ЧТО СЕЙЧАС. 9 страница

На Пикадили поставили маленький Луна-Парк. Американские Горки, Чертово Колесо, и пр. С неожиданным энтузиазмом покупаем билеты и катаемся до одурения и изжоги, как малые дети, дорвавшиеся до сладкого

Четверг. Чудо, чудо, чудо!!! Позвонил Вильяму (агенту по трудоустройству) без всякой надежды на удачу, и тут он предложил мне мою прежнюю райскую работу ночного сторожа!!!

Двигаясь утром из хостела позвонить из автомата по вопросам трудоустройства, на лестнице встретились с делегацией алкоголиков нашего хостела во главе с Виллом, которая отправлялась в паб. Позвонив, идем обратно в некоем смущении. Что это за перевертыши такие? Наши соседи идут пить, а мы идем искать РАБоту! Не сговариваясь, “ошибаемся дверью” и заходим в паб, чтобы исправить ошибку судьбы.

Тот же день, вечер. Вилли (негр-алкоголик) страдает от своего пьянства. Вчера он потерял свой бумажник. Погоревав минут десять для приличия, пошел вниз, в паб. Заливать горе.

Спайкер, есть маза, подсел.

Вечером встречался с Арташом, ходили к барыге. Я решил опять вмазаться, чтобы убить праведный гнев на Бруду, клокочущий внутри моего подоночьего организма. Столь нежелательные в нашем положении эмоции были вызваны тем, что Бруда утерял документы, которые мы с такими геморроями раздобыли и которые были необходимы нам для получения кредита в банке. Причем утерял он не только липовые копии, в которые были уже впечатаны наши имена, но и оригиналы, с которых оные копии делались. Он, разумеется, всячески отрицает свою вину и грешит на уборщиков хостела.

Утеря этих сраных бумажек отдаляет наше возвращение на неопределенный срок. Но про себя я уже решил, что на болт мне нужны деньги, если они достаются такой ценой. ХОЧУ ДОМОЙ! (Хотя, кажется, меня там уже никто не ждет)

Некст дэй. Поздно вечером вхожу в хостел. И первое, что увидел, поднимаясь, по лестнице, были полицейские штаны, аккуратно обтягивающие тугой зад. Ну, думаю, все, допрыгался. Тихонечко сдаю назад и утыкаюсь во второго бобби. Напустив побольше невинности на свои щщи, интересуюсь — а что, собственно, происходит? Мне говорят — женский махач! Слава тте! Пока не по наши души.

Моя недетская измена при появлении мусоров в нашей подоночьей обители объясняется помимо всего прочего еще и тем, что сегодня меня прищучили за воровством в местном супермаркете, и за мной была организована погоня, от которой я ушел чудом. Спасло то, что я изучил здешние окрестности весьма и весьма неплохо и сумел оторваться, предварительно скинув виски на какой-то стройке. Безусловно помогло и то, что в Брикстоне отсутствуют камеры слежения на улицах, каковые имеются в других районах города. В другом месте мне бы не удалось так уйти, через камеры и neighbourhood watch меня бы вычислили и приняли.

... А махач в нашем хостеле учинила самая загадочная его обитательница, француженка-лесбиянка, которую чуть раньше Соб. обозначил как “девушка-конь” и не без оснований предположил, что это она тырит нашу еду.

Что удивительно, это мрачное, вечно закутанное в черное, существо стало мне вдруг симпатично после этого ночного беспредела. После того, как полиция ретировалась, Девушке-коню было выставлено уведомление о выселении. Но по гуманным британским законам покинуть помещение она обязана в течение 3 суток. То есть де юре она здесь больше не живет. А де-факто — живет. И учиняет полнейший дестрой, пользуясь отсутствием собственного юридического лица на этой территории. Почему-то шумы, женские визги и топот, не дающие никому спать, вызывают во мне не раздражение, а какие-то положительные эмоции. Остается процитировать Довлатова: “Вечно меня тянет ко всякому сброду... ”. Моя симпатия к этой дамочке доросла до того, что

Днем позже

я шифрану от Бруды бухло за ради того, чтобы ее угостить. Правда, потом одумаюсь и все-таки разбухаюсь с ним, а не с Конем.

