Борис Алмазов. Самый красивый конь 3 страница

⇐ ПредыдущаяСтр 3 из 5Следующая ⇒

портфеля.

- Марьсанна. - В перемену Маша подходит к учительнице. - Я не смогу

пойти в ТЮЗ.

- Да что ты, Машенька, такой спектакль замечательный... Ведь билетов

всего пять на класс.

- Я не смогу, - говорит Маша и так краснеет, что на глазах у нее

появляются слезы.

- Ну что ж, - вздыхает учительница. - Валя Соловьева, хочешь пойти в

театр?

- Ой-ой, конечно! - Соловьева подбегает к столу, она самая длинная и

самая смешливая девчонка в классе. - Обожаю театр. Просто обожаю!

- Ну вот, возьми билет. Деньги завтра отдашь Маше. Но предупреждаю,

если ты опять начнешь хохотать так, что актеров будет не слышно, я тебя в

театр больше никогда не возьму. По дороге домой Маша старается не смотреть

на лотки с пирожками, но крик толстой продавщицы лезет ей в уши:

- Горячие пирожки с мясом, с рисом, с повидлом!

- Маша, Маша! - К Угольковой подбегает Юлька. - Кричу тебе, кричу! Вот!

- говорит она и показывает новенький полтинник. - Айда в мороженицу!

- Не могу, - говорит Маша. При одной мысли о мороженом у нее начинает

сладко ломить горло.

- Что, денег нет? - спрашивает Юлька и внимательно смотрит на нее.

- Нет, - отвечает Маша и опускает голову.

- Врешь. Зачем ты врешь? Я же видела, как ты в перемену деньги считала.

Там у тебя в платке, наверно, рублей десять!

- Это не мои... Это не мои деньги, - говорит Маша. - Я не могу их

тратить... Понимаешь, не могу!

- А чьи?

- Не могу я тебе сказать! Не сердись, Юлечка! Не могу...

- Машка, ты с ума сошла! - говорит Юлька. - Ты же и так худущая, как

щепка, а теперь еще в столовку не ходишь. Я же все замечаю.

- Юленька, так надо! Я потом все объясню! Потом! - И Маша бежит домой,

и толстый портфель с галошным мешком бьет ее по ногам.

Глава одиннадцатая. УЧЕБНОЙ РЫСЬЮ МАГШ!

Панама лежит в постели. Ему кажется, что у него даже веки болят от

усталости. Словно сквозь слой ваты, слышит он, как мама выговаривает папе:

- Ты только посмотри на него, ведь он же совершенно искалечен. Ребенок

еле дошел домой. Ну, кормить лошадок - это еще куда ни шло, тем более это

даже помогает занятиям в школе. Но ты бы видел, какой он сегодня пришел! Он

же сесть не мог. Мало того, что у нас в квартире теперь царит этот ужасный

запах, еще и ребенок уродуется! Что ты молчишь?

- Я не молчу, - говорит отец. - Я даю тебе высказаться.

- Не остри, пожалуйста! Мне совершенно не до смеха. Ты видел, что у

него на руке?

- Что у него на руке?

- Рубец в палец толщиной! Я спрашиваю, откуда это, а он говорит:

" Шамбарьером досталось, чтобы за седло не хватался". Это, видишь ли, бич

такой, на гибкой рукоятке. Вот! Так что там у них - спортивная школа или

казарма аракчеевская?! Ты посмотри, у него все ноги в синяках. Это, говорит,

об седло. Ну скажи что-нибудь! Ты же отец!

- Слушай, старик! - Отец наклоняется над Панамой. - А может, мама

права? Брось ты все это! Придумал тоже - лошади... Я понимаю радиодело там,

или авиамодельный кружок, или, наконец, мотоцикл! А то лошади, ведь это не

современно! Ну, где сейчас на лошадях ездят! Одни только чудаки. Панама

открывает глаза и медленно говорит:

- Папа, если ты будешь так говорить, я перестану тебя уважать. Отец

отшатывается и вдруг начинает бегать по комнате, хватаясь за голову.

