Нисходящая спираль 1 страница

Нисходящая спираль

Поэма в прозе

01. 01. ****
Тошнота

Сегодня я решил уничтожить себя.
Мне интересно, насколько далеко возможно зайти в своей безумной для многих затеи. Я пишу эти строки, дабы отобразить процесс своей медленной ментальной деградации; дабы каждая капля крови, выпущенная из моего иссыхающего тела, отпечаталась на страницах этого манифеста грациозности человеческой деструктивности; дабы каждая жалкая мысль этого пока ещё способного на размышления великого разума приняла осознанную чернильную форму; дабы каждый порочный Паломник, задумавший совершить подобное святотатство, изуверство над собой и своей плотью узнал того, кто был здесь первым; дабы осталась не память, но опыт прошедшего сквозь собственную пытку; дабы читающий ужаснулся и недоумевал, выискивая крупицы рационального в этом глубоком океане малокровия и экзистенциализма. Ради этих скромных целей я готов стерпеть тяжесть пера, детально описывая погружение туда, где нет ни памяти, ни материи, ничего. Благородные цели обрёкшего себя на долгие страдания, в конце которых не будет никаких почестей, а подвиг мой останется незамеченным. К тому времени, когда кто-то прочтёт это, я перестану существовать. Рукопись останется без автора, безликой стопкой бумаг, хранящих в себе ошмётки, требуху того, чем я был. Не сможете вы извлечь из неё никакой пользы, кроме жалких размышлений о причинах, толкнувших меня на этот тернистый путь. Теперь есть только я, толкнувший рукой своею собственную сущность к винтовой лестнице, ведущей к Великому Ничто. И след из пролитых чернил отметит мой путь. Как хорошо, что в этом мире не только кожа человека рано или поздно иссыхает, превращаясь в жёлтую плёнку. Подобная участь ждёт и мои записи, которые сначала потеряют цвет, а затем и вовсе устремятся следом за мной, прямиком в Ничто.
Приходилось ли вам когда-либо записывать процесс вскрытия мёртвого тела? Если да, то вы наверняка знаете, с какой скрупулёзностью патологоанатом исследует мёртвые ткани покойника. Как его скальпель рассекает бледную кожу, чтобы коснуться остекленевших багряных внутренностей. Я называю это возможностью «докопаться до сути» человеческого тела. Проверить его на хрупкость и узнать, как бедолага оказался лежащим перед тобой холодный и всеми забытый.
Но видели ли вы когда-нибудь, чтобы труп разбирал себя по косточкам без посторонней помощи? Чтобы твёрдые пальцы разрывали плоть, копались в кишках, до рвоты сдавливали желудок, дабы узнать — существуешь ли ты? Ведь в мёртвом теле порой может скрываться скромный дух. У тебя нет пульса, конечности немеют, глаза, очарованные пустотой, не двигаются; сердце тухнет, кожа превращается в мрамор, мозг гибнет, но при этом ты готов поклясться, что всё ещё живёшь. Смерть тела не означает смерть душевную. Но как проверить, жив ли ты? Разум твой мёртв, сердце тоже, чувства отсутствуют. Темно. Нет никого, кто мог бы помочь тебе узнать правду, а все знающие её мертвы. В таком случае остаётся лишь разорвать плоть, отыскать желудок и сдавить его. И если ты почувствуешь рвотные порывы, значит, ты всё ещё существуешь. Разум может подвести тебя. Тошнота — никогда. Меня тошнит, следовательно, я существую.
Это будет мой magnum opus, манифест самоубийства. На протяжении всей истории люди воспевали становление великих личностей, но никто не пытался отдать должное анатомии человеческой деструктивности. Я исправлю это недоразумение.
Таким будет моё начало конца.

