не произошло. В доме было полным-полно гостей, которые проделали долгий путь по зимнему морозу и настроились отдохнуть хорошенько. И потому мы несли свою службу: кормили, подавали чай, убирали в комнатах.

Только мистер Фредерик не стал притворяться, будто все нормально, и пока гости шатались по его дому, поглощали его запасы, читали его книги и вообще всячески пользовались хозяйской щедростью, он сидел взаперти у себя в кабинете. Только когда от Ривертона отъехала последняя машина, он вышел и стал бродить по дому — сжав зубы, молчаливый и бледный как смерть, перебирая в голове планы и идеи, которым не суждено было сбыться. Говорят, он слонялся так до самой смерти.

Лорд Гиффорд стал захаживать к нам почти что регулярно. Из деревни вызывалась мисс Старлинг — разобраться с деловой перепиской. День за днем она просиживала в кабинете мистера Фредерика — скромная одежда, постное лицо — чтобы поздно вечером спуститься к нам в кухню поужинать. Нас удивляла и злила ее выдержка — ни слова о том, что происходит за запертыми дверями.

Леди Вайолет узнавала последние новости, лежа в постели. Врач сообщил, что уже ничем не может помочь, и предупредил всех, кто дорожит жизнью, чтобы они держались от хозяйки подальше, ведь у нее не обычная простуда, а опаснейшая форма гриппа, пришедшая к нам из Испании. Господь разгневался на нас, бормотал доктор, и те, кто уцелел в войне, теперь умирают от эпидемии.

Видя, что подруга и в самом деле совсем плоха, леди Клементина на время забыла свою любовь к кошмарам и отогнала страхи. Не вняв предупреждению доктора, она сидела в кресле у постели леди Вайолет и беззаботно сплетничала о жизни, что шла за дверью темной душной комнаты. Об оглушительном успехе бала, о дурацком платье леди Памелы Уорт, о том, что Ханна наверняка вскоре обручится с Теодором Лакстоном, наследником богатого состояния своих родителей.

То ли леди Клементина знала больше других, то ли просто хотела приободрить умирающую подругу, но ее предсказание сбылось. О помолвке объявили следующим же утром. И когда леди Вайолет устала бороться с гриппом, она ушла на тот свет счастливой.

* * *

Новости обрадовали не всех. С тех пор, как было объявлено о помолвке и бальные хлопоты сменились подготовкой к свадьбе, Эммелин ходила по дому мрачнее тучи. Ревновала, это понятно. Непонятно только — к кому.

Однажды утром, в феврале, когда я помогала Ханне примерить свадебный наряд матери, в открытых дверях появилась Эммелин. Она молча встала рядом и глядела, как мы разворачиваем папиросную бумагу и извлекаем отделанное кружевом атласное платье.

— Какое старомодное, — скривилась Эммелин. — Ни за что бы не надела.

— А тебе никто и не предлагает, — улыбнулась мне Ханна.

Эммелин обиженно фыркнула.

— Смотри, Грейс! — сказала Ханна. — Тут, по-моему, фата. — Она нырнула в огромный гардероб. — Видишь? Вот она.

— Да, мисс, — сказала я, помогая ей вытащить находку.

Ханна взялась с другой стороны, и мы развернули тонкую вуаль.

— Очень похоже на маму — заказать самую длинную и тяжелую фату.

На самом деле фата была прекрасна: изысканные брюссельские кружева, расшитые по краям жемчугом. Я подняла ее вверх, чтобы полюбоваться.

— Будет удивительно, если ты не споткнешься по пути к алтарю, — сказала Эммелин. — Ты ничего не разглядишь за этими жемчужинами.

— Я справлюсь, — пообещала Ханна и взяла сестру за руку. — Тем более, с такой подружкой невесты, как ты.

Эммелин тут же потеряла всю язвительность и горько вздохнула.

— Я не хочу, чтобы ты выходила замуж. Все сразу станет по-другому.

— Конечно, — согласилась Ханна. — Ты сможешь заводить любые пластинки, и никто не будет ругаться.

— Не смейся, — надулась Эммелин. — Ты ведь обещала не уезжать.

Я приложила фату к голове Ханны, стараясь не помять прическу.

— Я обещала не устраиваться на работу и сдержала обещание — напомнила Ханна. — Я не говорила, что не выйду замуж.

— Говорила.

— Когда?

— Всегда, ты вечно повторяла, что ни за что не выйдешь замуж.

— Это было раньше.

— Раньше, чем что?

Вместо ответа Ханна попросила:

— Эмми, ты не снимешь с меня медальон? Я боюсь, что застежка зацепится за кружево.