Нет, это действительно непонятно! Ладно бы он шифранул виски для того, чтобы выпить его с Вилли, или с Тони. Или даже с Хрулем! Но ныкать алкоголь ради ЭТОГО существа!

Правда, потом Сп. все-таки одумался и, пристыжено улыбаясь и глядя в сторону, извлек из рюкзака бутылку.

... Грустный сегодня день. Я большую его часть провел, гуляя по городу. Представлял себе, как бы здесь было без сипа вдвоем с Настей. Хотя это, видимо, уже нереально. Я ей звонил сегодня, она опять ночует не дома. А где, точнее с кем — я уже знаю.

День неизвестно какой, середина декабря

Прочитал строчку из собаккиного письма, которое лежало на столе. “... и все об этом знают, кроме Спайкера... ”. Отчего же, я тоже знаю...

... Позвонил Арташу, поехали к барыге. Идем от метро к барыгиному дому. Путь неблизок, и мы постепенно ускоряем шаг. Потом переходим на трусцу и, finally, начинаем нестись, как безумные, сбивая прохожих, перебегаем дороги, не обращая внимания на машины и свистки патрульных. Только бы убежать от этой боли.

А полчаса спустя я передознусь в телефонной будке, где мы вмазывались. По рассказу Арташа, выпаду из нее с диким грохотом и останусь лежать под лондонским дождичком на неопределенный срок.

Потом Арташ вмазался сам, взвалил меня на свои колючие плечи и куда-то потащил. У него на плечах я и очнулся.

Еще вчера, плотно выпив, я думал что это все из-за Насти. Но сейчас понимаю — мне уже наплевать, на эту девочку, спящую с моими друзьями. И мне наплевать на моих друзей, спящих с моей девочкой. Уехав из Москвы, обрубив якоря, я оказался в океане при 12тибальном шторме. И понял, что то, что я считал дредноутом, всего лишь хилое каноэ. И одно весло уже сломалось...

И еще. По причине отсутствия какое-то время в этой реальности я опять продинамил Бруду-Собакку. Он забурел не на шутку. Неужели нашему братству, которое прошло через столько испытаний, приходит сипец?

ДЕНЬ...., конец декабря 1999.

..... Когда тебе задувают фуфел, это вообще очень неприятно. Если же дело происходит в стране, где героин отличается такой паршивостью, что растворить его можно только в какой-нибудь кислоте, то к облому добавляется еще и жгучая боль, и рука на некоторое время перестает сгибаться.

Мы сидим на сырой лавочке в сыром Хай-гейт парке (Декабрь в Лондоне — достаточно хреновый месяц) и вмазываемся. С Арташом была проблема — почти все вены у него ушли, но я все-таки отследил поезд. А вот Арташ, зараза, мне задул. Но ему и самому стыдно от собственной неловкости, и он поэтому совершает поступок, ему вообще не свойственный, я бы сказал — поступок ослепительного благородства. Молча, он разворачивает чек и ссыпает в ложку остатки Эйча, т. е. свою вечернюю дозу и начинает варить, что на ветру делать довольно сложно. Я не могу поверить в происходящее, неужели это — мне? Меня-то уже давно уволили с работы, а те крохи, которые я получаю, продавая ворованные вещи, уходят на оплату норы. В октябре я еще мог бомжевать, но сейчас уже слишком холодно для ночевок на улице. Так что Эйч покупает, в основном, Арташ. И хотя когда есть, он всегда со мной делится (вдвоем торчать — веселее), но последний дозняк всегда оставлял себе.

Преисполненный чувства благодарности, я закатываю рукав на правой.

