Н.Е. Врангель. 5 страница

2 Речь идет о графе Карле-Густаве Врангеле (1613—1676), шведском адми рале и фельдмаршале. Генеалогические источники не подтверждают прямого родства Н. Е. Врангеля с ним.

3 Тюренн Анри де Ла Тур д'Овернь (1611 — 1675), виконт — маршал Франции.

4 Тридцатилетняя война между габсбургским блоком и антигабсбургской коалицией длилась с перерывами с 1618 по 1648 г. Окончилась Вестфальским миром 1648 г.

5 Врангель неточен. Речь идет о Софье Абрамовне Ганнибал, младшей дочери А. П. Ганнибала (при крещении получил имя Петр); мать мемуариста была ее внучкой и приходилась троюродной сестрой A. C. Пушкину. См.: Телетова Н. К. К “Немецкой биографии” А. П. Ганнибала // Пушкин: Исследования и материалы. Л., 1982. Т. 10. С. 280—284; Мурашев A. A. “Потомок негров безобразный”: (Штрихи к портрету барона H. H. Врангеля) // Отечественная история. 1999. № 3. С. 180. Ср. описание внешности Н. Е. Врангеля: “Это был высокого роста господин с крупными чертами лица, с едва начинавшей седеть бородой, недостаточно скрывавшей его некрасивый рот. Мясистые губы его сразу же бросались в глаза своим сероватым цветом и сразу выдавали арабское или негритянское происхождение. Но таким происхождением Врангели только гордились, ведь в них была та же кровь, которая текла в жилах Пушкина... ” (Бенуа. Т. 2. С. 334).

6 Егор (Георгий) Ермолаевич фон Врангель (Hans Georg Hermann von Wrangell; 10 октября 1803, Рига— 2 октября 1868, Терпилицы Ямбургского уезда С. -Петербургской губ., по другим сведениям Петербург), барон (с 1855) — землевладелец, владел имениями Рудник, Лопец (Лапцы), Терпилицы и Торосово в С. -Петербургской губ. По окончании кадетского корпуса служил в лейб-гвардии Гренадерском полку, участвовал в Русско-турецкой войне 1828—1829 гг. и взятии Варшавы в 1831 г. До середины 1840-х гг. служил в Провиантском департаменте Военного министерства. С середины 1850-х гг. предводитель дворянства Ямбургского уезда. Дослужился до чина действительного статского советника.

7 Имя Е. Е. Врангеля встречается в “Воспоминаниях” Александра Егоровича Врангеля и его письмах Ф. М. Достоевскому. В частности, в письме от 25 октября 1859 г. А. Е. Врангель повествует о некоторой неразборчивости отца в ведении дел: “Настает зима — трудное для меня ради многих обстоятельств время; с отцом пока так себе хорош, но все это до первой вспышки, до первого столкновения — а это так легко. Старик мой пустился в дела более прежнего, поручает все чужим людям, действует наобум, а ко мне ни на грош доверия и внимательности — бог знает, чем все это еще кончится”. Кончилось это тем, что примерно год спустя, через пять дней после свадьбы Александра, отец потерял 300 000 рублей серебром, что в течение многих лет тяжело отзывалось на жизни А. Е. Врангеля: “... материальная обстановка моя очень незавидна. Я работаю, отказываю себе во многом и стараюсь забыть, заглушить черные мысли” (Письма Врангеля. С. 269, 275).

8 Вера Егоровна (Георгиевна) Врангель (1836—1915, Петербург) в течение 35 лет была сестрой милосердия, потом сестрой-настоятельницей в Общине сестер милосердия св. Георгия. На обороте ее фотографии (Государственный Русский музей. Ф. 96. № 184) надпись: “Отбыла войны Русско-турецкую, Болгарскую. В Русско-японскую ездила в Ташкент устраивать там общину. Состояла старшей сестриц Мариинской больницы, а после смерти Е. П. Каразиной в Общине С. Георгия”. Материальное положение ее, похоже, обеспечено не было: в завещании брата Михаила Георгиевича сделано распоряжение “предоставить сестре Вере Георгиевне Врангель право проживать в господском доме когда и сколько ей будет угодно, отведя ей для этой цели три в верхнем этаже комнаты по ее выбору” (Дело о духовном завещании Генерального штаба ге нерал-майора барона Михаила Георгиевича Врангеля // РГИА. Ф. 759. Оп. 61. № 258).