02. 01. ****
Ластик

Недавно я прогуливался по самому бедному району города, чтобы насладиться запахами человеческого отчаяния и распада. Только здесь можно было наблюдать за людьми, опустившимися на самое моральное дно. Чахлые, загнанные, забитые миром жалкие жертвы неудачных абортов, побирающиеся и выпрашивающие у каждого незнакомца хоть какие-то средства для поддержания жизни. Тяжело влачить столь мучительно унизительное существование, но почему-то все эти бедняки так яро цепляются за свою ничтожность. Понимают ли они, что те редкие лучи света, проникающие внутрь их заплесневелого мирка в виде здоровых людей, смотрят на них как на грязь, составляющую в итоге целую империю; муравейник из вонючих улиц серого города? Оборванцы, инвалиды, закоренелые наркоманы и шлюхи. Существа, достигшие дна, но продолжающие жить. Как старик, мучающийся от гниения тела изнутри, продолжающий упорно использовать мази и таблетки, лелея упрямую надежду, что это спасёт его если не от смерти, то хотя бы от изнуряющей боли. И эти подножные обитатели мокрых улиц мало чем отличаются — такая же пустота в глазах и животная жажда продолжать страдания, со скрипом переживая все беды нищеты. Уничтоженные внутри мертвецы, продолжающие жить. Даже такому Паломнику как я тяжело смотреть на них. Они застряли на полпути к своему тотальному уничтожению, утратив душу, но сохранив тело. Прослойка несчастных, чей процесс разложения самой сути человеческой вряд ли когда-нибудь завершиться успехом.
Один из этих забытых богом как раз восседал на троне из картонных коробок, что-то держа в руках. Заглянув ему через плечо, я увидел, как он пялится на холст в своих руках. То была картина, сделанная, видимо, сажей или какими-то чернилами. Сначала образ показался мне туманным, но, приглядевшись, я узнал статую печального ангела. Как мило — отверженный богом рисует тех, кто уже не ждёт его. Либо же он украл этот рисунок, кто его знает. Не успел я отойти, как он достал что-то из кармана и принялся яростно тереть по картине. Угольно-черный образ ангела тут же стал пропадать. То был жёваный гнилыми зубами ластик в его руках, с помощью которого столь жалкое существо уничтожало грациозный, святой облик. Он тёр всё сильнее и сильнее, размашистыми движениями возвращая холст к его привычному, загадочно белому цвету.
Увиденное потрясло меня. Отойдя от бедняка, я ещё долго шёл по улице, размышляя об увиденном. Вернувшись в свою узкую комнату, я улёгся на кровать и уставился в жёлтый потолок, служащий мне небом. Спустя столько времени до меня дошёл истинный смысл той сцены. Теперь я понимаю, что видел аллегорию на собственное уничтожение. Я — ангел, высшее существо, созданное в качестве помощника богу. Венец творения. Но я и ластик, способный стереть сияние нимба над головой. Какой позор мироздания! К чему быть таким величественным существом, шедевром, произведением искусства, если достаточно одного жалкого ластика, чтобы от тебя не осталось и следа? Если я титан, то почему мои кости такие хрупкие? Если я само подобие бога, то почему так легко настроить против себя весь мир? Если я Левиафан, убивающий ничтожеств, разве моё место в гробу и под землёй вместе с червями? Толку от всего этого пафоса, когда достаточно лишь ластика, дабы стереть все труды. И теперь, когда я начал свой путь, всё стало так понятно. Раньше ничто не имело смысла, а теперь я вижу своё отражение даже в таких мелочах. Кто я, если не ластик, стирающий сам себя.

