Ян Добрачинский - ПИСЬМА НИКОДИМА. Евангелие глазами фарисея 7 страница

Я еще раньше заметил, что Симон, Андрей и сыновья Зеведеевы стоят в сторонке и о чем–то ожесточенно спорят. До меня доносились слова: «В Большом сундуке стоял грохот… Учитель сказал, что плывем сегодня… Предупреди Его… Он все знает… А что если? …» Мне сделалось не по себе. «Большим сундуком» называют скалы между Вифсаидой Галилейской и Капернаумом, где, по примете местных рыбаков, слышен грохот волн Великого моря, в случае если с запада надвигается буря. С некоторой тревогой я взглянул на небо: оно казалось безмятежным. Но, видно, не только до учеников дошло предостережение, так как из толпы тоже раздались голоса: «Не плыви сегодня, Равви, говорят, в Большом сундуке сегодня слышали грохот. Может случиться буря…» Казалось, Он не обратил на эти слова ни малейшего внимания. Тут из толпы вынырнул начальник здешней синагоги Иаир, сын Гедидаха, тот самый, который уговаривал учителя исцелить слугу римского сотника. Выпростав руки из таллита, он сказал:

— Лучше не плыви сегодня, Равви. Говорят, будет буря. Солнце заходит красно…

Словно последним усилием воли превозмогая усталость, Он ответил:

— Погоду по небу вы определять умеете. Почему же не умеете определить времени, которое пришло? …

Симон и Иоанн подали Ему руки и поддерживаемый ими Он прошел по узкой доске в лодку. На корме Ему был постелен плащ и положена подушка.

Дул западный ветер, когда рыбаки взялись за весла. Я сел в лодку безо всякого энтузиазма, мысль о грозящей буре окончательно отбила у меня желание ехать. С минуту я колебался, не остаться ли. Мне казалось, что я читаю тревогу и на лицах учеников. В конце концов, я решил, что ради Руфи я должен плыть. Никто больше не вспоминал о буре, и в полном молчании мы отчалили. Солнце источало пурпур на вершины галилейских холмов и золотило восточный берег, к которому мы направлялись. Оставшиеся на берегу махали нам руками и выкрикивали пожелания счастливого пути. Назарянин вряд ли все это слышал, так как едва забравшись в лодку, Он тяжело опустился на корму и закрыл глаза. Не успел я оглянуться, как до меня донеслось ровное дыхание спящего человека.

Время от времени я с беспокойством поглядывал на небо. Как только солнце скрылось за холмами, тут и там стали зажигаться первые звезды. Мы все дальше и дальше удалялись от галилейского берега, постепенно сливающегося с гладкой поверхностью воды. Перед нами по–прежнему маячили верхушки гор, но и их розоватый отблеск становился все бледнее. Весла бесшумно входили в воду. Ветра не было, и парус безжизненно обвис. Моя тревога стала стихать. «Пожалуй, не будет никакой бури, — думал я. — Нас просто хотели напугать, чтобы удержать Учителя…» Я отнюдь не знаток моря, и перспектива борьбы со стихией чрезвычайно пугала меня, поэтому совсем успокоиться мне так и не удалось. Опасливое ожидание занозой впилось в душу. Близость берега еще недавно придавала отвагу: я полагал, что всегда можно успеть добраться до него в случае бури. Но вот зашло солнце и все объяла тьма, слабо озаряемая светом звезд. Мы не только не видели берега, мы не видели вообще ничего, словно нас накрыли черным полотном. Я даже не был уверен в том, что мы движемся. Ощущение было такое, что вода окаменела, и мы застыли посередине озера. Я с трудом различал силуэт Учителя: Он лежал сзади, свернувшись. Часть учеников работала веслами, остальные дремали, облокотясь друг на друга. Никто не разговаривал, и тишину нарушал только плеск весел.

