Глава пятнадцатая

Карл Беккерт с трудом поднялся на третий этаж. Приступ тяжелого кашля сотрясал его худое тело. Беккерт никогда не был склонен к полноте. Болезнь его иссушила.

Копков, который встретил его в коридоре, посмотрел на него как на выходца с того света. Никто из его сослуживцев не думал, что он притащится сюда после санатория.

Открыв своим ключом дверь в кабинет, Беккерт прошаркал к окну и распахнул его. Застоявшийся воздух стал редеть, с улицы вливался густой, напоенный запахом цветущих деревьев, свежий поток.

Беккерт присел на кожаный диван неподалеку от окна и закрыл глаза. Постепенно дыхание восстанавливалось и головокружение прекращалось.

При входе в здание он столкнулся со Старым Гюнтером, истопником. На его попечении, перед тем как отправиться в больницу, а потом в санаторий в Кюлюнгсборн, он оставил свою канарейку.

— Мойн[22], Гюнтер! Как поживает моя птичка?

— Мойн, мойн, герр Беккерт! — У Гюнтера для его лет были на редкость хорошие, зубы, но слух стал неважным.

— Как поживает моя птичка? — громче повторил Карл.

— Аллес ин орнунг! (Все в порядке! )

— Притащи ее наверх.

— Яволь.

Чуть припадая на правую, раненую ногу Старый Гюнтер внес в кабинет клетку: в кормушке — конопля, в небольшой стекляшке — водица.

Канарейка Симка весело прыгала по жердочкам. Беккерт приблизился к клетке, и Симка забеспокоилась. Узнала. Во всяком случае, Беккерту приятно было так подумать.

— Здравствуй, Симка! — сказал он.

Пока Беккерт лечился, Симка жила в подвале, в помещении, отведенном Старому Гюнтеру, где у него хранились кочережки, совки и всякие другие вещи, необходимые истопнику.

Запахи из окна будоражили. Симка весело защебетала.

— Радуется вам, хозяин, — желая сделать приятное, сказал Старый Гюнтер.

— Спасибо тебе. Возьми. — Беккерт достал из портмоне 50 марок и протянул истопнику.

— Что вы, что вы, герр Беккерт?! Здесь слишком много!

— Бери! — Беккерт почти насильно сунул деньги в карман поношенного пиджака, который, как на вешалке, висел на тощих плечах Старого Гюнтера.

— Данке шён, данке шён. — Пятясь, Старый Гюнтер двинулся к двери.

Беккерт взял клетку и повесил ее на гвоздь у окна. Это было ее место летом. Зимой Симка жила неподалеку от кафельного щита.

Устроив Симку, Беккерт подошел к столу и опустился на дубовый стул с резной спинкой. Стул этот путешествовал с ним уже много лет из здания в здание, из города в город. Он привык к нему и не хотел с ним расставаться. Одно время он стоял у него на квартире, но Беккерт так мало проводил времени дома, что стул перекочевал в кабинет и прочно там обосновался. Два раза за годы службы Беккерта в здании меняли мебель. Но стул оставался: никто не посягал на него.

Освободив один из ящиков письменного стола, Беккерт переложил туда из кармана парабеллум. Большинство его коллег предпочитали небольшие пистолеты системы «Вальтер», у Беккерта же была привычка к старым вещам. Парабеллум этот, как и стул, тоже, можно сказать, прошел с Беккертом всю службу.

Тяжелый приступ кашля снова сотряс все его тело. После кашля он стал задыхаться. Таблетка эуфиллина сняла на время спазмы. Беккерт почувствовал себя лучше.

Часы показывали одиннадцать. Группенфюрер Мюллер в это время обычно бывал на месте.

Беккерт вышел из кабинета и пошел по длинному коридору.

В приемной Мюллера за столом сидел только дежурный — унтерштурмфюрер Лаутербах.

— Шеф у себя? — спросил Беккерт.

— Яволь! — Лаутербах вскочил и выбросил руку в нацистском приветствии.

Беккерт открыл дверь и увидел за столом Мюллера. Он был в черном эсэсовском мундире.

— Это ты, Карл? — Мюллер поднялся.

— Не ожидал увидеть меня живым?