Эммелин расстегнула медальон.

— Но почему Тедди? — спросила она. — Почему ты должна выйти замуж именно за Тедди?

— Я никому ничего не должна. Я просто его люблю.

— Нет, не любишь.

На какой-то миг Ханна заколебалась, но тут же ответила:

— Нет, люблю.

— Как Джульетта — Ромео?

— Нет, но…

— Тогда тебе нельзя за него выходить. Ты должна оставить его кому-то, кто полюбит его именно так.

— Никто не может любить, как Ромео и Джульетта, — возразила Ханна. — Они всего лишь книжные герои.

Эммелин пробежала пальцами по гравировке на медальоне.

— Я смогу.

— В таком случае я тебе не завидую, — шутливо сказала Ханна. — Вспомни, что с ними случилось!

Я отступила на шаг и посмотрела, как сидит фата на головке Ханны.

— Очень красиво, мисс.

— Дэвид был бы против, — внезапно сказала Эммелин, раскачивая медальон, как маятник. — Ему бы Тедди не понравился.

При звуках имени брата Ханна съежилась.

— Не будь ребенком, Эммелин. — Она попыталась поймать медальон. Промахнулась. — И хватит размахивать медальоном, ты его сломаешь.

— Ты просто хочешь сбежать, — резко сказала Эммелин.

— Глупости.

— Дэвид сказал бы то же самое. Он бы решил, что ты меня бросаешь.

— Как бы мне хотелось с ним поговорить… — низким голосом призналась Ханна. Я стояла рядом и увидела, как подозрительно заблестели ее глаза.

Эммелин промолчала, и только крутила медальон, выписывая в воздухе восьмерки.

В комнате воцарилась тишина. Я поправила фату и заметила небольшую зацепку — надо будет починить.

— Ты права, — нарушила молчание Ханна. — Я хочу сбежать. И ты, как только сможешь, сделаешь то же самое. Когда я гуляю по имению, мне иногда кажется, что из ног вырастают корни, привязывая меня к этой земле. Если я сейчас же их не оборву, жизнь будет кончена, и когда-нибудь я стану просто еще одной из надписей на фамильном кладбище. — Такая мрачность была вовсе не в характере Ханны, и я вдруг поняла всю глубину ее отчаяния. — Тедди — это мой шанс. Увидеть мир, попутешествовать, встретить интересных людей.

Глаза Эммелин набухли слезами.

— Я же вижу, что ты его не любишь.

— Но он мне нравится. Со временем я его полюблю.

— Просто нравится?

— Мне хватит и этого. Я не такая, как ты, Эмми. Я не умею смеяться и кокетничать с чужими людьми. Высшее общество кажется мне скучным. Если я не выйду замуж, у меня только два пути: провести остаток дней в отцовском доме или ходить с одного унылого бала на другой, пока не состарюсь настолько, чтобы присматривать за теми, кто помоложе. Помнишь, как говорила Фэнни…

— Фэнни все выдумала.

— Нет, — твердо сказала Ханна. — Замужество станет началом моего приключения.

Эммелин задумчиво покачала медальон и вдруг открыла его.

Ханна рванулась к своему сокровищу, но поздно: содержимое уже выпало на пол. Мы замерли, глядя на крохотную самодельную книжицу в выцветшей обложке. «Битва с якобитами». Все молчали. Потом раздался голос Эммелин. Почти шепот.

— Ты же сказала — их больше нет…

Она кинула медальон на пол и пулей вылетела из комнаты, шарахнув за собой дверью. Ханна, так и не снявшая материнской фаты, подняла медальон. Подобрала книжку, отряхнула ее и вложила обратно, в специальное углубление. Закрыла медальон. Но замочек не щелкнул. Сломался.

— Думаю, с фатой все ясно, Грейс, — сказала Ханна. — Мне кажется, ее надо проветрить.

* * *

Не одну Эммелин печалила предстоящая свадьба. Пока все вокруг готовились к торжеству — шили, украшали, пекли — Фредерик в мрачном одиночестве сидел у себя в кабинете. Он сильно похудел. Утратив сначала мать, потом завод, он не мог поверить, что вскоре потеряет еще и Ханну.

Вечером, накануне свадьбы, когда я собиралась отнести на кухню поднос с остатками ужина, мистер Фредерик вошел в комнату дочери. Сел на стул около туалетного столика, тут же встал, подошел к окну, всмотрелся в темноту. Ханна уже лежала в постели, в чистой белой рубашке, с вымытыми и расчесанными волосами. Она грустно смотрела на отца — на исхудавшую фигуру, поникшие плечи, волосы, ставшие из золотых серебряными — всего-то за несколько месяцев.