9 Проявления самовластности и деспотизма — едва ли не обязательные мотивы при описании мемуаристами людей николаевского времени. К. Головин, к примеру, рассказывает о своем деде, который не допускал к обеду опоздавшего на одну минуту. Как-то отец Головина, дивизионный генерал, был на приеме у цесаревича и задержался на 4 минуты. Сцена эта описана так: “Вошел мой отец, извиняясь, что его задержал Наследник. — Мой друг, — тихо сказал дедушка, — не знаю, кто тебя там задержал, а мои привычки ты знаешь. Коль не приехал в пору, значит — нет аппетита. А коли так, зачем же торопиться обедать” (Головин. С. 8). Как и у отца Врангеля, самовластность и нетерпимость у деда Головина сочетались с великодушием, щедростью, добротой по отношению к нижестоящим и готовностью помогать даже чужим. В. И. Танеев следует этой же модели, описывая своего отца, в котором доброта, честность соединялись со вспыльчивостью в мелочах, требованием безусловного подчинения его воле, нетерпимостью и произволом (Танеев. С. 63—69).

10 Михаил Николаевич (1832—1909), великий князь— сын Николая I, генерал-фельдмаршал, генерал-фельдцейхмейстер, наместник на Кавказе и главнокомандующий Кавказской армией с 1862 по 1881 г., председатель Государственного совета (1881-1905).

11 Николай Михайлович (1859—1919), великий князь — генерал от инфантерии, историк, в 1909—1917 гг. председатель Русского исторического общества, автор многих трудов, в том числе “Дипломатические сношения России с Францией по донесениям послов императоров Александра I и Наполеона I” (Т. 1 — 7. М., 1905), “Император Александр I: Опыт исторического исследования” (Т. 1 — 2. СПб., 1912).

12 Философов Алексей Илларионович (1799—1874) — генерал от артиллерии, генерал-адъютант; с 1838 г. воспитатель великих князей Николая и МихаилаНиколаевичей.

13 Об ужасе, внушаемом императором Николаем I своим подданным, свидетельствует множество историй, запомнившихся его современникам. Одну из них воспроизводит Б. В. Геруа, описывая надгробный памятник из бронзы на Волковом кладбище в Петербурге, представляющий собой фигуру молодого и красивого офицера лейб-гвардии Семеновского полка, лежащего в позе спящего: голова офицера покоится на ведрообразном кивере первой половины николаевского царствования, воротник мундира расстегнут, тело покрыто плащом. “Отец мой рассказал историю этого памятника. Офицер прилег в карауле отдохнуть и расстегнул крючки своего огромного стоячего воротничка, резавшего шею. Это запрещалось. Услышав сквозь сон какой-то шум, открыл глаза и увидел над собой Государя! Офицер так и не встал. Он умер от разрыва сердца” (Геруа. С. 77).

14 Информацией об этом случае мы не располагаем. Известно другое происшествие. В начале сентября 1843 г. Николай I находился в Берлине в гостях у своего зятя Фридриха-Вильгельма IV. На обратном пути, по дороге из Берлина в Познань, на мосту, перекинутом через Варту, в один из экипажей императорского поезда, занятый двумя чиновниками походной канцелярии, был сделан выстрел, оставивший след на покрытии коляски. Стрелявший обнаружен не был; подозревали, что покушение было совершено одним из членов тайной польской революционной организации в Пруссии (см.: Татищев С. С. Император Николай и иностранные дворы: Исторические очерки. СПб., 1889. С. 268).

15 Чихачев Николай Матвеевич (1830—1917) — адмирал, морской министр в 1888—1896 гг.; председатель Департамента промышленности и торговли (1901— 1905).

