Борис Алмазов. Самый красивый конь 1 страница

Стр 1 из 5Следующая ⇒

Борис Алмазов. Самый красивый конь

Не многие из вас, ребята, умеют ездить на лошади, не все знают, что

такое конный спорт. Эта трогательная, веселая и светлая повесть расскажет

вам о том, как ваш сверстник, Игорь Пономарев, обыкновенный мальчишка, по

прозвищу Панама, начал заниматься в школе верховой езды, стал всадником. И о

том, что в настоящем спортсмене сила, мужество и воля к победе неотделимы от

доброты и благородства, от готовности к самопожертвованию. Конный спорт -

один из древних. Первое упоминание о нем относится к б80 году до н. э. В

современных Олимпийских играх успешно участвуют завоевавшие немало призов

советские конника. Будут они бороться и за Большой приз Олимпиады 1980 года

в Москве. Эта повесть сделает для вас конный спорт более близким, понятным.

А может, кто-нибудь последует примеру упрямого Панамы? " Самый красивый конь"

- первая книга молодого детского писателя Бориса Алмазова. Он родился в 1944

году, в Ленинграде; окончил институт театра, музыки и кинематографии;

преподает историю искусств в средней школе. И сам, конечно, занимался конным

спортом, на всю жизнь полюбил лошадей - живое чудо, взращенное,

выпестованное человеком. Владимир Приходько

Глава первая. ПАНАМА - ПОТОМУ ЧТО ШЛЯПА

Он действительно был немножко шляпой. Начнет в футбол играть, ударит по

мячу - мяч в окне, ботинок в воротах. Пойдет рыбу ловить, насадит червяка,

махнет удилищем - червяк за шиворот, а крючок вместе с удочкой и большим

клоком штанов далеко в реке плавает. Все ребята, конечно, кричат:

- Шляпа, лопух! Он поэтому и в пионерские лагеря ездить не любил. Нынче

вот в городе проболтался все лето. Ходил на пришкольный участок, сорняки

полоть. Сорняки оставил, а какие-то полезные корешки повыдергал. Все опять

шумят:

- Пономарев - дурак! " Пономарь" - лопух! - А один говорит: - " Панама"!

Так и превратился он из Пономарева в " Панаму". Теперь пошло: " Панама,

Панама"... Он уже привык, откликаться начал. Панама так Панама, у других еще

похуже прозвища. И еще у него была беда. Постоянно Пономарев опаздывал в

школу. Выходил-то из дому вовремя, просыпался рано, в шесть часов, когда

отец вставал гимнастику делать. А на улице обязательно что-нибудь

происходило. То в трамвае мотор перегорел: дым валит, вожатый бегает,

пожарные прикатили. Хоть Панама и не досмотрел, чем там дело кончилось, а

все-таки в школу опоздал. То увидел, как над городом журавли летят в теплые

страны, - в люк свалился, в открытый. Еще хорошо, не сломал себе ничего.

Зато потом пришлось весь день отмываться. Все-таки канализация. Вот и

сегодня тоже. Панама за полчаса до уроков из дома вышел, а школа-то вот она,

рядом. Подумал Панама, что еще рано, решил квартал кругом обойти. Один дом

прошел, второй, завернул за угол. А за углом, около закрытого ларька

утильсырья, лошадь стоит, извозчик - седенький старичок - на огромной

платформе сидит, газету читает. Ну Панама и прилип. Он обошел лошадь вокруг.

Лошадь была мохнатая, словно плюшевая, на лоб свисала залихватская челка, и

вообще вид был у нее какой-то хулиганский: нижняя губа оттопырена, задняя

нога полусогнута - только сигареты и гитары не хватало, а то прямо хиппи из

подворотни. А под копытами были белые мохнатые метелочки, и из-за этих

метелочек лошадь казалась какой-то беззащитной. Тем более, была она вся

перевязана ремнями и веревками, на шее болталась какая-то штука, вроде как

солдаты шинели скатывают, а на копытах были железные подставки с шипами.

- Дядя, а что это у нее на ногах? - спросил Панама и добавил: -

Извините, пожалуйста. - Вечно он эти слова забывал вовремя сказать. Старичок

посмотрел на него сверху и сказал в пространство:

- Дожились, дите живой лошади не видало! Цивилизация называется! Это

подковы, заместо ботинок, значит. Чтобы пятки не стоптать.