— Ты понимаешь, Спайкер, я сам в шоке от того, что отдаю тебе последнее, но просто моя профессиональная торчковая гордость ущемлена — как это Я мог задуть человеку последний чек? Надо исправить свою ошибку — Арташ объясняет приступ благородства, ловко выбирая раствор в баян. Понятия о чести и благородстве у него довольно своеобразные. Да он вообще своеобразный человек — если с 14 лет употреблять все существующие наркотики, то, конечно, мозги станут набекрень.

Когда тупая игла прикасается к моей коже, я отворачиваюсь и поднимаю глаза вверх, к серому небу Лондона. Сначала появится холодок под ложечкой, потом пройдет по телу эта потрясающая дрожь, волна, смоющая с моего сердца тоску и боль человека, утратившего веру в свою породу... Но... Вместо ожидаемого легкого укола, за которым просто необходимо вытянуть ноги, откинуться на лавочке и выкурить последнюю, специально для этого припасенную сигу, локоть пронзает острая боль. Дерьмо!!! Арташ задул второй раз!!! Говнюк оставил меня без рук!! Где мой high?! и как я буду теперь воровать себе еду?

Деньги в лондонских магазинах я не оставляю принципиально — без лоха и жизнь плоха, а лохи здесь 99% магазинных секьюрити. Наняли бы охранником меня — ни один бы черт ничего бы не вынес. Своих я жопой чую.

— Артеш, гадина!! У меня холодильник пустой, денег ни копья!! Я сейчас собирался по магазинам пробежаться, а теперь что делать прикажешь, гондон ты штопанный!!! Сволочь!!! — Я ору на Арташа и пинаю ногами скамейку, чтобы не начать пинать кого-нибудь еще. Боль и обида совершенно неописуемые.

— Ладно, ладно Спайкер!! Пойдем вместе по магазинам, я для тебя поработаю, а Марго перетопчется. — оправдывается Арташ. Марго — это младшая сестра Арташа, и сегодня он собирался с ней идти в кино. На лице у Арташа написано даже смутное довольство, потому что сестру он недолюбливает, а тут такая замечательная возможность избежать тяжкой обязанности вести сестру в кино и тратить на нее необходимые нам LV.

Я, в отличие от Арташа, восторга от перспективы совместного разграбления лавочек и супермаркетов не испытываю. Я ценю и уважаю Арташа как опытного и матерого британского преступника, но у нас с ним слишком уж разный стиль работы. Там, где я все просчитываю и долго готовлюсь, Арташ действует с помощью сверхъестественной наглости, полагаясь лишь на удачу. Удача его до сих пор не подводила, но я ощущаю кожей, что этот момент не за горами, тем более что под Эйчом Арташ теряет чувство меры и реальности абсолютно. Хотя 5 бутылок вина в один присест, буквально из-под носа тупого паки - продавца — это, конечно, круто, а подобные эпизоды в периоды нашего совместного творчества не редкость. Разная у нас и психология: Арташ — сын миллионера, хотя и отлученный от дома (своего рода принц в изгнании) но, если что, его отмажут, да и работает он по магазинам развлечения ради, у него всегда набит холодильник в его четырехэтажном доме. Для меня же кидание магазинов — суровая необходимость, а в случае палева меня ждет депортация. Хотя я ненавижу эту страну и скоро отсюда сбегу, но предпочитаю все же сделать это самостоятельно, без помощи властей.

Хорошо бы найти Бруду, и поработать по лавочкам с ним — его поражающие воображение габариты чрезвычайно полезны в работе такого рода. Но брат мой, с которым мы вместе приехали покорять Туманный Альбион — теперь шифруется от меня, а я от него. Это самая большая потеря в войне с Британией (а нашу жизнь здесь иначе, как войной, не назовешь). Порушенная башня и острый агрессивный психоз у обоих. А поскольку ближе у меня человека нет, то больней всего мы делали друг другу. Братцы-геи, блин. (Последнее предложение следует считать шуткой — пидоров мы ненавидим).