— Почему же? Ты посвежел…

— Не говори, Генрих, глупостей. Почему ты не сказал мне раньше всю правду?

— Ты так непочтителен с начальником, когда он говорит тебе комплименты? — пытался уйти от ответа Мюллер.

— У меня теперь только один начальник. — Беккерт поднял руку, и палец ее был направлен вверх.

— Господь бог?

— Вот именно.

— Садись, — предложил Мюллер.

— Не буду тебя отрывать от дел. У тебя, как всегда, их много. — Стол Мюллера действительно был завален бумагами. — Я хотел бы полистать дело «Красной капеллы».

— Мне говорили, что ты отказался от Железного креста? — спросил Мюллер.

— Мне нужно готовить деревянный крест…

— Почему так мрачно, Карл?

— Не будем играть в прятки, Генрих.

— Зачем тебе дело «Красной капеллы»? — спросил группенфюрер.

— Любопытно. Ведь я первый ухватил за ниточку…

— Один из первых, — уточнил Мюллер.

— Пусть будет так, — согласился Беккерт.

Мюллер молча встал, подошел к несгораемому шкафу и достал оттуда увесистую папку.

— Здесь копии, — сказал группенфюрер.

— Много мы наработали…

— А фюрер все нас не ценит, — обронил Мюллер.

Беккерт взял папку и, не попрощавшись, вышел.

* * *

В деле было два тома. Каждый примерно по четыреста страниц. Кроме официальных бумаг здесь находились копии писем, которые заключенные по делу «Красной капеллы» с дозволения тюремного начальства посылали своим родным.

Приговор над большинством членов «Красной капеллы» уже был приведен в исполнение.

13 мая 1943 года казнили очередную партию заключенных: Вальтера Хуземана, Эрику фон Брокдорф, Карла Беренса, Вильгельма Гуддорфа…

Беккерт вспомнил Гуддорфа: умное мужественное лицо, выразительные глаза, пытливо глядящие на собеседника сквозь стекла очков в большой роговой оправе.

По мере того как Беккерт все больше знакомился с документами в двух объемистых папках, он убеждался, что организация «Красная капелла» была прежде всего политической организацией антинацистского, антигитлеровского направления. Судебный же процесс представлял ее как организацию шпионскую, а не как организацию движения Сопротивления.

Беккерт встал и подошел к окну. Он присутствовал однажды при казни. На всю жизнь запомнился режущий звук опускаемого ножа гильотины. Отделившаяся голова падала в корзину с опилками…

Симка по-прежнему весело щебетала. Запах лип был очень густым, почти клейким. По улице шел мужчина. Сколько ему лет? Столько, сколько примерно было Гуддорфу. Нет, наверное, поболее: на голове волосы уже побелила седина.

Беккерт открыл клетку, просунул руку и поймал Симку. Под пальцами лихорадочно колотилось маленькое сердце.

— Глупая, я не собираюсь причинять тебе зла.

Канарейка будто поняла его слова, затихла. Но вскоре затрепыхалась, пытаясь вырваться.

— Хочешь на волю? А кто не хочет?.. Но пока потерпи немного.

В папках «Красной капеллы» имелись также фотографии. В уголке на многих стоял маленький крестик. Этих уже не было в живых.

Либертас Шульце-Бойзен. Крестик. С фотографии смотрела молодая женщина. Ее белокурые локоны ниспадали на хрупкие покатые плечи. Красивые брови. Красивый изгиб губ. Такие губы, наверное, хорошо было целовать…

Мария Тервиль! Волосы темные, густые. Зачесаны назад и собраны на затылке в коронку. Сколько же ей лет? Беккерт перевернул страницу. Тридцать два. «За приготовление к совершению изменнических действий и за содействие врагу», — гласил обвинительный акт.

А вот какое выразительное лицо: будто высечено из мрамора. Ода Шоттмюллер! Ее ни с кем не спутаешь. Беккерт помнил ее записку, перехваченную в тюрьме. На фотографии тоже еще нет крестика. Значит, пока еще жива.

«На квартире Оды Шоттмюллер встречались Харро Шульце-Бойзен, Ганс Коппи, Вальтер Хуземан. Здесь замышлялись акции, враждебные государству. С квартиры Оды Шоттмюллер Ганс Коппи вел также радиопередачи.