03. 01. ****
План

Я перечитал свои заметки и пришёл к выводу, что сам пока не понимаю, куда двигаться. На словах всё это так легко — уничтожить себя. Но видели ли вы мамонта, пожирающего самого себя? А теперь переложите столь яркий образ на человека, который должен кусать сначала душу, а затем тело, отрывая зубами кусок за куском. Только змея способна на такое — почувствовав запах крови на своём хвосту, она изгибается, дабы вонзить ядовитые клыки в собственное тело. А когда тёплая кровь коснётся языка, змея уже не сможет остановиться, пока не сожрёт сама себя. И я так похож на неё — укусив единожды, трудно остановиться. Да и не хочется.
Паломничество — дело не из лёгких, но я преподношу его так, будто любой ребёнок справится. Для направленного низвержения своей человечности требуются силы, а также — понимание и смелость. Нельзя просто начать это. Нужен правильный подход, открывающий истину.
По моему мнению, любой человек состоит из материальной оболочки и чего-то душевного, непостижимого. Всего лишь скорлупа, внутри которой таится не просто жизнь, а сама суть. Скорлупу можно и нужно разбить, но это отнимет у тебя так много сил, что ты уже не сможешь уничтожить душу. Проще говоря, уничтожить тело легко, но что станет с тем, что делает тебя самим собой? Этим вопросом я задавался очень часто. С оболочкой расправиться не составит труда, но чем больше я буду терзать свою плоть, тем меньше сил у меня останется для убийства души. Разорванная кожа не даст мне доступ к сокровенному. Сакральный смысл прячется не за костями, обливаясь кровью. Его невозможно потрогать, но можно почувствовать. А мне недостаточно убить себя. Необходимо уничтожить.
Если с телом моим всё предельно ясно, то из чего же состоит моя сущность? Что делает меня личностью, индивидуумом? Что дарует желание жить? Я думал об этом очень долго. Мне необходимо извести свою душу до великих страданий. Я хочу реветь кровавыми слезами, хочу царапать ногтями бетонные стены своей каморки, хочу кричать, словно раненый зверь, тело которого пожирают опарыши. Я хочу втоптать самого себя в грязь, чтобы содрогаться от ужаса, глядя в зеркало. Разрушить всё то, чем являюсь в глазах других людей. Я настолько жадный, что не хочу оставлять даже крупицу памяти о себе. Тело сгниёт, но память — вещь сложная, маркая. Я прожил не самую долгую жизнь, но всё-таки успел наследить. Я чувствую нити, пронизывающие моё колющее сердце. Они связывают меня. Они и есть то, из чего я состою, что не позволяет мне прямо сейчас вскрыть вены. Осталось лишь точно определить их и вырвать из себя. Это будет больно, но разве Паломник испугается таких суровых испытаний на пути к Великому Ничто?

Под моей кроватью ждёт своего часа запечатанная коробка, которую я притащил домой на днях. Я затолкал её в самый тёмный угол, чтобы побороть искушение открыть свой подарок раньше срока. Но я обещаю, о мой дорогой подарочек, что в нужный момент ты сыграешь важную роль в последнем акте моей бездарной жизни. А до тех пор... необходимо придерживаться плана.

04. 01. ****
Мотивы

Я заметил, что люди склонны всегда искать причины трагедий. Им обязательно нужно за что-то зацепиться, объяснить, найти смысл, логику в произошедшем безумии. Я их даже понимаю в некоторой степени — страшно жить в мире, где всё не имеет смысла. А если смысла нет, если нет причин, если нет закономерностей, то их нужно выдумать. Так мы однажды изобрели бога, но теперь нам и его мало.
Так вот, когда чужие глаза пробегутся по моим строчкам, написанных в минуты истинной депрессии, необъятного отчаяния и глубокого презрения, то человек наверняка возмутится столь ужасной исповедью. Как так случилось, если абсолютно все, включая религию и общество, порицают подобное извращение собственной сущности? Но спешу вас напугать ещё сильнее — я совершу не обычный суицид, о нет, это будет куда хуже. Что такое смерть тела по сравнению со смертью душевной?
Много раз я давал людям возможность увидеть, что стою одной ногой в могиле, но никто не относился к этому серьезно. Так чего же вы хотите теперь от меня? Вам нужны причины? Что ж, знайте тогда — их нет.