Неожиданно на меня нападает философское настроение. Приход меня все-таки настиг, хотя руки в локтях по-прежнему хрен согнешь. Я отделяюсь от своей физической и кармической оболочки (Эйч очень удачно лег на вчерашнее ЛСД) и смотрю на себя со стороны. Картина, представляющаяся моему взору, отвратительна. Молодой, лет 25, человек, стрижка — короткий агрессивный ирокез, недельная небритость, крутая, но потасканная и грязная хулиганская одежда (открою маленькую тайну — все предметы гардероба - тыренные). В общем, в Лондонской подземке, обычно переполненной, вокруг меня всегда есть свободные места. Присаживайтесь, пожалуйста. Но особенно меня смущает выражение моих глаз. Не знаю, конечно, палится ли это со стороны, но я-то себя хорошо знаю, и вижу в своих глазах милый коктейльчик из тоски и злобы. Злоба меня радует — в жизни я слишком часто страдал из-за своей кротости нрава. Тоска — ерунда; когда вмазанный мимо вены Эйч окончательно рассосется, то тоска пройдет.

.... Я хожу в церковь и даже стараюсь держать посты. Стараюсь, но не держу, так как окружение мое — сплошь подонки, и каждый раз они испытывают оргазмический восторг, когда во время очередного поста я поддаюсь на их разводы, ломаюсь и закуриваю косяк, а тем временем мне уже подливают водку. Слаб человек, прости меня Господи...

... А Британия обломала нас по полной программе, можно сказать, в душу плюнула. НО мы кто? Мы подонки! В ответ на плевок нам в душу от Мамы-Королевы мы ответили таким мощным харканьем, что исключительно пресловутая британская стойкость помешала островам скрыться в пучине морской.

День????

Сильно накурился, чтобы снять кумар, и поехал зарабатывать деньгу — чистить сад Григорианов. Под сканком не только убрал сад, но и из обрубков дерева соорудил некий монумент не совсем для меня самого ясного назначения — абстрактную композицию из обрубков и обломков деревьев, которую украсил рунами. Потом пил водку с артишоковской матушкой. Арташ все это время валялся у себя в комнате, блюя и потея — кумары, вернее, ломки — ничего не попишешь. Мне легче — я сильнее, да и не сторчался я, в принципе (Пока. Рвать отсюда надо! ).

День???? Раскумарился. Гулял по Тоттэнхэму, покупал или воровал новогодние подарки. Кому????

.... Иду, погруженный в свою обычную меланхолию. Ниггер-бомж просит у меня десятипенсовик, мол, позвонить ему надо. Естественно, отчисляется на болт. Пройдя еще несколько метров, вспомнил, все те случаи, когда наши планы рушились из-за того, что не было этих сраных металлических кружочков и неоткуда было позвонить. Возвращаюсь, даю бомжу пару мелких монеток. Ответочка за добрый поступок пришла тут же — облагодетельствованный мною бомжара выудил из кармана солидную плитку гашиша и протянул ее мне. Лондон не перестает удивлять.

День Х

Сегодня ночью в Лондоне выпал снег. К утру растаял.

(Из письма Собаккй неизвестно кому, скорее всего самому себе)

... FINIS

5 января 2000 года.

Я работаю сторожем на стройке. Что-то совершил бедолага Майко за то, что вылетел отсюда, а тут как раз подвернулся я, позвонил в агентство (по трудоустройству) по подсказке какого-то местного Бога, и все вернулось на круги своя. Бодрствую, пью чай, хотя сплю я на рабочем месте уже давно, используя для этой цели стол. Твердо, но лучше, чем жить с арабами в Алпертоне, куда мне провели наконец-то телефонную линию и финал этой эпопеи, надеюсь, не за горами.

Рядом со мной на лавке целый день (точнее, ночь) сидит невменяемый Арташ, которого хочется назвать по привычке реальным (для того, чтобы не путать с виртуальным, то есть со мной и с отчислившимся в Москву Сп. ), но не получается, потому что человек этот тает ото дня ко дню, как Снегурочка из сказки, вечно с полуприкрытыми веками и коростой побочек на немытом теле. Немытом — потому что недавно он всё-таки выбрал оппозицию и ушел из дома после очередного наезда отца.

