Глава семнадцатая

Перед Шелленбергом лежала расшифрованная радиограмма из Швейцарии в Москву.

«Немецкие потери с начала войны до 30 мая 1943 года: убитых — 1 млн. 80 тыс., пленных — 565 тыс. Кроме того, потери вспомогательных войск — примерно 180 тыс. убитых и раненых. Всего немецкие безвозвратные потери, по данным на 30 мая, составляют 3 млн. 772 тыс., из них убитых 2 млн. 44 тыс. Дора».

«Какая кровоточащая рана! — подумал Шелленберг. — А ведь эта радиограмма послана 2 июля и в ней приводятся данные по 30 мая сорок третьего года. Что же осталось от немецкой армии после Курской битвы? Сумеет ли немецкий народ залечить эту чудовищную рану? » Шелленберг с трудом поднялся, будто сразу постарев на несколько лет. В последнее время он действительно чувствовал себя скверно. Но не такое было время, чтобы просить хотя бы день отпуска. Швейцарская «Красная тройка» бесила Шелленберга. Почему полковник Массон все еще медлит? Неужели приказ, подписанный самим Гитлером, не напугал «нейтралов»?

В последнее время Шелленберг нервничал.

В ведомстве Канариса арестовали полковника Донаньи. От занимаемой должности отстранен генерал Остер.

Когда гестаповцы пришли, чтобы произвести обыск в кабинете Донаньи, сам полковник в это время отсутствовал. Остер воспротивился этому, заявив, что Донаньи его подчиненный и он несет за него полную ответственность. «Если гестапо не доверяет Донаньи, значит, оно не доверяет и мне, — заявил Остер. — Тогда обыскивайте и меня! »

Прокурор Редер, главный обвинитель по делу «Красной капеллы», на это ответил:

— У меня нет, господин генерал, приказа произвести обыск у вас. Но если бы он у меня был, я бы не преминул это сделать. А сейчас не мешайте нам выполнять свои обязанности.

— Я прошу вас, адмирал, — обратился он к Канарису, — выделить доверенное лицо — офицера, который был бы свидетелем при обыске и открыл нам сейф Донаньи.

Канарис медленно поднялся с кресла и сказал, что сам пойдет с Редером.

У Донаньи в сейфе нашли документы, которые не могли служить прямыми уликами, но тем не менее наводили на некоторые размышления. Из документов явствовало, что расходование валюты не всегда велось законно. Донаньи арестовали, а Остеру пришлось уйти в отставку.

Кальтенбруннер добрался уже и до абвера.

* * *

Шелленберга настораживало и то, что дело «Красной капеллы» по приказу начальника Главного управления службы безопасности было передано гестапо. Шелленберг его начинал, а заканчивали Мюллер и его люди. Неужели он, Шелленберг, тоже на подозрении у Кальтенбруннера?

Прежде он боялся Гейдриха, и когда пришло известие о его гибели, бригадефюрер невольно облегченно вздохнул.

Но вот, кажется, появился новый соперник. И не менее опасный, чем прежний.

Когда дело «Красной капеллы» закончили, Кальтенбруннер вызвал Шелленберга и сказал ему:

— Надо кончать и с «Красной тройкой». Мы отрубим головы всем изменникам рейха! — При этом он сделал многозначительную паузу. — Можешь ознакомиться с материалами «Красной капеллы».

Это было увлекательное и, можно сказать, страшное чтение. Как явствовало из документов, это были не просто шпионы, это были активные борцы с режимом. У них имелась своя политическая платформа, планы насчет будущего Германии.

Работы Бойзена взывали к жизненным интересам немецкого народа. Он приводил неоспоримые аргументы, из коих следовало, что Гитлер ведет Германию к катастрофе.

В садовом домике одного из членов КПГ на окраине Берлина печатался журнал «Ди Иннере фронт». Его редактировал коммунист Зиг.

Содержание листовок Шульце-Бойзен обсуждал с Ритмайстером. Они собирались обычно на новой квартире обер-лейтенанта, на Альтенбургераллее, 19.

Распространял материалы зубной врач Химпель из группы Ритмайстера.

Когда в сорок втором году в Берлинском Люстгартене ведомство Геббельса устроило пропагандистскую выставку под названием «Советский рай», Шульце-Бойзен и его группа тотчас же выпустили листовки: «Нацистский рай: война — голод — террор — нищета — гестапо. Сколько это может продолжаться? »

Коммунист Гуддорф видел будущую Германию как «Советскую Германию». Если она станет советской, считал он, то она не попадет в кабалу американцам и англичанам — капиталистическим державам-победительницам. Гуддорф был издателем журнала «Ди Иннере фронт».

Организация Харро Шульце-Бойзена и Арвида Харнака занималась также разведывательной деятельностью в пользу Советского Союза.

Организация делилась на две части: группу «Арвид», обрабатывающую, кодирующую и передающую информацию, и группу «Хоро», возглавляемую Шульце-Бойзеном. Эта группа собирала информацию. Бойзен осуществлял также общее руководство.

Первыми к сбору информации приступили четыре супружеские пары: Бойзен, Харнак, Кукхоф и Коппи.