16 Ср. в русском издании после этого абзаца: “Как человек, покойный го сударь и теперь мне лично несимпатичен. Но что поборники самодержавия видят в нем идеал самодержца — это мне понятно. Самодержцем он не только умел быть, но и был. Более того, он олицетворял всю суть самодержавия: казаться непосредственным началом и вершителем судеб своего народа и заставить народ уверовать, что он этим действительно был” (С. 6—7).

17 История похищения в 1851 г. князем Сергеем Васильевичем Трубецким (1815—1859) “жены коммерции советника” Лавинии Александровны Жадимировской, повлекшая вмешательство III отделения и лично Николая I, легла в основу романа Б. Ш. Окуджавы “Путешествие дилетантов”. См. также: Щеголев П. Е. Любовь в равелине // Алексеевский равелин. М., 1990. Кн. 1. С. 357—377.

18 Крымская война началась 10 апреля 1854 г. с объявления Англией и Францией войны России.

19 До Крымской войны офицеры носили широкий плащ, что явно не годилось для строя. Поэтому офицеры пехоты в холодную погоду вместо мундиров или поверх мундиров надевали двубортные сюртуки с длинными полами. Таким образом, в строю, на сером фоне солдатских шинелей, офицеры резко выделялись заметными издалека темными пятнами и являли собой отличную мишень. Последовавшие вследствие этого большие потери в офицерском составе привлекли внимание к их форме, и им было приказано одеться в солдатские шинели (подробнее см.: Геруа. С. 76—-77).

20 Дарья (Dorothea) Александровна Врангель (урожд. Рауш фон Траубенберг (Raush von Traubenberg); 1807, Нарва— 21 августа 1851, Дрезден)— жена Е. Е. Врангеля с ноября 1831 г. Есть предположение, что одним из ее прадедов был генерал-майор М. М. Траубенберг, погибший во время казацкого бунта в январе 1772 г. в Яицком городке (подробнее см.: Телешова Н. К. Указ. соч. С. 284)

21 Александр Егорович Врангель (23 июня 1833, Верино Ямбургского уезда С. -Петербургской губ. — 25 сентября 1915, Дрезден) — дипломат, в 1897—1906 гг. посланник в Саксонии. Он известен благодаря своей дружбе с Ф. М. Достоевским, а также книге “Воспоминания о Ф. М. Достоевском в Сибири” (СПб., 1912). Видной дипломатической карьеры Александр Егорович не сделал. В письме Достоевскому от 23 апреля (5 мая) 1865 г. из Копенгагена он пишет об этом так: “Настоящая деятельность моя служебная — нуль... Подвигаюсь я туго, ибо не привык гнуть спину перед Горчаковым, льстить сильным мира сего, торчать в передней и пресмыкаться в министерстве, в Петербурге, в сей клоаке интриг, мерзостей и непотизма” (Письма Врангеля. С. 275). Михаил Егорович (Георгиевич) Врангель (29 декабря 1836, С. -Петербург— 2 октября 1899, там же) в 1860-е гг. служил при Генеральном штабе, в дальнейшем был губернатором Плоцкой губернии, затем — Лифляндии, в 1875 г. вышел в отставку в чине генерал-лейтенанта. Георгий Егорович Врангель (3 сентября 1842, Лапцы Ямбургского уезда С. -Петербургской губ. — 31 декабря 1901, Ницца) вышел в отставку в чине ротмистра. Анастасия Егоровна (Георгиевна) Врангель (17 марта 1838, Царское Село— 1899, Варшава) вышла замуж в 1859 г. за Алексея фон Мандерштерна, предводителя дворянства Полтавской губернии. Дарья Егоровна Врангель (2 марта 1844, Царское Село —? ) вышла замуж за Петра Обухова. О В. Е. Врангель см. в примеч. 8.

22 Мария Федоровна (1759—1828) — императрица, мать Александра I и Николая I, много сделавшая для расширения и упорядочения системы благотворительных учреждений; с 1796 г. “начальствовала” над Воспитательным обществом благородных девиц (Смольным институтом).

23 Имеется в виду привилегированное Училище правоведения в Петербурге, созданное в 1835 г. и дававшее высшее образование; в училище принимались только дети потомственных дворян, внесенных в пятую или шестую часть родословной книги, и дети, родители которых дослужились до чина полковника или статского советника.

