Ян Добрачинский - ПИСЬМА НИКОДИМА. Евангелие глазами фарисея 14 страница

— Ты мне не ответила, — проговорил я, — Мессия ли Он?

— Это ты должен знать, — повторила Она и речь Ее плавно полилась дальше; в Ее словах явно слышалось смущение, что все это относится к Ней. — Я знаю только, что когда–нибудь про меня скажут: «Она благословенна и полна благодати Божьей…» У меня чувство, словно все, о чем люди просить будут, через меня будут просить, и все, что получат, через меня к ним придет… Но перед этим будто бы семь мечей пронзит мое сердце, и зло пеной проступит на поверхность…

Какие все–таки чудаки Его близкие! Когда их спрашиваешь, Мессия ли Он, они как будто и соглашаются, но при этом так, словно сам этот факт только часть Его правды, да и то не самая важная. Так считают они Его Мессией или нет? Сам Учитель благословил Симона, после того, как тот назвал Его Мессией и кем–то даже большим, но потом Он сразу же заговорил о страдании, кресте, смерти…

— Но ведь Он, должно быть, говорил Тебе, кем Он Сам Себя считает, — снова начал я. — Все–таки Он — Твой Сын…

Она слегка покачала головой.

— Я никогда Его об этом не спрашивала, и Он никогда мне об этом не говорил, — сделала Она ошеломляющее признание. — Кто я такая, чтобы иметь право об этом спрашивать? Я только гляжу на Него, и все, что вижу, нанизываю на память, как оливковые косточки на шнурок.

— Но все эти годы, — перебил я, — когда Он был только с Тобой…

— Все эти годы, — Она прищурилась, словно пытаясь разглядеть Свое воспоминание, — все эти годы Он был только моим ребенком. Самым прекрасным на свете, как для любой матери Ее первый сын. Все эти годы были годами забвения. Я уже даже подумывала о том, что все, что случилось в самом начале, было только сном, от которого я пробудилась к жизни. Но теперь я думаю, что как раз жизнь была сном, а наяву — то, что было в начале и что есть сейчас…

— Так ты говоришь, что годы, которые Ты с Ним прожила, — спрашивал я со все возрастающим любопытством, — были совершенно обычными и ничем не замечательными?

— Совершенно обычными, — подтвердила Она.

— А как же сейчас Ты можешь все это вынести? — вскричал я.

До моего слуха донесся тихий вздох. Женщина покачала головой, словно сожалея о собственной слабости.

— Если бы у меня не было тех немногих нанизанных косточек, — сказала Она, — то не знаю, что бы я делала… Можно получить дар прямо с небес, а на всю жизнь этого все равно не хватит.

— Он совершает много чудес, — заметил я.

— Да, — согласилась Она, — Он раскрывает глаза невидящим. Но тем, кого Он раз исцелил, и одного чуда должно быть достаточно. Человеку лишь один раз является Царство Божие во всей Его силе.

— Мне это Царство таковым не явилось ни разу, — буркнул я, и меня окутало пеленой грусти. Я снова мысленно вернулся в то время, когда я, бессловесный, ходил за Ним, не умея испросить у Него исцеления для Руфи. Он ничего не дал мне даже тогда, когда другим раздавал направо и налево. Так чего же мне ждать сейчас, когда, по словам Иуды, Его сила ослабла, а то и вовсе исчерпалась?

— А ты слышал, равви, Его притчу о Царстве, что Оно подобно зерну, брошенному в землю, которое прорастает и растет и днем, и ночью, пока хозяин занят другой работой или спит? Мы ждем, что нечто должно произойти; а может, оно уже произошло? Так случилось со мной. Я еще не успела произнести: «Да будет Мне по слову Твоему», как Он уже жил во мне…

— О чем это Ты, Мириам? — Ее слова блеснули, как огонек светильника, который вдруг осветил огромный, погруженный во мрак дворец.

Она склонила голову. На Ее смуглом лице, которого не пощадило солнце, проступил румянец. Видно, сама испугавшись своего признания, Она ответила немного дрожащим голосом:

— Мне явился ангел Гавриил и сказал, что Он родится…

— Ты видела ангела? Ну–ка расскажи мне об этом. Я тоже верю в ангелов и не буду над Тобой смеяться, — поспешил я заверить Ее.

