Воскресенье, утро, 21. 08. 1943

Здесь, в родильном отделении, лежит девятимесячный заласканный ребенок, девочка. Совершенно очаровательное, милое голубоглазое дитя. Несколько месяцев назад ее как «штрафной случай» обнаружила полиция в одной больнице и доставила сюда. Никто не знает, кто ее родители и где они находятся. Пока что крошка остается в родильном отделении, медсестры привязались к ней, как к живой игрушке. Но вот что я хотела рассказать: с самого начала жизни здесь этот младенец не имеет права бывать на улице. Другие детки стоят в своих колясках на свежем воздухе, но эта девочка должна оставаться в помещении, она же «штрафной случай»! Я справлялась у трех разных сестер и каждый раз сталкивалась с вещами, кажущимися мне невероятными, однако всякий раз они подтверждались.

В моем больничном бараке я встретила хилую, дистрофичную 12‑ летнюю девочку. Так же непосредственно и простодушно, как другие дети рассказывают о своих школьных делах, она сообщила мне: «Да, я пришла сюда из штрафного барака, я – штрафной случай».

Один 3, 5‑ летний малыш разбил палкой оконное стекло и после того, как его страшно отругал отец, громко расплакавшись, сказал: «О‑ о‑ ой, теперь я попаду в 51‑ й (= тюрьма), а оттуда на штрафной этап».

Разговоры детей между собой ужасают. Я слышала, как один маленький мальчик говорил другому: «Нет, пацан, штамп “сто двадцать тысяч” – это ничего хорошего[53]. Гораздо лучше быть наполовину арийцем, наполовину португальцем»[54]. Анна‑ Мари слышала, как одна мать говорила своему ребенку: «Если ты сейчас же не съешь свой пудинг, тебя этапируют без мамы».

Сегодня утром мамина «соседка сверху» уронила бутылку с водой, и много воды вылилось на постель мамы. Здесь это приравнивается к стихийному бедствию. Вряд ли вы можете себе такое представить. Во внешнем мире это можно сравнить с домом, затопленным наводнением.

Я задержалась сейчас в больничной столовой. Она напоминает мне индейскую избу. Низкий барак из неотесанного дерева с дребезжащими маленькими окнами, из такого же дерева столы и скамейки, и больше ничего. Я смотрю отсюда на сухую песчаную полосу, поросшую редкой травой, по краям которой насыпь из песка, добытого в карьере. Вдоль нее извиваются брошенные рельсы. В будние дни полураздетые, загорелые мужчины возятся там с вагонетками. Отсюда нет того вида на пустошь, какой открывается с любого другого места этого растущего поселка.

Позади колючей проволоки – волнистая равнина с низкими растениями, похожими на маленькие ели. Этот безжалостно сухой, убогий кусочек земли, грубая бревенчатая изба, бугристые пески и зловонные узкие ямы немного напоминают золотые прииски, что‑ то клондайкообразное. Напротив меня за неотесанным деревянным столом Механикус покусывает свою авторучку. Мы смотрим друг на друга поверх наших густо исписанных листов. Он верно и точно, почти как чиновник, регистрирует все, что здесь происходит. «Это выше моих сил, – говорит он вдруг. – Да, я немного умею писать, но сейчас передо мной пропасть или гора. Это выше моих сил».

Здесь снова все пришло в движение, и люди в изношенной одежде с проштампованными паспортами едят из эмалированных мисок брюкву.

6–7. 09. 43

Господин Вегериф, Ханс, Мария, Тидэ и все, кого я, возможно, не так хорошо знаю, мне[55] очень нелегко говорить вам об этом. Все произошло так быстро, так неожиданно. Как ни странно, это все еще для нас неожиданно, все еще внезапно, хотя мы все уже давно готовы к этому. В конце концов так было и с ней. И, к сожалению, она тоже ушла.

