Кейт Мортон 15 страница

— Вы скромничаете, — засмеялась Урсула. — Уверена, вам пришлось нелегко. Женщине с ребенком, в пятидесятых, получить высшее образование… А муж вам помогал?

— К тому времени я жила одна.

— Как же вы учились?

— Большей частью заочно. Днем Руфь была в школе, а по вечерам с ней сидела очень хорошая женщина, наша соседка, миссис Финбар. — Я поколебалась. — Мне повезло, что с оплатой не было проблем.

— Стипендия?

— Что-то в этом роде. Я неожиданно получила кое-какие деньги.

— А муж? Погиб на войне? — сочувственно спросила Урсула.

— Нет. Он остался жив. А вот наш брак действительно умер.

Урсула еще раз взглянула на мою свадебную фотографию.

— Мы развелись, когда он вернулся в Лондон. Нравы к тому времени переменились. Люди повидали и пережили слишком много. Глупо было цепляться за партнера, который ничего для тебя не значил. Джон уехал в Америку, женился на медсестре американской армии, которую встретил во Франции. К несчастью, он скоро погиб: автомобильная авария.

— Сочувствую.

— Не стоит. Во всяком случае, мне. Это было так давно, я едва его помню. Какие-то обрывки воспоминаний, вроде снов. Кто тоскует по нему, так это Руфь. Так меня и не простила.

— Хотела бы, чтобы вы остались с Джоном?

Я кивнула. Обида Руфи за то, что ей пришлось расти без отца, здорово омрачила наши отношения.

— Боюсь, что Финн тоже однажды призовет меня к ответу, — вздохнула Урсула.

— А вы с его отцом…

— У нас все равно ничего бы не вышло, — сказала она так твердо, что я не решилась расспрашивать. — Нам с Финном лучше вдвоем.

— А где он сейчас? — спросила я. — Финн?

— С мамой. Последний раз, когда мы разговаривали, они шли в парк за мороженым. — Урсула поднесла к глазам руку, чтобы взглянуть на часы. — Я и не думала, что уже так поздно! Мне пора бежать — освободить маму.

— Уверена, ей не нужна свобода. Внуки — совсем другое дело. Гораздо проще, чем дети.

Интересно, у всех так? Наверное, да. Дети забирают кусок нашего сердца, и играют с ним, как хотят, а внуки — нет. С ними нет ни вины, ни ответственности, от которых так страдают матери. Одна только любовь.

Знаешь, Марк, когда ты родился, я чуть с ума не сошла. Невероятное, захватывающее чувство. Та часть меня, которая захлопнулась много лет назад, к отсутствию которой я давно привыкла, вдруг пробудилась к жизни. Я обожала тебя. Узнавала тебя. Любила тебя так, что душа болела.

Потом ты подрос и стал моим маленьким другом. Не отходил от меня ни на шаг, обустроился в моем кабинете и подолгу сидел там, рассматривая карты и рисунки, которые я привезла из экспедиций. И вопросы — нескончаемые вопросы, на которые я никогда не уставала отвечать. Напротив, я даже горжусь, что с моей помощью ты стал умным и образованным человеком.

— Да где же они? — бормотала Урсула, обшаривая сумку в поисках ключей от машины.

А я вдруг поняла, что не хочу ее отпускать…

— А вы знаете, что мой внук Марк — писатель?

— Знаю, — улыбнулась она, оставив сумку в покое. — Я читала его детективы.

— Неужели? — обрадовалась я.

— Да, очень интересно.

— Вы умеете хранить секреты? — спросила я.

Урсула закивала и наклонилась поближе.

— А я ни одного не читала, — прошептала я. — Во всяком случае, до конца.

— Никому не скажу! — рассмеялась девушка.