— Похоже, завтра пойдет дождь, — сказал он наконец, по-прежнему не глядя на Ханну.

— Я всегда любила дождь.

Мистер Фредерик не отвечал.

Я составила посуду на поднос.

— Вам больше ничего не нужно, мисс?

Ханна, позабывшая было, что я здесь, повернулась и сказала:

— Нет. Спасибо тебе, Грейс. — Она взяла меня за руку. — Я буду скучать, когда уеду.

— Я тоже, мисс. — Я присела и покраснела от удовольствия. — Спокойной ночи, милорд.

Мистер Фредерик сделал вид, что не услышал.

Я все гадала, что привело его в комнату Ханны. Что он хотел сказать ей накануне свадьбы, чего нельзя было сказать за обедом или в гостиной? Я вышла, закрыла за собой, и — стыдно признаться — поставила поднос на пол и приникла ухом к двери.

Сперва я ничего не услышала и даже побоялась, что дверь слишком толстая, а мистер Фредерик говорит слишком тихо. Потом до меня донесся его кашель, и он заговорил — быстро, низким голосом:

— Я знал, что потеряю Эммелин, как только она войдет в возраст, но тебя?!

— Ты вовсе не теряешь меня, Па.

— Теряю! — повысив голос, почти крикнул он. — Сначала Дэвид, потом завод, а теперь еще и ты. Самое дорогое… — Он попытался взять себя в руки и заговорил снова сдавленным голосом: — Я же не слепой, понимаю, что все из-за меня.

— Что из-за тебя, Па?

Тишина. Скрипнули пружины. Когда мистер Фредерик снова заговорил, я поняла, что он сел на кровать Ханны.

— Не делай этого, — торопливо попросил он. Скрип. Он снова поднялся на ноги. — Одна мысль о том, что ты станешь жить среди этих людей… Они продали мой завод чуть ли не за моей спиной…

— Па, других покупателей все равно бы не нашлось. А тот, которого предложил Саймион, заплатил хорошие деньги. Представь, что было бы, если б ты не отдал кредит. Лакстоны тебя просто выручили.

— Выручили? Скажи лучше — обобрали! А ведь могли помочь. Спасти завод. А теперь забирают и тебя. Когда я думаю об этом… Нет, ничего у них не выйдет. Мне надо было вмешаться гораздо раньше, пока вся эта затея со свадьбой не зашла слишком далеко.

— Па…

— Я не смог вовремя остановить Дэвида, но черт меня побери, если я повторю ту же ошибку с тобой.

— Па!..

— Я просто не позволю…

— Па, — сказала Ханна, и в голосе ее прозвучала незнакомая мне твердость. — Я уже все решила.

— Так измени его! — рявкнул мистер Фредерик.

— Нет.

Я испугалась за Ханну. О нраве мистера Фредерика в Ривертоне ходили легенды. Когда Дэвид осмелился ослушаться отца, тот прекратил с ним всяческое общение. Что же он сделает сейчас, встретившись с открытым сопротивлением дочери?

— Ты смеешь перечить родному отцу? — дрожащим от ярости голосом спросил он.

— Да, если считаю, что он неправ.

— Что за упрямая дурочка!

— Вся в тебя.

— На твою беду, моя девочка. Я всегда отступал перед твоим упорством, но сегодня я не сдамся.

— Это моя жизнь и мое решение.

— Ты моя дочь, и сделаешь, как я скажу! — в голосе мистера Фредерика против его воли послышалось отчаяние. — Я приказываю тебе отменить свадьбу.

— Па…

— Попробуй только выйти за него, — почти прошептал он, — и я откажу тебе от дома.

Я похолодела. Хотя я разделяла чувства мистера Фредерика и всем сердцем желала, чтобы Ханна осталась в Ривертоне, я прекрасно знала, что угрозами ее не возьмешь.

— Спокойной ночи, Па, — будто подтверждая мои мысли, ледяным тоном произнесла Ханна.

— Идиотка, — сказал он растерянно, как человек, который все никак не может признать, что игра проиграна. — Глупая маленькая идиотка.

Его шаги прозвучали у двери, я подхватила поднос и уже хотела отскочить, когда Ханна сообщила:

— Свою горничную я забираю с собой. — У меня екнуло сердце. — Нэнси прекрасно приглядит за Эммелин.