- Черт знает что! - кричит он. - Это черт знает что! Выдумал каких-то

коней. Ты же шею свернешь! Ну пойми же: вот ты лежишь сейчас, словно тебя

сквозь строй пропустили, как при Николашке Палкине, а чего ради? Что ты

получаешь за свои старания? Ходишь еле-еле, пахнешь, как цветок душистый

прерий! А чего ради?

- Корень ученья горек, но плод его сладок! - говорит Панама любимое

присловие Дениса Платоновича.

- Да какое " сладок"! На тебя смотреть страшно!

- Ребята! - говорит Панама родителям. - Я сегодня полкруга галопом

проскакал, только потом за седло схватился.

- И получил бичом!

- Это за то, что испугался. Если бы не испугался, не получил бы.

Ребята, галоп - это такое! Это такое счастье!

- Это ненормальный! - говорит отец. - Он ненормальный. Ты же завтра в

школу идти не сможешь!

- Не-е-е... наверное, смогу, - неуверенно говорит Панама. - Отлежусь и

пойду...

- Ну что ты с ним разговариваешь! Запрети, и все! - говорит мама. - В

конце концов ты - отец.

- И я стараюсь быть хорошим отцом! - с металлом в голосе возражает

папа. - Я не хочу, чтобы мой единственный сын всю жизнь попрекал меня тем,

что я ему запретил ездить верхом. Если хочешь, в детстве я тоже несколько

раз ездил верхом, в эвакуации. И в этом нет ничего ужасного.

- А седло какое было? - спрашивает Панама.

- Без седла! Ватник какой-то стелили.

- А! - говорит Панама. - Колхоз! Это не езда...

- Посмотрим, как ты ездишь. - Обида звучит в папином голосе.

- Я через полгода на третий разряд сдам, если вытерплю, конечно.

- О чем ты с ним говоришь, о чем вы говорите! - возмущается мама. - Ты

запрещаешь ему или нет?

- Ребята, я так устал! Вы ругайтесь на кухне, а?

- Он прав! - Это папа говорит. - Пойдем на кухню. А ты знаешь, -

говорит он, выходя, - мне кажется, эти занятия вырабатывают в мальчишке

чертовскую силу воли. Я наблюдаю, как он встает по утрам, чистый спартанец.

Раньше такого не было... Панама не слышит, что возражает мама. В полусне

перед ним плывет, качается самый первый день тренировок. ... В раздевалке

Денис Платонович проводил перекличку:

- Васильчук? Нету. Отлично. Вычеркиваем. Бройтман? Нету. Отлично. Баба

с возу - кобыле легче. Ковалевский?.. Распределяем лошадей: Олексин -

Формат. Ватрушкин - Ромбик. Пономарев, как вы у нас первый раз, дадим вам

римского императора - Нерона, гонителя христиан и юношей, стремящихся стать

всадниками. Маленькое замечание: седлать осторожно - он, хоть и мерин, а

строгий, бьет перед-ними и задними, а будешь валандаться с трензелем, может

пальцы прихватить. Вкладывать трензель, говоря по-крестьянски, удила,

аккуратно, пальцы совать только в беззубый край. Спицын, повтори порядок

седловки!

- Подхожу с левой стороны. Если лошадь стоит неудобно, говорю:

" Прими! ", надевая недоуздок. Зачищаю щеткой коня...

- Стоп! Бычун, перечисли части оголовья.

- Ремни, - начинает бойко сыпать маленький верткий мальчишка, - два

нащечных, налобный, сугловный, подбородный, поводья. Трензельное железо,

кольца...

- Как оголовье носят в руке? " Как много они знают", - думает Панама.