Она улыбнулась мне явно в благодарность за мои слова, ибо несомненно, воспоминание, которое у Нее вырвалось, было для Нее тем сокровищем, которое лучше спрятать, чем наткнуться на небрежное к нему отношение.

— Да, я видела ангела, равви, — начала Она, — видела так же хорошо, как теперь вижу тебя. Было утро, и солнце только что выглянуло из–за горы Галаад. Стоял месяц Адар. Я как раз наносила воды, и подошла к станку, собираясь ткать. Я — хорошая мастерица, — засмеялась Она с гордостью. — Мое полотно всегда бывало белее и тоньше, чем у других… Люди издалека приходили за ним. В то утро работа у меня спорилась, как никогда: челнок бегал между натянутыми нитями с быстротой молнии. Вдруг я почувствовала, что кроме меня в комнате кто–то есть. Меня охватил страх. Я вскрикнула и подняла голову. Тогда я увидела его: он был подобен огромной капле росы, пронизанной солнечным светом — сияющая фигура в радужном оперении крыльев. Я сразу поняла, кто он. Сердце у меня так билось, что мне пришлось прижать его рукой. Мне показалось, что ангел склоняется перед мной, как слуга перед своей госпожой. Я не могла в это поверить. Это я хотела склониться перед ним и благодарить за то, что он позволил мне увидеть себя. Но я не могла пошевелиться, я окаменела, как жена Лота. Потом я услышала, как он сказал: «Радуйся, благодатная, благословенна Ты…» У меня дух перехватило от изумления и тревоги. Я не знала, что должна ему ответить, я не смела поверить, что ангел Всевышнего спустился ко мне, простой обыкновенной девушке. Только он не исчезал: жемчужина, сияющая в радужной раковине. Вдруг мне пришло в голову, что он явился, чтобы меня покарать. Как могла я быть столь дерзкой, чтобы просить Всевышнего о скорейшем исполнении времен? Я хотела упасть на колени, но в тот же миг с невыразимым удивлением заметила, что это он стоит передо мной на коленях, смиренно сложив руки и взмахивая крыльями, как плащом, недостающим до земли. «Не бойся, — молил он, — не бойся, — и казалось, что вместе с ним молили деревья, звезды и облака. — Ты родишь Сына, — говорил он, — и назовешь Его Иисусом. Он будет Твоим Сыном и одновременно Сыном Всевышнего. Он вступит на престол отца Своего Давида, ибо Царство Его уже пришло и не окончится вовеки…» — «Что ты говоришь? — прошептала я. — Как это может быть? Я умолила Иосифа, чтобы он…» Он вытянул вперед руки, словно хотел остановить мои слова. В его голосе снова послышалась мольба: «Посмотри, — сказал он, — Дух Господень над Тобой! » Я услышала над головой шум, словно в дом ворвался порывистый ветер и заметался в поисках выхода. Я подняла голову: мне показалось, что под потолком во мраке трепещет то ли какая–то светящаяся птица, то ли оторвавшийся от лампы огонь. Он сказал: «Одно Твое слово — и это свершится. Разве существует то, чего бы Он не мог сотворить? Но сегодня вся Его сила сосредоточилась в одном Твоем слове, Мария! » Я и вправду чувствовала, что что–то решается; мне показалось, будто земля заколебалась у меня под ногами. Я знала, что я могу как принять этот дар, так и отказаться от него. Меня просили, а не приказывали. Я была уверена, что если я скажу: «Я не могу: не смею», то тут же снова окажусь у ткацкого станка, а время ожидания потечет дальше. А если я скажу «да», то с этой самой минуты звезды и солнце будут светить иначе, трава будет расти по–другому… Время ожидания окончится… Разве могла я знать, что чудодейственная перемена свершится так незаметно, словно ничего и не произошло? Но даже если бы я об этом и знала, то все равно выбрала бы Его волю… Потому что это была Его воля. И потому Он осуществил ее раньше, чем я успела сказать ангелу: «Пусть будет так». Он хорошо меня знает, и Ему известно, что я не ответила бы по–другому…

— Так чей же Он тогда Сын? — спросил я, совершенно потрясенный.

