ЛАПЛАНДИЯ

⇐ ПредыдущаяСтр 6 из 25Следующая ⇒

Солнце уже закатилось за Вассо-ярви, но было еще светло от пламенеющего

сияния, которое медленно сгущалось в золотые и рубиновые тона. Розоватый

туман спускался на синие горы, на которых сверкали лиловые пятна снега и

желто-серебристые березы в первом инее.

Трудовой день закончился. Мужчины возвращались на стойбище с арканами

на плечах, женщины - с большими березовыми мисками, полными свежего молока.

Большое стадо оленей уже вернулось к стойбищу, и вокруг него расположились

бдительные псы, готовые поднять тревогу при появлении волков или рысей.

Постепенно замерло мычание телят и постукивание копыт, и тишину нарушал лишь

редкий лай собак, крик козодоя да далекое уханье филина где-то в горах.

Я сидел в дымном чуме на почетном месте рядом с Тури. Эллекаре, его

жена, бросила кусок оленьего сыра в висящий над огнем котел и раздала по

очереди - сначала нам, мужчинам, а потом женщинам и детям - миски с густым

супом, который мы съели молча. То, что осталось в котле, было разделено

между собаками, не сторожившими стадо, - они, одна за другой, вползали в чум

и ложились у огня. Потом мы по очереди пили прекрасный кофе (две чашки

ходили по кругу), а затем все вынули из кожаных кисетов короткие трубки и с

большим удовольствием закурили. Мужчины сняли сапоги из оленьих шкур и

разложили перед огнем связки осоки для просушки - лапландцы не носят носков.

И вновь я пришел в восхищение при виде их маленьких ног с упругим подъемом и

сильно выступающей пяткой. Некоторые женщины вынули спящих младенцев из

подвешенных к шестам берестовых люлек и дали им грудь, другие взяли на

колени малышей постарше и принялись искать у них в голове.

- Я жалею, что ты так скоро нас покинешь, - сказал старый Тури. - Ты

был желанным гостем. Ты мне нравишься.

Тури хорошо говорил по-шведски и когда-то даже ездил в Лулеа, чтобы от

имени лапландцев подать жалобу на новых поселенцев губернатору провинции,

который был стойким защитником их безнадежного дела и, кстати, приходился

мне дядей. Тури был могучим человеком, единовластным хозяином стойбища из

пяти чумов, в которых жили его пять взрослых сыновей, их жены и дети, - все

они с утра до вечера трудились, ухаживая за его оленьим стадом из тысячи

голов.

- Мы и сами, наверное, скоро сменим место стоянки, - продолжал Тури. -

Зима обещает быть ранней. Снег под березами скоро затвердеет, и олени не

смогут выкапывать из-под него мох, так что до конца месяца нам придется

спуститься в сосновые леса. По лаю собак я слышу, что они чуют волка. А ты

говорил, что видел вчера в ущелье Сульме след большого медведя, верно? -

спросил он у молодого лапландца, который только что вошел в чум и скорчился

у огня.

Да, юноша видел этот след и еще много волчьих следов.

Я сказал, что радуюсь тому, что в округе еще встречаются медведи, - я

слышал, их уже почти не осталось. Тури ответил, что так оно и есть. А это

старый медведь, который живет здесь уже много лет, - его часто видят в

ущелье. Три раза зимой его берлогу облагали охотники, но он всякий раз

уходил - он очень стар и хитер. Тури даже один раз стрелял в него, а он

только покачал головой и посмотрел хитрыми, маленькими глазками, так как

знал, что обыкновенная пуля его не убьет. Убить его может только серебряная

пуля, отлитая в ночь под воскресенье возле кладбища. Это потому, что его

любят ульдры.

- Ульдры?

Разве я не знаю ульдров, маленький народец, который живет под землей?

Когда медведь зимою спит, ульдры приносят ему ночью пищу - ведь ни один

зверь не может проспать всю зиму без еды. И Тури засмеялся. Медвежий закон

запрещает убивать людей. Если медведь нарушает этот закон, ульдры перестают

его кормить, и он зимой не спит. Медведь не так коварен и вероломен, как

волк. У медведя сила двенадцати человек и хитрость одного, у волка же

хитрость двенадцати человек, а сила - одного. Медведь любит честный бой.

Того, кто с ним встречается и говорит: " Подходи, давай бороться, я тебя не

боюсь! " - медведь только сбивает с ног и уходит, не причинив ему вреда.

Медведь никогда не нападает на женщину - ей надо только показать ему, что

она женщина, а не мужчина.

Я спросил Тури, видел ли он когда-нибудь ульдров.

Нет, он их не видел, a его жена их видела, и дети их часто видят. Зато

он слышал, как они ходят под землей. Ходят они ночью, потому что днем спят,

так как при дневном свете они ничего не видят. Если лапландцы случайно

ставят чум над тем местом, где живут ульдры, те подают им знак, чтобы они

шли дальше. Ульдры никому не причиняют зла, пока им не мешают. Если же их

потревожат, они рассыпают по мху порошок, от которого олени гибнут

десятками. Бывали случаи, когда они утаскивали из люльки лапландского

ребенка и клали на его место своего собственного. Лица их детей сплошь

покрыты черными волосами, а во рту у них длинные острые зубы. Некоторые

говорят, что в таком случае надо стегать их ребенка розгами из горящих

березовых прутьев - мать-ульдра не выдержит его крика и вернет твоего

ребенка, а своего заберет. Другие говорят, что с ее ребенком следует

обходиться так же хорошо, как со своим, и мать-ульдра из благодарности

вернет твоего ребенка.

Тут среди женщин поднялся оживленный спор, какой способ лучше, и матери

с тревогой крепче прижимали младенцев к груди.

Злейший враг лапландцев - это волк. Он не осмеливается открыто нападать

на стадо оленей, а стоит совсем тихо, чтобы ветер донес до них его запах.

Почуяв волка, олени в страхе разбегаются, и волк режет их поодиночке, иной

раз по десятку в ночь. Бог создал всех животных, кроме волка, порожденного

дьяволом. Если у человека на совести кровь другого человека и он не

признается и своей вине, дьявол превращает его в волка. Волк может усыпить

лапландцев, сторожащих ночью стадо, - для этою ему достаточно посмотреть на

них из темноты своими сверкающими глазами. Обыкновенной пулей волка можно

убить, только если перед этим сходишь с ней в церковь два воскресенья

подряд. А лучше всего - обогнать его на лыжах по мягкому снегу и ударить

палкой по носу. Тут он перевернется на спину и сразу сдохнет. Тури сам убил

этим способом не один десяток волков, только однажды он промахнулся и волк

укусил его за ногу. (Тут он показал мне страшные рубцы. ) Прошлой зимой

одного лапландца укусил волк, который уже упал на спину и умирал. Человек

потерял так много крови, что заснул в снегу, и на следующий день его нашли

замерзшим рядом с мертвым волком. А есть еще росомаха, которая вцепляется

оленю в горло, как раз у главной жилы, и висит, пока олень, пробежав много

миль, не падает от потери крови. Еще есть орел, который утаскивает в когтях

новорожденных оленят, если матка отлучится хоть на минуту. Если же олень

отобьется от стада, его задерет рысь, которая подкрадывается к добыче тихо,

точно кошка.