Ему объяснял раньше Борис Степанович, но сейчас все вылетело из головы. Еще

хорошо, старик ничего не спрашивает, а то бы опозорился. И вот он тащит, как

положено, в левой руке оголовье, седло. Совсем не такое седло, как у жокеев,

а огромное, строевое, подпруги волочатся по полу, Панама спотыкается о них и

чуть не падает. Хочет подпруги поднять, тяжелое стремя больно стукает его по

ноге. Наконец находит денник с табличкой: " Нерон, мерин, рысак орл. 1962 г.

р. ". Панама осторожно входит. Мерин стоит в углу и злобно смотрит на него.

- Тихо, тихо, это я, я, - опасливо говорит Панама и пытается зайти

слева. Нерон резко поворачивается и становится к Панаме крупом. " Ой, счас

накинет копытами! " Душа Панамы проваливается в пятки.

- Кто денник открытым оставил? - раздается окрик тренера. - Лошадей

повыпустить хотите? Панама торопливо запирается, роняет седло, уздечку и

остается один на один с мерином, который злобно глядит на него через плечо.

Нет, это не добродушный, податливый Конус, с которым было легко и весело, а

злобный, жестокий зверь, готовый на все. Панама прижимается в угол.

- Эй! Новенький! Как тебя, Пономарев, что ли? Открой! Панама

оглядывается. За дверью стоит тот чернявый мальчишка Бычун.

- Что, прижал он тебя? Я тебе, пакость! - замахивается он на мерина, и

тот сразу прижимает уши.

- А ну, прими! Прррими! Вот смотри, как взнуздывают. Понял? Бери голову

рукой в обхват! Держи вот так локоть, а то тяпнет. Ну-у! Что, напоролся на

локоть, гангстер. А теперь смотри, как седло кладут... Ой, тренер идет! . Я

побежал, а то раскричится. Ты его не бойся, мерина-то. Он сам боится, вот и

лягает.

- Ну что? - входит в денник Денис Платонович. - Так, оголовье надел -

полдела сделано. Теперь седло. Ну-ко, клади. Так. Подтяни подпруги. Не от

пуза, не от пуза... Не по-бабски. Вот. Выводи. " Никогда я не научусь коня

седлать", - думает Панама, шагая в манеж.

- Равняйсь! Смирно! Садись! А Панама маленький, стремя где-то на уровне

глаз. Тянет он ногу, тянет, чуть на спину не запрокидывается.

- Путлище сделай длиннее! - -Это Бычун подсказывает. А кто его знает,

где оно, это путлище? А! Догадался: это к чему стремя пристегнуто. Есть,

взгромоздился в седло. Ух ты, как высоко. " Я сижу в седле! - И радость

захлестывает Панаму. - Какой же этот Бычун молодец! Помог! "

- По-головному шагом марш! - поет тренер, и что-то оглушительно

хлопает.

- Во! - говорит кто-то за спиной. - Шамбарьер притащил, ну, теперь

держись, ребята. Нерон почему-то стоит. Как ни дергает Панама за повод, он

стоит.

- Вперед шенкелем подай! - кричит тренер. И конец бича частично

попадает по коню, частично по Панаминой икре. Нерон срывается рысью. " Боже

ты мой, какая тряска! Кажется, сейчас в животе что-то оборвется. Ой, куда

это все поехало набок! "

- Сидеть! - И конец бича достает Панамину спину. Он дергается и

перестает падать. Вот оно что, выпрямиться нужно...

- Стремя брось! Учебной рысью марш! " Кто это только придумал, что

ездить на коне удовольствие, боже ты мой, мучение какое! Ой, ой, ой, ой...

Ой, падаю налево... нет, направо... " Через полчаса пот течет с Панамы

ручьями, ему кажется, что эта тренировка никогда не кончится. И тут тренер

кричит:

- Полевым галопом! Что это? Как мягко, как плавно, как быстро пошли

кони! " Я еду, еду, еду... " Опять Панама счастлив. Но в какую-то секунду ему

становится страшно. Рука судорожно, машинально хватается за седло - и ее

сразу словно огнем обжигает.