Она склонила голову так, как склоняет голову жена, покорная воле мужа.

— Его… — потом Она улыбнулась горделивой улыбкой, граничащей с восторгом. — И мой…

— А как же Твой муж, Мария? — то, что Она говорила, открывало новые непостижимые горизонты. Солнце теперь казалось не таким ярким, а Храм не таким величественным.

В Ее взгляде, устремленном в пространство, светились нежность и сердечность.

— Добрый, милый Иосиф… Как смела я решиться рассказать ему об этом, ведь я понимала, каково ему будет, когда он узнает. Он любил меня самой прекрасной любовью, той, которая ничего не требует взамен. Он согласился на все, о чем я его просила: он согласился быть только моим покровителем, он отказался от меня. Но мог ли он предвидеть, что место, которое уступил он, займет кто–то другой? Он вполне мог ожидать от меня такой же жертвы взамен. Однако я не принесла такой жертвы, а от него потребовалось гораздо большее отречение, чем то, которое он принял. И наступил тот страшный момент, когда я увидела по его глазам, что тайна раскрыта. Меня душили слезы, однако и на сей раз я не решилась ничего объяснить. Как смела я признаться в столь незаслуженной милости? Я бы все отдала, чтобы только он узнал обо всем сам, как Елизавета. Как мне хотелось прижать к себе его верную голову и сказать, что ничего не изменилось, и кем он всегда был для меня, тем навсегда и останется… Но я не могла. Со страданием в глазах он вышел в другую комнату, тяжело волоча за собой ноги. Мне казалось, что я вижу, как он лежит и горько, безутешно плачет. В ту ночь я долго не могла заснуть. Мне все казалось, что я слышу его плач. Я лежала в темноте и горевала, что не могу ему помочь. Тронув ладонью живот я почувствовала, как Он шевелится во мне бессознательным движением нерожденного… Бессознательным? Я никогда не знаю, где у Него кончается данное Ему через меня человеческое сознание, а где начинается Его собственный, таинственный мир. Мои пальцы нащупали маленькую ножку. Я нежно ее погладила и прошептала: «Ты мой, мой. Ты все знаешь, раз Ты мог стать Ребенком такой женщины, как я. Сделай то, чего твоя мать сделать не может. Помоги ему… Пусть он тоже знает… Он только человек». Наконец, я заснула. Утром печаль и тревога проснулись вместе со мной. Я не поднялась с постели с первым утренним светом, проникающим через окно. Я вставала медленно, как никогда медленно принималась за свои дела. Я оттягивала момент, когда Иосиф, по обыкновению, войдет ко мне в комнату. Я боялась увидеть его лицо. Я уже забыла о моей просьбе и дрожала при мысли, что он снова будет страдать у меня на глазах, а я ничем не смогу ему помочь. Я смолола немного зерна, чтобы приготовить завтрак. Потом послышались его шаги, и сердце у меня забилось сильнее. Иосиф вошел. Я взглянула на него, вся дрожа, заранее охваченная отчаянием, и вдруг почувствовала огромную, переполнившую меня радость. Нерожденный услышал мою просьбу: Иосиф стоял передо мной оживленный и радостный. Напевая, он подошел к станку. Я не смела вздохнуть, чтобы не спугнуть его благостного настроения. Я слышала решительный звук его рубанка, стрекотанье сверла, звучные удары молотка. Он был поглощен своим делом, работа горела у него в руках. Наконец, все было готово. Но он все приглядывался к ней внимательным и терпеливым взглядом, словно ему жаль было с ней расстаться. Потом он поднял голову, и я заметила по его глазам, что радость от сделанного дела сменилась нежностью. Он ласково провел рукой по гладкой выпуклости дерева. Потом спросил как бы невзначай, как о чем–то уже давно известном и очевидном: «Так ты назовешь Своего Сына Иисусом? »

— И он никогда больше не пожелал, чтобы Ты была ему женой? — спросил я.