Харро Шульце-Бойзен имел в Берлине несколько квартир, с которых его радисты вели передачи. Хорст Хайльман служил в функабвере и заблаговременно предупреждал своих сообщников по преступному делу об опасности. Именно поэтому подпольные красные передатчики, обнаруженные пеленгаторами еще летом сорок первого года, смогли работать до осени сорок второго…»

А вот какое чувственное лицо. Сколько в нем женской силы. Эрика фон Брокдорф! Дочь почтового служащего. Вышла замуж за графа Брокдорфа. Крестик. 13 мая 4943 года свершилась казнь. Письмо было датировано днем казни. Письмо мужу.

«Моя единственная любовь!

Шлю тебе свой прощальный привет. Знаю, имей ты десять жизней, ты бы отдал их за меня. До последнего вздоха я благодарна судьбе, что она дала мне счастье прожить с тобой семь лет.

…Я мысленно беседую с тобой наедине, мой любимый…

Никто не сможет сказать обо мне, не солгав, что я плакала или цеплялась за жизнь и потому дрожала. Я хочу кончить свою жизнь смеясь, так же как смеясь я больше всего любила и все еще люблю ее.

…Я собранна и очень спокойна. Меня утешает сознание необходимости.

Твоя Эрика».

Она не знала, что мужа уже не было в живых.

Милдрет Харнак и Эрику фон Брокдорф суд сначала приговорил: первую — к 6 годам, вторую — к 10 годам тюремного заключения. В обвинительном заключении по делу Милдрет Харнак было записано: «Фрау Харнак действовала не столько по своей инициативе, сколько из-за привязанности к своему мужу». Эрике фон Брокдорф предъявлялось более серьезное обвинение — «за пособничество шпионажу». Гитлер отменил этот приговор.

Тут же в «деле» имелось распоряжение, на основании которого председатель суда Крёль передал дело обеих женщин председателю третьего сената верховного суда Шмаузеру. Верховный суд приговорил их к казни.

Имена Ильзы Штёбе и Рудольфа фон Шелия ни о чем не говорили. Он стал искать их дела.

Ильза Штёбе. Родилась 17 мая 1911 года в семье рабочего…

Училась в народной школе. Потом — в торговом училище. Работала в издательском концерне Моссе. Была секретарем публициста Теодора Вольфа.

В конце двадцатых и в тридцатые годы работала корреспондентом немецких и швейцарских газет в Варшаве. Есть предположение, что Ильза Штёбе была связана с швейцарской группой, которая проходит теперь под кодовым названием «Красная тройка».

Была подвергнута обработке 3-й степени.

«С какого года вы стали работать на советскую разведку?

Ваш перевод в Берлин в 1939 году был заданием московского Центра?

Ваши сообщники?

С каких пор стал работать на вас легационный советник Рудольф фон Шелия?

Кто с вами сотрудничал в министерстве иностранных дел, кроме Рудольфа фон Шелия? »

Вместо ответов везде стояло одно слово: швейгт (молчит).

Беккерт знал, что такое «обработка 3-й степени». Разве может женское тело, женский дух выдержать все это?!

Ильза Штёбе казнена 22 декабря 1942 года.

«Моя дорогая мать! Благодарю тебя, мамочка, за исполнение моих последних желаний. Не печалься! В таких случаях печали нет места. И не носи, прошу, черное платье».

Дальше следовала пометка:

«Мать Ильзы Штёбе содержится в женском концентрационном лагере Равенсбрюк. Сводный брат Ильзы Штёбе Курт Мюллер принадлежит к преступной антигосударственной группе левого направления. Находится в розыске».

22 декабря был повешен вместе с Шульце-Бойзеном и Харнаком скульптор Курт Шумахер. В деле имелась записка, которую разрешили Шумахеру написать своей жене Элизабет.

«Моя отважная Элизабет, любимая моя!