- Без спасителя! - кричит старик. У Панамы слезы навертываются на

глаза.

- Слезай! Тридцать приседаний делай! А ноги-то не гнутся совсем. Ой!

Совсем не гнутся. А поясница как болит!

- Ничего, ничего, - говорит Бычун, когда они моются в душе. - Ты вон

ничего не стер, а у меня в первое занятие такая язва была, думал, вообще

нога отвалится. Давай терпи, учиться ездить - это значит учиться терпеть.

Зато потом будет хорошо.

- А что он бичом-то дерется! - рассматривая рубец, спрашивает Панама.

- Ты что " дерется"?! Это он тебе показывает ошибку! " Дерется"! Этим

бичом если драться - можно человека пополам перешибить.

- Сказал бы словами!

- Пока он скажет, да пока ты поймешь, сто лет пройдет - ты из седла

тыщу раз полетишь. И вообще, не обращай внимания на физическую боль. Мало ли

что может случиться. Вон во Франции на скачках из-под копыта камень вылетел,

жокею глаз выхлестнуло, а он ничего, скачку закончил. А упал бы, так еще

неизвестно, остался бы жив. А тут к финишу вторым пришел. Ему орден

Почетного Легиона дали.

- Нужен мне этот орден...

- А мог еще чего похуже - коня, например, изувечить с перепугу-то! Надо

в себе стойкость вырабатывать... Ну, посмотрим, придешь ты на второе занятие

или нет, - ухмыляется Бычун на прощание.

Глава двенадцатая. КОРЕНЬ УЧЕНИЯ

Но Панама пришел и на второе, и на пятое и на двенадцатое занятие.

Стиснув зубы, преодолевая боль, делал он по утрам гимнастику. Пятьдесят

наклонов, пятьдесят приседаний... Без пальто бегом до школы, бегом из школы

- вот двухсотметровка. Два часа - уроки, и на троллейбус, и та же обычная

пытка.

- Отстегнуть стремена! Отдать повод! Учебной рысью марш! - Хлопок бича

и резкий окрик: - Где локоть? Прижать! На Нероне - колено плавает, плавает

колено! - И конец шамбарьера ударяет по ноге. - На Формате - спину держи!

Крючок, а не посадка! Пономарев, вперед смотреть! Взгляд на копыта впереди

идущего! Что нос висит? Пятку вниз! Пятку! - И опять бичом. Это не больно,

но это очень обидно. Словно в тебя, как в географическую карту, указкой

тычут. А сидеть и так трудно: стремена отстегнуты, опереться не на что. Жмет

Панама коленями тугие конские бока. А от колена до щиколотки но^ га должна

быть свободна, это шенкель - средство управления. Им, в основном, лошадью-то

и командуешь. Жмет Панама, от напряжения спина взмокла, а за ним, закусив

губу, Бычун едет на Формате. Бычун маленький - Формат большой, у мальчишки

ноги торчат в разные стороны, будто он шпагат делает. Только Бычун да Панама

из двадцати мальчишек, что в первое занятие ездили, и остались. Остальные

бросили. Кого отметки заели, кто устал синяки считать, кому Денис Платонович

сказал язвительную фразу:

- Вы, кавалер, любите не коня, а себя на коне, стало быть, с конным

спортом вам не по дороге! Пересаживайтесь на мотоцикл. Идут дни. Сильно

похолодало. Теперь, когда они выходят из манежа после тренировки, от конских

потных крупов идет пар. Лошади шумно вздыхают, передергивают кожей. А рядом

с ними на дрожащих ногах, шатаясь от усталости, шагают мальчишки. А завтра

опять:

- Лечь на круп! Покачать шенкелями! Поменять лошадей! Панама уже всех

учебных коней знает. Вон шагает злобный истеричный Нерон, который, кажется,

только и ждет момента, чтобы укусить или лягнуть. У него есть излюбленное

издевательство: с разбегу прижаться боком к стене. И когда всадник,

скрючившись от боли, хватается за колено, Нерон его мгновенно сбрасывает и

ржет заливисто и нагло, точно смеется. Тяжело ступает огромный, как слон,

Формат, нет такой силы, которая подняла бы его в галоп. Панаме кажется после

тренировки, что не он на Формате ездил, а Формат на нем. У Ромбика на правом

глазу бельмо, поэтому он очень пуглив. Хлопнет бич - он сразу влево

шарахнется, боится, что его со слепой стороны опасность подстерегает. Раз в

две недели Панама получает " хорошую встряску для массажа кишок", как говорит

Денис Платонович, - на Карантине. Карантин был в прошлом довольно порядочным

рысаком. От его спортивного прошлого осталось неудержимое стремление быть

первым и невероятно крупная рысь, от которой у всадника глаза готовы

выскочить на лоб. Ехать на нем - все равно что скакать на взбесившемся

паровозе.

- То ли дело у Бориса Степановича Конус, - мечтательно сказал как-то

Панама Бычуну, когда они вместе шли с тренировки. Мастера тренировались в

той части манежа, куда на учебных лошадях лучше и не показываться. Там

пофыркивали, мягко ступая точеными ногами, кровные красавцы. И всадники

неуловимыми движениями заставляли выделывать их сложнейшие фигуры высшей

школы. Плавно, как во сне, длинные гнедые тела взмывали над барьерами. Это

был другой мир, прекрасный и недосягаемый.

- Наши-то не виноваты, что они такие, - ответил Бычун. - Надо любить их

такими, какие они есть. Я так считаю.

- Ха! Любить. Вот меня Вермут так крупом в деннике придавил - думал,

умру, - вспомнил Панама. - Вот его и люби.

- А ты знаешь, что Денис Платоныч Вермута на улице из телеги выпряг.

Вермута возница поленом по голове бил. Вот он теперь людям и мстит. Люди

сами виноваты.

- Плохо, что на этих лошадях сегодня один, а завтра другой. Они

привыкнуть не успевают. Закрепили бы за каждым коня.

- Нельзя, - сказал Миша Бычун. - К одному привыкнешь - на другом ездить

не сможешь, у нас еще класс низкий. А так, конечно, хорошо иметь своего

коня. Это друг. А у тебя есть друг?

- Был, - сказал Панама, - мы с ним рассорились. Понимаешь, тут все

тренировки да тренировки... Столбов его фамилия.

- Да, - задумчиво ответил Миша. - Нам дружить трудно... Но лучше всего

с хорошей девчонкой дружить.

- Да ну их! - И Панама почему-то покраснел, еще хорошо, что темно было

на улице.

- Конечно, смотря какая девчонка, - сказал Миша. - Я про хорошую

говорю. Чтобы раз подружиться и на всю жизнь.

- Можно с мальчишкой дружить всю жизнь. Еще и лучше даже.

- С девчонкой интереснее. Мальчишка - он такой же, как ты сам, а

девчонка совсем-совсем другая. Девчонки, они смешные... А тебе какая-нибудь

девчонка нравится?

- Не-а...

- Так как же ты живешь? - Бычун даже остановился. - Это же скучно. А

мне нравится. Только она в другом городе живет, я туда на каникулы к бабушке

ездил.

- А она кто?

- Как это кто?

- Ну, какая она?

- Хорошая! - твердо ответил Миша. - А что мне там сказали, что она с

нахимовцем переписывается, так это врут от зависти, что она со мной дружит.