24 Бекешка, бекеша — верхняя мужская зимняя одежда в виде сюртука со сборками сзади по талии и меховой отделкой, в середине XIX в. широко распространенная.

25 Рубинштейн — скорее всего, имеется в виду Антон Григорьевич Рубинштейн (1829—1894), композитор и виртуоз-исполнитель; основатель Русского музыкального общества и Петербургской консерватории.

26 Мандерштерн Карл Егорович (1785—1862) — генерал-лейтенант, генерал от инфантерии; участник Отечественной войны 1812 г., награжден орденами Георгия 3-й степени и Анны 1-й степени. Занимал должность коменданта Риги; с 1852 по 1861 г. комендант Петропавловской крепости. В последний год жизни был назначен директором Чесменской военной богадельни. Характеристика его как человека “на редкость мягкой души” подтверждается отзывом, составленным в 1831 г. генерал-адъютантом графом К. Ф. Толем: “Отличный дивизионный командир, имеет хорошие военные познания. Любим подчиненными, блистательной храбрости; может командовать авангардом; но слаб к подчиненным по особенному добродушию” (Записка К. Ф. Толя 1831 г. / Публ. М. В. Сидоровой, В. М. Безотосного // Российский архив. М., 1995. Т. 6. С. 101).

27 Описания балаганов встречаются во многих мемуарах XX в. Вспоминаемые в совершенно другую эпоху, при советской власти (Кони А. Ф. Собр. соч. М., 1966. Т. 7. С. 49, 431; Бенуа. Т. 1. С. 289-296) или в обстановке эмиграции (Оболенский В. А. Моя жизнь, мои современники. Париж, 1988. С. 11 — 14), балаганы воспринимались как неотъемлемая часть ушедшего “золотого века”. Подробнее см.: Петербургские балаганы. СПб., 2000. У Врангеля были дополнительные причины для подобных воспоминаний, поскольку его младший сын, Николай Николаевич, работал над проектом возрождения балаганов в Петербурге; осуществлению его планов помешала Первая мировая война.

28 Балаганы устраивались на Адмиралтейской площади по 1872 г., затем переместились на Царицын луг (Марсово поле), где просуществовали по 1897 г.

29 Шугай — короткая и широкая женская кофта с просторными рукавами.

30 Ведомство императрицы Марии (точнее — Ведомство учреждений императрицы Марии, ведшее свою историю от Канцелярии императрицы Марии Федоровны) — высший государственный орган, в ведении которого находились благотворительные учреждения и женские учебные заведения.

31 Елена Павловна (урожд. Фредерика-Шарлотта-Мария, принцесса Вюртембергская; 1806—1873), великая княгиня — вдова великого князя Михаила Павловича.

32 Ферт — старое название буквы “ф” в русском алфавите.

33 Возможно, речь идет о прабабушке Н. Е. Врангеля С. А. Ганнибал (1759- 1802) и ее муже А. К. Роткирхе (1746-1797).

34 Орловский Александр Осипович (1777—1832) — художник, график, карикатурист; был в дружеских отношениях с Пушкиным. В исследованной литературе (Ацаркина Э. Н. Александр Осипович Орловский. М., 1971; Черейский Л. А. Пушкин и его окружение. Л., 1989. С. 312-313) карикатура на А. С. Пушкина не упомянута.

35 Сморгонская академия — особая школа в местечке Сморгоно (Сморгонь) Виленской губ., где дрессировали медведей. О ее широкой известности свидетельствует, в частности, тот факт, что революционный кружок молодежи в Петербурге (1867—1869) принял шутливое название “Сморгонская академия”.

36 Роман “Хижина дяди Тома” Гарриет Бичер-Стоу (1811-1896) был опубликован в 1852 г. и быстро получил известность не только в США, но и в Европе; на русский язык был переведен в 1855 г.