- У!.. - сказал Панама. - Большое спасибо. Он еще походил вокруг

лошади, а старик смотрел на него печально, поверх очков.

- Ну что? Нравится?

- Да! Очень! - ответил Пономарев. - Такая вся красивая, и пахнет

хорошо.

- Эх! Не видал ты, парень, красивых-то коней. - Старик сложил газету. -

Вот у моего отца тройка была! Кони-птицы, одно слово. Я, слышь-ко, родом из

ямщиков, на тракте жил. Ямщикам-то еще от Петра Первого был такой закон

положен, чтобы ни подати, ни в солдаты не брать, но зато должен каждый ямщик

содержать почтовых лошадей. За это шла ямщикам и земля под покосы, и что

проезжий пожалует на чаек, тоже его. А что кони были - звери, одно слово! Из

ворот как подадут, дак, кажись, стенку поставь каменную - прошибут.

Коренником - это который в средине - рысак орловский был, дак его, бывало, в

оглобли два мужика заводят. Мотнет головой - они на вожжах, как тряпки,

болтаются.

- А это вожжи? - спросил Панама.

- Вожжи! Да, меня отец все вожжами порол, дак я их век ни с чем не

спутаю. Вот они, вожжи, а это вот шлея, гужи, чересседельник, постромки,

хомут, опять же удило и, конечное дело, супонь. Запомнил?

- Не-а...

- Это без привычки-то, знамо... Бывало, ночь-полночь, зима ли,

непогодь, стучат: " Вставай, ямщик, твоя очередь везти". Я еще мальчонка был,

с печки гляжу - отец встает, тулуп красным кушаком подпоясывает. Кнут берет,

кистень - палка такая железная от лихих людей, а за окном воет... Не то

вьюга, не то волки. Страх... А сгубила-то ямщиков железная дорога. И

всего-то тогдашние поезда десять верст в час ехали, да провели чугунку у

нас, и ямщиков отменили. Потому - прогресс начался... Старичок достал пачку

папирос, закурил. А Панама стоял разинув рот, и ему казалось, что он видит

тройку, которая мчится сквозь буран и снег, а ямщик в красном кушаке

посвистывает и взмахивает кнутом.

- Подались мы всей семьей, с лошадьми в Санкт-Петербург. Поселились в

Парголове. Двух лошадей продали, а на третьей отец извозчиком стал работать.

- Как вы? - спросил Панама.

- Что ты, милый! Я ломовик, грузовой, а отец был легковой извозчик,

лихач. Летом - тележка двухместная, зимой - саночки легонькие, вроде как на

такси работал. Только недолго: пал наш рысак, и пришлось отцу идти на конку

работать.

- А это чего?

- А конка - это, стало быть, как бы трамвай, но на конной тяге.

Вагончик - небольшенький, на передней площадке кучер стоит, двумя лошадьми

правит, а вагон бежит по рельсам. Ну конечно, скорость не та, однако плавно

катит. Мостовая ведь тогда булыжная была, а здесь рельсы. И, конечно,

дешевле. Нонче опять же асфальт, а тогда все лошадка...

- Лошадь лучше, - сказал Панама. - А можно мне ее погладить?

- А чего ж нет? Погладь. Панама дотронулся ладонью до меховой конский

морды, лошадь насторожила уши, прислушиваясь. И Пономареву вдруг захотелось

обхватить ее за шею и прижаться изо всех сил к этой добродушной голове с

отвисшими замшевыми губами.

Глава вторая. ЭТОТ СТРАННЫЙ ПЕДАГОГ

- Так, говоришь, лошадь лучше? - услышал Панама голос за спиной.

- Лучше, - сказал он, все еще не в силах оторвать руку от лошадиной

морды. - Лошадь живая. Ее позовешь - она идет. Машина что? Сел и поехал, а

лошадь все понимает. Вон она уже уши подняла - не боится меня больше.

Поняла, что я ей худого не сделаю.

- А теперь ответь мне, ученик шестого класса Пономарев Игорь, почему ты

не в школе? - спросил тот же голос. Панама оглянулся и увидел учителя

русского языка и литературы Бориса Степановича.

- Ой, - сказал Панама, - а сколько времени?.. Извините, пожалуйста.

- Через пятнадцать минут первый урок кончится.