Остолбенев от счастья, я едва расслышала слова мистера Фредерика:

— Убирайтесь обе. — Он так резко распахнул дверь, что я чуть не уронила поднос, отпрыгнув к лестнице. — Вот уж кто мне тут меньше всех нужен, так это она.

* * *

Почему Ханна вышла замуж за Тедди? Не потому, что любила, а потому, что была готова полюбить. Молодая и неопытная — с кем ей было разделить свои чувства?

Как бы там ни было, многим ее выбор показался идеальным. Его одобрили Саймион и Эстелла Лакстон, его одобрили под лестницей. Даже я обрадовалась, узнав, что уеду с молодыми. Правы были леди Вайолет и леди Клементина — Ханне все равно пришлось бы за кого-нибудь выходить, так почему бы не за Тедди?

Они поженились дождливым субботним днем, в мае тысяча девятьсот девятнадцатого, и через неделю мы уехали в Лондон. В первой машине — Тедди и Ханна, во второй — камердинер Тедди и я с чемоданами.

Мистер Фредерик, бледный и неподвижный, стоял на лестнице. Сидя в машине, я в первый раз сумела беспрепятственно рассмотреть его лицо. Прекрасное, благородное лицо, бесцветное от горя.

Слева от него, выстроившись в ряд, по старшинству, расположились слуги. Даже няню Браун вытащили из детской, и теперь она стояла рядом с мистером Гамильтоном, доставая ему до локтя, и роняла тихие слезы в белый носовой платок.

Не было только Эммелин — она отказалась проводить сестру. Хотя я все равно заметила ее — перед тем, как тронулась машина, в одном из полукруглых окон детской мелькнуло побледневшее лицо. Или мне почудилось? Возможно, просто игра света. Или дух одного из малышей майора — вечных обитателей заброшенной комнаты.

Я уже со всеми попрощалась. Со слугами и с Альфредом. С того самого ночного разговора, в саду, Альфред говорил со мной так подчеркнуто-вежливо, что лучше б уж кричал! И все-таки я пообещала писать. И вытянула из него ответное обещание.

Маму я навестила за неделю до отъезда. Она отдала мне свою старую шаль и целую коробку ниток и иголок, чтобы я следила за своей одеждой. В ответ на мои благодарности лишь пожала плечами и сказала, что ей коробка все равно не нужна — пальцы так скривились, что не могут больше держать иглу. Она расспрашивала меня о свадьбе, о заводе мистера Фредерика и кончине леди Вайолет. Я удивилась, как равнодушно она приняла известие о смерти бывшей хозяйки. Я-то уверила себя, что мама просто обожала работу в Ривертоне, а она почему-то не выказала леди Вайолет ни малейшего сочувствия. Просто медленно кивнула и отвернулась.

Я не стала раздумывать над ее поведением — меня ждал Лондон.

Отдаленный, едва различимый рокот барабанов. Интересно, ты слышишь его вместе со мной?

Все это время ты был очень терпеливым слушателем. Осталось совсем немного. Вот-вот в жизнь Ханны снова войдет Робби. Ты знаешь об этом, ведь его возвращение — часть нашей истории. Не роман и не сказка — она не кончается свадьбой. Свадьба — лишь новое начало, предвестница очередной главы.

В дальнем, мрачном районе Лондона просыпается Робби Хантер. Стряхивает с себя ночные кошмары, вынимает из кармана маленький сверток. Сверток, который он носит на груди со времен войны, с тех самых пор, как пообещал умирающему другу доставить его по назначению.

ЧАСТЬ 3

«Таймс»

6 июня 1919 г.

ВЕСТИ С РЫНКА НЕДВИЖИМОСТИ

Домовладение лорда Сазерленда

Главной сделкой этой недели можно назвать вкратце упомянутую вчера в «Таймс» сделку конторы «Маббет энд Эдж» по продаже Хабердин-хаус, фамильного дома лорда Сазерленда. Дом по адресу Гроувенор-сквер, 17 купил известный банкир мистер С. Лакстон для своего сына мистера Т. Лакстона и его молодой жены, Достопочтенной Ханны Хартфорд, старшей дочери лорда Эшбери.

Мистер Т. Лакстон и Достопочтенная X. Хартфорд поженились в мае, в фамильном имении невесты — Ривертоне, неподалеку от деревни Саффрон-Грин, и сейчас проводят медовый месяц во Франции. Через месяц они вернутся в Лондон и поселятся в резиденции Хабердин-хаус, которая будет переименовала в Лакстон-хаус.

Мистер Т. Лакстон — кандидат тори от избирательного округа в восточном Лондоне и примет участие на повторных выборах в парламент в ноябре этого года.