— Я так горжусь Марком и я пыталась, правда, пыталась. Каждый раз настраивала себя, что уж этот-то дочитаю. Но, как бы мне ни нравилось начало, я все равно бросала на середине. Я обожаю хорошие детективы — Агату Кристи и так далее — но все эти кровавые описания, которые сейчас в моде… Нет, это не по мне.

— Так вы же служили медсестрой в госпитале!

— Война — это война, убийство — это убийство.

— Может, следующая книга…

— Может быть. Только вот не знаю, когда она появится.

— Марк перестал писать?

— Недавно он пережил серьезную потерю.

— Да, я читала, у него умерла жена. Бедная. Аневризма, да?

— Да. Так неожиданно…

— У меня папа так же умер, — вздохнула Урсула. — Мне было четырнадцать, я уехала в лагерь. И мне ничего не сказали, пока я не вернулась домой.

— Ужасно, — покачала я головой.

— Я поссорилась с ним перед отъездом. Сейчас даже не помню, из-за чего, ерунда какая-то. Хлопнула дверцей машины и даже не обернулась.

— Вы были подростком. Они все такие.

— Я вспоминаю его каждый день, — Урсула зажмурилась на секунду и снова открыла глаза. — А Марк? Как он перенес смерть жены?

— Плохо. Винит себя.

Урсула кивнула без тени удивления, будто знала о чувстве вины все.

— Я даже не представляю, где он сейчас.

— Как же это? — удивилась Урсула.

— Марк пропал. Мы с Руфью не знаем, где он. Уже почти год.

Урсула встревожилась.

— Но с ним… все в порядке? Он дает о себе знать? — Она встревоженно впилась в меня глазами. — Звонит? Пишет?

— Открытки, — ответила я. — Марк присылает открытки. Без обратного адреса. Боюсь, он не хочет, чтобы мы его нашли.

— Ну надо же, — Урсула глядела на меня с сочувствием. — Как жаль.

И тогда я рассказала ей о кассетах. О том, как я боялась тебя не дождаться. И как придумала записать свои воспоминания.

— Замечательно придумали! — искренне восхитилась она. — А куда вы их пошлете?

— У меня есть один адрес в Калифорнии. Марк жил там у своего друга, год назад. Пошлю туда, а вот получит ли он…

— Непременно получит, — уверенно сказала Урсула. Конечно, это были просто слова, сказанные для поддержки, но мне хотелось слушать их снова и снова.

— Вы правда так думаете?

— Да, — с непоколебимой уверенностью молодости повторила она. — А еще я думаю, что Марк вернется. Ему просто нужно время и место, чтобы понять, что он не виноват. Что жене ничем нельзя было помочь.

Урсула встала и наклонилась над моей кроватью. Взяла плеер и положила мне на колени.

— Не бросайте свои записи, Грейс, — сказала она, целуя меня. — Марк обязательно вернется домой. Вот увидите.

* * *

Ну, хватит. Я отвлеклась. Рассказываю тебе о том, что ты и так знаешь. Непростительная слабость: неизвестно ведь, сколько у меня вообще осталось времени. Итак: на полях Фландрии бушуют сражения, могилы майора Джонатана и лорда Эшбери еще не остыли, а впереди целых два года войны. Молодые парни со всех концов земли танцуют смертельный вальс. Сперва майор, потом Дэвид…

Нет, нет у меня ни сил, ни желания описывать их гибель. Достаточно того, что я о ней упомянула. Вместо этого мы вернемся в Ривертон, в январь тысяча девятьсот девятнадцатого. Война окончена, и Ханна с Эммелин, которые провели два года в Лондоне, в городском доме леди Вайолет, вернулись к отцу. Они изменились: очень повзрослели с тех пор, как мы последний раз о них говорили. Ханне восемнадцать, ей пора выходить в свет. Эммелин четырнадцать, и она топчется на пороге взрослой жизни, горя желанием в нее ворваться. Игры прошлых лет ушли со смертью Дэвида. Особенно Игра. Правило номер три: в Игру играют трое. Ни больше, ни меньше.