Между тем моя тревога усиливалась. Я не мог спать, как другие. «А если все же случится буря, — спрашивал я себя, — сумеем ли мы спастись? Сумеют ли совладать с ней эти рыбаки, которых беспокоила одна только возможность того, что это может произойти». Я попробовал направить свои мысли в другое русло: стал думать о Руфи. Но мысли эти были так же черны, как ночь вокруг нас, как душный и тяжелый воздух. Когда я мысленно возвращаюсь к Руфи, у меня перехватывает дыхание. О, Адонаи, что она делает? Мне сразу представляется, как она лежит в эту минуту с открытыми, устремленными в темноту глазами, с испариной на лбу и воспаленными губами — и не откликается, чтобы никого не потревожить своей страшной тоской. Как она истосковалась по здоровью, которого мы даже не замечаем. О, Руфь! Я мысленно обратился к ней, и у меня тотчас задрожали губы, и голос прервался рыданием. Но она молчала… О чем она думает, когда вот так лежит и лежит, вслушиваясь в жестокий ритм болезни, пожирающей ее тело? Почему она так упорно молчит и часто даже не отзывается на обращенные к ней слова? Руфь! Я ничего для тебя не сделал! а то, что сделал, — не в счет. Откуда взялась эта болезнь? Почему она обрушилась именно на нее? О, Адонаи… Прав был Елифаз, говоря, что даже само небо со всеми его звездами и ангелами недостаточно чисто пред Тобой… Но все же я не могу не взывать к Тебе! Ты должен сказать мне, за что она так страдает? За какой грех? За чей? Что бы Ты ни уготовал мне, я, как Иов, доверяюсь Тебе… Я хочу верить Тебе… Хочу… О, Адонаи! Если Он исцеляет именем Твоим, почему тогда Он Сам не предложит вернуть ей здоровье? Другие не просят, а получают. Я же молю молчанием… Неужели Он этого не видит?

Возможно, тебе никогда не доводилось слышать, как тихой ночью на Галилейское море нежданно обрушивается западный ветер. Мне почудилось, будто нашу лодку потряс удар огромного невидимого кулака, вылетевшего прямо из мрака. Мачта затрещала, а парус тут же разодрало с ужасающим треском. Нас подхватило и вынесло на гребень волны, чтобы потом швырнуть с огромной высоты в черный ревущий водоворот. Тишина всполохнулась, как вспугнутая птица, уступив место бесчисленным звукам. Черная окаменевшая поверхность воды ожила: теперь она вскипала беснующейся белой пеной. Нас снова вздыбило вверх и снова швырнуло вниз в бездонную пропасть, на нас обрушился ревущий поток пены и с головой погрузил в воду. Я видел, как сыновья Ионы с воплем бросились к парусу, желая удержать его, но он рвался у них из рук, словно живое существо. Нас еще раз выкинуло вверх вздымающимся валом воды, — и под ногами образовалась пустота, в которую мы падали, как мне показалось, бесконечно долго. Шатаясь и размахивая руками, люди боролись с парусом. Наконец, им удалось одолеть его и унять душераздирающий треск рвущегося в клочья полотна. Но шум моря не утихал и был подобен оглушительной музыке. Волны ударяли о лодку, словно выскакивающие из воды камни. Сквозь дощатое дно мы чувствовали, как они мечутся, подобно взбесившейся волчьей стае. Удары сыпались на нас со всех сторон. Нам казалось, что мы дергаемся, как человек, которого стегают бичом. Вдруг из тьмы, из–под носа лодки вырвался столб воды и захлестнул нас. Под ногами захлюпало. Мы стояли по щиколотки в воде, вцепившись в борта и скамейки, вымокшие, оглушенные свистом ветра, который бил нам в грудь, не давая вздохнуть. Другой мощный вал перехлестнул через правый борт. Казалась, что невидимая сила вмяла нас в самое дно. Вода переливалась через борта лодки, доходя нам до половины икр. Мне послышалось, что рядом со мной кто–то испуганно шепчет. Но это был крик. Кажется, кричал Симон: «Выливайте воду! » Держась одной рукой за скамью, я присел на корточки, чтобы проверить дно: там было полно воды. Я беспомощно пытался зачерпнуть ее ладонью. Но в этот момент нас швырнуло наверх и снова бросило вниз. Я судорожно припал к мокрым доскам. Волна спала, как рассыпавшаяся на куски колонна. Я был весь мокрый, в состоянии отчаянного смятения. До меня снова донесся человеческий голос, относимый ветром: «Выливайте воду! Воду! Мы тонем! » В это мгновение лодку тряхнуло, как будто она наткнулась на торчащую из воды скалу. Скамейка выскользнула у меня из рук, и я оказался на днище, в воде. Я машинально глянул вверх: клочья пены были подобны снегу на качающихся горных вершинах. Однако выше, на мерцающем лоскутке неба спокойно горели звезды: так смотрят глаза слепого, равнодушные ко всему, что перед ними происходит.