05. 01. ****
Алхимия

Проведя часы в раздумьях и чтении заумной литературы, я в итоге пришёл к пониманию того, из чего состоит моя дрянная сущность. Я нащупал эти струны, чтобы разорвать навсегда, прервав мелодию. Алхимия души — дело сложное, но достичь в ней понимания вполне возможно.
Во-первых, это гордость, подобная гордыне льва. Она питает меня, заставляя глядеть свысока не только на людей вокруг, но и на всякие попытки причинить себе боль. Существо, возомнившее себя царём, не способно к уничтожению. Слепая гордость не позволит опуститься до подобного. Она будет запугивать, угрожать, корябать совесть, лишь бы ты не посмел низвести себя. Высокое самомнение, порождающее упрямство, всегда позволяло человеку совершать самые грязные дела против кого угодно, но только не против себя самого. И теперь, если я хочу дойти до конца, мне необходимо унизиться, превратиться в комок жалости и скорби. Гордость боится слабости, разъедающей её, словно кислота. Мне нужно стать слабым, потерять всякую честь и достоинство. Тогда гордость оставит меня.
Во-вторых, это семья. Многочисленная родня — это гниющие корни, привязывающие меня к промёрзшей земле. К сожалению, мне не повезло родиться сиротой. Во мне всё ещё живут странные чувства тёплого безразличия к своей родне. И если я хочу уничтожить себя, то должен вырвать эти корни, отречься от семьи, стать отшельником, который потерял то, что потерять сложнее всего — материнскую любовь. Сколько силы в ней! Она одна способна заставить сына вынуть голову из петли. Чтобы освободиться от этой опеки, от магии кровных уз, мне придётся найти веские причины ненавидеть и мать, и отца, и вообще всех. Нет ничего хуже для матери, чем понять, что любовь её не взаимна. Это разобьёт ей сердце, а меня освободит. Ушедший из дома сын не боится быть съеденным волками.
В-третьих, это друзья. Если семья — это корни, доходящие до глубин земных, то дружба — это цепи, порвать которые легче, но ничуть не просто. Это те люди, которым пока ещё не безразлична твоя смерть. Есть ли у меня такие верные друзья, способные в самый важный момент остановить занесённый нож? Если их нет рядом, то они точно есть где-то в моих воспоминаниях. Они плавают там, словно тени мёртвых душ в царстве Аида. Когда я думаю о них, то на сердце у меня становится тепло, а уверенность прогибается. Приятные воспоминания о былых встречах оттягивают меня от мысли об уничтожении, что недопустимо! Как хорошо, что их нет со мной рядом. Никто не услышит мой крик, потому что всем всё равно. Потому главная проблема — выкинуть из головы всю эту чушь. Воспоминания о былых встречах, о радости, о том, что раньше я был не одинок... Но теперь я остался в тотальном одиночестве, а потому не нуждаюсь в этом эмоциональном балласте. Я должен превратиться в пожирателя воспоминаний, чтобы туман сгустился. Впустить забвение в разум и стереть все те образы людей, которых я осмеливался называть друзьями. У Паломника не может быть друзей, он одинок на пути к своей гибели. С течением времени меня забудут даже друзья. Никто на этой Земле не вспомнит человека, сожравшего самого себя.
В-четвертых, это любовь. О, любовь... Какое страшное слово! Сколько в тебе горечи и боли. Одного тебя хватает, чтобы подвергнуть мою угасающую душу пытке. Семья — корни мои, друзья — цепи мои, любовь — металлический стержень, воткнутый мне вместо позвоночника. Она способна исцелить, удержать меня от шага в бездну, но я не хочу этого. Я должен сломать эту палку. Важно понимать: я имею в виду любовь ментальную, сильную близость между мужчиной и женщиной, когда невозможно остановить притяжение. Любил ли я? Теперь уже точно и не скажешь, поскольку я во всём сомневаюсь и ни во что больше не верю. Но если остались ещё во мне угли, сама возможность полюбить кого-то, то я уничтожу это. Никто не сможет полюбить того маленького ублюдка, которым я стал, а я и сам не хочу больше ничего чувствовать — ни любви, ни привязанности.
Мне тоскливо, грустно и одиноко. Хочется умереть. Жаль, что пока ещё не пришло моё время.