- Но ведь я же на минуточку, - пролепетал Панама. - Я только лошадь

посмотреть. Ах, шляпа я, шляпа...

- Парнишка коня-то как увидал, все на свете позабыл, - сказал старичок,

улыбаясь.

- Не он один такой! - усмехнулся Борис Степанович. И вдруг зажал

портфель коленками, а руками ловко открыл лошади рот. - Так, говоришь, отец,

восемь лет кобылке-то?

- Восемь и есть, - закивал старик. - Восемь.

- Рановато ей еще на задние-то хромать.

- Дак, шпат это. Шпат, милый...

- Следить надо было. Кормите черт знает чем. О копытах и не говорю, за

такое копыто кузнеца убить мало.

- Дак ведь, милый, - извиняющимся голосом заговорил старик, - кузнец

говорит: инструмента нету. Напильник, скажем, копыто опилить, и то купить

негде.

- Совести у него нету, а не инструмента, - строго ответил Борис

Степанович. - Самого бы его так подковать. А напильник я принесу, еще

приедете сюда, так я через утильщика передам.

- Вот спасибо, вот спасибо... - закивал возница. - Кузнец-то говорит:

не продают за безналичный.

- За наличный бы купил, копейки стоит! Не трактор ремонтирует - живую

лошадь кует. Ну, Пономарев Игорь, как вы сегодня? Настроены посетить учебное

заведение?

- Я ведь только на минуточку остановился...

- Ладно, какой урок-то прогулял?

- Географию... - убито ответил Панама.

- Ну вот что. Будут спрашивать - скажи, я тебя задержал: ругал за

контрольную. Кстати, ты хоть иногда в учебник русского языка заглядываешь?

Так, хотя бы из любопытства... Панама стал рассматривать трещины на

асфальте. А уши его, он чувствовал, опухают и становятся такими огромными и

горячими, словно к голове приставили две оладьи.

- Ну ладно, смотри, на второй урок не опоздай. - И Борис Степанович

зашагал к школе. Он шел размашисто, широко, и тяжелый портфель в его руке,

казалось, ничего не весит. В прошлом году, когда Борис Степанович появился в

школе, в первый же урок задал контрольную и поставил двадцать две двойки!

Никогда ни один учитель столько двоек не ставил. После этого началось:

каждый день диктовка, какие-то игры на составление слов, весь класс

кроссвордами увешал. Вообще-то заниматься у Бориса Степановича интересно, но

уж больно легко двойку заработать. А у него получать двойки почему-то очень

неловко. Посмотрит, словно сквозь человека, и скажет:

- Встань, Пономарев, у тебя чувство юмора есть?

- Ага... А класс уже замер.

- Так это ты что, для смеха написал: " Над городом мурлыкали журавли"?

Дай дневник, хочется мне на память оставить автограф. Кстати, напиши это

слово на доске и объясни классу его значение... Все хохочут, Пономарев готов

через все четыре школьных этажа провалиться. Борис Степанович сидит, не

улыбнется, бородку пощипывает, только в глазах ехидные черти пляшут.

Портфель у него словно сундук у фокусника: никогда не знаешь, что он оттуда

вынет. Один раз достает пакет полиэтиленовый с кусочками моркови, другой раз

вытаскивает хлыст какой-то с костяной ручкой, а то еще какие-то железки,

ремни, пряжки... А как-то пришел на урок в сапогах и в красном пиджаке! И

штаны белые. Вообще-то, конечно, красиво, но так по улице не ходят. И ему,

наверное, самому неловко было. Как только звонок, он бегом, только каблуками

простучал, и в такси. Другого бы учителя ребята сразу спросили: почему он

так одет, а этого только спроси, он тебе так ответит - не обрадуешься. Он

при ходьбе носки ног в стороны раскидывает. Старшеклассники-мальчишки все

ему подражают. Весь десятый класс так ходит. " Обязательно, когда подрасту,

бороду такую отпущу, - подумал Панама, открывая тяжелую школьную дверь. - Не

для красоты, а просто так".

Глава третья. СТОЛБОВ И ДРУГИЕ

- Ты чего географию-то промотал? Кино показывали! - встретил Панаму

Столбов, его товарищ по парте. - А я тут такую книгу достал про

дореволюционных шпионов. Не знаю только, как называется: начала нет и конца

тоже. Написано: " Продолжение в следующем выпуске... "

- Столбов! Столбов закрывает рот, но ненадолго.