Я попытался встать, но кто–то перескочил через меня. До меня снова донесся голос, то заглушаемый ветром, то вновь приближающийся во всей полноте звучащего в нем отчаяния.

— Учитель! Учитель!

И тогда я вспомнил о Нем. Еще за минуту до этого Он был в лодке: спал… Я сделал повторную попытку подняться, но на меня обрушился новый поток воды. Уцепившись за борт, я упал на колени. Ветер сорвал у меня с головы мокрый тюрбан и хлестал по щекам. Вода била со всех сторон. Кто–то огромный вырос рядом меня. Должно быть, Симон. Несмотря на качку и кромешную тьму, я все же различил на корме белую фигуру все в той же съежившейся позе. Этого Человека не разбудила буря! Он спал в тонущей лодке так, словно было постелено Ему в теплом доме.

— Учитель! — надрывался охрипший голос Симона. — Учитель! Мы гибнем. Научи… — кричали остальные. Кричала вся лодка, полная людей, потерянных среди мрака и ветра. Я тоже закричал: «Учитель! Учитель! »

Нас подбросило. Я вцепился в жесткое плечо рыбака, чтобы опять не упасть. На дне лодки было столько воды, что она сбивала с ног. Я вперил взгляд в темноту: силуэт Спящего пугал своей неподвижностью. Но вот Он зашевелился и выпрямился во весь рост. Неужели проснулся? Может быть, Он тоже был застигнут врасплох, очнувшись среди этого ужаса? Вдруг сквозь рев моря я услышал Его голос — бесконечно спокойный, усталый и как будто печальный:

— Где вера ваша? Почему вы усомнились? — Вера… У меня в груди сделалось горячо, как от ножевого ранения. Запоздалым эхом ко мне вернулись слова Иова, которыми я молился перед бурей: «Что бы ни случилось, я буду верить Тебе…» Вот как Он безгранично верит и такой же безграничной веры требует! Казалось, что буря потрясает весь мир до самой его сердцевины; весь мир, а не только то, что было вокруг. Стройная белая фигура вдруг выросла передо мной. Он встал. Я услышал, как Он говорит. Только сейчас Он говорил совсем по–другому: это больше не был усталый и грустный голос тщетно наставляющего учителя, но — молния против молний, гром против рева моря и ветра… Он не кричал, Он просто говорил, но этот спокойный повелительный голос достиг звезд и дна морского. Поначалу его звук терялся в грохоте бури, но когда Он умолк — ночь была тиха, как сама тишина… Неистовый круговорот воды и вой ветра — все это вдруг исчезло, как будто никогда не было… Понимаешь? Еще минуту назад волны закрывали от нас звезды. Но свист ветра оборвался, как лопнувшая струна, и над нами снова раскинулось небо, звезды, как и прежде, скатывались в море или беспечно мерцали на поверхности воды, покрытой легкой рябью.

Не будь мы такими вымокшими, потрепанными, измотанными ветром и чудовищным напряжением, не будь наша лодка полна воды, можно было бы подумать, что эта буря нам только приснилась. А Он опустился на скамью, съежился и снова застыл в неподвижности. Неужели снова заснул? Симон вполголоса приказал вычерпывать воду. Занимаясь этим, мы все поглядывали на Него. Во время бури мы забыли о Нем, но теперь, что бы мы ни делали, все наши мысли были с Ним. Просто в голове не умещалось, что после всего случившегося Он может снова уснуть, как набегавшийся ребенок, что Он может вот так безраздельно отдаться власти сна, этого преддверия смерти.