— Нет, — отвечала она, — он умел молчать. Я знаю, — кивнула Она, — что это далось ему нелегко. Поверь, равви, мы остались самыми обыкновенными людьми. Царство Божие в таких, как мы, растет медленно и незаметно. На него обрушивается и ветер, и зной, и град… Всегда есть опасность, что это его уничтожит. Однако наоборот: чем труднее оно растет, тем пышнее вырастает. В Иосифе оно проросло, как горчичный куст, сравнявшийся высотой с деревьями. Когда он умирал…

— Но тогда–то уж он Тебе сказал, что он чувствовал?

— Зачем ему было об этом говорить? Царству Божьему слова не нужны. Он все следил взглядом за Тем, Кого он называл своим Сыном. Кивком головы он подозвал меня к себе и прошептал срывающимся голосом: «Мириам, я не успел научить Его делать колеса… и Он еще не очень уверенно работает рубанком… Он не сможет сразу зарабатывать. Тебе придется самой…» Это была единственная забота, которая мучила его перед смертью.

Понял ли ты, Юстус, смысл Ее слов, которые я старался передать тебе, как можно точнее? Если все это правда, то Кто же Он? Рожденный в болях и в муках женщиной, подобно любому из нас, или каким–то непостижимым образом зачатый Всевышним? Я этого не знаю и никогда не узнаю. Неужели Он в самом деле больше, чем просто человек? Он, Который не помог мне? Но одно я понял: Она — путь к Непостижному… Если бы я был знаком с Ней, пока еще Руфь была жива, то я бы отважился Ее попросить. Я снова упрекаю себя в том, что не сделал всего того, что мог сделать. Нет и нет! Я сойду с ума, если буду и впредь себя за это винить… Она — путь, который ведет к Неведомому. Как те Золотые ворота, через которые быстрее всего можно попасть из долины Кедрона во двор Храма. Кажется, когда–то эти ворота были замурованы, и пророк Иезекииль говорил, что откроет их сам Всевышний. Можно считать, что предсказание исполнилось: дорога открыта из долины прямо к алтарю Господню… В старых притчах порой можно откопать неожиданные смыслы.

Вечером Она сказала: «Я чувствую, что Он в городе…» И действительно, когда стемнело, прибежал Иоанн (я запретил ему засветло появляться около моего дома) с известием, что Учитель в Иерусалиме… Что теперь будет? Я в ужасе от Его легкомыслия.

ПИСЬМО 15

Дорогой Юстус!

Иуда оказался прав: Этот Человек действительно искушает судьбу! Чего Он хочет таким образом достигнуть? Зачем всех дразнит? Я уже писал тебе, что, по моим наблюдениям, в Великом Совете решили принять на Его счет самые суровые меры, и вчера уже дело едва до этого не дошло. Я был просто парализован быстротой, с которой наши хаверы приняли решение, и не успел встать на Его защиту. Спас Его случай.

В последний день Праздников Учитель внезапно вынырнул из толпы, подобно облаку, неизвестно откуда взявшемуся на ясном небе. Я задумчиво стоял среди собравшихся в синагоге и внимал поучениям, как вдруг внезапно услышал Его голос. Я бы узнал этот голос из тысячи других: ни тихий и ни ровный, ни монотонный и ни сухой, ни равнодушный, — нет, этот голос переливался тысячью оттенков, словно поверхность озера, тронутая первыми лучами утреннего солнца. Ты знаешь человека, который никогда бы не произносил пустых слов? Я лично не знаю. Каждому из нас случается открывать рот просто ради того, чтобы что–нибудь произнести. У Него же весомо всякое слово, и всякое пронзает до самой глубины души и отзывается эхом. Если этого не происходит, то только потому, что дно покрыто вязкой трясиной. Но и тогда… Эхо все равно отзовется: громче или тише, раньше или позже…