- Там, понимаешь, один шпион придумал такое средство...

- Столбов, пересядь к Фоминой.

- Марьсанна, я больше не буду...

- Кому я сказала? Столбов сгребает с парты учебник, тетрадку и плетется

к окну, где сидит Юля Фомина. С ней не поговоришь. Она на истории всегда

математику делает. Закроется учебником и пишет. Попробовал Столбов слушать.

Учительница рассказывает, как в Древнем Египте пирамиды строили...

Неинтересно. Он еще в начале года учебник истории до конца прочитал.

- Знаешь, - шепчет он Юле Фоминой, - " в одном переулке стояли дома, в

одном из домов жил упрямый Фома... " Юля молча показывает ему из-под тетрадки

чистенький крепкий кулак. С ней лучше не связываться, она всех сильнее в

классе Еще бы, спортсменка, фигуристка! Того гляди, на чемпионат мира

попадет. За ней недавно тренер в школу на машине приезжал. Столбов один раз

видел, как она тренируется. Как шлепнется на лед. Даже гул пошел. Губу

закусила. А тренер сбоку подзуживает:

- Сама виновата, торопишься, все хочешь рывком взять. Соберись,

соберись... Еще разок! А потом по телевизору показывали - танцует так легко,

вроде это одно удовольствие.

- Больно, наверное, об лед-то биться? - спросил тогда ее Столбов.

- Нисколечко. " Вот это сила воли, - думает Столбов. - Ее даже учителя

боятся. Нужно на тренировку, так она с последнего урока, никого не

спрашивая, уходит. Директор в коридоре встретит: " Ну, Юленька, как наши

успехи? " " Наши"! А сам, наверное, на коньках-то и ездить не умеет. " Спасибо,

хорошо". И глазки такие скромные сделает, как будто тихонькая такая девочка.

А на самом-то деле она совсем другая. Она на чемпионате победила немку одну

на какие-то сотые балла. Немка ревет, вся Европа на ее слезы в телевизор

смотрит. Жалко, конечно... "

- Тебе немку не жалко было побеждать? - пристал к ней Столбов. А она

смерила его глазами и говорит:

- Пусть неудачник плачет. Взрослая женщина - нюни распустила... " Вот

какая Юля Фомина. А подружка ее закадычная - Маша Уголькова - совсем другая.

Она и с виду отличается. Юля - высокая, мускулистая, ей на глаз можно лет

пятнадцать дать, Маша - маленькая, худая и сутулится. А краснеет как!

Вызовут к доске, она - раз! - и вся красная делается. Ее даже дразнить

неинтересно - сразу плакать начинает. Кого хорошо дразнить, так это Ваську

Мослова. Выбрали его председателем, так он теперь ходит важный, даже

лицотакое озабоченное делает, как будто занят целый день. A на самом деле

лодырь. Вот в прошлом году был председатель Коля Вьюнков, вот это был

председатель! И в кино ходили, в театр, и газету такую выпустили, нас за нее

шестиклассники даже чуть не побили. И в " Зарницу" победили всех. А этот

только заседает - по два часа " пятиминутки" длятся. Жалко, Вьюнков с

родителями на Север уехал. Вырвал Столбов из тетрадки лист. Стал Мослова

рисовать. Голова у Мослова круглая, нос пупочкой, глаза хитрые и бегают,

особенно когда струсит. А он все время трусит. То боится, что от старшей

пионервожатой влетит, то, что его ребята переизберут. А уши-то, уши! Как это

раньше Столбов не замечал. Нарисовал Столбов председателю длинные ослиные

уши. И чтобы с зайцем не спутали, решил подпись сделать. Сначала написал:

" Мосел-осел! " Посидел, подумал. Неубедительно. Стал стихи сочинять -

получилось! Прямо целая басня Крылова:

Наш Васечка Мослов Осел среди ослов! В председатели прорвался, Но

ослом, как был, остался!

Сложил карикатуру вчетверо, написал: " Не вскрывать. Совершенно

секретно. Пономареву И. Лично" - и послал записку по рядам. Но все смотрели

и смеялись.