Вернувшись в Ривертон, Ханна первым делом достала с чердака китайскую шкатулку. Я тайком наблюдала за ней. Ханна спрятала шкатулку в холщовую сумку и отнесла к озеру.

Я спряталась у тропинки, у фонтана с Икаром и подсмотрела, как она донесла сумку до лодочного сарая. Постояла, огляделась — я нырнула поглубже в кусты, чтобы она меня не заметила.

Ханна подошла туда, где берег резко обрывался к воде. Встала спиной к обрыву и пошла, переставляя ноги так, что носок одной туфли касался каблука другой. Спустившись к озеру, отсчитала три шага и остановилась.

Повторив этот маневр еще два раза, Ханна опустилась на колени и открыла сумку. Достала небольшую лопатку (наверняка, стянула у Дадли) и начала копать.

Сперва это оказалось нелегко — берег был покрыт плотным слоем гальки, потом Ханна добралась до мягкой почвы, и дело пошло быстрее. Она не останавливалась, пока горка вынутой земли не выросла примерно на фут.

Ханна достала из сумки китайскую шкатулку и уложила ее в вырытую яму. Хотела уже засыпать землей и вдруг остановилась. Снова вытащила, открыла, взяла одну из миниатюрных книжек. Раскрыла медальон, что висел у нее на шее, и спрятала книгу туда, а потом вернула шкатулку в яму и начала закапывать.

Здесь мне и пришлось ее оставить — мистер Гамильтон мог меня хватиться, а он был не в том настроении, чтобы шутки шутить. На кухне кипела работа: мы готовились к первому послевоенному обеду. От некоторых из приглашенных, по словам мистера Гамильтона, зависела Судьба Семейства.

Так и вышло. Мы даже представить себе не могли, насколько она от них зависела.

БАНКИРЫ

Переводя взгляд с мистера Гамильтона на нас с Нэнси миссис Таунсенд со знанием дела процедила: «Банкиры». Она навалилась на сосновый стол и с помощью мраморной скалки пыталась победить комок упругого сладкого теста. Остановилась передохнуть, утерла лоб, оставив на лбу полосу муки. — Американцы эти, — пояснила она, не обращаясь ни к кому в отдельности.

— Нет, миссис Таунсенд, — возразил мистер Гамильтон. Он внимательно изучал серебряный набор для специй, отыскивая несуществующие пятна. — Миссис Лакстон действительно из нью-йоркских Стивенсонов. А вот мистер Лакстон такой же англичанин, как и мы с вами. «Таймс» пишет, что он откуда-то с севера.

— Значит, из этих новых выскочек, — фыркнула миссис Таунсенд. — Не смог не жениться на ее деньгах.

— Возможно, мистер Лакстон, действительно выбрал невесту из богатой семьи, — чопорно ответил мистер Гамильтон, — но он, несомненно, сумел увеличить ее состояние. Банковское дело — непростой бизнес, надо соображать, кому дать ссуду, а кому и отказать. Конечно, их нельзя назвать сливками общества, но таковы все бизнесмены.

Миссис Таунсенд хмыкнула.

— Будем надеяться, они дадут хозяину столько, сколько нужно, — сказала Нэнси. — Нам бы тут не помешала кругленькая сумма.

Мистер Гамильтон выпрямился и метнул в меня суровый взгляд, хотя я вообще молчала. Во время войны Нэнси много работала в деревне и очень изменилась. Нет, обязанности свои она выполняла по-прежнему тщательно, но когда мы отдыхали, сидя за столом, она гораздо свободней высказывала свое мнение и не боялась спорить. Меня пока еще не захватил этот дух свободы, и мистер Гамильтон, видно, решил, что лучше потерять одну заблудшую овцу, чем рисковать всем стадом, и присматривал за мной в оба глаза.

— Что это за разговоры? — не сводя с меня взгляда, вопросил он. — Ты же отлично знаешь, Нэнси, что мы не вправе лезть в дела хозяев.