Тури сказал, что не понимает, как лапландцы умудрялись сохранять свои

стада в те времена, когда они еще не заключили союз с собаками. Тогда собаки

охотились на оленя вместе с волками. Только собаки умнее всех зверей и

поняли, что им выгоднее дружить с лапландцами, а не с волками. И собаки

предложили лапландцам свою службу, поставив такие условия: при жизни с ними

будут обходиться, как с друзьями, а когда их жизнь будет подходить к концу,

то хозяин будет их вешать. Вот почему и по сей день лапландцы вешают собак,

когда они состарятся и не могут больше работать, а также и новорожденных

щенят, которых приходится убивать из-за недостатка корма. Собаки лишились

дара речи, когда его обрел человек, но они понимают каждое твое слово.

Прежде все звери могли говорить, как и цветы, деревья, камни, которые

созданы тем же богом, что и человек. Поэтому люди должны быть добры к

животным, а со всеми неодушевленными предметами следует обходиться так,

словно те могут видеть и слышать. В день Страшного суда бог сначала вызовет

животных, чтобы они могли свидетельствовать против покойника. А уж после он

выслушает людей.

Я спросил у Тури, есть ли в их краях стало, - я так много слышал о них

в детстве, что готов отдать что угодно, лишь бы посмотреть на одного из этих

великанов-людоедов.

- Сохрани бог! - сказал Тури со страхом. - Река, через которую ты

завтра будешь переправляться, до сих пор называется рекой Стало, потому что

там некогда жил старый людоед со своей женой-колдуньей. У них на двоих был

лишь один глаз, и они постоянно ссорились, кому он должен принадлежать и кто

из них должен видеть. Они всегда съедали своих собственных детей, но ели и

лапландских детей, когда им удавалось их поймать. Стало говорил, что

лапландские дети вкуснее, так как его отродье слишком пахнет серой. Однажды,

когда они ехали по озеру на санках, запряженных двенадцатью волками, они, по

обыкновению, затеяли ссору из-за глаза, и стало впал в такую ярость, что

пробил дырку в дне озера, и через нее из озера навсегда ушла вся рыба. Вот

почему и называется оно Сива. Завтра ты его будешь переезжать на лодке и сам

убедишься в том, что в нем нет ни единой рыбы!

Я спросил у Тури, что бывает, когда лапландцы заболевают, и как они

обходятся без врача. Он сказал, что болеют они редко, а зимой и вовсе не

болеют - разве что стоят лютые холода, когда иной раз замерзают

новорожденные дети. Дважды в год по приказу короля к ним приезжает доктор, -

по мнению Тури, этого было вполне достаточно. Доктору приходится два дня

ехать по болотам, потом еще день переваливать пешком через гору, а при

последнем посещении он едва не утонул, переправляясь через реку. К счастью,

среди лапландцев есть много врачевателей, которые большинство болезней лечат

гораздо лучше, чем королевский доктор. Врачеватели пользуются

покровительством ульдров, которые учат их мудрости. Некоторые врачеватели

умеют утишить боль одним прикосновением руки к больному месту. При

большинстве болезней помогают кровопускание и втирания. Ртуть и сера также

очень полезны, как и чайная ложка нюхательного табаку в чашке кофе. Две

лягушки, варенные в течение двух часов в молоке, хорошо помогают от кашля -

правда, крупная жаба еще лучше, только их не всегда можно найти. Жабы

появляются из туч. Когда зимой тучи спускаются низко, жабы сотнями сыплются

на снег. - Иначе откуда бы они брались на снежных пустырях, где нет никаких

следов жизни? Чтобы- вылечить желтуху, которой лапландцы часто болеют

весной, надо сварить в молоке десять вшей с солью и выпить натощак. Собачьи

укусы быстро заживают, если рану потереть кровью этой же собаки. Больное

место достаточно потереть шерстью ягненка, и боль тотчас проходит, это

потому, что Иисус Христос часто говорил о ягнятах. Перед смертью человек

бывает предупрежден: прилетает ворон и садится на шест чума. Тогда не надо

громко говорить, чтобы не отпугнуть жизнь, иначе умирающий будет обречен

неделю жить между двумя мирами. Если в твоих ноздрях останется запах

покойника, то ты сам можешь умереть.

Я спросил Тури, не живет ли кто-нибудь из врачевателей поблизости - я

очень хотел бы с ним поговорить.

Нет. Ближайший из них, старый лапландец Мирко, живет по ту сторону горы

- он такой старый, что Тури помнит его еще с тех пор, когда был мальчиком.

Он удивительный врачеватель, весьма любимый ульдрами. Все звери приближаются

к нему без боязни и ни один не сделает ему ничего плохого, потому что звери

сразу узнают того, кому покровительствуют ульдры. Он может успокоить боль

одним прикосновением руки. Врачевателя всегда можно узнать по форме его

руки. Если посадить подстреленную птицу на его ладонь, она будет сидеть

совсем спокойно, так как тотчас узнает в нем врачевателя. Я протянул свою

руку Тури, который и не подозревал, что я врач. Он молча и внимательно ее

осмотрел, бережно загнул один палец за другим, измерил промежуток между

большим и указательным пальцами и что-то сказал жене, которая, в свою

очередь, взяла мою руку в свою крошечную коричневую птичью лапку. Я заметил

тревогу в ее маленьких миндалевидных глазах.

- Говорила ли тебе твоя мать, что ты родился в сорочке? Почему она не

давала тебе грудь? Кто давал тебе грудь? На каком языке говорила твоя

кормилица? Подмешивала она тебе в молоко кровь ворона? Вешала она тебе на

шею волчий коготь? Давала она тебе потрогать череп мертвеца, когда ты был

ребенком? Видел ли ты когда-нибудь ульдру? Слышал ли ты когда-нибудь далеко

в лесу колокольчики их белых оленей?

- Он врачеватель, - сказала жена Тури, тревожно

поглядев на мое лицо.

- Ему покровительствуют ульдры, - повторили все с испугом. Я сам почти

испугался и отдернул руку.

Тури сказал, что пора ложиться спать: день был длинным, а я уйду на

рассвете. Мы улеглись вокруг тлеющего костра, и вскоре в дымном чуме

наступила тишина. Я ничего не видел, кроме Полярной звезды, которая смотрела

на меня через дымоход. Во сне я чувствовал теплую тяжесть собаки на моей

груди и ее мягкую морду у меня в руке.