Пока Он разворачивал свиток, в толпе пронесся шумок: «Это Он! Он! Пророк из Галилеи. Тот самый, Который исцелил… воскресил… освободил… Тот самый, Которого хотят убить…» Эти последние слова я тоже услышал. Значит, и среди амхаарцев уже ходят слухи о том, что Ему угрожает смерть? Учитель при этом вовсе не выглядел встревоженным и начал читать псалом не торопясь, выделяя каждое слово:

Страшный в правосудии, услышь нас, Боже, Спаситель наш, упование всех концов земли и находящихся в море далеко; Поставивший горы силою Своею, препоясанный могуществом, Укрощающий шум морей, шум волн их и мятеж народов! И убоятся знамений Твоих живущие в пределах земли. Утро и вечер возрадуется славе Твоей! Ты посещаешь землю и утоляешь жажду ее, обильно обогащаешь ее. Поток Божий полон воды. Ты приготовляешь хлеб, ибо так устроил ее. Напояешь борозды ее… размягчаешь ее каплями дождя, благословляешь произрастание ее… Луга одеваются стадами, долины покрываются хлебом; восклицают и поют… Учитель отбросил свиток в руки служки и стал внимательно вглядываться в возбужденные лица людей, не сводивших с Него глаз. — Страшный в правосудии… — повторил Он, — а знаете ли вы, что такое правосудие Всевышнего? Вот послушайте: жил–был хозяин, который отправился однажды на базар, чтобы нанять там работников для уборки винограда. И уговорились они, что он заплатит им по динарию за день работы. Но когда солнце стояло уже высоко над Моавитскими горами, часов около трех, хозяин снова пошел на базар и снова нанял работников для уборки своего винограда, обещая заплатить им по справедливости. И поступил он так же в шесть часов и в девять часов. Под вечер, в одиннадцать часов, когда уже почти спустились сумерки, хозяин опять отправился на базар и нанял там работников, которых никто так и не взял за целый день, и они, рассеявшись по базару, играли в мору, ссорились и жаловались на судьбу. Хозяин сказал им: «Пойдемте со мной в мои виноградники! » И они пошли: одни торопливо и охотно, другие медлительно, так как разленились они, пролеживая целые дни в безделье. Когда же вечером пришло время расплачиваться с работниками, хозяин собрал их всех перед своим домом…

Когда Учитель что–нибудь рассказывает, то Он всегда старается подобрать примеры из повседневной жизни. Среди тех, кто теснился в синагоге, было немало хозяев виноградников, которые как раз перед праздниками рассчитались со своими работниками; остальные же относились к бесчисленной армии наемных тружеников, не имеющих ничего, кроме своих рук; они продавали свой труд и таким образом зарабатывали на хлеб своим детям. Слова Учителя поистине обладают способностью останавливать внимание. В толпе послышались тяжелые вздохи и торопливые шаги, поспешающие в сторону дверей.

— Хозяин начал с тех, кого он нанял последними, — продолжал Учитель, — он дал каждому из них по динарию, так что они ушли благословляя его и распевая песни от радости. Потом хозяин по очереди расплатился с теми, кого он нанял в девять часов, в шесть и в три. Каждый получил по динарию. Но самые первые, те, которые работали весь день, думали, что они получат больше. Но и им досталось только по динарию. Тогда возроптали они, не желая принимать такой платы. Хозяин удивился и спросил их: «Почему вы недовольны? Разве я вас обидел? Мы ведь договорились как раз на один динарий…» — «Да, — отвечали они, — но почему тем людям ты тоже дал по динарию? Мы целый день трудились, мы наполнили тебе целую бочку, мы валимся с ног от усталости. А те только помогли нам давить кисти. Это несправедливо! » — «Но ведь я обещал вам по динарию, и вы согласились на это. Динарий — это хорошая и справедливая плата. Вы разве не согласны? » — «Нет, ты не скупец. Динарий за день работы — это хорошая плата…» — «Так почему вы не берете его и не возвращаетесь домой с песнями, как те? » — «Но ведь нехорошо, что ты им тоже дал по динарию. Они совсем не устали, а целый день прохлаждались в теньке под пальмой, и потом всего какой–нибудь час поработали ногами. И ты дал им такие деньги. Ты плохо поступил! Несправедливо!.. » — «Потому ли несправедливо, что я был добр? — спросил хозяин. — Разве я не мог оказать милости человеку, который последним пришел в мой виноградник? Разве мне не позволено поступать так, как я хочу? Зависть грызет вас, как скорпион… Только мой это виноградник, и мой урожай, который вы собираете. И для каждого из вас у меня есть динарий, и я дам его каждому, потому что мне так хочется. Так что берите свои деньги и идите с миром. Благословенны неимущие; потому что можно иметь богатство — и оставаться нищим, а можно ничего не иметь — и быть богачом в сердце… Идите, пока я не рассердился на вас! » Как видите, таково правосудие Всевышнего, милосердное правосудие, для которого первые будут последними, а последние — те самые, которых хозяин нашел позже остальных и почти силой заставил пойти с ним, — первыми. Почему же тогда последние оказываются благодарными, а первые, хоть они все время пребывали в доме Отца, никакой благодарности не испытывают?