Ну, мне в метро. Пока! - И он протянул жесткую сухую ладонь. Панама две

остановки прошел пешком. Все думал. Накрапывал мелкий дождь. Шуршали по

асфальту шинами троллейбусы, а Панама думал о Юле Фоминой. Хорошо бы

приехать к школе на коне. Только так, чтобы по всей форме. Алый сюртук,

белые брюки, высокие сапоги и рубашка с кружевами. А конь чтобы был вороной,

и белые подпруги, скромно и нарядно. Тогда бы она наконец увидела, что такое

Пономарев на самом деле. Он бы прошел кружок по спортивной площадке коротким

галопом, потом в центре свечку и прыжком через изгородь. " Да, тогда бы она

поняла, - вздохнул Панама. - А то и не замечает". Он никому не рассказывал,

что учится ездить верхом. На это было много причин. Ну, во-первых, это была

не только его. тайна, но и Бориса Степановича, тот ведь тоже никому ничего.

... А во- вторых, Панама хотел сразу всех удивить. Прийти в класс и сказать

так небрежно: " Завтра всесоюзные соревнования, кто хочет за меня поболеть -

приходите, я билеты на проходной оставлю". Все так и ахнут. А то все

" Панама, Панама", вот вам будет " Панама"! " Только когда это будет! -

вернулся он с небес на землю. - Еще и барьеры прыгать не начали, все шаг да

рысь. В других группах давно прыгают. А Денис Платонович одно, знай, кричит:

" Ноги макаронные! Спина, пятка, подбородок, локоть... " А то еще: " Что зад,

как пузырь, отставлен? Сесть под себя! " - и шамбарьером". Панама вздохнул:

" Поделиться-то не с кем. Бычун так же мучается, эх, вот Столбов был бы...

Все-таки друг". Хотя Столбов вряд ли понял бы Панаму. Он все - " я" да " я". И

болтает все время, как радио. А как Денис Платонович говорит: " Только тот

настоящий конник, для кого " я" интересно только после коня. Не будете

чувствовать лошадь - никогда ездить не научитесь. А чувствует лошадь только

тот, кто о ней постоянно думает". Как он Спицына-то выгнал! У него лошадь

стала в коридоре, сзади кричат: " Чего стал! " А Спицын коня тянул-тянул, а

потом как даст ему ногой. Денис Платонович подходит и тихо так говорит: " Вон

из манежа". Только Спицына и видели. " Вы поймите, поймите, - говорил тренер,

- лошадь слабее человека! Для человека 220 вольт - опасно, для коня - 18

смертельно. Вот говорят, громадная, " лошадиная" доза лекарства. Да чтобы

отравить лошадь, яду нужно в пять раз меньше, чем человеку! Коня можно

руками изувечить: резко голову к крупу поверни - вот и плечевая хромота.

Неизлечимый порок, хромота на всю жизнь". Панама уже много всего про лошадей

знает. Недаром у них раз в неделю теория. Два часа сидит он в классе и,

раскрыв рот, слушает удивительные истории о конях и всадниках. А Денис

Платонович мастер рассказывать. Услышанное Панаму распирает, а вот

поделиться не с кем. Он бы все Юле Фоминой рассказал. И про его мучения она

бы тоже все поняла - ведь она спортсменка. Нет, Панама не стал бы

жаловаться, а просто обидно: он так старается, ему так трудно, и никто об

этом не знает. Родителям нельзя рассказывать, а то еще, чего доброго,

запретят в манеж ходить. " Надо с Юлей подружиться", - решает Панама.

Глава тринадцатая. " НЕ МОГУ БОЛЬШЕ! "

" Не надо было вчера телевизор смотреть! " - думает Панама. Идет второй

урок, и его неудержимо тянет в сон. Учительница что-то объясняет у доски,

стучит мел, доска быстро покрывается цифрами. Стоит Панаме посмотреть чуть

подольше на них, как глаза у него начинают сами собой закрываться.