— Простите, мистер Гамильтон, — без тени раскаяния сказала Нэнси. — Только я ведь вижу: с тех пор, как мистер Фредерик поселился в Ривертоне, он закрывает комнаты быстрей, чем я моргнуть успеваю. А из западного крыла всю мебель продали. И бюро красного дерева, и кровать леди Эшбери, ту, датскую. — Нэнси глянула на меня поверх тряпки для пыли. — А Дадли говорит, что лошадей тоже почти не осталось.

— Его светлость просто не хочет тратиться понапрасну, — возразил мистер Гамильтон. — Западные комнаты закрыли, потому что Альфред был на войне, а ты работала в деревне, и юная Грейс просто не справлялась с их уборкой в одиночку. А что касается конюшен — к чему его светлости лошади, когда он сам производит прекрасные новые автомобили?

В воздухе зазвенело любопытство. Мистер Гамильтон не спеша снял очки, подышал на стекла и с победным видом протер их начисто.

— Чтобы вы знали, — сказал он, водружая очки обратно, на свое законное место, — конюшни перестроят в новейшего типа гаражи. Самые большие в графстве.

Нэнси немного растерялась.

— И все равно, — понизив голос, сказала она. — В деревне говорят…

— Чушь, — оборвал ее мистер Гамильтон.

— О чем говорят-то? — полюбопытствовала миссис Таунсенд. Ее грудь колыхалась в такт движениям скалки. — О делах хозяина?

У лестницы шевельнулась чья-то тень, и на свет вышла худенькая женщина средних лет.

— Мисс Старлинг! — вздрогнул мистер Гамильтон. — Я вас и не заметил. Входите, Грейс сделает вам чаю. — Он повернулся ко мне — губы стиснуты, как застежки кошелька. — Ну-ка, Грейс, — кивок в сторону плиты, — чашку чаю для мисс Старлинг.

Мисс Старлинг кашлянула и отошла от лестницы. Осторожно подобралась к ближайшему стулу и села, сжимая веснушчатой рукой маленькую кожаную сумку.

Мистер Фредерик нанял Люси Старлинг личным секретарем для работы в Ипсвиче, на заводе. Когда война кончилась и семейство переехало в Ривертон, она стала приходить к нам из деревни дважды в неделю. Во внешности Люси не было ничего примечательного. Русые волосы под скромной соломенной шляпкой, скучная коричневая юбка, простая белая блузка. Единственное украшение — маленькая кремовая брошь-камея, которая сама, казалось, сознавала свою заурядность и бессильно свисала с воротника, демонстрируя незамысловатую серебристую застежку.

Мисс Старлинг потеряла жениха в битве за Ипр и носила траур так же терпеливо и скучно, как и бесцветную одежду, не вызывая к себе ни малейшего сочувствия. Потерять мужчину, который решился на такой жениться — просто катастрофа, со знанием дела говорила Нэнси; молния два раза в одно место не ударяет, и Люси с ее внешностью и в ее возрасте наверняка останется старой девой. Кстати, добавляла Нэнси, надо строго следить, чтобы ни слова из разговоров под лестницей не дошло до ее ушей — а то мало ли…

Мисс Старлинг недолюбливала не одна Нэнси. Появление этой тихой, незаметной, добросовестной женщины вызвало под лестницей настоящий переполох.

Беда в том, что мы никак не могли решить, как к ней относиться. Не должно молодой леди из среднего класса — ворчала миссис Таунсенд — разгуливать по всему дому, сидеть в кабинете хозяина и вообще задирать нос несообразно своему положению. И хотя скромную, бесцветную мисс Старлинг в собственноручно заштопанной одежде и с виноватой улыбкой трудно было обвинить в том, что она задирает нос, я понимала, отчего ворчит миссис Таунсенд. Граница между теми, что наверху, и теми, что под лестницей, всегда такая точная и четкая, с появлением мисс Старлинг как-то смазалась.