На рассвете мы все были уже на ногах. Жители стойбища сошлись проводить

меня. Я раздал моим новым друзьям скромные, но ценные для них подарки -

табак и сладости, и они пожелали мне счастливого пути. Если все пройдет

благополучно, то на следующий день я буду в Форстугане, ближайшем селении

среди диких болот, водопадов, озер и лесов, - родины бездомных лапландцев.

Ристин, шестнадцатилетняя внучка Тури, должна была служить мне проводницей.

Она знала несколько слов по-шведски и уже бывала в Форстугане, откуда ей

предстояло идти дальше, до ближайшего приходского села, где она училась в

лапландской школе.

Ристин шла передо мной в длинной белой куртке из оленьей шкуры и

красной шерстяной шапке. Талию ее охватывал широкий кожаный кушак, расшитый

синими и желтыми нитками и украшенный пряжками и пластинками из чистого

серебра. На поясе висели нож, кисет и кружка. А за пояс она засунула

небольшой топор. На ней были гетры из мягкой оленьей кожи, прикрепленные к

широким кожаным штанам. Ее маленькие ноги были обуты в изящные сапожки из

оленьей кожи, искусно расшитые синими нитками. На спине она несла лаукос,

ранец из бересты, в котором лежали ее пожитки и наша провизия. Ранец был

вдвое больше моего рюкзака, но, по-видимому, ничуть ее не стеснял. Она

спускалась с отвесных склонов быстрым бесшумным звериным шагом,

перепрыгивала с быстротою зайца через поваленные стволы и лужи. Иногда она

ловко, как серна, взбиралась на крутую скалу, чтобы осмотреться. У подножья

горы мы вышли к широкому ручью. Я не успел еще задуматься над тем, что мы

будем делать, как Ристин была уже по пояс в воде, и мне оставалось только

спуститься вслед за ней в ледяную воду. Впрочем, я скоро согрелся, когда мы

с неимоверной быстротой начали взбираться на крутой склон. Ристин почти все

время молчала, что было и к лучшему, так как я понимал ее лишь с огромным

трудом. По-шведски она объяснялась так же скверно, как я по-лапландски.

Затем мы расположились на мягком мху и прекрасно пообедали ржаными сухарями,

свежим маслом, сыром и копченым оленьим языком, запивая все это

восхитительной водой из горного родника. Мы закурили свои трубки и еще раз

попытались понять друг друга.

- Как называется эта птица? - спросил я.

- Лахоль, - улыбнулась Ристин, сразу узнавшая мелодичное посвистывание

ржанки, которая разделяет одиночество лапландцев и которую они так любят.

Из ивового куста донеслась чудесная песня синегрудого реполова.

- Яйло! Яйло! - засмеялась Ристин.

Лапландцы говорят, что у реполова в горле колокольчик и что он знает

сто песен. Высоко над нами, ввинченный в синее небо, висел черный крест. Это

был королевский орел, который, паря на неподвижных крыльях, окидывал взором

свои пустынные владения. С горного озера донесся тоскливый крик нырка.

- Ро-ро-райк, - точно повторила Ристин.

Она объяснила, что это предвещает хорошую погоду. Когда нырок говорит

" вар-люк, вар-люк-люк-люк" - это значит: снова будет дождь, снова, снова

дождь, сообщила мне Ристин.

Я лежал, растянувшись на мягком мху, курил трубку и наблюдал, как она

заботливо перекладывает вещи в лаукосе: синий шерстяной платок, запасную

пару оленьих сапожков, пару прекрасно вышитых красных рукавичек для выхода в

церковь и Библию. Снова меня поразила благородная форма ее маленьких рук,

свойственная всем лапландцам. Я спросил, что хранится в коробочке из

березового корня. Так как я ничего не понял из ее долгого объяснения на

сметанном шведско-финско-лапландском наречии, то встал и открыл коробочку.

Там лежала горсть обыкновенной земли. Для чего она ей нужна?

Снова Ристин попыталась ответить мне, и снова я ничего не понял. Она

нетерпеливо покачала головой, несомненно считая, что я очень глуп. Вдруг она

растянулась на мху и некоторое время лежала неподвижно с закрытыми глазами.

Потом поднялась, наскребла под мхом пригоршню земли и, с особо серьезным

выражением лица, протянула ее мне. Тогда я понял, что было в коробочке из

березового корня. Это была земля с могилы какого-нибудь лапландца,

погребенного прошлой зимой в лесной глуши. Ристин несла ее священнику, чтобы

он прочитал над ней заупокойную молитву и рассыпал ее по кладбищу.

Мы вскинули на спину свои рюкзаки и пошли дальше. По мере того как мы

спускались по склону, ландшафт менялся все больше. Сначала мы шли по

нескончаемой тундре, заросшей осокой и морошкой, ярко-желтые ягоды которой

мы на ходу срывали и ели. Потом одинокие карликовые березки сменились

рощицами серебристой березы, осин и ольхи, зарослями ивняка, дикой вишни и

смородины. Вскоре мы вошли в дремучий еловый лес, а через два часа уже

шагали по глубокому ущелью между отвесными, заросшими мхом утесами. Небо над

нами было еще светло от лучей заходящего солнца, но в ущелье уже совсем

смерклось. Ристин тревожно оглядывалась по сторонам: конечно, ей хотелось

выбраться на плато до наступления ночи. Вдруг она остановилась как

вкопанная. Я услышал треск веток и увидел шагах в пятидесяти от себя что-то

темное и громадное.

- Беги, - прошептала Ристин, побелев, и ее маленькая рука схватилась за

топор.

Я охотно побежал бы. Однако ногу мне свела судорога, и я был не в

состоянии сделать ни шагу. Теперь я хорошо его рассмотрел. Он был по колено

скрыт зарослями черники, и из его громадной пасти торчал кустик, усыпанный

его любимыми ягодами, - мы, несомненно, оторвали его от ужина. Он был на

редкость велик и, судя по облезлой шкуре, очень стар. Конечно, это был тот

самый медведь, о котором мне рассказывал Тури.

- Беги, - в свою очередь шепнул я Ристин, с рыцарским намерением

прикрыть ее отступление. Впрочем, героизм мой немногого стоил, так как я все

равно не мог сдвинуться с места. Ристин не побежала. И ради сцены, которая

последовала затем, стоило приехать из Парижа в Лапландию. Вы можете не

поверить тому, что я расскажу дальше, - мне все равно. Ристин, держа руку на

топоре, приблизилась к медведю. Другой рукой она приподняла рубаху и

показала медведю свои широкие кожаные штаны, которые носят лапландские

женщины. Медведь выпустил изо рта веточку черники, несколько раз громко

фыркнул и скрылся в еловой чаще.