06. 01. ****
Шторм

Сегодня мне приснился очень странный сон. Я не склонен к трактовке сновидений, потому что всем людям время от времени снится откровенный сюрреализм, не поддающийся объяснению. Но за последние несколько дней чувства мои обострились, я стал иначе смотреть на обычные вещи, которые раньше казались мне бессмысленными. Голова перегружена, словно я не спал больше суток. Кажется, будто она вот-вот отвалится и укатится, словно чугунный шар. В полумраке моей маленькой комнаты мне мерещатся образы, связать которые с логикой не удаётся. По этой причине я склонен всё-таки записать своё сновидение на всякий случай. Может быть, со временем я взгляну на него совершенно иначе.
То было море, внутри которого помещался целый океан. И в этой акватории без горизонта плыл корабль. Даже не плыл, а бултыхался. Качался на волнах, сдерживая рвоту. И не было в том мире ничего, кроме этого сурового зрелища — дырявый парус и кипящая вода под густыми серыми облаками. Словно кто-то закурил небеса, чтобы отрезать обречённый на гибель корабль от света. И судно шло вперёд, рассекая бьющие его тёмные волны. Мощные порывы солёного ветра пытались остановить его, перевернуть, сломать мачты, но вместо этого лишь растягивали агонию. Падая с одной горы воды и взбираясь на другую, безумный корабль молча двигался сквозь океан. Потому что только в движении была надежда на спасение.
Моё сознание не нашло ничего лучше, чем запихать меня прямо на эту скрипящую посудину. Оставив меня где-то на краю света в окружении враждебных волн, оно испарилось, дав волю сну, который тут же захватил меня и понёс вместе с пустым судном прямо в сердце шторма.
Объятый животным страхом, я схватился за скользкие канаты так сильно, что мои руки свела судорога. Весь мой костюм тут же вымок, лицо, бледное от ужаса, покрылось морской водой. Еле держась на ногах, я силился увидеть хоть что-то сквозь непроглядную тьму, но каждый раз туман мешал мне. Приходилось полагаться только на слух, но даже он не успокаивал меня. Шум бьющихся о корпус корабля волн и грома смешались в единую арию, разрывающую мои перепонки. Я пытался услышать хоть что-то, но в том мире правил океан. Только он шептал, только он ревел, словно умирающий зверь. А я, как жалкое существо, прижимался к мачте и что-то кричал. Кажется, звал на помощь, умолял вытащить меня из центра этой бури. Я звал, но никто не отвечал мне. Я умолял, но никто не внимал моему горестному зову. И чем сильнее вся моя сущность кричала «я готова умереть», тем сильнее гремел гром и шумели яростные волны, закрывая меня от всего мира. Корабль был пуст, а я одинок. Моё сознание забросило меня в чёртов морской ад.
В конце концов силы стали покидать моё промокшее тело. Онемевшие руки соскальзывали с канатов, хватка слабела. А судно моё раскачивалось всё сильнее, трещало по швам под ударами пенящихся волн. Продолжая инстинктивно звать на помощь пустоту, я почувствовал, как соскальзываю. Ноги мои отчаянно пытались найти опору, но скользкая палуба словно сама желала поскорее спихнуть меня в смертельные объятия великого океана. Пальцы мои разжались, волна наклонила корабль, и я полетел вниз головой, всё ещё дико крича. И перед глазами моими была лишь тьма. Возможно, именно так и выглядит Великое Ничто.
Удар. Моё туловище пронзило твёрдое тело могучего океана. Я стал тонуть. Уходил на дно, барахтаясь и пытаясь за что-нибудь зацепиться. Но всё было напрасно — океан утаскивал меня, не позволяя всплыть. Судно где-то над моей головой медленно уходило в неизвестность, оставляя меня на растерзание стихии. Не знаю, возможно ли это, но я кричал под водой. Не знаю, возможно ли это, но я плакал от страха. И время остановилось, пока мой разум терял кислород.
Не помню, как долго это продолжалось, но в один момент тусклый свет коснулся моих глаз. Свет со дна океана. Прорезав тьму, он добрался до меня и стал манить к себе. Что мне оставалось? Я позволил своему телу падать. Всё ниже и ниже, пока волны не расступились передо мной.
И тогда, в самом сердце бушующего океана, я нашёл кое-что...