- Столбов! Повтори мой вопрос и ответь на него. " Пропал", - подумал

Столбов. Медленно поднялся... И тут прозвенел звонок. Пономарев покатывался

со смеху, разглядывая карикатуру. Вокруг него толпились ребята. Вдруг

подбежал второгодник Сапогов, схватил карикатуру, захохотал своим дурацким

смехом и потащил листок Мослову.

- Во! А? Во! Эта! Портрет! А? Васька покраснел, надулся и пошел на

Панаму:

- Твоя работа?

- А что? Тут все правильно написано: " В председатели прорвался, но

ослом, как был, остался! "

- Сейчас же порви! На моих глазах порви! - сказал Васька, а сам просто

от злости трясется.

- Ты что! - не выдержал Столбов. - Это же произведение искусства! Это

же сатирическая графика! Сатира графическая! Она, может, лет через сто будет

в музее висеть! Ты, Васька, ее сохрани, через сто лет большие деньги

заработаешь.

- Хорошо, - медленно сказал Мослов, - я ее сохраню.

- Носи, Вася, на здоровье! - заорал Столбов и вскочил на парту. Тут в

класс вошел Борис Степанович.

- Ясно! - сказал он весело. - Теперь ясно, кто будет парты мыть.

- Да я только вскочил, - возмутился Столбов. - Другие все время бегают!

- Другие будут мыть в другой раз.

- Борис Степанович, вот! - Мослов протянул ему карикатуру. - Вот! - Он

словно гордился. - Вот, оскорбляют... В классе стало тихо.

- Ну, если это тебя оскорбляет... - сказал учитель.

- Значит, ты осел и есть! - крикнул Столбов и захохотал. Борис

Степанович глянул на него внимательно и сказал:

- Кстати, автор этих стихов себя и своих одноклассников тоже считает

ослами.

- Это почему же? - удивился Столбов.

- А тут так написано: " Осел среди ослов", и я не понимаю, почему ослов

так раздражает, что один из них " в председатели прорвался". Это справедливо,

ведь, значит, льва начальника они не заслужили.

- Это почему же? - опять спросил Столбов.

- А потому, что они даже не ослы, а зайцы. Стихотворение-то без

подписи. Кто писал - трус! Тут Столбов хотел было сказать: " Да вы что! Это я

нарисовал и написал. И ничего тут такого нет, пошутить нельзя". да только не

успел. Васька Мослов вскочил и заорал:

- Это Пономарев нарисовал. Пономарев!

- Что же он, сам себе письма пишет? - сказал учитель. - Это письмо

Пономареву адресовано.

- Это он для конспирации.

- Нелогично. Успокойся. - Борис Степанович заложил руки за спину и

прошелся по классу.

- Меня сильно огорчает не то, что вы не умеете шутить, но что вы не

умеете отличать остроумие от оскорбления. Как вы медленно взрослеете и как

вы медленно умнеете!..

- А Пушкин тоже карикатуры рисовал, - сказал Столбов.

- Пушкин в вашем возрасте свободно владел французским языком, латынью,

дружил с умнейшим человеком своего времени, с философом Чаадаевым... А вы, я

вижу, живете со дня на день, не думаете ни о прошлом, ни о будущем.

Посмотрите, большинство из вас ничем серьезно не интересуется... Даже

гражданская жизнь, я не боюсь этого слова. гражданская жизнь вашего класса

вас не интересует... Ну ладно! - Он устало потер лоб. - Уж коли зашла у нас

сегодня речь о басне, нарушим программу и поговорим сегодня о баснях. Басни

писать уметь надо, ибо басня подчиняется определенным законам... В Древней

Греции жил старый и безобразный раб по имени Эзоп... В перемену Мослов

подошел к Панаме и, показав кулак, сказал:

- Ты, Панама, у меня еще узнаешь, как карикатуры рисовать!

Глава четвертая. " ТАКИЕ, БРАТ, ДЕЛА... "

Панама потерял спортивные трусы. Ну как теперь на физкультуру пойдешь?

Все трусы у Панамы для этого дела не годятся. Из старых он вырос, а те,

которые постоянно носит, вообще показывать нельзя. Они - в маленький

цветочек. Это у мамы была такая материя, она взяла и Панаме трусов нашила.

Мыкается Панама по коридору. Все на физкультуру ушли. Как раз четвертый и

пятый уроки физкультура. Мог бы Панама домой пойти, да там делать нечего.