Но это еще не все, Юстус! Утром, когда мы подплывали к берегу, перед нами предстало крутое побережье. Только в одном месте можно было к нему подобраться — там, где вода подмыла скалу и раздробила ее на островки крупных острых камней. Учитель проснулся и молчаливым жестом приказал Симону, который, как верный пес, не спускал с Него глаз, чтобы причаливать здесь. Осторожно пробуя веслом дно, мы втиснулись между камней. Море, покоренное Им, было так спокойно, что мы без опасения оставили тут лодку и вступили на каменистый берег. Из–под черных камней пробивалась зелень и пучки пурпурных цветов. Обломки осевшей скалы образовали узкий проход в высоком и почти недоступном побережье, которое вело на живописное плато, покрытое густой травой и деревьями. Неподалеку виднелся город. «Это Гергеса», — сказал Иаков, который лучше всех знал окрестные места. В тени раскидистых дубов паслось огромное стадо свиней. Стерегло их несколько полунагих подростков, чьи бедра были лишь слегка прикрыты козьей шкурой. Они с любопытством поглядывали на нас. Вдруг один из них что–то предостерегающе крикнул в нашу сторону и указал куда–то рукой. Мы повернулись в указанном направлении, и одновременно послышался дикий, устрашающий рев.

Кто–то бежал на нас. В первую минуту нельзя было разобрать, человек это или зверь: огромная косматая фигура, облепленная грязью и засохшей кровью. На одной руке у него болтался обрывок порванной цепи. Мы поняли, что перед нами сумасшедший. Он все продолжал бежать, исторгая нечеловеческие вопли. Бросив взгляд на пастухов, я увидел, что те вооружились тяжелыми дубинами. Их собаки испуганно залаяли: сумасшедший был опасен. Рот у него был открыт, и он, как зверь, клацал редкими остроконечными зубами. Его сжатые кулаки напоминали два огромных молотка. Я также заметил кровавые раны на груди и плечах несчастного. Все кинулись врассыпную. Рядом со мной мчался Симон. Но пробежав несколько шагов, он вскричал: «Учитель! » и они вместе с Фомой бросились обратно, чтобы заслонить Учителя. Мы тоже остановились. Тем временем безумец приближался прямо к Иисусу, Который стоял неподвижно, не подавая никаких признаков тревоги. Однако человек не бросился на Него, а растянулся перед Ним во всю длину, заходясь воем, одновременно напоминающим и рыдания, и хохот. С размаху он ударился головой о камень, так что кровь забрызгала ему лоб. Он выкорчевывал пальцами пучки травы и отшвыривал их назад. Из его открытого рта большими белыми струями текла слюна. Неожиданно я осознал, что в воплях сумасшедшего можно различить слова:

— Прочь! Прочь! Уходи отсюда, Иисус! — вопил он. — Прочь! Уходи, Сын Божий! Что Тебе до нас! Время Твое еще не пришло! Прочь! Прочь!

Меня охватила дрожь. В безумца, должно быть, вселился дьявол. Признаться, мне еще не случалось наблюдать бесноватых так близко. Я и сам кое–что умею: знаю, например, как заклинать Замаила, отца Каима, а как рожденного от кровосмешения Асмодея… Но я был так потрясен, что все эти сведения вылетели у меня из головы. Человек заходился криком, драл ногтями землю, бился всем телом о камни, брызгал пеной и кровью. У меня мелькнула мысль, что наверное точно также извивался отец лжи перед лицом Предвечного, когда вынужден был Ему признаться, что не победил Иова… Меня била дрожь. Вдруг Он сказал:

— Выйди из этого человека.

Сказал, по обыкновению, спокойно и решительно. Так же Он приказал буре: «Утихни! » В Его словах не было ни тени волнения, ни намека на крик, а только приказ, который не может быть не исполнен.

Лежащий взвыл еще сильнее. Стоит Ему заговорить с одержимыми — они тотчас начинают кричать. Бесноватый хрипло голосил:

— Почему? Почему? Ах, как Ты нас мучаешь! Не боюсь Тебя! — выпалил он вдруг. — Нас много!

— Как тебе имя? — спросил Он.

— Много! Слышишь? Много! Не хватило бы дня, чтобы назвать тебе наши имена. Мы все здесь. Нас — легион…

— Тогда все выйдите из него.