07. 01. ****
Ересь

Пытаясь разобрать свою жалкую душу на компоненты для прицельного уничтожения, я не заметил слона в комнате. Ведь помимо всех этих оков у души часто есть ещё один питательный элемент, который для многих калек становится чуть ли не единственной причиной волочить своё существование. О да, я говорю о тебе, религия. Ты одна порождаешь страх, который способен удержать любого от смерти. Неужели ты думала, что я забуду о тебе? О нет, я избавлюсь от тебя в самом начале своего пути, потому что истинный Паломник не верит ни во что, кроме смерти. Ты думаешь, что сможешь связать меня, разбить и искалечить. Но спешу тебя заверить, что я сам себе судья. Никто не имеет права создавать для меня оковы из заповедей, покуда я сам желаю гибели.
Везде, где по великому замыслу должна быть благодетель, я всю жизнь вижу лишь марш свиней. Стоит мне выглянуть из мутного окна своей тёмной кельи, как взгляд натыкается на опухшие рожи праведников. В поисках чудес, богов, ангелов с небес они лезут в бутылки. А когда вместе с похмельем наступает боль от разочарований, они превращаются в монстров, идущих под моими окнами чёрт знает куда. Я видел праведность — у неё уродливое лицо. Я видел аскетизм — у него гнилые зубы. Я видел бога — у него дырявая плоть.

И пускай свиньи назовут меня богохульником — мне плевать. Да, я богохульник, ведь ваша милость настолько скупа, что даже отчаявшемуся самоубийце вы не позволите покоиться со всеми под одной землёй. Вам всегда было жалко жизни, что уж говорить о смерти. Выхватывая из этой серой толпы наивных дураков, вы ставили их на колени, заставляя терять последнюю веру - веру в самих себя. Если я еретик, когда говорю правду на краю существования, то пусть так оно и будет. Запишите в свою амбарную книгу, что я посмел топтать ваши мерзкие догмы — пусть Сатана встретит меня, чтобы я подал ему руку, как своему единственному другу. Я хочу пустой могильный камень, пустой катафалк и слово «никто» в графе с именем. Как хорошо, что церковь так легко закрывает врата в свой выдуманный рай для любого, кто посмеет самостоятельно вершить свою жалкую судьбу.

Какая польза для молчаливого Паломника от лицемерия религиозного? По велению длани в золоте я буду назван не мучеников, а жалким самоубийцей. Очередным смертным, не справившимся с жизнью. И тело моё, обглоданное мухами, предадут мокрой земле там, где заканчивается свет и не ступает нога человеческая. На краю света, в безымянной могиле будет гневно закопан по милости бога любой, кто посмеет воспользоваться своим вечным правом на смерть. И плевать старому могильщику, как ты умер. Никогда религия не была милостива к тем, кто сорвался в пропасть. Было бы желание, они бы закопали их всех в одну яму, не воткнув креста в грязь. Ты можешь быть чист душой и телом, но тебя всё равно приравняют к грешнику, как только лезвие коснётся вен твоих. И будут они петь молитвы, повторяя над гробом и телом твоим: «Ты был грешником и отправишься в ад». Обречённый на забвение по воле группы облачённых в рясы людей, ты медленно исчезаешь материально, оставляя печальный след вины, если верить книгам священным. Вот и вся скорбь, которой будет награждён несчастный, вырвавший судьбу свою из лап бога. Не смей умирать.