- Черника ему больше по вкусу, чем я, - сказала Ристин, когда мы пошли

дальше, как могли быстрее.

Ристин рассказала мне, что весной, когда мать забрала ее из школы, они

здесь в ущелье встретили этого же старого медведя, и он убежал, как только

ее мать показала ему, что она женщина.

Вскоре ущелье осталось позади, и мы зашагали через сумрачный лес по

бархатистому ковру серебристо-серого мха, поросшего линнеей и грушанкой.

День угасал, но его сменил не мрак, а чудесный полусвет летних северных

ночей. Каким образом Ристнн находила дорогу в девственной чаще, остается

загадкой для моего тупого мозга. Вдруг мы снова вышли к нашему

приятелю-ручью, и я второпях наклонился и коснулся губами его прохладного

ночного лика. Ристин объявила, что пора ужинать. С невероятной быстротой она

нарубила дров и развела костер между двумя валунами. Мы поели, покурили и,

подложив под голову рюкзаки, погрузились в глубокий сон. Ристин разбудила

меня и протянула мне свою красную шапку, полную черники. Не удивительно, что

старый медведь так любил эту ягоду - я редко едал завтрак вкуснее. Затем мы

тронулись в путь. И опять нам повстречался наш приятель ручей: весело танцуя

по камням и уступам, он журчал, чтобы мы пошли с ним к горному озеру. Так мы

и сделали, опасаясь, как бы он не сбился с пути в предрассветной мгле.

Иногда мы теряли его из виду, но продолжали слышать его песню. Иногда он

поджидал нас у отвесной скалы или у поваленного дерева, но потом быстро

мчался вперед, нагоняя потерянное время. Вскоре уже нечего было опасаться,

что он заблудится в полутьме: ночь быстрыми колдовскими шагами отступала в

глубь леса. Золотой свет горел на вершинах елей.

- Пиави! - сказала Ристин. - Солнце встает.

В тумане у наших ног открыло глаза горное озеро.

Я спустился к воде, с тревогой предчувствуя новое ледяное купание. К

счастью, я ошибся. Ристин остановилась около маленькой эки - плоскодонки,

укрытой под упавшей елью. Лодочка эта не принадлежала никому, а, вернее,

принадлежала всем. Лапландцы пользовались ею, когда изредка отправлялись в

село, чтобы выменять оленьи шкуры на кофе, сахар и табак - единственную

роскошь в их скудной жизни.

Вода в озере была кобальтово-синей, и цвет ее был прекраснее сапфировой

синевы Голубого Грота на Капри. Она была такой прозрачной, что мне казалось,

я вот-вот увижу дыру, пробитую страшным стало в дне водоема.

На полпути через озеро нам встретились два величавых путешественника,

которые плыли рядом, высоко держа над водой свои великолепные рога. К

счастью, они приняли меня за лапландца, и мы смогли подойти к ним так

близко, что я хорошо разглядел их прекрасные кроткие глаза, без страха

устремленные на нас. Глаза лосей, как и северных оленей, обладают одним

странным свойством: они кажутся устремленными прямо на тебя, под каким бы

углом ты ни смотрел на них.

Мы быстро взобрались на крутой берег и снова пошли по бескрайней

болотистой равнине, ориентируясь лишь по солнцу. Моя попытка объяснить

Ристин назначение моего карманного компаса успеха не имела, и я сам перестал

смотреть на него, полагаясь на инстинкт моей проводницы. Но она заметно

спешила, и вскоре у меня создалось впечатление, что она не уверена в

избранном пути: она быстро шла в одном направлении, останавливалась,

втягивая ветер трепещущими ноздрями, а потом бросалась в сторону и все

повторялось сначала; порой она наклонялась и нюхала землю, как собака.

- Рог! - сказала она внезапно, указывая на низкую тучу, которая с

невероятной скоростью надвигалась на нас. Да, это правда был туман - и

какой! Через минуту нас окутала плотная белая пелена, столь же

непроницаемая, как лондонский ноябрьский туман. Нам пришлось взяться за

руки, чтобы не потерять друг друга. Так мы брели вперед часа два по колено в

ледяной воде. Наконец Ристин сказала, что сбилась с дороги и надо подождать,

пока туман не рассеется. А когда это будет? Она не знает. Может быть,

пройдет день и еще ночь, а может быть, через час - все зависит от ветра. Это

было одно из самых неприятных приключений в моей жизни. Я хорошо знал, что

при нашей жалкой экипировке туман на бескрайних болотах гораздо опаснее, чем

встреча с медведем в лесу. Я знал также, что сделать мы ничего не можем и

остается только ждать. Несколько часов мы просидели на рюкзаках, и туман

прилипал к нашей коже, как холодная мокрая простыня. Мои страдания достигли

кульминации, когда я, желая закурить трубку, обнаружил, что карман моего

жилета полон воды. Я еще печально смотрел на мокрый коробок со спичками, а

Ристин уже высекла огонь и закурила трубку. Цивилизация потерпела еще одно

поражение, когда я решил надеть сухие носки и обнаружил, что мой

водонепроницаемый рюкзак лучшей лондонской фирмы промок насквозь, в то время

как пожитки Ристин в самодельном берестовом лаукосе остались совершенно

сухими. Мы с нетерпением ждали, когда закипит вода для столь желанной чашки

кофе, но тут порыв ветра задул мою спиртовку. Ристин быстро метнулась

навстречу ветру и, вернувшись, приказала мне скорее надеть рюкзак. Через

минуту сильный ветер уже дул нам в лицо и туманная завеса поднялась высоко

над нашими головами. Глубоко внизу в долине у наших ног, точно меч, блестела

на солнце большая река. На другом ее берегу темнел сосновый бор, уходя к

горизонту. Ристин подняла руку и указала на струйку дыма, курившуюся над

вершинами деревьев.

- Форстуган! - сказала Ристин.

Она сбежала с обрыва и, ни минуты не раздумывая, вошла в реку - вода

доставала ей до плеч. Я последовал за ней. Вскоре мы потеряли дно и поплыли,

как лоси, по лесному озеру. После получасовой ходьбы по лесу мы пришли к

просеке, несомненно проложенной человеком. С громким лаем бросилась на нас

лапландская собака. После обстоятельного обнюхивания она страшно

обрадовалась и все время бежала впереди, показывая нам дорогу.

Перед своим красным домом стоял Ларс Апдерс, форстуганец, в длинной

овечьей шубе и деревянных башмаках - великан двухметрового роста.