Он так покачал головой, словно Он Сам был тем хозяином, а мы все — Его обиженными работниками. Кто–то тронул меня за плечо — я оглянулся и увидел Иуду. На бледном лице бывшего купца был написан гнев. Можно было подумать, что он принял притчу Учителя на свой счет, и она поразила его в самое сердце. Он многозначительно подмигнул мне. «Видишь, равви, Он и в самом деле…» — донесся до меня его шепот, но дальнейшие слова Иуды потонули в шуме толпы. Притча вызвала всеобщее удивление, хоть и не все ее поняли. Люди кивали головами и говорили друг другу: «Он мудрый, ученый… Он — настоящий Пророк. Где Он всему этому научился? От кого? Откуда Он все это знает? Чей Он ученик? »

— Вы удивляетесь тому, что я рассказал? — услышал я голос Учителя. Он стоял на возвышении, как будто намереваясь продолжить Свою речь. — Вы удивляетесь, откуда Я взял такие слова? Спрашиваете, кто Мой учитель? — Он, видно, услышал выкрики из толпы и собирался ответить на них, как будто в этом была необходимость. — Да, это не Мое учение. У Меня есть Учитель. Человек, который ищет для себя славы — говорит от себя. А Я не ищу для Себя славы Я ищу славы для Того, Кто Меня послал и всему научил. Его словами говорю Я. И вы знаете, что слова Мои правдивы, ибо точно так же говорил Моисей, когда провозглашал Закон. И что с того? Никто из вас не хочет подчиняться ему.

— Никто? — вырвалось у меня. — Никто? — с упреком выкрикнуло несколько голосов. Люди почувствовали себя задетыми. — Что Ты сказал? — колкие вопросы сыпались со всех сторон. — Говоришь, мы не хотим выполнять закона? На каком основании Ты это говоришь? Кто позволил Тебе судить нас? Мы — верные израильтяне. Мы исполняем предписания… Почему Ты так говоришь?

Он заставил их стихнуть.

— Вы не послушны Закону. Поэтому вы хотите Меня убить. — На секунду воцарилась тишина, потом несколько голосов разом выкрикнуло:

— Мы? Мы хотим Тебя убить? Ты с ума сошел? В Тебя бес вселился? Кто хочет Тебя убить?

Но я видел, что остальные молчат и только вопросительно поглядывают то на крикунов, то снова на Учителя. Часть собравшихся отрицала подобные намерения по отношению к Учителю, но были, несомненно, и такие, которые знали об угрозах в Его адрес.

— Вы, — неумолимо произнес Он. — Вы! — повторил Он с грустью, словно кому–то жалуясь. — И за что? За то, что два года назад Я исцелил человека в субботу? А ведь вы совершаете обрезания в шабат и оправдываете это нетерпеливым стремлением обрести новую душу для Израиля. А жизнь человека? Разве она для вас не важна? Рассудите сами, справедливо ли это?

В синагоге поднялся шум. Теперь говорили все разом, крича и перебивая друг друга:

— Что Он говорит? Сумасшедший! Одержимый! Кто Он? Что Он за человек? Он нарушил шабат! Как мин! Говорили, что этот Иисус погибнет, если осмелится прийти в Иерусалим. А Он только богохульствует и ничего не боится! Изгнать Его! Побить каменьями!