Может ли человек измерить всю ту бездну горя, забот, нужды, нищеты и отчаяния, что приходится терпеть всем тем беднякам, которые верят в мирное сообщество народов и трудом рук своих способны создать достойное человека существование, могут при помощи невероятных технических и организаторских средств нового времени, отвергнув варварство войны, достигнуть того огромного благосостояния, какое несет им мир! »

Не в этом ли верный ответ, который так долго искал Беккерт? Не та ли идея, которая объединила всех этих людей? Но чем же она противна другим людям? Кому она несет зло? Не слышал ли Карл с детства слова о том, что все люди братья? Не говорила ли ему об этом мать? Но почему же только теперь он, Беккерт, вспоминает эти слова?

«Ужасна судьба тех людей, которых, как стадо овец, гонят на бойню неизвестно за что! »

Разве это не правда? Разве он не понимал этого раньше? Понимал. Только сам не чувствовал себя овечкой в стаде… И он не был овечкой! Он был ищейкой! Он был собакой, которая охраняет стадо, гонимое на бойню. Преданной собакой! Снова эта навязчивая мысль овладела им.

Беккерт вытащил плоскую фляжку из заднего кармана, с которой теперь не расставался. Старый криминальный советник отвинтил пробку и жадно припал губами к горлышку. Обжигающая жидкость полилась в мертвую гортань.

Беккерт поперхнулся, закашлялся. Потом еще сделал два больших глотка. Боль в голове, слабость в теле прошли. Знакомое чувство краткого облегчения и что-то похожее на бодрость вселилось в него.

Беккерт закрутил пробку, но не стал прятать фляжку, а поставил ее на стол.

«Я знаю, моя любимая, наша идея победит, даже если мы, маленький авангард, падем. Мы хотели избавить немецкий народ от самой суровой участи. Наша маленькая горстка боролась мужественно и храбро. Мы боролись за свободу и не могли быть трусами. О пусть силы не покинут меня до конца! »

К письму Шумахера кем-то из охранников была сделана приписка:

«Написано в оковах самодельным карандашом».

Получила ли письмо мужа Элизабет? Когда она была казнена? Вот она, дата: 22 декабря 1942 года. Они умерли с мужем в один день…

Беккерт теперь сожалел, что ни разу не побеседовал с Харро Шульце-Бойзеном и доктором Харнаком. Что же это были за люди, если они смогли обратить в свою веру стольких людей?

У Беккерта постепенно вырисовывалась полная картина деятельности «Красной капеллы» и ее гибели.

Организация Шульце-Бойзена — Харнака прежде всего была политической организацией Сопротивления. Свидетельские показания членов «Красной капеллы» подтверждают это. Решительно отвергая дворцовые перевороты, руководители организации — Шульце-Бойзен, Харнак — стояли на тех же позициях, что и два других руководителя — коммунисты Йон Зиг и Вильгельм Гуддорф.

Брошюры «Агис», журнал «Внутренний фронт» должны были сыграть важную роль в изменении сознания немецкого народа. Члены «Красной капеллы» распространили большое количество литературы, направленной на подрыв национал-социалистского государства. Каждый заголовок этих материалов гласил: война проиграна, спасти страну может только свержение гитлеровского режима.

В 1942 году «Ди Иннере фронт» провозгласил:

«Героизм Красной Армии, сопротивление трудящихся Советского Союза сломили хребет гитлеровской армии».

Брошюры «Агис» и «Ди Иннере фронт» призывали «работников умственного и физического труда не воевать против Советской России». Одновременно печатались материалы, разоблачающие национал-социализм как партию, связанную теснейшими узами с промышленниками, с «королями пушек». Этому целиком были посвящены брошюры «Разоблачительное заключение представителей северогерманской промышленности о приготовлениях к войне», «О причинах возникновения первой и второй мировых войн».

Материалы «Красной капеллы» рассматривали уроки бастующих рабочих Италии, резко критиковали сокращение продовольственных пайков, рекомендовали работать «лангсам» — замедленными темпами. Это нашло широкий отклик среди иностранных рабочих. Приложения к «Ди Иннере фронт» издавались на русском, французском, чешском, польском и итальянском языках.

У Шульце-Бойзена были свои люди на Восточном фронте. Они распространяли там документы антигитлеровского содержания. К таким документам принадлежат «Письмо капитана полиции Денкена своему сыну» и «Открытые письма на Восточный фронт».