Паломник, движущийся к Великому Ничто, не может жить в мире с религией. Я всегда был терпелив. Всегда старался не вмешиваться в чужие мысли, чтобы никто не смел вмешиваться в мои. Но как только враждебные догмы стали проникать в мой мирок и диктовать правила, я лишился терпения. Как только я понял, что нечто враждебное пытается подчинить себе мой разум, струны порвались.

С рождения я был окружён людьми старыми, полных традиционных табу и упований на божественную силу. И я, будучи всего лишь наивным ребёнком, поначалу впитывал всю их ложь, проглатывал каждое слово и просил ещё. А они были только рады распространять своё гнилое влияние на меня, считая себя достойными того, чтобы отравлять своей идеологией молодой мозг. Словно паразиты, проникающие к тебе в голову и заполняющие её понятиями веры, чести, морали, благоговения и слепого подчинения тому, что никто не мог мне никогда объяснить. Они учили меня добру, но я видел лишь пьяные драки. Они учили меня любви, но я видел лишь гневные крики и неполные семьи. Они учили меня честности, но я слышал только их ложь о том, что и как я обязан делать. Они учили меня терпению, но мои ожидания каждый раз заканчивались разочарованием. Они учили меня, а я только больше отказывался верить.

Помню, как однажды меня, когда я ещё был ребёнком, отвели в один из местных храмов. Именно храм — помпезное, пошло богатое здание. И когда меня ввели внутрь, я огляделся и заревел, стал громко кричать. И крики мои эхом разносились по широким залам на удивление пустого храма. Сейчас я уже не вспомню, как меня вывели на солнечный свет. Но я навсегда запомнил тот животный страх, который я испытал внутри храма. То смертельное желание вырваться наружу, лишь бы не находить в этих затемнённых, замурованных в мраморную плитку залах. И звук звенящих колоколов с тех пор всегда доводил меня до тревоги.

Не знаю как, но я сразу почувствовал зло, витающее в воздухе того храма. Ощутил, что нахожусь в пристанище слабых и безнадёжных. Там, где никогда не ступает нога людей таких, как я. Нет божьей помощи и милосердия для безмолвно кающегося Паломника. В своих страданиях я всегда был одинок. И бессмысленно взывать к небесам, где нет для меня ни вина, ни хлеба.

Бог (каков бы он ни был) всегда виделся мне как всего лишь ученик. Один из тех загнанных, вечно недовольных образованием, ненавидящих школьных учителей мальчишек. Нелепое дитя, которое бегает по судьбам людей со спущенными рукавами, весело хохоча и ни в чём себе не отказывая. Лишённый ответственности за свои шалости, он творит что угодно, игнорируя молитвы и познавая свои силы путём вечных экспериментов. Метод проб и ошибок — таков способ обучить не обучаемого. Убивая людей миллионами, насылая чуму и стихийные бедствия, скручивая жизни и разрывая их на мелкие кусочки, потехи ради заставляя испуганных глупцов стоять перед ним на коленях и преподносить дары, юный повелитель бытия не более чем играется. Учится, познавая себя самым жестоким и бессовестным способом.

В таком мире мне предлагали жить с рождения. На все вопросы я получал лишь больше вопросов. Но теперь Паломник движется вниз, прочь от догм и обесцененных ценностей. Называйте это богохульством, если вам так проще принять истину. А я отказываюсь жить в этом грёбаном мире.

08. 01. ****
Самоубийство

Стоя перед окном своей закутанной в тени комнаты, я решил высказать несколько слов сочувствия в адрес самоубийц. Люди любят говорить о человеколюбии и гуманности, но при этом всегда топчут имена самоубийц, смешивая их лики с грязью. Бесконечно порицая их, они, тем не менее, создают иконы с образами святых мертвецов. И только для самоубийцы с грохотом закрываются врата храма Господня. Только его ненавидит всемилостивый бог. Только ему церковь отказывает в достойном захоронении, вынуждая закапывать останки на краю света. Никто так не уничтожает добрую память о человеке, как служители бога. Хотя каждый из самоубийц на голову выше любого из тех, кто преклоняет дрожащие колени перед покрытым золотом алтарём.