- Добрый день! - сказал Ларс Андерс. - Откуда ты идешь? Почему ты не

послал эту лапландскую девчонку вперед за моей лодкой? Положи-ка в очаг

полено потолще, Керстин! -крикнул он в дверь жене. - Он переплыл реку с

лапландской девчонкой. Им нужно высушить одежду.

Мы с Ристин уселись перед огнем на низкой скамейке.

- Он мокрый, как выдра, - сказала матушка Керстин, которая помогла мне

стащить чулки, панталоны, фуфайку и фланелевую рубашку и развесила их на

воровки под потолком.

С моего тела капала вода. Ристин уже сняла оленью куртку, гетры,

кожаные штаны и шерстяную безрукавку - рубашки на ней не было вообще. А

потом мы сели рядом на деревянной скамейке перед пылающим огнем, совсем

нагие, какими нас и создал творец. Старики не видели в этом ничего

особенного, да так оно, в сущности, и было.

Час спустя я уже осматривал свое новое жилище, облаченный в черный

праздничный сюртук дядюшки Ларса из домотканого сукна и его деревянные

башмаки. Ристин сидела у печи на кухне, где матушка Керстин спешно пекла

хлеб. Иностранец, который приходил накануне с лапландцем из Финляндии, съел

весь хлеб, который был в доме. Сына стариков не было дома - он рубил дрова

на другом берегу реки, - и мне предстояло ночевать в его каморке над

коровником. Они надеялись, что коровий запах мне не помешает. Нисколько! Он

мне даже нравится. Дядя Ларс сказал, что сходит в амбар за овчиной для моей

постели - ведь ночи уже холодные. Амбар стоял на четырех столбах в

человеческий рост вышиной - для защиты от четвероногих гостей и зимних

заносов. В нем было полно одежды и мехов, аккуратно развешанных но стенам на

оленьих рогах: волчья доха дядюшки Ларса, шубы его жены и с полдюжины

волчьих шкур. На полу лежала великолепная медвежья полость. На колышке висел

свадебный наряд матушки Керстин: яркая шелковая кофта, чудесно расшитая

серебром, длинная зеленая шерстяная юбка и головной убор, отделанный

старинными кружевами, воротник из беличьего меха, красный кожаный пояс с

пряжками из чистого серебра. Когда мы спускались по лестнице из кладовой, я

напомнил дядюшке Ларсу, что он забыл запереть дверь. Но он объяснил, что это

не страшно - волкам, лисам и ласкам одежда не нужна, а съестного в амбаре

нет ничего.

После прогулки по лесу я сел у жаркого огня за чудесный ужин:

лапландские форели, лучшие в мире, домашний хлеб прямо из печи, свежий сыр и

домашнее пиво. Я думал, что буду ужинать с Ристин, но это, по-видимому,

противоречило этикету, и она ужинала на кухне с внучатами. Старики сидели

рядом со мной и смотрели, как я ем.

- Ты видел короля?

Нет, короля я не видел, так как приехал не из Стокгольма, а прямо из

другой страны, из другого города, который гораздо больше Стокгольма. Дядюшка

Ларс не знал, что есть город больше Стокгольма.

Я сказал матушке Керстин, что нахожу ее свадебный наряд чрезвычайно

красивым. Она улыбнулась и сказала, что в нем венчалась еще ее мать бог

знает сколько лет назад.

- Неужели вы и на ночь оставите амбар открытым? - спросил я.

- Почему бы и нет? - удивился дядюшка Ларс. - Я уже говорил тебе, что

там нет ничего съестного, а волки и лисицы не утащат нашего платья.

- Но их может унести кто-нибудь другой. Амбар стоит в лесу, в стороне

от вашего дома. Одна медвежья полость стоит больших денег, а любой антиквар

в Стокгольме охотно даст две сотни риксдалеров за свадебное платье вашей

жены.

Старики посмотрели на меня с удивлением.

- Но разве ты не слышал, как я говорил тебе, что медведя я сам

застрелил и волков тоже? Разве ты не понял, что свадебный наряд принадлежит

моей жене и она получила его от матери? Разве ты не понимаешь, что все это

принадлежит нам, пока мы живы, а когда мы умрем, все это перейдет нашему

сыну? Так кто же унесет эти вещи? О чем ты говоришь?

Дядюшка Ларс и матушка Керстин смотрели так, словно мои слова их

рассердили. Вдруг дядюшка Ларс почесал затылок, и его старые глаза хитро

заблестели.

- А! Я понял, о ком он ведет речь, - сказал он с усмешкой. - О тех

людях, которых называют ворами.

Я спросил дядюшку Ларса про Сива-озеро. Правда ли то, что мне

рассказывал Тури, будто великан стало пробил в его дне дырку, и вся рыба

уплыла!

Да, это так. В озере нет ни единой рыбешки, хотя другие горные озера

так и кишат рыбой, но повинен ли в этом стало, он сказать не может.

Лапландцы суеверны и невежественны. Они даже не христиане, и никто не знает,

откуда они пришли сюда, а их язык не похож ни на один другой язык на свете.

- А есть ли великаны и тролли на этом берегу реки?

- В прежние времена они тут жили, это верно, - сказал дядюшка Ларс.

Мальчиком он много наслышался о большом тролле, который жил на соседней

горе. Тролль этот был очень богат, и сотни безобразных карликов сторожили

его золото под горой, и у него было большое стадо белоснежных оленей с

серебряными бубенчиками на шее. Но с тех пор, как король начал добывать в

горах руду и строить тут железную дорогу, о троллях больше ничего не слышно.

Ну конечно, скогсра, лесная ведьма, никуда не делась и по-прежнему старается

заманить людей в чащу, чтобы они сбились с дороги. Иногда она кричит

по-птичьи, а иногда зовет нежным женским голосом. Многие говорят, что она

настоящая женщина, очень злая и очень красивая. Если повстречаешь ее в лесу,

то надо сразу бежать оттуда, а если хоть раз оглянешься на нее, то

пропадешь. И не следует сидеть в лесу под деревом в полнолуние. Она

подойдет, сядет рядом и станет обнимать тебя, как женщина, когда она хочет,

чтобы мужчина полюбил ее. На самом же деле она замышляет высосать кровь из

твоего сердца.

- А глаза у нее большие и темные? - спросил я с тревогой.

Этого дядюшка Ларс не знал - сам он ее никогда не видел, но вот брат

его жены встретил ее в лесу лунной ночью. С тех пор он перестал спать и

повредился в рассудке.

А гномы в их краях есть? Да, в сумерках здесь шныряет всякая мелкая

нечисть. В коровнике живет маленький гном, и внучата частенько его видят.