— Да ведь Он Мессия!

— Нет, это мин!

— Такие чудеса способен творить только Мессия!

— Какой там Мессия! В Писании сказано, что неизвестно откуда должен прийти Мессия, а про Этого всем известно, что Он родом из Галилеи…

Тогда среди всеобщего гвалта раздался Его голос, словно крик птицы во время бури:

— Вы хорошо знаете, Кто Я и откуда Я пришел. Поверьте Мне, доверьтесь Мне! Вы ведь видите, что не от Своего имени Я говорю и не Свое учение проповедую. Я принес вам слово Того, Которого вы не знаете. А Я знаю Его, потому что Я от Него пришел…

— Слышите? — выкрикнул кто–то из толпы. — Он говорит, что пришел от Всевышнего! Он богохульствует!

— Богохульствует! — повторило множество голосов.

Я заметил, что сквозь толпу пробирается группа фарисеев, выкрикивающих с другого конца зала:

— Он богохульствует! Побить Его камнями! Он богохульствует!

— Но Он совершил столько чудес, — запротестовал кто–то.

— Богохульствует! Богохульствует! Побить Его камнями! — вопили остальные.

Я снова почувствовал на своем плече руку Иуды.

— Вот видишь, равви, — возбужденно нашептывал мне на ухо бывший купец. — Видишь! разве я не говорил тебе? Он добивается, чтобы Его убили, и нас вместе с Ним! Он — трус! Он отказался от Своей силы! Он предал нас! Я говорил тебе! Он назвал меня богачом! — от возмущения Иуда так сильно рванул меня за плечо, словно хотел с мясом вырвать руку. — Это я–то богач! — и он прыснул глумливым, полным ненависти смешком. — Ты слышал? Так–то Он платит за верность.

Дальнейших слов Иуды уже нельзя было разобрать: он захлебывался слюной, которая пеной вскипала у него на губах. Впрочем, кричала уже вся синагога, и отдельные слова тонули в этом шуме.

— Он богохульствует! Побить Его камнями!

— Изгнать Его! Изгнать! — видно, кричавшие «изгнать», все же не хотели крови Учителя.

— Вы хотите Меня изгнать? — раздался Его голос. Люди стихли, желая услышать, что Он скажет. Учитель снова покачал головой, словно жалея их за такое намерение. — Мне уже недолго оставаться с вами. А когда Я уйду, тогда напрасно вы будете искать Меня: туда, куда уйду Я, вам не добраться. Умрете в грехах ваших…

— Что Он говорит? Что Он говорит? — опять загудела толпа. Они все меньше понимали, о чем Он ведет речь.

— Куда Он собрался идти? Он хочет Себя убить! — выкрикнул кто–то, и мне показалось, что это был голос Иуды.

— Может быть, Он собирается к гоям? — прозвучало предположение.

— Небось опять вздумал раздавать им хлеб! Что Он говорит? Что Он говорит? — вопросы перекрещивались в воздухе.

Вдруг какой–то человек встал перед самым возвышением и, задрав голову, бросил прямо в лицо Учителю:

— Кто Ты?

Я узнал его, и меня пронзила дрожь дурного предчувствия. Этот маленький человек со срезанным низким лбом и хитрыми, глубоко посаженными глазками был одним из старших стражников Великого Совета фарисеев. Его звали Гади. Я только сейчас заметил, что за ним стоят еще несколько стражников с палками в руках. Сомнений не оставалось: наши хаверы постановили действовать быстро и решительно. Они могли себе это позволить: Пилат не приехал на Праздники, а правитель Саркус давно уже был ими подкуплен. Я был уверен, что столпившийся в синагоге народ не встанет на защиту Учителя. Кроме того, в самом городе многие даже не знают, что Он находится в Иерусалиме. Дело приняло неожиданный оборот.

— Кто Ты? — настойчиво переспросил маленький стражник, будто ему не терпелось скорее получить ответ.