" Квадратные скобки... Круглые скобки. ... Умножение и деление делаются прежде

вычитания и сложения... Масти бывают: чубарая, каурая, вороная, гнедая,

соловая. Чистокровные скаковые бывают в основном гнедые... При делении

простой дроби знаменатель делителя пишется... Чтобы поднять лошадь в галоп с

левой ноги, нужно сделать правое постановление, то есть повернуть голову

коню поводом так, чтобы видеть правый глаз коня... " Страшный удар в бок

заставляет Панаму открыть глаза. Он сидит на полу рядом с партой, а все

ребята просто умирают от смеха. Напрасно учительница стучит по столу

ладонью. Класс развеселился! Еще бы, не каждый день ученик на уроке засыпает

и с парты падает! Домой Панама несет замечание в дневнике: " Сорвал урок

математики. Рассеян. Стал хуже учиться". Дневник отец подписывает в субботу.

Значит, попадет только в субботу. " Ой, - говорит сам себе Панама. - Сегодня

среда - сегодня вольтижировка". И у него заранее начинают болеть мышцы рук и

ног. В манеже сначала идет общая подготовка.

- Лечь! Встать! Лечь! Встать! Взять скакалки! Бегом со скакалками марш!

Панама машет скакалкой, и она то и дело захлестывается у него на шее, того

гляди, сам себя задушит.

- Сесть на корточки, " гусиным шагом" марш... Панама кряхтит, ему

кажется, что у него уже не то что ног, а вообще ничего до самой груди нет,

что он уже превратился в бюст, памятник, который торчит на их улице еще с

дореволюционных времен... Но самое страшное еще впереди. Лафет - огромная

вороная лошадь, на его широкой спине может уместиться вся группа мальчишек,

Лафет бежит по кругу, а они один за другим должны вскакивать в седло. Для

Панамы вскочить на высокого коня - все равно что вскочить на крышу идущего

автобуса. А спрыгнуть - все равно что спрыгнуть с парашютной вышки.

- Бычун! Ну, Мишка хоть куда запрыгнет. Вот он переминается на месте,

вот побежал рядом с конем, вот своими тонкими жилистыми руками схватился за

седло, раз - и уже едет...

- Пономарев! Панама тоже хочет сделать все так же легко, как Бычун. Он

переминается на месте, бежит и ударяется о бок коня.

- Вы что, мальчик, - кричит тренер, - забодать коня хотите? Еще раз!

Панама переминается, быстро бежит, зажмурившись, прыгает - и попадает лбом в

стенку! Не успел! Лошадь уже пробежала. " Не могу я больше! Не могу! " -

думает он, а слезы градом катятся из глаз: еще бы, так треснуться! Вон какая

шишка на лбу напухает.

- Без соплей! - кричит тренер. - Не разводите в манеже сырость, а то у

коней мокрец заведется! Кстати, что такое мокрец? Пономарев!

- Болезнь, - всхлипывая, отвечает Панама, - от сырости она...

- Точнее! Бычун!

- Поражение венечного и путового сустава, возникает при... " Чего ради я

мучаюсь? - думает Панама. - Все равно я никогда не научусь прыгать, как

Бычун. Да и зачем это? Н без этого можно прожить. Вон папа вообще ничего не

умеет, а какой сильный! Выбрал я спорт какой-то несовременный! Умные ребята

в фотокружок ходят, в радиокружок, а я как дурак - лошадей выбрал! Брошу, не

могу я больше! " Ему от этой мысли даже радостно стало. " Ну и что, - думал

он, - а кто сейчас умеет верхом ездить? И ничего... " Он шел по улице домой,

пытался сумкой размахивать, а руки-то болят, намотались за тренировку.

Быстро идти тоже не может - ногам больно. " Брошу, брошу! - твердит он. -

Столько мальчишек уже бросили. И тренер попался какой-то... Вон в соседней

группе ездят себе потихонечку, уже барьеры прыгать начали, а мы все

" лечь-встать, отстегнуть стремена"! А ну-ка, поезди всю тренировку без

стремян! Это он специально, да еще шамбарьером бьет. Старый, а злой какой!