Часто можно услышать, что самоубийцы недостойны банального сочувствия потому, что они слабы духом и не смогли выдержать испытаний жизни. Но я смею заявить что самоубийцы — самые смелые люди из всех. Это не значит, что я поощряю или призываю к подобному пути. Я лишь хочу сказать, что для убийство самого себя требуется невероятное мужество. Пока люди во всём мире впадают в ступор и обливаются потом, стоит им лишь подумать о неизвестной смерти, самоубийцы добровольно идут в объятия смерти, самостоятельно решая собственную участь. Над ними не висит в петле некий бог, грозящий адом за нарушение его законов. Над ними не властно общество, лишающее их права на смерть. Не боясь быть забытым, растопченным, уничтоженным, оскорблённым и униженным, самоубийца сам решает — жить ему или умереть.

Будучи Паломником, я прекрасно понимаю, какого это — быть одной ногой в могиле и не видеть в будущем жизни. Потому как я могу быть столь жесток к своим братьям младшим, принимающих смерть раньше срока? Их называют слабыми, но я знаю, как много сил и смелости требуется, чтобы прервать свою жизнь. Если вы называете жизнь сложным испытанием для человека, то смерть — это самая настоящая пытка, к которой мало кто готов. И тот, кто обрекает себя на эту пытку по собственной воле, в моих глазах если не стоит выше живущих, то уж точно достоин уважения, но не позорного забвения в земле по приказу трусов и лжецов.

Жалость — так мало для живого, но так много для самоубийцы. Но даже этого вы, гуманисты, не способны подарить. Ещё один плевок в лицо человечества.

09. 01. ****

Недочеловек

Недавние размышления о сути религии подтолкнули меня выйти из заточения и отправиться в обитель своих детских страхов. Пройдя через бедные кварталы и насладившись нищетой и эстетикой упадка, я твёрдым шагом зашёл в ближайший дом Господня. Знакомое эхо и чувство пустоты встретили меня у порога, проводив мимо скамей прямо к алтарю. Никого. Тишина, холод и полумрак. Серые лучи света проникали сквозь витражные окна, подсвечивая мою тонкую фигуру. Не знаю, как люди могут называть это место домом. Слишком мрачное место для того, кого называют любвеобильным богом.

Оглядевшись по сторонам, я убедился в том, что нахожусь здесь один. Взгляд мой привлекло большое распятие, иронично прибитое прямо над алтарём и украшенное вокруг простенькими иконами. Я взглянул прямо в глаза деревянного мученика, распятого на кресте. На его лице застыла боль, как мне показалось. Но я всё равно не верил в эти показушные страдания. В распятии я видел символ, очередной кусок мяса, прибитый гвоздями и повешенный здесь на потеху публике. Умирающий в муках человек, ставший образом целой религии. Одно это многое говорит о том, чем является религия на самом деле. Честь и мораль они ищут в трупе. С таким же успехом я мог бы поклоняться раздавленным машинами кошкам.

Но это не главное, я просто отвлекаюсь, поскольку мои больные мысли скачут в разные стороны.

Я ведь уже говорил, что, сидя в добровольном заточении, мне пришлось прочитать большое количество разных книг, написанных мыслителями разных лет. Я искал ту философию, которая станет для меня опорой. Которая не будет порицать меня, а наоборот — станет надёжным фундаментом для безмолвно кающегося Паломника. Но сколько бы я не прочитал толстенных трудов, истинная идеология всё никак не открывалась мне. В конце концов я пришёл к выводу, что такой философии просто не существует — никто не успел создать её и доходчиво донести до людей. Поэтому я решил сам вывести её методом от противного, опираясь на прямо противоположные мне мысли.

12 3 4 5 Следующая ⇒