39 Потемкина Татьяна Борисовна (урожд. княжна Голицына; 1797, по другим сведениям 1801 — 1869) — жена предводителя дворянства Петербургской губернии действительного тайного советника А. М. Потемкина, председательница Попечительного о тюрьмах комитета, славилась благочестием, добрыми делами и радением о распространении православия. Ее салон посещали Александр II и большинство высокопоставленных чиновников империи.

40 Петушиные бои считались русской забавой, в первой половине XIX в. устраивались в обеих столицах России. У этого развлечения был свой покровитель, граф А. Г. Орлов-Чесменский, выведший особую породу бойцовых петухов.

41 Княгиня с шестью дочерьми — эпизодические действующие лица в комедии А. С. Грибоедова “Горе от ума”. Миша цитирует начало монолога Фамусова (действие II, явление 1), открывающегося обращением к слуге Петрушке: “Петрушка, вечно ты с обновкой, // с разодранным локтем... ”.

42 Гензельт Адольф Львович (1814—1889) — известный в свое время пианист, чье имя ставили рядом с именами Антона Рубинштейна и Листа.

43 Чайковский Петр Ильич (1840—1893) — композитор.

44 Ср.: “Осенью 1860 г. я был объявлен женихом и все свободное время проводил у своей невесты... ” (Врангель А. Е. Воспоминания о Ф. М. Достоевском в Сибири. СПб., 1912. С. 203).

Источник: Врангель Н. Е. Воспоминания: от крепостного права до большевиков. Берлин: Слово, 1924.

ГЛАВА 2

1864-1870

Школьная любовь. — Бледная красавица. — Полина Меттерних. — “Новые русские”. — Данилов и Андреев. —“Сам Бакунин”. — Опять на родине. — К новымвеяниям. — “Освобожденные крестьяне”. — Калина. — Начало возрождения или канун гибели? — Взгляд на историю. — В Берлине. — Типы. — Русские в Берлинском университете. — Знаменитые немцы. — Сумасшедший изобретатель. — Докторская диссертация. — Скобелев. — “Как мне стать полезным моему отечеству”. — Чиновник особых поручений. — Деловая поездка. — Руководитель государственного театра. — Проверка сумасшедшего дома. — “Убийцу надо быстро обнаружить”. — В Литву. — Цыганская жизнь в Вильно. — Янкелевна. — Мой друг Дохтуров. — Неполученный Георгиевский крест. — “Недобрая судьба”. — Командировка с целью русификации. — “Православный” кучер. — “Честь не владеть поместьем здесь”. — Деятельность Потапова. — Разочарование. — По пути отцов. — “Важное” дело. — Смерть отца. — Как много старого потеряно. — Новая молодежь. — Поповский Ваничка. — Раздел наследства. — В Конном полку. — На учении. — На гауптвахте. — Бычья сила Александра III. — “Воспитание” великого князя. — О еде. — Бывшие офицеры-сослуживцы. — Судьба великого князя. — Волосы дыбом встают. — Дипломатия

Школьная любовь

Каждому возрасту свойственна своя болезнь: детству — корь, юности — любовь, а в старости страдают от подагры. Я вспоминаю свою юность, и, похоже, мне не избежать рассказа о любви. Но рассказывать мне, в сущности, нечего, так как я сам не знаю, влюблялся ли я когда-нибудь по-настоящему и можно ли мое отношение к прекрасной половине человечества назвать этим словом. В Швейцарии, как и во всех других странах, у каждого школьника была подружка, возлюбленная, девочка примерно одного с молодым человеком возраста, с которой молодой человек гулял вдоль бульваров и твердо намеревался сочетаться священными узами и на всю жизнь в самом ближайшем будущем. Чтобы не отставать от моих товарищей или по какой-то другой причине, я тоже выбрал себе будущую подругу жизни. Кажется, звали ее Лизой. Даже имя ее мне сейчас вспоминается смутно, но в то время, и это в памяти сохранилось, услыхав его, я покраснел и подумал, что это самое красивое имя на свете. Она не была ни красивой, ни особенно умной; но в этот важный для таких ситуаций психологический момент она оказалась рядом. Большинство людей влюбляются как пушкинская Татьяна, — оттого, что время пришло, а не оттого, что появился человек. Мы гуляли по берегу озера, смотрели нежно друг другу в глаза и делились сладостями. Я писал в ее альбом стихи, а она подарила мне завернутый в цветную бумагу локон своих волос.