ЛОВЛЯ БАБОЧЕК

На весеннюю ярмарку мы приехали на микроавтобусе. Восемь человек: шесть обитателей дома престарелых, Сильвия и та девушка с косой до пояса — никак не могу запомнить, как ее зовут. Наверное, посчитали, что нам нужно немного развеяться. Хотя какой смысл менять уютную комнату на поляну с палатками, торгующими пирожками, игрушками и мылом, — я лично понять не могу. Мне было бы гораздо лучше дома, вдали от всей этой суеты.

За зданием муниципалитета, как обычно, установили передвижную сцену, а перед ней — ряды белых пластмассовых стульев. Все остальные, включая Сильвию и девушку с косой, сидели там, глядя, как фокусник достает из железного ведра теннисные мячики. А я предпочла остаться здесь, на скамейке возле памятника. Как-то чудно я себя чувствую. Это все жара. Когда я проснулась, подушка была мокрой, и все утро в голове плавал какой-то туман. Мысли приходили и, не успев оформиться до конца, ускользали, прежде, чем я успевала их ухватить. Похоже на ловлю бабочек. Такая неопределенность здорово раздражала.

Может быть, чашка чая мне поможет?

Куда же подевалась Сильвия? Она сказала мне, куда идет? Она ведь сидела тут секунду назад, курила. Рассказывала о новом поклоннике, о том, что они собираются пожить вместе. Когда-то, давным-давно, я сочла бы такие отношения непозволительными, но под действием времени взглядам свойственно меняться.

Кожа на ногах, там, где она не прикрыта туфлями, уже поджарилась. Хорошо бы передвинуть ноги в тень, но глупое упрямство уговаривает меня остаться на месте. Вот придет Сильвия, увидит красные пятна и поймет, как надолго она меня бросила.

Со своего места я вижу кладбище. Восточную его часть, обсаженную тополями. Молодые листочки трепещут на еле ощутимом ветру. Под тополями высятся надгробные камни, где-то там лежит и мама.

Со дня ее смерти прошла уже целая вечность. Холодный день тысяча девятьсот двадцать второго: земля промерзла — глубже некуда, заледеневшая от мороза юбка прилипла к чулкам, а на холме стоит почти неузнаваемый мужчина. Мама забрала свои тайны с собой, в ледяную, стылую землю, и все-таки я их раскрыла. Я здорово разбираюсь в тайнах, они стали делом моей жизни. Возможно, мне казалось, что чем больше я знаю о секретах, тем легче будет прятать мой собственный.

Мне жарко. Слишком жарко для апреля. Наверное, виной всему глобальное потепление. От него тают шапки полярного льда, появилась озоновая дыра. И всякие болезни девяностых годов. Наша планета стала какой-то недружелюбной. Даже дожди теперь опасны.

Они разрушают памятник героям войны. Одна щека у каменного солдата вся в ямочках, нос крошится от времени. Он похож на кусок хлеба, исклеванный птицами.

Солдат знает, что такое долг. Не думая о ранах, он уже восемьдесят лет стоит в дозоре на каменном постаменте и пустыми глазами всматривается в поля вокруг города, в улицу, ведущую к автомобильной стоянке у нового торгового центра — самое место для героя. Он почти такой же старый, как я. Неужели он так же устал?

И солдат, и пьедестал заросли мхом, из высеченных на камне букв лезут травинки. Дэвид тоже здесь: в самом верху, среди других офицеров; и Руфус Смит, сын старьевщика — он воевал в Бельгии и его завалило в траншее. Еще ниже — Раймонд Джонс, деревенский торговец, у которого я девчонкой покупала книги. Его маленькие сыновья уже давно мужчины. Пожилые мужчины, пусть и моложе меня. А может быть, и они уже умерли.

Неудивительно, что солдат крошится. Слишком много на него навалилось — каково ему в одиночку нести бремя сотен трагедий, быть хранителем бесконечного эха смерти.

Правда, он не совсем один — похожий стоит в каждом английском городке. Они — шрамы на лице нации; в тысяча девятьсот девятнадцатом рубцами памятников покрылась вся земля, пытаясь залечить недавние раны. Как мы верили тогда в прекрасное будущее — в Лигу Наций, в торжество цивилизованного мира! И никто не слушал поэтов. На каждого Т. С. Элиота, на каждого P. C. Хантера приходилось по пятьдесят азартных молодых людей, исповедующих идеи Теннисона о всемирном братстве.

⇐ Предыдущая 15 16 17 18 192021 22 23 24 Следующая ⇒