Работа немецких антифашистов по разложению немецких солдат на Восточном фронте смыкалась с работой польских групп движения Сопротивления. Беккерту однажды попал любопытный документ, как потом выяснилось, он был изготовлен в подпольной типографии в Варшаве. Документ этот имитировал приказ, который якобы исходил из главной ставки фюрера. По этому приказу военнослужащим германской армии представлялся краткосрочный отпуск, если его дом, его родные в результате бомбежек пострадали.

На самом деле такого приказа не существовало. Германское верховное командование всячески скрывало от солдат на Восточном фронте факты все усиливающихся бомбежек немецких городов, чтобы «не подрывать боевой дух армии». Когда же выяснилось, что этот приказ — фальшивка, и действие его, естественно, приостановили, это вызвало недовольство среди военнослужащих вермахта.

Путем подложных писем удалось скомпрометировать фельдмаршала Рейхенау, известного своими профашистскими взглядами. От имени Рейхенау, ловко подделав его почерк, рассылались письма сослуживцам фельдмаршала. В них содержались намеки на дилетантство фюрера как верховного главнокомандующего. Какое количество этих писем было разослано, установить не удалось. Но один из адресатов пришел в гестапо. Последовал срочный вызов Рейхенау в ставку Гитлера. По возвращении из ставки фюрера фельдмаршал Рейхенау «скончался от удара». Гестапо не обратило бы на эту историю внимания, если бы вскоре к ним не попало похожее письмо, якобы написанное фельдмаршалом Манштейном… Беккерту об этом рассказал штандартенфюрер Панцигер.

Сотрудничал с Шульце-Бойзеном и зондерфюрер Вернер Краус, занимавший пост в ведомстве по проверке почты из-за границы. Шульце-Бойзен хотел его устроить в штаб сухопутных сил, чтобы следить за оккупационной политикой Германии, но Краус отклонил это предложение, хотя по-прежнему продолжал снабжать обер-лейтенанта интересующей его информацией.

Сведения, которые удалось добыть Харнаку и Шульце-Бойзену, были весьма ценными. Группе Шульце-Бойзена удалось установить, что абвер знает британский код и потому хорошо осведомлен о маршрутах союзнических конвоев, курсировавших между Исландией и северными портами России. Шульце-Бойзену стало известно, в каких пунктах в северных морях развертывались немецкие подводные лодки для атаки караванов судов. Важные сведения были добыты о новых видах самолетов, о двигателях, работающих на перекиси водорода, о торпедах с дистанционным управлением, сверхсекретных заказах заводу «Ауэрфабрик» в Ораниенбурге.

Руководители организации также узнали о намерении немецкого командования силами парашютистов захватить Баку.

К середине июля 1942 года отдел III службы радиоперехвата накопил уже достаточно радиограмм и передал весь этот материал гестапо.

К работе подключились штурмбанфюрер Копков и комиссар по уголовным делам Штрюбинг.

Дешифрованные телеграммы послужили нитью к организации. Но Копков не торопился. Ему нужна была вся сеть: с явками, связными. Все участники.

Он приказал подслушивать телефонные разговоры Шульце-Бойзена, Харнака, Кукхофа.

Звонок Хорста Хайльмана Шульце-Бойзену спутал карты работникам гестапо. Пришлось немедленно приступить к арестам.

В рыбацком поселке Прайль на Куршской косе, в Восточной Пруссии, арестовали отдыхавших там Арвида и Милдрет Харнак.

Либертас Шульце-Бойзен села в стокгольмский поезд, намереваясь выехать в Швецию, к сестре. Прозвучал гонг перед отправлением поезда. В это время в купе, где расположилась Либертас, вошли трое в черных кожаных пальто.

В это время гестапо перехватило звонок Гуддорфа к коммунистке Кларе Нимиц. Из разговора можно было понять, что значительные силы коммунистического подполья все еще на свободе.

10 октября арестовали Вильгельма Гуддорфа и его приятельницу Еву-Марию Бух. Еве был всего двадцать один год.

Беккерт открыл ее досье.

— Вы, родившаяся в семье католического священника, в семье верующего, отдавали ли вы себе отчет в том, что помогаете безбожникам-коммунистам?! — воскликнул следователь.

— Я помогала своему народу, — ответила Ева-Мария.