Еще поздно вечером в понедельник из Гааги пришло известие, что Мишина отсрочка потеряла силу и что он со всеми членами семьи 7 сентября в плановом порядке будет этапирован. Почему? На такого рода вопросы в большинстве случаев нет ответа. Вначале мы надеялись и думали, что этого не случится. И потом для нее наверняка мог бы быть обратный ход, тем более что как раз сегодня добились того, что бывшие сотрудники Еврейского совета в количестве 60 человек пока что не должны уезжать. То, что для Миши и родителей многого не добиться, – стало ясно скоро, но для Этти все еще казалось возможным.

Одним словом, наше внимание сконцентрировалось на спешной подготовке вещей для троих человек. Ох, они все приняли это спокойно, так как давно уже знали, что однажды это произойдет. Знали, что на следующей неделе родители, все без исключения родители лиц, имеющих в паспорте красный штамп[56], должны будут покинуть лагерь. И Миша уже решил, что он добровольно пойдет со своими родителями, ради которых он был готов и твердо настроен отказаться от всех своих персональных привилегий. И теперь это произошло одной неделей раньше, как‑ то внезапно, но… различие только во времени. И все же для Этти это было очень неожиданно, поскольку она не хотела ехать с родителями, а хотела, будучи свободной от семейных уз, предоставить себя новым испытаниям. Для нее это было как удар по голове, который на минуту буквально сбил ее с ног. В течение часа она пришла в себя и с поразительной быстротой приспособилась к новой ситуации. Мы вместе пошли в 62‑ й барак и с головой ушли в нескончаемые поиски, сортировку и упаковку всей возможной одежды и продуктов.

Нервозность их папы выражалась в юмористических комментариях, которые Мишу всякий раз приводили в ярость, поскольку он считал, что папа недостаточно серьезно воспринимает происходящее. Миша не мог понять, почему отсрочка, казавшаяся такой надежной, теперь вдруг стала недействительной, и постоянно хотел, чтобы я задействовал более или менее важные связи. Он не понимал, что здесь распоряжение из Гааги уже не подлежит изменению и что все хлопоты в таких случаях – безрезультатны. Однако он оставался спокойным и относился ко всему вполне здраво. Ему было очень тяжело оттого, что он должен оставить здесь много своей музыки. Четыре произведения я затолкнул в его рюкзак, а остальные (вместе с только что прибывшим пакетом с новыми запасами) заполняют теперь чемодан, который при первом же удобном случае надо отправить назад в Амстердам.

Мама Х., как всегда деятельная, возбужденно хлопотала обо всем необходимом и тем самым вносила удивительный покой.

В предыдущие ночи перед отправкой из‑ за волнений, из‑ за создаваемого подготовкой шума целые семьи часто не спали всю ночь напролет. Теперь же, когда Этти и я в 3 часа еще раз пришли посмотреть, что еще можно упаковать, все спокойно спали. Поэтому сначала мы поинтересовались, нет ли для Этти шанса повернуть все назад. К нашему изумлению, мы поняли, что дело плохо. В то время как сама Этти беспокоилась о своих родителях и брате, ее подруги по бараку все безупречно упаковали для нее, все вплоть до мелочей было в порядке.

После того как руководство Еврейского совета объяснило, что для Этти ничего уже нельзя сделать, как последняя попытка было написано ходатайство на имя главного начальника этой службы.

Может быть, в поезде еще можно было чего‑ то добиться, но все должно было быть готово к отъезду. Сначала к эшелону пошли родители и Миша. Идя за ними, я тащил набитый рюкзак и корзинку, внутри которой была миска и кружка. И вот она вошла в транспортную зону, которую всего полмесяца назад описывала в своей несравненной манере. Она шла, весело разговаривая, смеясь, находя для каждого встреченного доброе слово, с искрящимся юмором, может, с ноткой грусти, но это была настоящая Этти, наша Этти, какой вы все ее знаете. «У меня с собой мои дневники, моя маленькая Библия, русская грамматика и Толстой, и я понятия не имею, что кроме этого находится в моем багаже». К нам подошел один наш руководитель, чтобы только быстро попрощаться и объяснить, что он выдвинул все аргументы, но тщетно. Этти поблагодарила его за «в любом случае выдвинутые аргументы». Стоит ли вам дальше рассказывать, как все происходило и как она и ее семья уехали.