Арвид Харнак был старшим правительственным советником в имперском министерстве экономики. Служебное положение его было таково, что ему были известны многие государственные тайны рейха — экономическая подготовка Германии к нападению на Советский Союз. Он знал о планах Гитлера по эксплуатации природных ресурсов России после того, как она будет захвачена вермахтом. Харнак имел большой круг знакомых среди высших правительственных чиновников, которые, сами не ведая того, помогали ему.

Писатель Кукхоф вел работу среди интеллигенции. Его жена Грета работала в отделе расовой политики национал-социалистской партии и имела доступ к секретным служебным документам.

Жена Бойзена, Либертас, работала литературным редактором художественных фильмов на киностудии УФА. Она была «своей» в министерстве пропаганды. Оттуда тоже поступала важная информация.

Супруги Харнак, Бойзен, Кукхоф часто собирались на яхте Шульце-Бойзена, в Варнемюнде. Нередко к ним присоединялись супруги Коппи, Ганс и Хильда, которые были радистами. Они вели свои передачи то с лодки, имевшей стоянку в окрестностях Берлина, то из квартиры графини Эрики фон Брокдорф, Оды Шоттмюллер и других.

«Как далеко зашло дело! » — подумал Шелленберг, читая материалы.

Друг гадалки Грауденц давно работал в группе Шульце-Бойзена. Сам он занимал немаловажный пост в фирме «Блюмгард», изготовляющей шасси для самолетов. Он имел много друзей в имперском министерстве авиации. Пользовался доверием крупнейших специалистов по авиастроению.

После поимки бельгийского радиста Беккерт начал облаву в Берлине. О каждом своем шаге он докладывал тогда Шелленбергу. (Тогда еще гестапо не вело дело «Красной капеллы». ) Беккерту удалось выйти на «пианиста». Была определена улица, засечен пеленгаторами дом. И вдруг передачи прекратились. «Пианист» исчез. Теперь Шелленбергу было понятно, откуда шла утечка информации. Радист Хорст Хайльман работал в отделе дешифровки «Восток». Он и предупредил Бойзена, что Беккерт наступает на пятки его радисту…

Хайльман познакомился с Шульце-Бойзеном в Берлинском университете, где Бойзен вел семинар. Хорст Хайльман вырос при национал-социализме, был предан его идеям, пока не познакомился с обер-лейтенантом.

Шелленберг не переставал удивляться тому влиянию, которое мог оказывать Бойзен на людей. Взять, того же Хайльмана! В короткий срок ему удалось из воспитанника гитлерюгенда сделать человека, который в марксизме видел настоящий, а не фальшивый социализм Гитлера, о чем Хайльман прямо сказал на суде.

Однако, можно сказать, что Хайльман, бесконечно преданный обер-лейтенанту Шульце-Бойзену, и погубил его.

Хайльман работал с главным специалистом службы радиоперехвата обер-лейтенантом Фауком. Приятелем Фаука был Траксль. Альфред Траксль дружил также с Хайльманом. Однажды он рассказал Хайльману, каких успехов добился его друг Фаук в розыске «пианиста». Хайльман, узнав об опасности, грозившей Коппи, а следовательно Бойзену, решил немедленно его предупредить. Он позвонил Шульце-Бойзену, но тот уехал в Ютеборг. Хайльман оставил свой служебный телефон домашней работнице и попросил передать обер-лейтенанту, что он ждет его звонка «по срочному делу».

Хайльман знал, что он нарушил инструкцию. Даже сообщение номера телефона секретного учреждения любому постороннему лицу, в каком бы чине он ни был, серьезное должностное преступление. Но его желание как можно скорее предупредить, а следовательно, спасти Бойзена, одержало верх.

Ответного звонка не последовало. Тогда Хайльман решил сам пойти на Альтенбургераллее. Дверь ему открыла Либертас. Они прошли в дом. И он, взволнованный, рассказал ей о том, что узнал.

Долгожданный звонок раздался в ночь на 30 августа. Трубку взял обер-лейтенант Фаук. Шульце-Бойзен назвал себя.

— Простите, я не расслышал? — переспросил Фаук.

— Хорро… Шульце-Бойзен! — Именно так он произнес: не Харро, а Хорро… У Фаука испариной покрылся лоб. Несколько радиограмм, расшифрованных им, были подписаны Х о р р о!..

Обер-лейтенант Фаук тотчас же доложил о своих подозрениях штурмбанфюреру Копкову. (Беккерт уже лежал в больнице. )

Копков вызвал комиссара Штрюбинга. Колесо завертелось.

Шульце-Бойзена арестовали прямо в штабе, где он работал.

Уже в середине октября начальник гестапо Мюллер решил, что дело закончено, и предложил Гиммлеру передать дело в суд. Гиммлер вместе с Шелленбергом поехали в ставку фюрера под Винницу.

— Большевики должны быть уничтожены в наших рядах раз и навсегда. И никакой пощады, слышите, Генрих, никакой! — прокричал Гитлер.

Гиммлер надеялся, что фюрер ему поручит руководить процессом, но он назначил Геринга.