Не будучи одной из Них, она не была и одной из Нас.

Потому-то при появлении мисс Старлинг мистер Гамильтон покраснел и занервничал. Его пальцы нервно пробежались по лацкану куртки. Мистеру Гамильтону приходилось труднее всех — в ничего не подозревающей женщине он увидел серьезного соперника. Дворецкий всегда считался главным над прислугой, ответственным за жизнедеятельность всего дома, однако личный секретарь имел доступ к семейным тайнам и деловым документам. Мистер Гамильтон достал из кармана золотые часы и сверил их с настенными. Он очень гордился этими часами — подарком старого лорда Эшбери. В минуты растерянности или упадка часы всегда помогали ему вновь обрести спокойствие. Мистер Гамильтон провел уверенным белым пальцем по циферблату и вопросил:

— А где у нас Альфред?

— Накрывает на стол, — ответила я, довольная тем, что туго надутый шар тишины наконец лопнул.

— До сих пор?! — Найдя подходящий повод выплеснуть раздражение, мистер Гамильтон резко защелкнул часы. — Он взял бренди и ушел четверть часа назад! Что за мальчишка, честное слово! Чему их только учили в этой армии? С тех пор, как он вернулся, с ним не пойми что творится!

Я вздрогнула, словно отругали не Альфреда, а меня.

— Они все возвращаются домой немного не в себе, — сказала Нэнси. — Выходят из поезда, и сразу видно: что-то не то. — Она бросила полировать фужеры, подыскивая нужные слова. — Нервные какие-то, дерганые.

— Дерганые, говоришь? — покачала головой миссис Таунсенд. — Его просто надо хорошенечко откормить. Ты бы тоже дергалась, если б тебе пришлось жить на армейском пайке. Сплошные консервы!

Мисс Старлинг кашлянула и произнесла профессионально-отчетливым голосом:

— По-моему, это называется, военный невроз. — Она пугливо оглянулась вокруг, заметив, что все замолчали. — Так пишут газеты. Очень много народу пострадало. Будем надеяться, что Альфред быстро оправится.

У меня дрогнула рука, и чайная заварка просыпалась на сосновый стол.

Миссис Таунсенд отложила скалку и подтянула до локтей измазанные мукой рукава. Щеки ее раскраснелись.

— Послушайте-ка, вы, — сказала она тоном, каким обычно говорят матери и полисмены. — Чтоб на моей кухне таких разговоров не было. Нет у Альфреда ничего такого, отчего не вылечили бы два-три хороших обеда.

— Конечно, миссис Таунсенд, — подхватила я, поглядывая на мисс Старлинг. — От вашей еды Альфред скоро станет здоровым, как бык.

— Понятно, со всей этой войной и дефицитом, это уже не те обеды, что я готовила раньше, — повысила голос миссис Таунсенд. — Но я уж как-нибудь соображу, что придется по вкусу Альфреду.

— Ну, разумеется, — согласилась мисс Старлинг. На ее побледневших щеках ярко проступили веснушки. — Я вовсе не имела в виду, что… — Она пошевелила губами, не в силах подобрать слова. Попыталась улыбнуться: — Разумеется, вы знаете Альфреда лучше, чем я.

Миссис Таунсенд сухо кивнула и с удвоенной яростью набросилась на кусок теста. Атмосфера немного разрядилась, мистер Гамильтон с озабоченным лицом повернулся ко мне.

— Поторопись, девочка, — устало велел он. — А когда закончишь, поднимайся наверх, там полно работы. Поможешь юным леди одеться к обеду. Но недолго! Нужно еще разложить карточки и расставить цветы.