“Писать о нем — трудно! ” — это Горький о Ленине. “Писать о них — пошло! ” — вторит Собаккаа (я) о наркотиках. Но сегодня мне первый раз стало его жалко. Я только что отчислил его со стройки, здесь допоздна работали кузьмичи, а если бы он учинил здесь то, что вчера, то есть раскидал бы по прорабской всю свою “кухню” и наглухо воткнул бы в углу — меня бы уволили. По большому счету, я отчислил его из-за денег. У меня клин, они нужны мне позарез, и без них я отсюда не уеду, а в затею с банковскими счетами я уже не верю почти, кстати, именно из-за А.. Мы потом ходили с ним в супермаркет воровать (хотя воровать с ним стало уже опасно, он по-настоящему утрачивает чувство реальности, см. фильм Trainspotting), и по дороге он начал обзванивать всех знакомых, ища вписку на ночь. И его отчислили ВСЕ. Я дал ему денег на хостел — тот самый, с пабом внизу и веселыми неграми Кисмо и Вилли-алканавтом, но дело не в этом. Я просто понял, что А. на всем свете на болт никому не нужен, включая его родителей. ВСЕМ по болту, что с ним происходит. То есть я недавно сам убедился в том, что дружба — это миф, и единственные люди, которым нужен лично я — это мои родители. Но А. лишен даже этого. Про отца я вообще не говорю, но мать, повторяю, мать, которая знает, что ее сын подыхает на улице.................................................................. ..... (По желанию Собаккй эти строки вычеркнуты из окончательного варианта наших заметок)............................................................................................................................................................................................... Мне жалко его еще и потому, что он хватается за этот трамал [36], который ему должны прислать из Москвы, как за соломинку, как за последнее, во что можно верить, но при этом: “Завтра человек улетает в Лондон, но рано утром, и Спайкер не будет вставать в 5 утра и везти трамал в аэропорт. ” Смотрю на него с выпученными глазами: ” Ты что, рехнулся?! ” Звоним этому человеку — Во сколько рейс? — Нет, — отвечают из Москвы, — без мазы. Меня будут провожать родители, при них неудобно. Я срываюсь и ору: “Ты, блядь, торчок!!! Да что же у вас за отношения такие?! ” Одному неудобно выручать при родителях больного человека, (Что за РОДИТЕЛИ У ВАС??? ), а сам больной не может позвонить третьему и попросить о помощи просто потому, что сам бы никогда в жизни не помог, и не может представить себе, что такое возможно.... Молчит, чуть не плачет. Да я и сам чуть не плачу.

Я вообще уже перестаю понимать, что происходит. Если бы я знал, что так будет, никогда бы сюда не поехал. Вместо того, чтобы познавать прелести жизни в свободной стране, где, как нам казалось, все будет проще, ибо здесь можно полностью раскомплексоваться и релаксироваться — я познаю такие жуткие вещи, о существовании которых я предпочел бы не знать и всю жизнь витать в облаках. Такая гадость, такая проза! Почему? И значит ли это, что романтиком можно оставаться только до тех пор, пока с этой прозой не столкнешься?

Я говорю вот о чем. Отъезд Спайкера я воспринимаю как проявление дикой слабости и подтверждение теории о том, что человек, живущий так, как мы жили в Москве, обречен быть лузером и может только спиться или сторчаться. То есть лузер ничего не имеет не потому, что ничего не хочет, а потому, что ничего не может. Такие слова говорил мой друг Миххха (не он один, просто это было последний раз на моей памяти, совсем недавно. Тогда я доказывал ему, что Спайкеру действительно не нужны деньги и он готов отдать последнее не потому, что ему нечего терять, а просто так).