— Ох! — человек кричал так, словно его пытали. Он впился зубами в собственное плечо и вырвал из него кусок мяса. Однако в его крике все явственнее различались жалобные рыдания. Он скулил: «Уйди! Оставь нас? Чего тебе надо от нас? Зачем ты нас мучишь? » Вдруг человек одним прыжком вскочил, выбросил ноги вперед и сел. На его черном лице, на окровавленных губах появилась боязливая просительная улыбка. — Куда нам идти? — спросил он. — Ты знаешь, каково там… — Гримаса ужаса искривила его лицо. — Позволь нам остаться… Здесь, — черным пальцем он показал на дома Герасы, — они нас хотят. Тебя там не ждут… Позволь… Давай разделимся! Ты там, мы тут. Мы предлагали Тебе весь мир. Ты не хотел, зачем же теперь… Они не хотят Тебя, правду Тебе говорю. Стада эти им дороже, чем Ты…

— Потому я велю вам: войдите в эти стада. Быстро!

Человек бросился оземь и с минуту корчился в судорогах. Что–то подобное порыву ветра со свистом пронеслось мимо нас, задев наши мокрые плащи, и улетело прочь. Послышался крик пастухов и визг собак, которые, поджав хвосты, разбегались. Свиньи больше не рылись в земле, они носились по кругу, дико визжа и вытягивая вверх рыла. Потом вдруг все стадо, как стремительная лавина грязи, рванулось через поле к морю. Топот тысячи копыт был подобен далеким ударам грома. Первые ряды достигли обрыва и на полном ходу бросились в воду. За ними спешили остальные. Ничто не могло остановить их. Все до последней перемахнули через край скалы и неуклюже размахивая короткими ножками, попадали в сомкнувшуюся над ними воду. Их словно прихлопнуло тяжелой крышкой: ни одна из них не всплыла. Море поглотило огромное стадо без остатка.

Тогда Он указал на лежащего на земле человека и сказал:

— Займитесь им.

А сам медленно побрел к большой скале, сел на нее и закрыл лицо руками. Молился или плакал? Время от времени поглядывая на Него, мы суетились вокруг лежащего человека. Он пришел в себя и был послушен, как ребенок; оделся в какую–то рванину, которую сам же и нашел в близлежащей пещере; смыл кровь с лица и рук. Я заметил, что он с ужасом смотрит на свое разодранное тело. Человек все время молчал и только следил за нами взглядом. Когда мы отправились к Учителю, чтобы разделить с Ним завтрак, он тоже подошел с нами. Молча устремил он на Учителя полный удивления, страха и благодарности взгляд. Однако по–прежнему молчал. Его дикое звериное лицо обрело человеческие черты. Иисус поделил привезенные нами хлеб и рыбу. Кивнул Он и бесноватому. Тот не сразу подошел за своей долей. Казалось, он не мог поверить, что это предназначается для него. Наконец, он встал на колени, неловко протянул руки, и Учитель положил ему на ладони хлеб. Глотал он медленно, словно предварительно лаская каждый кусочек во рту. Так и не поднимаясь, он осел на пятки, и так же, как хлеб, поглощал теперь слова, которые произносил Учитель:

— Бури вы испугались? Вы думаете, что вы призваны только для легкой жатвы? Истинно говорю вам: придут сильнейшие бури и Сына Человеческого не будет с вами. Но не бойся, малое стадо. Отец ваш Небесный обещал вам Царство. Я изгоняю бесов Духом Божьим, значит, оно уже приблизилось. Уже стоит на пороге… Не бойтесь. Что бы ни случилось, Я всегда с вами. Не отрекусь ни от кого, кто от Меня не отрекся. И хотя бы он жизнь потерял, он обретет ее.

Мы так внимательно слушали эти неожиданные и удивительные слова, что и не заметили, как со стороны города к нам приблизилась огромная толпа людей. Они на ходу выкрикивали что–то, но, подойдя ближе, затихли. Я заметил, что они смотрят на нас со страхом. Толпу возглавляло несколько седобородых стариков в длинных одеждах. Без сомнения, это были язычники. Их сопровождали пастухи с черными шкурами на бедрах. Пастухи указывали нас, на поле, где всего час назад паслись свиньи, на море, сомкнувшееся над ними. Люди остановились в нескольких шагах от нас. Было ясно, что они боятся приблизиться. Один из старцев немного выступил вперед и, низко поклонившись, по–гречески обратился к Учителю:

— Мы просим тебя, Господин, уничтоживший наши стада, уходи отсюда. Видно, Ты могущественный чародей, раз приручил этого безумца. Мы не хотим обидеть Тебя, только мы просим Тебя — покинь нас… По одежде видим, что Ты — иудей. Так вернись к своим. Ты нанес нам огромный урон, хоть мы ничем не обидели Тебя. Мы просим Тебя — уезжай… Такое богатство пропало даром! Этого бы хватило не на один десяток пиршеств. Но мы не упрекаем Тебя за это, Господин. Только покинь нас. Ты слишком могуществен для наших мест. Вы, евреи, не принимаете нашего гостеприимства, наша пища кажется вам нечистой. Уходи… — И говорящий смиренно поклонился.

— Уходи, мы просим Тебя, — повторили и остальные.

Люди начали низко кланяться. Я ждал, что Он что–нибудь им ответит. Но Он встал и, не говоря ни слова, направился к берегу. Мы последовали за Ним. Толпа не расходилась, а встав полукругом, наблюдала за нашими действиями. Мы добрались до лодки, которая легко покачивалась на зеленоватой воде, Учитель вступил в нее первый, потом мы по очереди заняли свои места. Когда мы расселись, я заметил, что на камне около лодки стоит человек, исцеленный от бесов. Он робко поставил ногу на борт лодки и просительно взглянул на Учителя. Впервые после того, как его покинули мучители, он тихо проговорил:

— Возьми и меня, Господин…

Но Иисус покачал головой (никогда не знаешь, как Он поступит):

— Останься, — сказал Он. — Возвращайся домой и расскажи всем, как Господь милосерд. Только всем расскажи, — с нажимом повторил Он.

Я уже писал тебе, что до сих пор Он всегда говорил: «Никому не рассказывай». А этому вдруг сказал: «Расскажи всем». Человек отошел. В глазах его была грусть, но на лице читалось смирение. Симон оттолкнулся веслом, и мы заскользили между камней. А тот все стоял, выпрямившись, у самой воды. А выше, на берегу, полукругом стояли горожане и внимательно следили за нашей лодкой. Неожиданно человек крикнул в разделявшее нас пространство:

— Я всем расскажу! Всем!

Часов около трех мы вернулись в Капернаум. Не успела наша лодка пристать к берегу, как навстречу Учителю уже сбежалась толпа. Радостные возгласы и лес воздетых рук приветствовали Его. Среди встречавших я заметил Иаира.

Он снова совершил нечто ошеломляющее, но об этом я расскажу тебе в следующем письме. Мне нужно собраться с мыслями… И все–таки кто же Он, Юстус? Кто Этот Человек, который усмиряет бурю, изгоняет целое полчище бесов, а утомившись, может уснуть среди бушующего урагана?

ПИСЬМО 8

Дорогой Юстус!

Неожиданно мне пришлось расстаться с Ним. Возвращаюсь в Иерусалим с чувством, что я так не выяснил, кто Этот Человек, чему Он, собственно, учит и что Ему от меня нужно.

Зато я взвалил на себя груз…

Однажды ранним утром, через пару дней после возвращения из Герасы, Учитель, Его ученики и я оказались на той самой горе, откуда Он совсем недавно возвещал Свои блаженства. Трава была покрыта росой, словно каплями молока, убежавшего из дырявой кастрюли. Склон горы рассекает глубокое ущелье, как бы разделяющее вершину на две горбины. Через этот проем, как сквозь треугольное окно, виднеется вдали гладь Геннисаретского озера, напоминающего огромную арену римского цирка. В это утро под нами лежала плотная густая масса серо–желтого тумана, сквозь которую тщетно пыталось пробиться солнце. Мы провели ночь среди скал, как это часто случается в наших с Ним странствиях. Я спал плохо и то и дело просыпался. Сколько бы раз я ни поднял голову с влажного от сырости плаща, я неизменно видел, что место Учителя пусто. С вечера Он отправился на вершину горы и молился там до утра. Когда, проснувшись, мы выбирались из наших плащей, Он сверху позвал нас:

— Идите сюда — Я хочу вам что–то сказать.