На лице Учителя по–прежнему не было заметно следов тревоги или неуверенности. Может быть, Он просто не отдавал Себе отчета в грозящей Ему опасности? Не торопясь с ответом, Он вперил глубокий и спокойный взгляд Своих черных глаз в бегающие глаза человека, задавшего вопрос.

— Я — Сущий от Начала… — произнес Он и, подняв голову, окинул взглядом столпившихся в синагоге людей. — Но вы отвергли Меня, — продолжал Он. — Только когда вы вознесете Меня, вы убедитесь в том, что Я — Тот, Кто Я есмь, и что слова Мои — это слова Отца. Потому что Я всегда делаю то, чего Он желает. И Он никогда не оставит Меня…

Он на секунду прервался. Они больше не кричали, а стояли, открыв рты, с вытаращенными глазами, вопросительно переглядываясь, покачивая головами и пожимая плечами. Они больше ничего не понимали. Маленький стражник недоуменно поскреб за ухом. «Что все это значит? О чем Он говорит? Что означают эти слова? » — слышался отовсюду шепот. Я бы и сам охотно спросил: «Что означает то, что Он сказал? Что означает „Сущий от Начала“? От начала чего? » Мне внезапно пришла в голову мысль, что наверное — от начала чего–то нового! Мир, в котором я жил перед тем, как повстречал Его, был старым миром. В нем все было уже известно: любовь и ненависть, богатство и нищета… Он же принес что–то совершенно новое. С Него все началось… Так, может, Его слова означают именно это? Но в таком случае, Он предрекает кого–то, кто еще только должен прийти…

— Так Кто же Ты? — еще раз повторил стражник, и кончиком языка облизал пересохшие губы. Но Учитель не ответил ему: Он воздел руки вверх жестом священника, готовящегося через минуту пронести через Водяные ворота серебряный кувшин с водой, и снова заговорил тем свойственным Ему тоном горячего призыва, в котором неизвестно, чего больше — приказания или просьбы.

— Кто из вас жаждет, пусть придет ко Мне — Я дам ему пить…

За стенами синагоги раздались первые звуки труб, флейт, свистулек и зазвучали начальные слова псалма:

Аллилуйя! Хвалите имя Господне! Да будет имя Господне благословенно отныне и вовеки. Да будет прославляемо имя Господне От востока солнца до запада… Толпа нетерпеливо зашевелилась. Пора было идти, чтобы принять участие в процессии. Но Учитель продолжал держать нас на привязи Своих слов, и продолжал говорить:

— Кто из вас жаждет, пусть только уверует в Меня, и не будет больше жаждать. Живая вода рекой потечет из его сердца… вы разве не помните, что обещал Иезекииль? Где будет течь этот источник — там все оживет…

Но люди, привлекаемые все громче звучащей музыкой и пением, уже не слушали и толпой повалили из синагоги. Лишь небольшая кучка народа осталась стоять около Учителя. Я заметил, что стражники перешептываются и оглядываются по сторонам. Я заволновался, так как мне показалось, что они собираются схватить Его. Но они только понимающе кивнули друг другу — и вышли. Я испытал облегчение. Грозящая Ему опасность пригвоздила меня к месту, и теперь, наконец, я почувствовал себя свободным. Не слушая больше того, что Он говорил, я задумчиво направился к выходу.

На сердце мне давила тяжесть. Сцена, свидетелем которой я оказался, убедила меня в том, что в словах Иуды немало правды: такое впечатление, что Он сознательно навлекает на себя опасность. Раньше Он говорил просто, мягко и спокойно, теперь Он говорит так, словно хочет восстановить против себя всех, — вот что меня угнетало. Мне показалось, что Он прервался, и я ускорил шаги: в ту минуту я не испытывал никакого желания разговаривать с Ним. Я боялся, что если Он обратится ко мне, то непременно упомянет о Руфи… Что, если бы Он сказал: «Почему ты не пришел с этим ко Мне? » Нет, нет, это уже произошло, и не стоит даже думать о том, что все могло быть по–другому. Раз нельзя поворотить судьбу вспять, то нечего и говорить об этом…

⇐ Предыдущая 9 10 11 12 131415 16 17 18 Следующая ⇒