И вот сижу я теперь опечаленный, словно что‑ то утратил, но с другой стороны – нет, ибо такая дружба, как эта, не может пропасть, она есть и она всегда будет.

Ей я тоже написал это на маленьком клочке бумаги, который в последний момент сунул в руку. Потеряв ее из виду, в попытке найти кого‑ нибудь, кто мог бы что‑ то в этом изменить, я еще немного побродил вокруг, но все было бесполезно. Вижу входящих в 1‑ й вагон маму, папу Х. и Мишу. После того как Этти отыскала в 14‑ м свою хорошую знакомую, которую в конце концов оттуда вывели, она направилась к вагону № 12. И вот эшелон дернулся, раздался резкий свисток и 1000 транспортируемых тронулись с места. Еще один взгляд на Мишу, который машет сквозь щель товарного вагона № 1, потом из вагона № 12 доносится веселое Эттино «Пока‑ а‑ а» и они уезжают.

Они уехали, а мы остались здесь ограбленные, но не с пустыми руками. Мы скоро снова найдем друг друга.

Это был тяжелый день для всех. Для Kорманна, для Mеха и для всех тех, кто так долго был близко с нею знаком. Все‑ таки ощущать кого‑ то рядом с собой физически – это не то же самое, что быть с ним только в мыслях. И первым чувством было чувство пустоты. Но мы идем дальше; в то время как я это пишу, все своим ходом идет дальше, и она все дальше и дальше едет на Восток, где всегда так хотела побывать. Я думаю, что Этти даже как‑ то немного рада тому, что может познать и пережить со всеми вместе все‑ все, что на нас возложено. И мы снова увидим ее. В этом мы (ее ближайшие друзья здесь) единодушны. После отъезда я поговорил с ее маленькой русской и некоторыми другими, кого она опекала. И уже одно то, как все отреагировали на ее уход, говорит о многом, говорит о Любви и Вере, которую она дала этим людям.

Простите, что я пишу это письмо в такой неуклюжей манере. Вы избалованы лучшими, лучше сформулированными посланиями. Я знаю, что многие вопросы так и остались открытыми, и прежде всего вопрос о том, можно ли было этого избежать? На это могу лишь ответить: нет! Похоже, это должно было произойти. При удобном случае я постараюсь отослать вам некоторые Эттины книги. Ее пишущую машинку я бы с радостью отправил Марии. На прошлой неделе Этти мне сказала, что очень бы этого хотела, но не знаю, будет ли такая возможность.

Время от времени я буду сообщать вам новости. Прилагаю еще несколько пришедших для Этти писем, открытых цензурой. Пожалуйста, отошлите их отправителям.

Желаю вам всем сил. Мы все вернемся, а такие люди, как Этти, выдерживают самые тяжелые испытания. Мысленно я сейчас с вами.

Йопи Влейсхауэр

[1] Еврейский юноша, с которым Этти дружила до войны. – Здесь и далее примеч. Я. Г. Гарландта, если не указано иное.

[2] Здесь и далее курсивом выделены слова, записанные в дневнике по‑ немецки. – Примеч. ред.

[3] Лизл Леви. Она пережила войну и впоследствии переехала в Израиль.

[4] Альберт Вервей (1865–1937) – нидерландский поэт, переводчик, эссеист. – Примеч. ред.

[5] Этти перечисляет своих соседей: Кэте (Франсен), Марию (Тейнзинг), Бернарда (Мейлинка) и Ханса (сына Хана Вегерифа).

[6] Хан Вегериф, владелец дома, в котором жила Этти.

[7] Цитата из «Фауста» Гете (первая часть, 14, 1).

[8] Кафе на Лейденской площади в Амстердаме. Собеседником Этти был Франс ван Стенховен (1914–2005), голландский художник.

[9] Пешеходная дорожка для прогулок в южной части Амстердама (буквально: Южная Пешеходная дорога). – Примеч. пер.

[10] Отчужденно услышала, как чужой говорит: «ястобой» (из стихотворения «Похищение»). – Примеч. пер.