Свое же будущее я вижу так: сейчас напрягусь, затяну потуже ремень, и, несмотря ни на что, докажу всем что вот он я, какой молодец — глядите, приехал с деньгами и теперь опять распиздяйничаю и ничего не делаю. То есть все могу, просто не хочу. Действительно, разве нам, Подонкам, не свойственно упорство в достижении цели. Такой заоблачной, как написать “Мастер и Маргариту” или сыграть Музыку Айнуров?

Все хорошо, только теперь я отчисляю А. на болт из-за денег. Боюсь потерять непыльную, хорошо оплачиваемую работу и попросту откупаюсь от несчастного торчка. Оправдывает ли цель средства? и не будет ли следующим шагом варианты а-ля Григориан-ст.?!

Только бы быстрее начать аферу со счетами... Может быть, вновь почувствовав себя на какое-то время Остапом Бендером, я смогу отогнать от себя эти страдания юного Вертера. Сегодня мы наконец-то сосканировали необходимые документы.

Спайкер улетел 27 декабря. Я его не провожал. Прятался от него у сестры, которая прилетела сюда на Xmas. Я не хотел его видеть и говорить с ним. Вообще. Что с нами, Лондон? За что ты нас ТАК?!

28 я пришел к Григорианам делать очередную порцию липы на ксероксе, и долго втыкал в окно, за которым в осенне-зимнем саду красовалось самодельное деревянное сооружение неизвестного мне предназначения с вырезанными на нем рунами — незамысловатый памятник Трём (минус 1) товарищам.

Смогу ли я когда-нибудь сыграть это? Сможет ли Спайкер когда-нибудь это описать?

... Пойду наверх, попью воды..

Эпилог

Спайкер уехал в Москву 27 декабря 1999

Собаккаа уехал в Москву... ................. 2000.

Необходимое послесловие

Письмо Собаккй мне, Бруде младшему, непутевому.

Начало февраля 2000

Ну, здравствуй, Негр!

Только что получил твою посылку. Все мои планы насчет того, чтобы отложить поедание Т. до лучших времен, когда закончатся все дела, улетучились в неизвестном направлении, как только оный Т. оказался у меня в кармане и я, как ты уже понял, съел его. Сейчас сидим у меня на стройке. А. расположился на столе (он, кстати, обиделся на то, что в своем письме ты не упомянул о нем вообще, как будто его нет на свете, но я сказал, что нельзя обижаться на двух старых друзей за такие вещи), а я сижу возле печки и сушу шмотки, которые постирал бесплатно в хостеле, за что Ромео на меня наехал и тактично (в который раз) попросил меня больше в хостеле не появляться, а я тактично (в который раз) сказал, что больше не буду. После чего, вместо того, чтобы уйти, я нагло пошел обратно в нашу комнату курить траву с негром-Бомжом, он же негр-Морж. Это тот, про которого я тебе рассказывал по телефону, его отчислили на болт из Канады, где он жил 30 лет, за махач, и он приехал сюда не пришей к пизде рукав. Отсюда погоняло — негр-Бомж. Что касается “Моржа” — это обуславливается поразительным внешним сходством. Он очень крутой. Ищет работу, но ищет примерно так же, как искали ее мы в первые дни. (т. е. никуда не ходит, внедряет, курит траву и сетует на недостаток финансов). Все его жалеют и скидываются на обеспечение его жизнедеятельности. Арт. украл ему штаны, я подарил сигареты, а еще у него постоянно имеется в наличии дурь, что как- то не вяжется с перманентным отсутствием денег. В общем, еще один чернокожий подонок появился в поле зрения. Такая сейчас в Брикстоне веселая пиздобратия подобралась — я аж локти кусаю оттого, что работаю по ночам и не могу с ними тусоваться. Я все это так подробно описываю по нескольким причинам. Во-первых, я не хочу спать, а Арташ оставил меня в гордом одиночестве т. к. ему, видите ли, неудобно спать на столе. Во-вторых, я хочу тебя по мере возможности развеселить и отвлечь от твоих грустных мыслей — по тону этого письма ты уже, наверное, понял, что мое настроение несколько повысилось по сравнению с тем, под которое я писал свое предыдущее послание, и кто знает, может мне удастся чуть-чуть своим настроением поделиться с тобой на бумаге. И, наконец, в-третьих — я успел сильно соскучиться по твоему обществу и просто хочу подробно тебе обо всем рассказать.