Все на работе. Шатается он по школе, боится на завуча нарваться. Вдруг из

учительской вылетает Борис Степанович, какой-то встрепанный, и в класс. В

классе сразу тихо. Он чего-то там поговорил, опять в учительскую побежал, ну

в классе, конечно, сразу шум, даже кто-то кукарекать начал. А еще восьмой

класс! Опять вылетает Борис Степанович.

- Ну что ты будешь делать, - говорит, - никак дозвониться не могу. Как

провалился! - И вдруг видит Панаму. - Ты чего делаешь здесь? Панама

объясняет: мол, так и так, трусов нет.

- Это очень кстати, то есть это скверно, конечно. И вообще, в этом

месяце я второй раз вижу, как ты уроки прогуливаешь. Смотри, добром это не

кончится.

- Ну я же не специально... - оправдывается Панама, а в восьмом классе

орут - хором петь начали! А еще восьмой класс!

- Вот что, - говорит Борис Степанович, - выручить меня можешь?

- Безусловно, - отвечает Панама.

- Это, конечно, непедагогично... И вообще категорически запрещается

учеников по своим делам посылать, да тут вопрос жизни и смерти. Такие, брат,

дела... Вот тебе деньги, адрес, садись на такси. Если охрана пускать не

будет, звони по такому телефону. И записку эту в собственные руки Петру

Григорьевичу отдай. Понял? В собственные руки! На стоянке было несколько

машин. Видно, стояли они давно: на них успел желтый лист нападать. В первой

машине шофер читал книжку. Панама решительно открыл дверцу, сел рядом и

протянул бумажку:

- Здрасте, отвезите меня вот по этому адресу.

- Есть! - сказал водитель и начал выруливать со стоянки. - Собака, что

ли? - спросил он, когда они понеслись по улице.

- Где? - спросил Панама.

- Да вот лечить-то?

- Кого? Шофер как-то странно на него посмотрел.

- Я говорю, зачем в институт-то едешь?

- В какой?

- Да ты хоть знаешь, куда едешь?

- Там написано, - глядя прямо перед собой, ответил Панама.

- Там написано: " Ветеринарный институт", вот я и спрашиваю, собака, что

ли, заболела?

- Нет, - ответил Панама, - я с письмом...

- А, - сказал шофер, - другое дело... А то я раза три доктора по

адресам возил. Смехота! То у щенков зубки режутся, то кошка окотиться не

может. Как сбесились все. А один едет, чуть не плачет - рыбки заболели! А

рыбки-то эти гроша ломаного не стоят, и на сковородку-то не положишь. Панаме

почему-то стало очень скверно. И неожиданно для себя он сказал:

- У меня тоже рыбки есть! - Хотя никаких рыбок у него не было.

- Ты - пацан, ты - другое дело. А тут взрослый дядька в игрушки

играется! . .

- Все лучше, чем водку пить! - сказал Панама и сам себе удивился.

- Это точно, конечно... - сказал шофер и замолчал. Панама был рад,

когда они доехали. Он выскочил из машины, бодро толкнул дверь института, но

сердце у него бешено колотилось. В большом вестибюле, за никелированным

забором стояла толстая тетка с громадной кобурой на боку.

- Тетя, извините, пожалуйста, могу я видеть Петра Григорьевича

Николаева?

- Пропуск заказан? - рявкнула тетка.

- Нет, тетя, я с письмом, - сказал Панама самым вежливым голосом, на

который был способен.

- Звони по телефону! Панама набрал номер, написанный в бумажке.

- Можно попросить Петра Григорьевича, извините, пожалуйста...

- Его нет! - И трубка загудела. Панама опять набрал номер.

- А где Петр Григорьевич? Извините, пожалуйста.

- На конференции! - И трубка загудела.

- Тетя, - сказал Панама, - у меня важное дело. Можно, я отнесу письмо?

- Оставляй на охране. Пойдет домой, я передам.

- Борис Степанович велел в собственные руки. Тетя, это очень важно!

Можно, я пройду? Я вам портфель в залог оставлю.