Бледная красавица

Моя следующая романтическая история была менее бесстрастной. Однажды во время занятий в манеже появилась на верхней галерее бледная, среднего роста женщина лет тридцати, в платье, подчеркивающем ее прелесть. У нее были большие, черные, скрывающие тайну глаза. При ней была свита — несколько военных и господин во фраке, красивый, высокий, широкоплечий и великолепно одетый Аполлон, который слишком непринужденно, я бы даже сказал, развязно вел себя, чтобы его можно было принять за дворянина. Он выделялся из этой группы, и нетрудно было заметить, что остальные мужчины слегка сторонились его; очевидной была и принадлежность этих остальных к дворянскому сословию. Я увидел эту женщину, и кровь бросилась мне в голову. Я страшно смутился, что от нее не укрылось, и она нежно мне улыбнулась, отчего смущение мое увеличилось. Всю следующую неделю я ходил как потерянный и только и видел перед собой бледную черноокую красавицу. В один из этих дней я отправился на прогулку вдоль озера по направлению к Фернею. Было душно. Я остановился в небольшом ресторанчике и присел за крошечным столиком в саду передохнуть и выпить пива. Неожиданно за соседним столом я увидел ее. Она тоже увидела меня и улыбнулась.

— Это вы? — сказала она. — Вы, должно быть, русский. Присоединяйтесь к нам.

Я встал и как пьяный направился к ее столику. Ее Аполлон был с ней. Они тоже гуляли и, как и я, остановились передохнуть. От своего инструктора по езде я уже знал, кто была эта женщина и кто был ее компаньон. Женщина была русской графиней, женой одного довольно известного придворного. Господин при ней был наездником в цирке. Разговор не завязывался. Леотард, так звали наездника, пил, не произнося ни слова и куря одну сигарету за другой. Графиня рассеянно улыбалась, время от времени говорила что-то незначительное и иногда смотрела то на меня, то на своего компаньона.

— Сравниваете? — спросил наездник вполголоса.

Женщина вспыхнула.

— Ну что ж, — сказал он наконец. — После обильного ужина десерт особенно приятен.

Женщина покраснела еще больше и встала.

— Пора и домой, — сказала она и протянула мне руку: — Навестите меня. По вечерам я всегда у себя. Мы поговорим о России. — Улыбка у нее была доброй. — Обещаете?

— Да, да, пожалуйста, приходите, — сказал Леотард. — Это доставит нам массу удовольствия, я имею в виду графиню. По вечерам я в цирке, и графиня совсем одна.

На следующий день я отправился к ней; сердце мое билось сильно. Я с трудом поднялся по лестнице. Она встретила меня в прихожей своей квартиры, в шляпке. Было очевидно, что она куда-то торопилась.

— Как жаль, — сказала она. — Я получила телеграмму от своей матери, она заехала сюда по дороге в Париж. Приходите завтра в девять, непременно.

Она заглянула мне в глаза, поцеловала меня в губы, засмеялась и вышла.

На следующий день я, конечно, был у нее. Она лежала на кушетке с книгой в руках.

— Что же вы стоите! Подойдите ближе.

В эту минуту послышался стук в дверь, и в комнату вошел Давид.

— Простите, мадам. Я пришел за моим учеником. Он должен уйти со мной, это срочно.

— Как жаль, — сказала графиня. — Я хорошо знаю его семью. Но что поделаешь! Навестите меня в другой раз, хорошо?

Домой мы шли молча, не произнеся за все время пути ни одного слова.

— Николас, — сказал мне Давид на следующее утро. — Не сердись на меня. Я заметил, что ты был не в себе, и начал за тобой следить. Я даже собрал кое-какую информацию об этой женщине и понял, что для тебя это могло бы кончиться плохо. В конце концов, я ведь за тебя отвечаю.

Через несколько дней графиня отбыла в Париж.