Командный вагон Геринга в это время находился под Винницей. По приказанию рейхсмаршала туда прибыл советник военно-юридической комиссии Манфред Редер, который выдвинулся после расследования дела о самоубийстве в сорок первом году заместителя Геринга генерала Удета.

Геринг поручил ведение процесса Редеру. Сам же, как верховный судья, руководил процессом. Гитлер оставил за собой право утверждения важнейших приговоров.

16 декабря слушалось дело главной группы заключенных.

Приговоры поступили в имперскую военную прокуратуру 21 декабря.

Начальник тюрьмы Берлин-Плётцензее получил приказ срочно подготовить все необходимое для казни одиннадцати особо важных государственных преступников. До сих пор в Плётцензее приговоренных к смерти отправляли на гильотину.

В тюремном дворе срочно соорудили виселицу с восемью крюками.

24 декабря начинался традиционный запрет на казни, который заканчивался 6 января. Шеф военной прокуратуры болел, а без его подписи приговоры не могли быть приведены в исполнение.

Когда Гитлеру доложили об этом, он сказал, что знать ничего не хочет: преступники должны быть казнены немедленно!

Главу имперской военной прокуратуры подняли с постели, и тот дрожащей от слабости рукой поставил свою подпись на одиннадцати бумагах.

Вечером 21 декабря приговоренных привезли в Плётцензее. Каждому разрешалось написать прощальное письмо.

В последнем письме к родителям, копия которого попала к Шелленбергу, Шульце-Бойзен писал:

«Эта смерть мне подходит. Каким-то образом я все время предчувствовал ее. Все, что я совершил, я делал по велению своего разума, сердца и в соответствии с убеждениями».

22 декабря их казнили.

Шульце-Бойзен на эшафот взошел молча, а Харнак, как передавали Шелленбергу, перед смертью выкрикнул: «Я ни о чем не сожалею! Я умираю убежденным коммунистом! »

19 января слушалось дело очередной партии заключенных из группы Шульце-Бойзена — Харнака. К смерти приговорили балерину Оду Шоттмюллер, Ганса Генриха Куммерова и его жену Ингеборг.

Прошло уже несколько месяцев после приговора, но он еще не приведен в исполнение. Шелленберг знал, что палачи медлили не по своей воле. Казнь отсрочили по приказу Кальтенбруннера, который надеялся что-либо выпытать у этих людей. Такая надежда у него появилась, когда в конце января тюремщики перехватили записки Куммерова, которые тот пытался тайно передать на волю. Шелленберг прочитал эти записки. Они были весьма любопытны и помогли бригадефюреру лучше понять «психологический механизм» людей «Красной капеллы».

«Выражение и понятие «шпион», «шпионаж» в обычном смысле не отражают сущности моего поведения, как и тысяч других людей, уже с 1918 года, — писал Куммеров. — Это поведение, позиция, образ действий органически возникли в коммунистических и сочувствующих им кругах с тех пор, как коммунистическое мировоззрение нашло свою родину в России. Речь шла о том, чтобы содействовать ее техническому развитию и оснастить в военном отношении для защиты от соседей, откровенно алчно взиравших на эту богатую, перспективную страну, население которой составляли замечательные, идеальные по своему мировоззрению люди, но еще слабые в области техники. С этой целью их друзья во всем мире помогали русским единомышленникам делом и советом, передавая все необходимые им знания.

Все мы знали, что они никогда не будут использованы против миролюбивых народов (например, наших собственных), а послужат только для обороны, что является морально оправданным…»

Кроме этих записок, гестаповцам ничего не удалось получить от Ганса Куммерова. Стоял уже апрель, а он по-прежнему томился в тюрьме в ожидании казни. Не была казнена еще и Ода Шоттмюллер[24].

Еще не были закончены казни по делу «Красной капеллы», а уже начались аресты в ведомстве Канариса. Конечно, люди из окружения Канариса совсем не похожи на людей Харнака и Шульце-Бойзена. Бывший прокурор Гамбурга Донаньи и его сообщники ориентируются на Запад. Больше того, они противники большевиков. Но в целом это не меняет дела: Германию разъедает ржа… И будут еще новые разоблачения, новые аресты…

Что, если Гитлер узнает о тайных попытках Шелленберга установить контакт с Даллесом?

На очередном ежемесячном обеде с генералами СС фюрер неожиданно поднял бокал с минеральной водой за здоровье «нашего прошвейцарского генерала» и выразительно посмотрел на Шелленберга. Все присутствующие тоже как по команде повернули головы в сторону бригадефюрера. Шелленберг невольно покраснел. У него бешено заколотилось сердце. Откуда эта информация? Если от Генриха — все хорошо, но если от Кальтенбруннера?.. От этой «гориллы», как про себя называл шефа службы безопасности Шелленберг, можно было ожидать всякой пакости. Но на бледных, бескровных губах Гитлера приклеилась вялая, но не злобная улыбка. Шелленберг понял, что это реплика со слов Гиммлера. Значит, все в порядке! Шелленберг вскочил. Надо было выразить верноподданнические чувства.

⇐ Предыдущая 12 13 14 15 161718 19 20 21 Следующая ⇒