* * *

Когда закончилась война и мистер Фредерик с девочками поселились в Ривертоне, Ханна и Эммелин выбрали себе новые комнаты в восточном крыле. Теперь они были не гостьями, а хозяйками, и, по словам Нэнси, им так и следовало подчеркнуть свое положение. Комната Эммелин выходила окнами на «Амура и Психею», а Ханна выбрала спальню поменьше, с видом на розовую аллею и озеро. Комнаты соединяла небольшая гостиная с бледно-голубыми, как утиное яйцо, стенами и разноцветными занавесками, которую кто-то когда-то назвал бургундской, хотя я никак не могла понять, почему.

Новые обитательницы почти не меняли бургундскую комнату, сохранив обстановку, которую оставил им неведомый прежний жилец. Гостиная была удобной, под одним окном стояла розовая кушетка, под другим — старый ореховый письменный стол, у дверей — кресло, а на столике красного дерева — сияющий новизной граммофон. Казалось, скромная старая мебель краснеет от смущения рядом с этим современным пришельцем.

Спеша по коридору, я услышала, как из-за закрытой двери просачиваются знакомые звуки: «Была б ты единственной девушкой в мире, а я — единственным парнем…»[11]

Эммелин крутила эту песню с тех пор, как вернулась из Лондона. Прилипчивая до невозможности: под лестницей ее напевали все без исключения. Даже мистер Гамильтон был застукан насвистывающим у себя в буфетной.

Я стукнула в дверь и открыла. По когда-то дорогому ковру прошла к креслу и стала разбирать брошенные там шелковые и атласные платья. Хорошо, что есть чем себя занять. Хоть я и скучала по сестрам и мечтала об их возвращении, легкость, с которой я прислуживала им два года назад, куда-то испарилась. За это время в семье произошла бесшумная революция, и вместо девочек с косичками и в платьях с передниками появились две девушки, рядом с которыми я чувствовала какую-то неловкость.

И еще кое-что, тревожное и неясное. Три превратилось в два. Смерть Дэвида нарушила треугольник, на месте одной из сторон зияло открытое пространство. Две точки неустойчивы, когда нет третьей, они могут с легкостью разойтись в стороны. Если их соединяет шнурок, он порвется, если струна — они будут разбегаться до тех пор, пока она не растянется до предела и не рванет их обратно с такой скоростью, что они неминуемо столкнутся со страшной силой.

Хмурая Ханна лежала на кушетке с книгой в руке. Другой рукой она зажимала ухо в тщетной надежде заглушить навязчивую мелодию.

На корешке книги красовалась надпись: «Джеймс Джойс «Портрет художника в юности». Хотя я могла бы и не смотреть: Ханна перечитывала ее с тех пор, как вернулась из Лондона.

Эммелин стояла в центре комнаты перед высоким, в полный рост, зеркалом, которое перетащила сюда из своей комнаты. Она приложила к себе платье, которое я еще не видела: из розовой тафты, с оборкой по краю. Очередной подарок бабушки, решила я. Леди Вайолет была твердо убеждена, что послевоенный недостаток мужчин брачного возраста можно преодолеть только самыми решительными действиями.

Последние лучи зимнего солнца пробивались через застекленную дверь, играли в золотых локонах Эммелин и, устав, ложились бледными квадратами у ее ног. Обласканная солнцем, она крутилась туда-сюда у зеркала, шелестя розовой тафтой и подпевая пластинке нежным голоском, тоскующим по своей собственной любви. С последним лучом замолкла и песня, а пластинка все крутилась и похрипывала. Эммелин бросила платье в пустое кресло и провальсировала через всю комнату. Приподняла иглу и снова переставила ее на край пластинки.

Ханна подняла глаза от книги. Ее длинные косы исчезли вместе с другими признаками детства — стриженые по плечи волосы вились золотыми волнами.

— Только не это! — взмолилась она. — Поставь что-нибудь другое. Что угодно.

— А эта — моя любимая.

— На этой неделе, — фыркнула Ханна. Эммелин делано оскорбилась.