Вреда от него нет никакого, если ему не докучать и ставить для него в угол

миску с овсяной кашей. А вот смеяться над ним нельзя. Как-то железнодорожный

инженер, который должен был строить мост через реку, переночевал в

Форстугане. Он напился, плюнул в миску с кашей и сказал: " Будь я проклят,

если гномы существуют! " Когда вечером он возвращался по льду через озеро,

его лошадь поскользнулась, упала и была разорвана волками. Наутро люди,

возвращаясь из церкви, нашли его замерзшим в санях. Двух волков он застрелил

из ружья. Не будь ружья они бы и его съели.

- А далеко ли от Форстугана до соседнего селения?

- Восемь часов езды по лесу на хорошей лошади.

- Когда я час назад шел через лес, я слышал коровьи колокольчики.

Наверное, в ваших местах много скота?

Ларс Андерс выплюнул табачную жвачку и сказал только, что я ошибся, -

ближе чем в ста милях в лесах нет ни одного стада, а его собственные четыре

коровы стоят в коровнике.

Я повторил, что совершенно отчетливо слышал в чаще колокольчики - я еще

подумал, но серебряные ли они, так мелодичен был их звон. Ларс Андерс и

матушка Керстин тревожно переглянулись, но ничего не сказали. Я пожелал им

спокойной ночи и отправился в свою каморку над коровником. За окном чернел

безмолвный лес. Я зажег сальную свечку на столе и улегся на овчину, усталый

и сонный от долгой ходьбы. Некоторое время я слушал, как коровы жуют свою

жвачку, потом где-то далеко в лесу заухала сова; я глядел на мерцающий

огонек огарка, его тусклый свет нежил мои глаза - ведь я не видел сальных

свечей с тех пор, как кончилось мое детство. Мои веки смыкались, но мне

казалось, что я вижу, как маленький мальчик темным зимним утром идет по

глубокому снегу и школу: за спиной у него ранец с книгами, а в руке точно

такой же сальный огарок. Ученикам полагалось приносить из дому свечу, чтобы

освещать свою парту. Некоторые мальчики приносили толстые свечи, другие -

тонкие, вроде той, которая сейчас горела на столе. Я был богатым учеником, и

на моей парте горела толстая свеча. На соседней парте горела самая тонкая

свечка в классе, так как мать моего соседа была очень бедна. Но на

рождественских экзаменах я провалился, а он выдержал лучше всех в классе,

потому что у него было больше света в голове.

Мне почудилось на столе какое-то шуршание. Вероятно, я задремал, так

как свеча уже догорала. Тем не менее я отчетливо разглядел человечка ростом

с мою ладонь; он сидел на столе, скрестив ноги, осторожно трогал цепочку

моих часов с репетиром и, склонив набок старую, седую голову, прислушивался

к их тиканью. Он был так поглощен этим занятием, что не заметил, как я

приподнялся на постели. Вдруг он меня увидел, бросил часовую цепочку, с

ловкостью матроса соскользнул по ножке стола на пол и побежал к двери со

всей быстротой, на какую были способны его крохотные ножки.

- Не бойся, маленький гном! - сказал я. - Ведь это только я! Не убегай,

и я покажу тебе, что находится в золотой коробочке, которая так тебя

интересует. Она может звонить, как звонят в церкви по воскресеньям.

Он остановился и посмотрел на меня добрыми глазкамни.

- Не понимаю! - сказал гном. - По запаху я решил, что тут ребенок, а то

бы я не пришел сюда, но у тебя вид взрослого мужчины... Подумать только! -

вдруг воскликнул он и вскарабкался на стул, который стоял у постели. -

Подумать только, какая удача! Встретить тебя тут, в этой глуши! Ты остался

таким же ребенком, каким был, когда я видел тебя в последний раз в детской

вашего старого дома, - иначе ты не увидел бы меня сегодня вечером, когда я

залез на стол. Разве ты меня не узнаешь? Ведь это я, когда в доме все

засыпали, приходил каждую ночь в твою детскую, чтобы все уладить и разогнать

дневные горести. А ты всегда приносил мне кусок сладкого пирога в день

твоего рождения, и еще орехи, изюм и всякие сладости с елки; и ты никогда не

забывал поставить мне миску с кашей. Почему ты покинул свой старый дом в

глубине большого леса? Тогда ты все время смеялся. Почему теперь ты так

печален?

- Потому что мои мысли не дают мне покоя, я нигде не могу долго

оставаться, я не могу забыть, я не могу спать.

- Совсем как твой отец. Я столько раз видел, как он всю ночь напролет

ходил взад и вперед по спальне.

- Расскажи мне про моего отца, я почти его не помню.

- Твой отец был странный человек, мрачный и молчаливый. Он был добр к

беднякам и животным, но сурово обходился со своими близкими. Тебя он часто

бил, но, правда, ты был трудным ребенком. Ты никого не слушался, и казалось,

что ты никого не любишь - ни отца, ни мать, ни брата, ли сестру. Правда,

по-моему, ты любил свою кормилицу. Ты еще помнишь Лену? Больше ее никто не

любил, и все ее боялись. Взяли ее только потому, что твоя мать не могла тебя

кормить. Никто не знал, откуда она. Кожа у нее была смуглая, как у

лапландки, которая привела тебя сюда, по только она была гораздо выше. Давая

тебе грудь, она пела на каком-то неизвестном языке, а кормила она тебя до

двухлетнего возраста. Никто, даже твоя мать, не смел к тебе подходить,

потому что кормилица рычала, как волчица, если кто-нибудь хотел взять тебя

из ее рук. В конце концов ее рассчитали, но она вернулась ночью и попыталась

тебя украсть. Твоя мать так испугалась, что снова приняла ее в дом. Она

приносила тебе всяких зверей, чтобы ты с ними играл: летучих мышей, ежей,

белок, крыс, змей, сов и ворон. Я своими глазами видел, как она надрезала

шею ворона и добавила несколько капель его крови тебе в молоко. Однажды,

когда тебе было четыре года, пришел начальник полиции с двумя полицейскими,

и они увели ее, надев на нее наручники. Говорили, что она что-то сделала со

своим собственным ребенком. Весь дом обрадовался, а ты тяжело заболел.