— Ваши действия носили антигосударственный характер, и вы должны сознаться в этом! — настаивал следователь.

— Нет! Тогда я действительно оказалась бы такой подлой и низкой, какой хотелось бы вам меня изобразить! — заявила молодая женщина.

Сыщики Копкова напали на след подпольщика-коммуниста Бернгарда Бестляйна. Он возглавлял группы борцов Сопротивления в Гамбурге и других северных портовых городах.

К середине октября гестапо арестовало 119 человек, которые все сначала проходили по делу «Красной капеллы». Но по мере расследования выяснилось, что не все арестованные принадлежали к «Красной капелле». Ильза Штёбе и Рудольф фон Шелия не входили в организацию. Генрих Куммеров тоже работал самостоятельно. Стало совершенно ясно, что швейцарская группа была автономна и имела собственных информаторов.

После утверждения приговоров руководителям «Красной капеллы» Гитлер поручил Герингу окончательное утверждение приговоров.

Казнь через повешение совершалась в кабинах, разделенных занавесками.

В камере, где в ожидании казни сидел Харро Шульце-Бойзен, нашли скомканный клочок бумаги. На нем было написано:

Правду не заглушат веревка и топор.

Еще не зачитан последний приговор.

Кто судил нас, от кары не уйдет.

Ведь этот суд — еще не Страшный Суд[23].

Этот клочок бумаги тоже был подшит к делу.

Беккерт отодвинул пухлую папку. Потянулся рукой к фляжке. Сделал из нее два больших глотка. Почувствовав себя бодрее, встал и подошел к клетке. Открыл дверцу и поймал Симку. Потом направился к окну.

Начинались сумерки. Синева неба темнела. Беккерт раскрыл ладонь.

— Лети, — сказал он. Канарейка взвилась ввысь, но тут же круто развернулась и направилась к окну. Беккерт едва успел захлопнуть ставни, и Симка со всей силой ударилась в стекло, упала вниз.

Беккерт распахнул окно и перегнулся.

То, что несколько секунд назад было живым, поющим, крылатым существом, превратилось в жалкий, безжизненный комочек. В этом Беккерт увидел какой-то знак. Символ! То был знак Высшей воли!

Беккерт шаркающей походкой вернулся к столу. Тут он снова приложился к фляжке. Потом стал лихорадочно листать папку с подшивками.

«Ты, душа моя, в эту тишь

устремишься, взмахнув крылами,

и огромною птицей пролетишь

над задумчивыми вещами.

«Моя дорогая мать, мой дорогой отец!

Я все еще радостно переживаю предоставленное свидание; ведь благодаря ему папа убедился, что я вовсе не комок нервов. Пусть это послужит вам утешением и стимулом стойко переносить свою судьбу.

Сегодня мне предстоит отправиться в тот последний путь, что рано или поздно ждет каждого из нас…»

«Урсула Гёце — 27 лет», — вычислил Беккерт.

«Моя дорогая мама, дорогой папа, Курт и Герда!

Настал мой черед пройти тот путь, каким сама желала пойти вместе с моим большим Гансом. Но сначала я должна выполнить свою задачу: провести через первые месяцы жизни то, что объединяет нас всех, — нашего маленького Ганса. Может быть, ему хоть немного помогут в жизни та гордость и та радость, с какой я это делала и которую он всосал с материнским молоком, а также и все наши надежды и добрые пожелания. Вы станете спутниками начала его жизни: окружите его всей вашей любовью и попытайтесь по возможности заменить ему отца и мать…»

Хильда Коппи была беременна. Казнь ее отсрочили до рождения ребенка.

«Мой дорогой Адди! »

Кто ж этот Адди? Письмо было датировано 23 мая 1939 года. Его изъяли при обыске в квартире Вильгельма Гуддорфа.

Вот он, Адди — Адди Вендт. Гамбургская подпольная группа.

«Мой дорогой Адди!

Как раз сегодня хотел написать тебе и спросить, почему ты стал вдруг нем как рыба. Но тут пришло твое письмо, доставившее много радости. Я тоже был занят последние недели… Редко когда возвращаюсь домой раньше 10 часов вечера. А когда прихожу, Клара уже спит…»

Внизу стояла сноска — Клара Нимиц, член КПГ.