Полина Меттерних

Говоря о женщинах, не могу не упомянуть о той, под влиянием которой вошел в моду легкомысленный и отчаянно-дерзкий любовный этикет, который в начале второй половины прошлого века вытеснил в высших кругах несносно-тоскливую чопорность. Я имею в виду княгиню Меттерних1, блестящую представительницу двора Наполеона III 2, жену австрийского посла в Париже и подругу императрицы Евгении3. Ее популярность в Париже и Вене, ее влияние на государственные вопросы были огромны, и имя ее было известно всей Европе. Когда она появлялась на каком-нибудь публичном сборище в Вене, публика пела:

S'gibt nur a Kaiser Stad,

S'gibt nur a Wien,

S'gibt nur a Wiener Maed,

Metternich Paulin! 4

У нее были рыжие волосы, и она была скорее некрасива, но очень обаятельна и гранд-дама до кончика ногтей. Умная, резкая на язык, язвительная, добрая, невероятно одаренная и гениальная в государственных вопросах5. Несмотря на все это, она была, в полном смысле этого слова, женщиной ненормальной, которая говорила все, что приходило ей в голову, и делала все, чтобы казаться женщиной с улицы, а может быть, это женщины улицы пытались, сколько могли, подражать ей, но, к сожалению, им это не удавалось. Только один человек в состоянии был подражать ей — сама княгиня Меттерних.

Меня представили ей, и она пригласила меня на завтрак. Она говорила на различные темы очень живо, но вдруг мелькала какая-нибудь очень неожиданная мысль, глубокое замечание, прорывалось вдруг что-то очень неожиданное и глубокое посреди двусмысленной беседы. После завтрака вся компания отправилась на экскурсию. На улице Рона княгиня вспомнила, что должна доставить кому-то письмо. Я знал, где жило упомянутое лицо, и вызвался показать дорогу. Господин жил на самом последнем этаже, и туда вела темная и неприятная, узкая и скользкая лестница. Остальные ждали нас внизу. Поднимались мы бесконечно, а потом очень осторожно спускались вниз.

— Почему так долго? — спросила одна из женщин.

Княгиня пожала плечами:

— Не беспокойтесь. Мне даже и не пришлось защищать мою честь, как будто я абсолютно стара. Никакого понятия о том, как ведут себя воспитанные мужчины.

Все засмеялись.

“Новые русские”

С новыми русскими людьми, продуктом 1860-х годов, я познакомился еще до возвращения в Россию. Во времена Николая I получить право на выезд за границу было крайне затруднительно, но вскоре после воцарения Александра II паспортные стеснения были значительно облегчены и русские буквально наводнили Европу. Большинство из них были людьми вполне старого закала, но уже не благодушествующие, а разочарованные, пережитки минувшего. Но были и другие, совершенно нового типа люди. Эти другие демонстрировали бурный энтузиазм ко всему новому и абсолютное принятие его. В реформах они видели восход лучшей эры, и вся их энергия уходила на подражание европейцам-либералам. Некоторые из них в своем энтузиазме были честны, но были и такие, которые только притворялись, пытаясь приспособиться к новым условиям. Но и первые и вторые производили странное впечатление, вызывая в памяти образ человека, облаченного в нечто, состоящее из разного цвета и размера лоскутов. Новые идеи они проглотили и, желая произвести определенное впечатление, демонстрировали свою приверженность им. Но по сути своей они оставались теми же самыми. И те и другие были так называемые половинчатые люди, те общественные флюгарки, к которым причислить нужно большинство людей, поворачивающихся туда, куда ветер дует. Но интересные, как показатели погоды, — они все-таки были... Странные между ними были типы.

Раз, по возвращении домой, я узнал от Давида, что ему какой-то русский от моего отца привез деньги. У Давида этот русский вызвал какие-то подозрения.

— Он похож на карбонария, непонятно, как это ваш отец доверил ему деньги.

— Как его зовут?

— Зизи... Язо... — я уже не помню; ваши русские фамилии трудно запомнить, но он оставил карточку. Он просил, чтобы вы пришли к нему в гостиницу в семь утра. Не опаздывайте, ему утром надо уезжать.