Больше всего тебе доставалось из-за твоих зверей. Твоя комната просто кишела

ими, и они спали в твоей постели. Разве ты не помнишь, как жестоко тебя

пороли за то, что ты прятал в постели яйца? Стоило тебе найти птичье яйцо, и

ты тащил его в кровать, надеясь высидеть птенца. Но маленький ребенок,

конечно, не мог не заснуть ночью, и каждое утро твоя постель была полна

раздавленных яиц, и каждое утро тебя секли, но ничто не помогало. А помнишь

тот вечер, когда твои родители вернулись из гостей и увидели, что твоя

сестра сидит под зонтиком на столе и кричит от ужаса? Твои питомцы сбежали

из твоей комнаты, летучая мышь вцепилась ей в волосы, крысы, жабы и змеи

ползали по полу, а в твоей кровати нашли целый выводок мышей. Отец жестоко

тебя высек, а ты бросился на него и укусил собственного отца за руку. На

другой день на рассвете ты удрал из дому, взломав ночью кладовую, чтобы

взять на дорогу еды, и, разбив копилку сестры, ты забрал все ее сбережения,

потому что сам никогда не копил денег. Весь день и всю ночь слуги тщетно

тебя искали. Наконец твой отец, поскакавший в город, чтобы заявить в

полицию, нашел тебя - ты спокойно спал в снегу у дороги, но твоя собака

залаяла, когда он проезжал мимо. Я слышал, как лошадь твоего отца

рассказывала в конюшне другим лошадям, что отец молча поднял тебя в седло,

отвез домой и запер в темной комнате, где ты провел на хлебе и воде двое

суток. На третий день тебя привели к отцу. Он спросил, почему ты убежал из

дому. Ты сказал, что никто здесь тебя не понимает, и ты хотел уехать в

Америку. Он спросил, сожалеешь ли ты, что укусил его руку. Ты сказал, что

нет. На следующее утро тебя отправили в город в школу и домой взяли только

на рождественские каникулы. В день рождества вы в четыре часа все поехали к

заутрене. Когда вы переезжали через замерзшее озеро, за вами погналась

волчья стая - зима стояла очень суровая, и волки совсем изголодались.

Церковь сияла свечами, а по сторонам главного алтаря зеленели две

рождественские елки. Прихожане стоя пели: " Приветствуем тебя, счастливейшее

утро". Когда псалом кончился, ты попросил у отца прощения за то, что укусил

его, и он погладил тебя по голове. На обратном пути ты пытался выпрыгнуть из

саней и объяснил, что хочешь пойти по волчьим следам посмотреть, куда делись

волки. К вечеру ты снова исчез, и тебя безуспешно искали всю ночь. Утром

лесник нашел тебя под большой елкой, - ты сладко спал. Вокруг дерева было

множество волчьих следов, и лесник сказал, что просто чудо, как волки тебя

не разорвали.

Но самое скверное случилось во время летних каникул, когда служанка

нашла под твоей кроватью человеческий череп с прядью рыжих волос на затылке.

Твоя мать упала в обморок, а отец выпорол тебя так, как еще никогда не

порол, и снова запер в темной комнате. Оказалось, что ночью ты поехал на

своей лошадке на деревенское кладбище, проник в склеп и унес череп, лежавший

на груде костей. Священник, который раньше был директором школы для

мальчиков, сказал твоему отцу, что ему не приходилось слышать, чтобы

десятилетний мальчик совершал столь ужасный грех, противный и богу и людям.

На твою мать, женщину очень набожную, это произвело страшное и неизгладимое

впечатление. Она, казалось, начала тебя бояться - и не только она. Она

говорила, что не понимает, как она могла дать жизнь такому чудовищу. Твой

отец говорил, что ты не его сын, а дьявольское отродье. Старая экономка

считала, что во всем виновата кормилица, которая заколдовала тебя, подмешав

тебе что-то в молоко и повесив тебе на шею волчий коготь.

- Неужели все, что ты рассказываешь о моем детстве, - правда? Да,

пожалуй, я был очень странным ребенком!

- Все, что я тебе рассказал, - чистейшая правда, - ответил гном. - За

то, что ты рассказываешь другим, я не отвечаю. Действительность и мечта

сливаются для тебя воедино, как у всех детей.

- Но ведь я не ребенок. В следующем месяце мне исполнится двадцать семь

лет.

- Нет, большой ребенок, иначе ты не увидел бы меня. Только дети могут

видеть нас, гномов.

- А сколько тебе лет, человечек?

- Шестьсот. Я знаю это потому, что я родился в один год со старой елью

перед окном твоей детской, на которой свила гнездо большая сова. Твой отец

всегда говорил, что это самое старое дерево во всем лесу. Разве ты не

помнишь большую сову, не помнишь, как она сидела у самого окна и смотрела на

тебя круглыми глазами?

- А ты женат?

- Нет, я еще холостой, - сказал гном, - а ты?

- Пока нет, но...

- И не женись! Мой отец часто повторял нам, что женитьба - дело

рискованное, и недаром есть присловье, что тещу надо выбирать осторожно!

- Шестьсот лет! Неужели? А по виду никак не дашь тебе столько. Я бы ни

за что об этом не догадался, глядя, как ты соскользнул по ножке стола и

побежал по полу, когда заметил, что я проснулся.

- Ну, ноги мне служат еще хорошо, только вот глаза стали что-то

уставать, и днем я почти ничего не вижу. А еще у меня бывает какой-то

странный шум в ушах - это началось с тех пор, как вы, люди, принялись

устраивать эти ужасные взрывы в наших горах. Некоторые гномы говорят, что вы

задумали отнять у троллей их золото и железо. Другие утверждают, будто вы

готовите пору для этой огромной желтой змеи с двумя черными полосками на

спине, которая, извиваясь, ползет через поля, леса и потоки, изрыгая дым и

огонь. Мы все боимся ее, все звери в лесах и полях, все птицы в небе, все

рыбы в реках и озерах, и даже тролли в недрах гор в ужасе бегут на север при

ее приближении. А что будет с нами, бедными гномами? А что станется с

детьми, когда не будет нас, чтобы нашептывать нм во сне наши сказки и

охранять их мечты? А кто будет заботиться о лошадях в конюшнях и

присматривать, чтобы они не падали на льду и не ломали ног? Кто станет

будить коров и помогать им ухаживать за новорожденными телятами? Видишь ли,

наступили тяжелые времена - что-то в нашем мире не так и нигде нет покоя.

Этот постоянный шум и грохот действуют мне на нервы! Но я не могу дольше с

тобой оставаться. Совы уже засыпают, все ночные звери уходят в свои

логовища, белки уже грызут еловые шишки, скоро запоет петух и за озером

опять загремят ужасные взрывы. Больше я не в силах этого терпеть. Я ухожу

отсюда, и нам настало время прощаться. До восхода солнца я должен добраться

до Кебнекайзе.

- Кебнекайзе? Но до Кебнекайзе отсюда не одна сотня миль, так как же

ты, скажи на милость, доберешься туда на своих коротких ножках?

- Какой-нибудь журавль или дикий гусь подвезет меня туда. Они сейчас

собираются там, готовясь к перелету в страны, где нет зимы. На худой конец,

я доеду на спине медведя или волка - все они в дружбе с нами, гномами. Ну,

мне пора.

- Не уходи! Побудь со мной еще немножко, и я покажу тебе, что находится

и золотой коробочке, которая тебя так заинтересовала.