Мы поспешили к Нему. Ученики, по обыкновению, затеяли бег наперегонки. Так как у Иоанна самые длинные ноги, то Он добрался до Учителя первым, обогнав Симона, которого это всегда приводит в ярость. Только двое из нас — я и Иуда — не принимали участия в этих ребяческих забегах. Он ждал на вершине. Стоя на краю обрыва, в том месте круто осыпающимся вниз, Он сердечно возложил руки Иоанну и Симону на плечи и сказал:

— Слушайте, дети, Я хочу, чтобы вы разошлись по земле галилейской и сообщили всем, что время пришло и каждый должен покаяться.

Он замолчал и смотрел на них, словно желая проверить, какое впечатление произвели Его неожиданные слова. Они же избегали Его взгляда, и только переглядывались между собой; лица их выражали смесь удивления, недоверия и беспокойства. Я понимал их нерешительность. Эти амхаарцы чувствуют себя в своей тарелке только находясь в стаде. Любой из них, даже такой умник, как Нафанаил, теряется в одиночку и трусит. Стоило Ему заговорить, как мгновенно улетучилась их уверенность в себе, их бахвальство, их наивные мечты о «царствовании в Царстве Учителя». Симон заскреб в затылке своей огромной ручищей.

— А Ты, Учитель? … — спросил он. — Ты разве не пойдешь с нами?

Он ласково усмехнулся и покачал головой. Похоже, что Он все это предвидел, и теперь спокойно ждал возражений, чтобы поочередно отразить их.

— Нет. Вы пойдете сами. По двое…

Они опять потеряли дар речи. Не успев еще толком проснуться, они теперь впали в состояние остолбенения.

— Когда, Учитель? — спросил кто–то.

— Сейчас, — ответил Он мягко, но решительно.

Они начали подталкивать друг друга и многозначительно переглядываться. Может, они решили, что Учитель после многочасового ночного бдения Сам не знает, что говорит. Правда, ясная безмятежность Его речи поразила их. Они спрашивали друг друга глазами: «Что вы об этом думаете? » Иаков–младший (так его величают в отличие от сына Зеведеева) презрительно надул губы. Идея брата пришлась ему явно не по душе. Он потер нос верхушкой ладони и уже собирался было что–то сказать, как вдруг вклинился Филипп. Этот всегда найдет что брякнуть, когда другие проглотят языки. Накручивая на пальцы свои вьющиеся вихры, он пробурчал:

— Сначала надо бы спуститься в город да купить чего–нибудь поесть в дорогу. И сандалий порядочных ни у кого из нас нет… — он оглянулся на товарищей с гордостью, словно обнаружил источник в пустыне. — В такой рванине, — Филипп поднял ногу, — далеко не уйдешь.

— У нас нет ни гроша, — вставил Иуда и в доказательство своих слов открыл ковчежец и продемонстрировал его пустое дно. Именно ему Учитель поручил хранение тех скудных денег, которыми люди их поддерживали. Ученики покачали головами и вопросительно взглянули на Учителя. Но Он продолжал улыбаться, как ребенок, очарованный собственной идеей.

— Вам ничего и не нужно! — горячо проговорил Он. — Ни денег, ни еды, ни даже котомки. Идите в рваных сандалиях и в том, что на себе имеете. Пусть каждый из вас сделает себе палку из дерева, а не ищет дорожный посох. Идите, как есть, и ни о чем не заботьтесь. — Он сделал шаг, и из–под Его ног вниз по ущелью покатились камни. Он указал рукой вниз: в долине туман уже рассеялся, и сквозь серую мглу виднелось пенящееся море и разбросанные вокруг сотни домиков. «Там, — говорил Он, — ждет вас жатва. Идите трудиться. Не ходите к язычникам и самарянам, ищите заблудших овец стада Израилева. Им говорите: „Время настало“. А в знак того, что это так, исцеляйте больных, очищайте прокаженных, изгоняйте бесов. Принимайте то, что дадут вам, как работник, который не препирается о плате. Взамен ничего не требуйте. Даром получили — даром давайте…»

Он прервался и выжидательно посмотрел на них. Но они по–прежнему глазели друг на друга, не трогаясь с места. Его слова не только не ободрили их, но вселили еще большее опасение. Одно дело — исцелять или даже отважиться изгонять бесов, когда рядом был всегда готовый прийти на помощь Учитель, и совсем другое дело — самостоятельно и вдали от Него применять ту силу, которую им доверили. В наступившей тишине раздался недовольный голос Иакова:

— Посылаешь нас к овцам… Но там, где есть овцы, там водятся и волки…

— Правильно говоришь, — согласился Он.