«На Вознесение мы поехали за Бланкефельде, в район Цоссена, и провели время в чудесном, почти нетронутом месте — похожая на степь болотистая почва с высокой травой. Мы видели там косулю в целом море желтых, белых и голубых болотных цветов, слышали и видели бесчисленное множество всяких редких птиц…»

Беккерт закрыл глаза. Мысленно он тоже перенесся на одну из тех болотистых полян с белыми и голубыми цветами. На поляну его детства. И увидел косулю. Мертвую.

«Самая любимая, хорошая моя Клара!

Постепенно уходит прекрасная весна, мир вокруг отцветает, а с ним и все живое. Минует все, что было или казалось таким прекрасным, оно и должно уходить в вечном круговороте.

Когда я вернулся в Берлин из России, меня встретили осенние краски, но вот зима опять сменилась весной. Как великолепно, было увидеть все в цвету! Сияние и блеск солнца за окнами тюрьмы, твои письма и чудесный вид из окна — все это давало мне огромную радость в эти часы и дни, проведенные здесь…

Благодарю тебя, моя любимая, за все прекрасное, за всю любовь и ласку, что дарила мне. А особенно благодарю тебя за трех маленьких воробушков, которые понесут дальше наше имя…

С чувством глубочайшей любви говорю тебе: прощай, моя хорошая.

Твой Карл».

Карл Беренс. 16 сентября его арестовали в своей части на Восточном фронте. Казнен 13 мая 1943 года.

«Моя дорогая Рутхильд! »

Рутхильд Хане — невеста Вольфганга Тисса.

Беккерт вспомнил это имя — Вольфганг Тисс.

В 1931 году в печати появилось письмо, которое привлекло тогда всеобщее внимание. Оно было подписано пятью членами гитлерюгенда, которые заявляли о своем выходе из организации и призывали других молодых людей выходить из гитлеровских организаций а бороться против Гитлера и его партии, которая на самом деле является не рабочей и не социалистической.

Среди подписей под этим письмом первой стояла подпись Вольфганга Тисса.

«С большим трудом мне удалось добиться, что часть моей библиотеки перекочевала сюда, в камеру. Теперь у меня есть Френссен, Гамсун, Фрейтаг, Достоевский, Пруст и еще многие другие, которые звучат здесь совсем по-другому, полнозвучнее…»

22 августа 1942 года Вольфганга Тисса приговорили к смертной казни. В ожидании казни он читал Пруста и Достоевского…

Беккерт натолкнулся на свидетельство о смерти Йона Зига:

«4015

Берлин 23 октября 1942 г.

Служащий государственных железных дорог Йоганн Зиг, неверующий, проживающий в Берлине — Нойкёльн, Йонасштрассе, 5А, найден мертвым 15 октября 1942 г. в 17 часов 20 минут.

Умерший родился 3 февраля 1903 года в Детройте, Америка.

Отец: Август Зиг.

Мать: Мария, урожденная Штубе, оба проживают в Америке.

Умерший был женат на Софье, урожденной Влосинска.

Арестован по письменному указанию полицай-президента Берлина. Чиновник службы записей актов гражданского состояния

(Подпись)

Причина смерти: повешение, самоубийство».

«Значит, повешение, веревка! — подумал Беккерт. — Нет! Лучше — пуля!.. »

Он достал парабеллум, приставил к виску. Но тут же отложил. Потянулся за флягой и допил все, что в ней было. Алкоголь не брал его. Наступило какое-то странное состояние: он отчетливо сознавал все, что делал. Мысли его были ясными, но все, что происходило с ним, будто происходило не с ним, а с кем-то другим. Будто не он сидел в этом кресле, будто не он намеревался прервать свою жизнь, а кто-то другой! Даже когда он снова взял пистолет и сунул дуло в рот — язык его не почувствовал вкуса металла. В это время завыли сирены воздушной тревоги…

Утром Старый Гюнтер пришел убирать кабинет. Беккерт, казалось, спал в кресле. Голова склонилась на грудь. Но за спиной на белом кафеле темнело несколько разбрызганных пятен. Это была кровь.

⇐ Предыдущая 10 11 12 13 141516 17 18 19 Следующая ⇒