В банк мы сегодня опять не попали, на сей раз причиной облома совершенно неожиданно стал веселый опездух Вилл-алкоголик. Арташ ушел из хостела за героином (ибо до прибытия твоей посылки он никак не хотел кумариться), а я остался достирывать шмотки. А. должен был двинуть пальцем мне на сотовый откуда-нибудь из центра, (у него самого сотового сейчас нет, он его, как несложно догадаться, обратил в героин). Когда я был в хостеле, ко мне подошел Вилл на невинных щщах и попросил меня одолжить ему мобильник на пару минут. После чего в лучших разъебайских традициях усиповал куда-то часа на три. Как потом выяснилось, позвонив по моей мобиле, он машинально сунул ее в карман и пошел по своим алкогольным делам, начисто забыв о ее (и моем) существовании, пока в его кармане не зазвучал Моцарт и он не услышал мой накуренный голос, пытающийся звучать сурово. Поскольку я в этот момент находился уже у метро, бедняга Вилл выскочил из какого-то паба (где, как несложно догадаться, он проводил время в борьбе с отходняком) и бегом бросился к станции. когда он прибежал, он был весь в мыле и очень долго извинялся, хотя я и не думал обижаться, т. к. на таких негров вообще невозможно обидеться. К чему это я? Ах, да! Арташ меня, в общем, так и не нашел, потому что Вилл не слышал звонков из-за музыки в пабе. Но к тому моменту мне уже не особо хотелось идти в банк, потому что у негра-Бомжа (Моржа) оказалась на редкость хорошая, добрая трава и я просто стоял на улице в одни щщи и, как заправский ниггер, танцевал под Роллинг Стоунз. Несколько раз ловил на себе одобрительные взгляды обитателей Брикстона. “Не все белые люди уроды” - читалось в их выпученных черных глазах.

А, вот только что меня посетила одна замечательная мысль, как поднять тебе настроение. Я тебе вышлю фотки и снабжу их комментариями, причем вышлю ДиЭйчЭлем, т. к. я теперь опять на ловэ. Это, кстати, воздействует на личность несколько пагубно: то и дело возникает желание что-нибудь купить, т. е. пойти по пути наименьшего сопротивления. Я оболтел настолько, что иногда (хотя и крайне редко) на безлюдных станциях типа моей чурецкой перди обламываюсь ждать пассажира, за которым можно просочиться, и покупаю билет за 90 пенсов!! Но этим, в принципе, и ограничиваюсь, + один раз в день нормально ем за деньги, потому что сендвичи и хлеб с бобами заимели неимоверно.

Еще раз извини за сбивчивость и сумбур, просто меня ПРЁТ!, и я хочу, чтобы в момент прочтения этой весточки тебя тоже хоть немного вперло. Вообще тебе, конечно, огромное спасибо, ибо твоя посылка действительно подарила мне хороший денек, хотя я вроде бы один здесь и не с кем поговорить, но на самом деле в данный момент я общаюсь с тобой и с Роллингами. Кстати, Вилл обвешал все стены в хостеле портретами Боба Марли. Ну не подонок ли с большой буквы “П”?!