Его голос звучал по–прежнему радостно.

— Я посылаю вас, как агнцев среди волков… Вы должны быть доверчивы, как голуби, и хитры, как лисы…

— Но если овца доверится волку, волк не упустит этой овцы, — заметил Симон.

— Загрызенная овца уже не боится волка, — ответил Он этому верзиле. — Вы бойтесь только того, кто и после смерти будет держать власть над вами. Что с того, что тело будет убито? Что с того, что будете преданы суду? Да, так будет… — сказал Он вдруг совсем другим голосом. Порыв радости, которым Он приветствовал нас, угас. Учитель больше не смотрел на нас, а напряженно всматривался вдаль прищуренным взглядом: как будто Он видел далеко–далеко, намного дальше серых гор на другой стороне озера. Его блестящие глаза затуманились, словно подернутые мглой, которая поднималась вверх и испарялась в лучах солнца. Словно стараясь поймать Свои мысли, убежавшие за далекий горизонт, Он продолжал: — Я пришел, чтобы принести вам мир. Но Мои слова принесут войну. Из–за них разделится дом: брат пойдет против брата, жена против мужа. Брат предаст брата, сын — отца… Я принес любовь. Но из–за нее возненавидят вас… Меня возненавидели, но и вы не ждите ничего другого. Такова участь учеников. Будете гонимы, так же, как Я, будете скрываться и нигде не найдете себе убежища. Говорю вам: еще не схватят вас, а уже понесете груз тяжких предчувствий, сомнений и страхов…

Он замолчал, по–прежнему глядя вдаль. Губы Его слегка дрожали. Но, видно, такой уж выдался день, когда каждому островку тумана суждено было уступить солнцу. Учитель оторвал Свой взгляд от незримых далей и вновь обратил его к небольшой кучке людей, еще сильнее напуганных Его словами. Вновь радостно улыбнулся.

— Однако не забывайте того, что Я сказал вам тогда утром, после бури: Я всегда с вами… Кто потеряет жизнь ради Меня — тот обретет ее; кто ради Меня будет нести свой крест — тот Меня найдет. Кто примет вас, тот Меня примет; а вместе со Мной Того, Кто Меня послал. Благословен каждый, кто будет слушать вас. Идите, пора! Через месяц мы снова встретимся здесь, на этой горе. Я буду ждать вас. Идите скорее — хлеба уже созрели и ждут вашего серпа. Нельзя, чтобы зерно просыпалось на землю…

В последний раз они переглянулись. В утренней тишине было слышно их учащенное дыхание. Туман над озером рассеялся, воздух сделался прозрачным и словно стеклянным. Казалось, что белые волны внизу катились по гладкой плите, покрытой голубой глазурью. Надвигающийся зной допивал остатки влаги из травы и из наших плащей. Подталкивая друг друга локтями, они начали собираться в пары. Симон кивнул Иоанну: «Пойдем со мной» (по–моему, он опасался, как бы Иоанн не остался при Учителе). Мой Иуда выбрал себе в пару Симона Зилота. Двое молчунов — Иуда и Матфей, бывший мытарь, встали друг с другом. Однако ни одна пара не выказывала желания тронуться первой. Они все мешкали, оглядываясь друг на друга. Кто–то вздохнул, словно набирая воздух перед тем, как броситься в воду. «Пора идти. Сейчас наступит жара…» — донесся до меня голос Филиппа. Этого всегда волнует не «что», а «как». Но и он не особенно рвался вперед. Каждый притворялся, что он занят: один подворачивал хитон, другой застегивал ремни на сандалиях, при этом все исподлобья наблюдали друг за другом. Они бы, пожалуй, так и не тронулись с места, если бы Он не сказал:

⇐ Предыдущая 2 3 4 5 678 9 10 11 Следующая ⇒