- Да на что мне твой портфель с двойками! Сказано: без пропуска не

пущу. Так что уходи отсюда! Пошел Панама на улицу, получил по спине

вертящейся дверью, сел на скамейку. Думает. " Никчемный, - думает, - я

человек. Борис Степанович с таким лицом белым из класса в учительскую

носился, а я его письмо отдать не могу... Панама я, панама! " А в горле уже

ком стоит. Вдруг машина подъезжает. Странная какая-то. Пузатая. Автобус не

автобус, бочка не бочка... Шофер с бумажками в руках выскочил, в институт

побежал. Потом из фургона дядька в ватнике вышел и тоже в институт пошел,

дверь не закрыл. Панаму как кипятком окатило. Встал он, носом пошмыгал и

медленно к фургону двинулся. А кровь в ушах - бух-бух-бух... Медленно

поднялся в машину и дверь за собой захлопнул. Темно в машине и пахнет, как в

цирке. И чувствует Панама: кто-то дышит. " А вдруг тут тигры! " Он чуть не

взвизгнул со страху. Всей спиной прижался к железной двери, ему захотелось

вдавиться в нее, стать маленьким, незаметным. И тут он услышал, как впереди

за перегородками что-то затопало и раздалось тонкое, заливистое ржание.

" Кони! Коней везут! " Панама пришел в себя и только тут почувствовал, как

намокла у него от пота рубаха. Он сунул руку в темноту, и пальцы его

нащупали теплую конскую шкуру. Потом он почувствовал, как в ладонь его стали

тыкаться шелковые лошадиные губы... Машина дернулась, поехала. Стала.

Открылась дверь, и в ослепительном свете хриплый голос сказал:

- Выводи жеребца из первой секции.

Глава пятая. РАЗВЕ ЭТО АЙБОЛИТ?

Панама постоял, привыкая к свету. Вокруг него были железные

перегородки, а из-за них высовывались конские головы. Он присмотрелся,

открыл дверь и оказался в проходе, как раз позади коня, которого выводили.

Конь вышел, за ним потихонечку Панама. Никто его и не видел. А дальше куда

идти? Недалеко от машины во дворе стояла группа людей в белых халатах. Они

стояли спиной к Панаме и слушали кого-то в середине группы. Тот, невидимый

Панаме, говорил:

- В нашем институте впервые в мире создана промышленная установка для

получения желудочного сока, а также различных препаратов на основе конской

крови. Желудочный сок берут один-два раза в неделю по шесть-семь литров за

раз. После обработки он идет в лечебные учреждения. Для получения препаратов

из крови мы поступаем следующим образом. В кровь совершенно здоровых,

многократно проверенных коней вводятся болезнетворные токсины таких страшных

болезней, как гангрена, столбняк, дифтерия и целого ряда других, против

которых до недавнего времени медицина ничего не могла сделать. В крови

зараженных животных образуются защитные вещества. На основе этой крови мы

получаем сыворотку, которая не только излечивает больных людей, но и делает

человека невосприимчивым к заболеванию. За время использования одной лошади

мы получаем шестнадцать - двадцать тысяч доз сыворотки.

- Згажиде бажалузда, - проговорил огромный врач-африканец, - зголько

живед лошад?

- Кровь мы берем периодически, давая коням три-четыре недели отдыха,

однако лошадей хватает весьма ненадолго... Потом они поступают в зоопарк на

корм хищникам. - Голос рассказчика вдруг сделался грустным. - Вот сейчас к

нам как раз поступила новая партия лошадей, специально отобранных на конных

заводах. Тут все повернулись и увидели Панаму.

- Это что за явление? - удивился пожилой доктор, тот, что рассказывал

про промышленную установку.

- Я не явление. Я Пономарев! Мне Петр Григорьевич нужен, у меня к нему

письмо!

- Давай! Я Петр Григорьевич. Проходите, товарищи, смотрите. - Он снял

очки и, держа бумажку у самых глаз, начал читать. В это время через двор

проводили лошадей. Они были все как на подбор, очень высокие. Панама таких

никогда не видел. Кони шли, нервно подрагивая кожей и всхрапывая. Огромный

рыжий жеребец вдруг рванулся и стал на дыбы. Конюхи закричали страшными

голосами и повисли на веревках, как акробаты. Конь проволок их, мотая

головой, через двор, тут его скрутили и завели в дверь дома, которая зияла

как темная пасть.

- Так. Ясно. Вот разделаюсь с аспирантами - приеду. Э? - сказал Петр

12 3 4 5 Следующая ⇒