[11] Виллем Адриан Бонгер, известный криминолог и социолог.

[12] Бруно Борисович Беккер, профессор славистики.

[13] Женский журнал. – Примеч. пер.

[14] Речь идет о голландском издании трудов Уильяма Дюранта (1885–1981), американского писателя, историка и философа. – Примеч. ред.

[15] В Девентере жили родители Этти.

[16] Семья, в чьем доме проживал Шпир.

[17] Вероятно, речь идет о трудах Оскара Пфистера, швейцарского психоаналитика и теолога. – Примеч. ред.

[18] Один из каналов Амстердамa. – Примеч. пер.

[19] Брат Этти. – Примеч. пер.

[20] Анни Ромейн (1895–1978), голландский историк и литературовед, о Карри ван Брюгген (1881–1932), голландской писательнице. – Примеч. ред.

[21] Проживающая в Лондоне подруга Шпира, на которой он хотел жениться.

[22] Хенни Тидэман. Этти часто называла ее Тидэ.

[23] Алейда Схот (1900–1969) – выдающаяся голландская славистка и переводчица.

[24] Андре Сюарес (1868–1948) – французский поэт, писатель и литературный критик. – Примеч. ред.

[25] «Все, что может рука твоя делать, по силам делай…», Екклесиаст, 9: 10. – Примеч. пер.

[26] Предположительно – брат Этти Яап.

[27] Предположительно Макс Кнап.

[28] Вернер Мюнстербергер (1913–2011) – немецкий психоаналитик и историк искусства.

[29] 1‑ е Коринфянам, 13. – Примеч. пер.

[30] Дочь Шпира.

[31] Этти пишет слово «мамушка» по‑ русски, кириллицей.

[32] Хэс Вегериф, сестра Хана.

[33] Книжный магазин, специализировавшийся на распространении коммунистических публикаций.

[34] Имеется в виду немецкая поэтесса Ильза Блюменталь, чья переписка с Рильке была опубликована в 1935 году.

[35] Австрийский композитор.

[36] Государственный музей Амстердама. – Примеч. пер.

[37] Вернер Леви, муж Лизл Леви, директор Голландского театра.

[38] Песня Шуберта.

[39] Швейцарская чета Гайгеров держала на улице Николаса Маса вегетарианский ресторан, который Шпир часто посещал.

[40] Этти перевела фрагмент из «Записок революционера» П. А. Кропоткина. – Примеч. ред.

[41] Соседка Шпира.

[42] Фактически среда 16 сентября 1942. – Примеч. ред.

[43] Слова Пауля Герхардта, мелодия Иоганна Крюгера, гармонизирована И. С. Бахом (BWV 441). – Примеч. ред.

[44] Йооп – Йопи Влейсхауэр – большой друг Этти в Вестерборке.

[45] Клаас Смелик.

[46] 1‑ е Коринфянам, 13: 3. – Примеч. ред.

[47] Выслушай и другую сторону (лат. ). – Примеч. ред.

[48] Йохана Смелик, дочь Клааса Смелика. Не путать с Йопи Влейсхауэром.

[49] Национал‑ социалистическое движение Голландии, из которого сформировалось местное СС.

[50] Старинный замок, на территории которого по особым спискам размещались «привилегированные» евреи (к их числу относился Миша Хиллесум).

[51] Филип Механикус.

[52] Юлиус Шпир, в дневнике обозначенный как S.

[53] Речь идет о штампе, который ставили официально откупившимся от депортации евреям (они оказывались в т. н. «обменном списке»). Однако таких людей также отправляли в концлагерь Берген‑ Бельзен, где четверть из них погибла. – Примеч. ред.

[54] Евреи сефардского происхождения пытались доказать, что не относятся к «семитской расе», и таким путем избежать репрессий. – Примеч. ред.

[55] Письмо Йопи Влейсхауэра.

[56] Красный штамп означал отсрочку депортации. – Примеч. ред.

⇐ Предыдущая 10 11 12 13 14 15 16 17 1819