Дом в Элпертоне начал воздействовать на мой организм своим видом и запахом. А именно: каждый раз, когда я там появляюсь, меня тянет блевать, причем не в переносном, а в самом прямом смысле. Я стараюсь появляться в этой мусульманской перди как можно реже, и без особой надобности и близко к ней не подъезжаю. Но по любому раз в неделю мне надо платить геномусору-лендлорду, поэтому я там все-таки бываю. Прошлый раз я, сраженный наповал невообразимой вонью, решил учинить ревизию холодильника, дабы раз и навсегда выяснить, какое же такое дерьмо едят местные чурки, что от него воняет за несколько метров от дома (и это не гипербола, отнюдь), и это при закрытых окнах и дверях. Я собирался раз и навсегда запомнить эти так называемые продукты с тем, чтобы случайно их не украсть в какой-нибудь пакистанской лавочке и вообще обходить за 10 метров прилавки с ними. Каково же было мое удивление, когда я обнаружил в холодильнике совершенно нормальные, обыкновенные продукты, которыми питаемся ты, я, все люди. Откуда же, спрашивается, этот ужасающий смрад, достойный сравнения с самой омерзительной, гнилой и запущенной помойкой?!

В тот же свой визит я обнаружил на подоконнике ворох писем, адресованных мне, Арташу и даже тебе, ибо, как выяснилось, телефонная линия оформлена на твое имя. Большинство писем было из сотово-телефонных компаний. Вскрыв эти сокровища эпистолярного жанра трясущимися от нетерпения руками, я обнаружил весьма интересные тексты, где вежливо, с уважением к моей презумпции невиновности и соблюдением всех правил карнегианского стиля письма задавался один и тот же щекотливый вопрос — с какого болта Вы дали нам левый номер банковского счета? Почему-то эта вроде бы до предела тривиальная и неинтересная писанина, даже бумагомарание, бесполезное и заранее обреченное на безответность, вызвало во мне бурю восторга и наслаждение почти эротическое. Я подшил это графоманство в папочку и обязательно сохраню на память и покажу всем в Москве. Потом, уже едучи в метро и чувствуя, как каждая шпала, отдаляющая меня от этого чурецкого гетто, отдается в моем сердце радостью и готовым перелиться через край тихим счастьем, я взглянул внутрь себя и задал все тот же риторический вопрос: почему, ну почему для поднятия настроения мне необходимо совершить что-либо криминальное, пусть даже такую относительную ерунду, как незамысловатая афера с сотовыми??!

Почему же в целом, в глобальном плане у меня поднялось настроение? Есть несколько причин. Во-первых, мы с Арташом, хотя и со скоростью улитки, все же приближаемся к заветной цели (взятие кредита в банке). То есть дело уже не движется по замкнутому кругу, как было во время твоего здесь присутствия. А следовательно, мое возвращение домой уже не выглядит таким туманным, как раньше. Во-вторых, что-то вроде аутотренинга. Проведя пару недель в депрессии, граничащей с умопомешательством, я просто решил забить себе мозги чем-то, отвлекающим от саморазрушительного депрессняка, и выбрал две вещи: 1) изучение, наконец, лондонского английского и 2) только не смейся, но мечтаниями, как все будет великолепно в обозримом будущем. Я начал рисовать в себе всякие приятные сердцу картины типа: ты сидишь в своем Бекасово, а я приезжаю инкогнито в Москву, сразу же покупаю Победу, забиваю ее нашими дорогими подонками и везу всех к тебе, где еще лежит по колено снега, и ты охуеваешь, стоя на крыльце. Потом мы топим баню и тут начинает валить снег, он идет сильно-сильно, крупными хлопьями, так что через полчаса мы отправляемся в лес и учиняем настоящий фер-роккин, с сотрясанием елок, с костром величиной с дом, со свечками в снегу, с прыжками в сугроб со второго этажа и с той музыкой, которую я записал на тот счастливый прошлый (теперь уже позапрошлый) Новый Год. Потом, промокшие насквозь, возвращаемся назад и топим камин и сидим, почти не разговаривая, потому что это теперь и не нужно, и смотрим на огонь. [37]

ДОМ не выглядит большим, но волшебство его в том, что сколько бы елкотрясов и их гостей не собралось в нем, всем хватит еды и места за столом, когда гость голоден, или у камина, когда снега на елках слишком уж много и одежда промокает, и для каждого доброго человека найдется своя спаленка наверху.

⇐ Предыдущая 4 5 6 7 8910 11 12 13 Следующая ⇒