Брошу! Завтра же брошу! Не могу я больше! "

Глава четырнадцатая. ЖЕНСКИЕ СЛЁЗЫ

Панама вошел в свою подворотню. У них во дворе был маленький садик и

песочница, в которой по утрам копошились малыши, а вечером собирались

взрослые мальчишки, громыхали на гитаре, пока их дворничиха не прогоняла.

Сейчас темно и холодно, и в садике никого нет. Нет, есть! Посмотрите, кто-то

идет навстречу Панаме. Да это же Маша Уголькова!

- Здравствуй, Игорь!

- Привет. Ты чего?

- Я ничего. Игорь, ты не бойся. Вот держи... - И она сует в руки Панаме

узелок, из которого сыплются какие-то монеты, звякнув, катится по дорожке

блестящее колечко.

- Машка, ты что, сдурела? Зачем мне это?

- Бери, бери! Теперь они не будут тебя обижать!

- Кто? - совсем сбивается с толку Панама.

- Бандиты! - шепчет Маша. Панама только обалдело смотрит на нее.

- Игорь, я сегодня смотрела на тебя на физкультуре, когда мы в ручеек

играли, ты же весь в синяках.. У тебя прямо рубцы на теле. Я читала, одного

мальчика так басмачи пытали - били его проводами. Игорь, ты им, наверное,

задолжал? Скажи, да? Угадала ведь? Вот мои деньги и колечко, - приговаривает

Маша, ползая по песку и собирая рассыпавшееся богатство. - А еще можно у

бабушки попросить - она даст, и ты расплатись с ними. Игорек, ты ничего не

бойся! Они тебя вовлекли и запутали. Тебя дома нет, из школы ты прямо бегом

бежишь... Я давно хотела с тобой поговорить, да за тобой разве угонишься! А

сегодня как посмотрела на тебя... " Нет, думаю, хоть до утра сидеть буду, а

дождусь, не могу я, когда человек на глазах пропадает".

- Ты что, - сказал Панама, - чернил выпила? Вот девчонки, начитаются

всякой дряни, телевизора насмотрятся и выдумывают! - Его прямо душило

возмущение. И тут он услышал странный звук.

- И-и-и... - тоненько так, жалобно. А это Маша плачет.

- Да не реви ты! Но Маша только руками замахала. Встала и пошла, только

плечи дергаются да помпон на шапочке дрожит.

- Стой, Маш, да не реви ты! Ну подожди. Ну, Маша!

- И... и... - и всхлипывает.

- Ну, послушай, только я тебя очень прошу, никому пока не говори!

Всхлипывания стали потише.

- Я занимаюсь в школе верховой езды. - Панама сам удивился, как это

торжественно прозвучало.

- Не хочешь правду сказать, - сквозь слезы проговорила Маша.

- Нет, честное-пречестное! Бориса Степаныча спроси, он тоже там

занимается. Он меня и устроил.

- И ты учишься кататься верхом? - выдохнула Маша.

- Не кататься, а ездить, - солидно поправил Панама. - Катаются верхом

на палочке.

- Игорь! Какой ты смелый! Я бы никогда не смогла к лошади близко

подойти! Я даже мышей боюсь.

- Чего там, - ответил Панама, но потом ему стало неловко. - Вообще-то я

тоже мышей боюсь.

- Все равно, все равно ты очень смелый! Игорек, а можно мне

когда-нибудь посмотреть, как ты катаешься там?

- Езжу, - поправил Панама. - А чего ж нельзя! Можно. Вот будут

соревнования, и приходи, я тебе билет достану, с ребятами познакомлю.

- А на тренировку нельзя? Панама представил, как Маша, в своем

чистеньком платьице, смотрит, как они, потные, грязные, злые, крутятся в

пыли манежа, как хлопает бич и слышатся такие слова, которые лучше вообще

никогда не слышать.

- На тренировку неинтересно, - сказал он. - Вот скоро конкур будет -

⇐ Предыдущая 1 234 5 Следующая ⇒