— А что бы сказал бедный Стивен, если бы узнал, что ты не слушаешь его пластинку? Это ведь подарок, и им положено наслаждаться.

— Мы насладились ею по полной программе, — ответила Ханна и наконец заметила меня. — Правда, Грейс?

Я сделала реверанс и покраснела, не зная, что ответить. Пришлось притвориться, что мне нужно срочно зажечь газовую лампу.

— Если бы у меня был такой поклонник, как Стивен, — мечтательно продолжала Эммелин, — я бы слушала его пластинку по сотне раз на дню.

— Стивен Хардкасл никакой не поклонник! — сказала Ханна, потрясенная, казалось, самим предположением. — Мы с ним всю жизнь знакомы! Он просто друг. Крестник леди Клементины.

— Крестник или не крестник — вряд ли он прибегал на Кенситгтон-плейс каждый выходной только для того, чтобы справиться о здоровье леди Клем. Как считаешь?

— Почему бы и нет? — ощетинилась Ханна. — Он ее очень любит.

— Ой, Ханна, — вздохнула сестра. — Столько читаешь, а такая глупая! Даже Фэнни заметила. — Она покрутила ручку граммофона, и пластинка завертелась снова. Зазвучало сентиментальное вступление. — Стивен хотел, чтобы ты дала ему обещание.

Ханна сложила страницу, на которой была открыта книга, снова разогнула ее, потерла складку пальцем.

— Понимаешь? — страстно допрашивала ее Эммелин. — Обещание выйти за него замуж.

Я затаила дыхание: оказывается Ханне делали предложение, а я и не знала.

— Я тебе не идиотка, — ответила Ханна, не поднимая взгляда от загнутого уголка. — Знаю я, чего он хотел.

— А почему тогда не…

— Не хочу я давать обещание, которое не сдержу, — пробормотала Ханна.

— Какая же ты противная! Ну почему было не посмеяться его шуткам, не пошептаться наедине? А ты все про войну да про войну… Не будь ты такой упрямой, Стивен увез бы с собой на фронт чудные воспоминания.

Ханна сунула в книгу закладку, захлопнула ее и положила на кушетку рядом с собой.

— А что бы я делала после его возвращения? Мямлила бы, что не имела в виду ничего такого?

Уверенность Эммелин на секунду поколебалась, но тут же вернулась обратно.

— Так в том-то и дело, что Стивен Хардкасл не вернулся.

— Так ведь может еще.

Эммелин пожала плечами.

— Может, конечно. Но если он вернется, то будет так счастлив, что ему будет не до тебя.

В комнате воцарилась упрямая тишина. Даже вещи, казалось, поделились на два лагеря: стены и занавески поддерживали Ханну, а граммофон горой стоял за Эммелин.

Эммелин перекинула через плечо длинные, собранные в хвост волосы и начала теребить кончики. Достала из ящика под зеркалом щетку и стала расчесываться — долгими мягкими движениями. Щетинки негромко посвистывали. Ханна некоторое время разглядывала сестру — то ли с недоверием, то ли с досадой — а потом вернулась к Джойсу.

Я взяла с кресла новое розовое платье и негромко спросила:

— Вы наденете его сегодня вечером, мисс?

— Ой! — подскочила от неожиданности Эммелин. — Не смей больше так подкрадываться! Ты меня до полусмерти перепутала!

— Прошу прощения, мисс. — У меня запылали щеки. Я кинула взгляд на Ханну, но она, казалось, ничего не слышала. — Вы наденете это платье, мисс?

— Да. — Эммелин прикусила нижнюю губу. — Во всяком случае, я так думаю. — Она оглядела платье, пощупала оборку. — А ты как думаешь, Ханна? Голубое или розовое?

— Голубое.

— Да? — Эммелин задумалась. — А я хотела розовое.

— Тогда розовое.

— Ты даже не смотришь!

⇐ Предыдущая 10 11 12 13 141516 17 18 19 Следующая ⇒