- А что у тебя в золотой коробочке? Какой-нибудь зверь? Мне показалось,

что я слышал, как бьется его сердце.

- Ты слышал, как бьется сердце Времени.

- А что такое Время?

- Этого я не могу тебе объяснить, да и никто другой не смог бы.

Говорят, Время слагается из трех разных вещей: прошлого, настоящего и

будущего.

- И ты всегда носишь его с собой в этой золотой коробочке?

- Да, оно никогда не отдыхает, никогда не спит и никогда не устает

повторять мне одно и то же слово.

- И ты понимаешь, что оно говорит?

- Увы, да! Каждую секунду, каждую минуту, каждый час и днем и ночью оно

мне говорит, что я становлюсь старше, что я должен умереть. Скажи мне,

человечек, пока ты еще не ушел, - ты боишься смерти?

- Боюсь чего?

- Того дня, когда твое сердце перестанет биться, винтики и колесики

всего механизма рассыплются, твои мысли остановятся и твоя жизнь погаснет,

как огонек этого огарка на столе.

- Кто забил тебе голову такими глупостями? Не слушай голоса в золотой

коробочке. " Прошлое, настоящее, будущее", - какая нелепость. Разве ты не

понимаешь, что все это одно и то же? Разве ты не понимаешь, что в этой

золотой коробочке кто-то смеется над тобой? На твоем месте я бы бросил ее в

реку, чтобы утопить сидящего в ней злого духа. Не верь тому, что он говорит,

- он лжец! Ты навсегда останешься ребенком, ты никогда не состаришься,

никогда не умрешь. Приляг и поспи немного. А потом над верхушками елей

взойдет солнце, в окно заглянет новый день, и при его свете ты будешь видеть

все гораздо яснее, чем при свете сальной свечки. А теперь мне пора. Прощай,

мечтатель! Рад был повидать тебя.

- А я - тебя, маленький гном!

Он соскользнул со стула у моей постели и, топоча деревянными башмаками,

побежал к двери. Пока он искал в кармане ключ, он вдруг разразился таким

громким смехом, что должен был схватиться обеими руками за живот.

- Смерть! - заливался он. - Подумать только! Ничего подобного в жизни

не слышал! Какие же они близорукие дураки, эти большие обезьяны, по

сравнению с нами, маленькими гномами. Смерть! Ну, и глупость же, клянусь

повелителем гномов!

Когда я, проснувшись, посмотрел в окно, земля побелела от снега. В

вышине слышалось хлопанье крыльев и крики диких гусей. Счастливого пути,

маленький гном!

Пока я завтракал овсяной кашей с парным молоком и пил чудесный кофе,

дядюшка Ларс рассказал мне, что ночью он два раза поднимался с постели -

собака все время беспокойно рычала, как будто она что-то видела или слышала.

Ему самому показалось, что он видит около дома крадущийся темный силуэт,

похожий на волка. Ему послышались голоса в коровнике, но он понял, что это я

разговариваю во сне, и успокоился. Куры кудахтали всю ночь.

- Видишь? - сказал дядюшка Ларс, указывая на след, ведущий по свежему

снегу прямо к моему окну. - Их было не меньше трех. Я живу здесь более

тридцати лет и никогда не видел следов волчьей стаи так близко от дома. А

вон там, видишь? - Он указал на другие следы, величиною с человеческие. - Я

сначала не поверил своим глазам. Не будь я Ларс Андерс, если здесь сегодня

не побывал медведь. Последний раз я убил медведя в этом лесу десять лет

назад. А слышишь стрекотание на большой ели у коровника? Их там десятка два,

не меньше. Мне еще не приходилось видеть столько белок на одном дереве! А ты

слышал, как всю ночь ухала сова в лесу, а на озере кричал нырок? И как на

рассвете вокруг дома кружил козодой? Я ничего не понимаю - обычно ночью в

лесу тихо, как в могиле. Зачем приходили сюда все эти звери? Ни Керстин, ни

я не сомкнули глаз всю ночь. Керстин думает, что лапландка околдовала дом,

но та уверяет, что прошлым летом крестилась в Рюкне. Только с лапландцами

надо держать ухо востро - они все колдуны и знаются со всякой чертовщиной.

Ну, да на рассвете я ее проводил: ходит она быстро и до заката будет в

лапландской школе в Рюкне. А ты когда отправляешься?

Я сказал, что никуда не спешу и с удовольствием пробуду тут еще дня два

- мне очень нравится Форстуган. Дядюшка Ларс сказал, что вечером вернется

его сын и мне негде будет ночевать. Я ответил, что могу спать в сарае - я

люблю запах сена. Ни дядюшке Ларсу, ни матушке Керстин этот план не

понравился. Я почувствовал, что они хотят от меня отделаться - они не

разговаривали со мной, и казалось даже, что они меня боятся.

Я спросил дядюшку Ларса про незнакомца, который ночевал у них за два

дня до меня и съел весь хлеб. Он не знал ни слова по-шведски, сказал Лари

Андерс.

Лапландец из Финляндии, который нес его рыболовные снасти, объяснил,

что они заблудились. Они совсем изголодались и съели все, что было в доме.

Дядюшка Ларе показал мне монету, которую незнакомец подарил их внучатам, как

они ни отказывались, - неужели это и вправду золото?

Это был английский соверен. На полу у окна лежал номер " Таймс",

адресованный сэру Джону Скотту. Я развернул газету и прочел гигантский

заголовок:

" Страшная эпидемия холеры в Неаполе! Свыше тысячи случаев ежедневно".

Час спустя у дверей стоял Пелле, внук дядюшки Ларса, с мохнатой

норвежской лошадкой. Дядюшка Ларе был поражен, когда я предложил ему

заплатить хотя бы за провизию, которой он наполнил мой рюкзак, и сказал, что

это неслыханная вещь. Он сказал, что мне нечего опасаться: Пелле прекрасно

знает дорогу. В это время года поездка будет легкой и приятной: восемь часов

езды лесом до Рюкне, три часа вниз по реке в лодке Лисса Иокума, шесть часов

пешком через гору до села, два часа по озеру до Лоссо-ярви, оттуда восемь

часов по хорошей дороге к новой железнодорожной станции. Пассажирские поезда

еще не ходят, но машинист, конечно, позволит мне проехать, стоя на паровозе,

двести миль, а там я сяду на товарный поезд.

Дядюшка Ларс был прав: поездка оказалась легкой и приятной - во всяком

случае, так считал я в ту пору. Но знаю, как понравилась бы она мне теперь!

Столь же легка и приятна была поездка через Центральную Европу в скверных

поездах того времени, когда я почти не смыкал глаз. Из Лапландии - в

Неаполь, взгляните на карту!

Глава VIII

⇐ Предыдущая 1 2 3 4 567 8 9 10 Следующая ⇒