Я наугад назвал несколько имен.

— Нет, не то, я даже думаю, что вы и не знаете. Да, кстати, он попросил показать вашу комнату, перерыл все книги и две унес. Я не хотел пускать его, но он сослался на вашего отца.

Карбонарий оказался директором Школы правоведения, генералом Языковым6.

Если еще жив кто-нибудь из старых правоведов времен директора Языкова, а их сотни и многие из них занимали посты министров, то, прочтя это имя, они, наверно, рассмеются и воскликнут: “Штучки! штучки! Знаю, государь мой, штучки! ” — постоянную приговорку этого знаменитого воспитателя нескольких поколений высших представителей петербургского чиновничьего мира. Генерал Языков был долгие годы полицеймейстером города Риги и о воспитании ни малейшего понятия не имел. Но когда оказалось нужным “подтянуть” Школу правоведения, куда, по мнению Государя Николая Павловича, проник либеральный дух, выбор Царя для проведения реформ пал на старого полицейского, и Языков искоренил, “подтянул” и сделал из Правоведения нечто вроде образцового кадетского корпуса для штатских гвардейцев. Человек он был честный, неглупый, хитрый и, оставаясь непреклонным полицейским, умел это прикрыть светским лоском и напускным оригинальничаньем. Над ним посмеивались, но с ним считались и даже любили. В нашем доме, с тех пор как я себя помню, он был свой человек.

Когда я в назначенный час явился в гостиницу, Языков в модном пиджаке, слишком модном для его лет, деланно радостно бросился мне навстречу и расцеловал.

— Старый дружище! Как я рад вас видеть! С радости нужно выпить. Не хотите ли шампанского? Выпьем? А?! Штучки, штучки!

“Чего он? ” — подумал я, отказываясь.

— Отчего же? Выпьем! Разве штучки, штучки!

— Очень рано, — сказал я. — Я только что выпил кофе.

Языков, как тигр, одним прыжком очутился у стола, схватил какие-то книги, другим прыжком очутился снова передо мной и книги сунул мне чуть ли не под нос:

— Рано? А это что? Это читать не рано?

Это были мои книги, вчера унесенные из моей комнаты, “Колокол” и “Былое и думы” Герцена, запрещенные в России.

— Не рано читать такие книги мальчику ваших лет? В Сибирь желаете попасть? А знаете, что такое Сибирь? Штучки! штучки! Вот что такое Сибирь, государь мой! Штучки!

И пошел, и пошел, и вдруг остановился и посмотрел на часы:

— Пора мне на вокзал, а то опоздаю. И тогда штучки, штучки! А книги ваши я сожгу. Да-с, государь мой. Штучки-с, нехорошо!

В начале 60-х годов появился в Женеве новый тип русских — русские эмигранты. В основном это были плохо образованные, но уверенные в себе дети взрослого возраста, которые не мылись и не чесались, так как на “такие пустяки” тратить время “развитому индивидууму” нерационально. Эти от природы грубые, неряшливые и необразованные люди, неразвитые дикари воспринимали себя как передовой элемент человечества, призванный обновить Россию, а затем и всю вселенную. Они занимались пропагандою и проповедью того, что им самим еще было неясно, но культурным людям Европы издавна уже известно, то, о чем уже давно в Европе позабыли, как забывают о сданном, за негодностью, в архив или то, что давно уже проведено в жизнь, чем пользуются и о чем уже не говорят. Смешно, но и противно было смотреть на этих взрослых недоносков, когда, не дав собеседнику вымолвить слово, они с пеною у рта, стуча кулаками по столу, орали во все горло, ломились в открытую дверь, проповедуя свободу слова и мысли и тому подобные истины, в которых никто не сомневался давным-давно. Имена Чернышевского, Лассаля, Дарвина и особенно Бокля7 не сходили с их уст, хотя маловероятно, чтобы они их читали, скорее, просто знали имена. Никаких авторитетов они не признавали, но преклонялись перед авторитетом своих руководителей. Проповедуя свободу суждений, противоречий не терпели и того, кто дерзал с ними не соглашаться, в глаза называли обскурантом, тунеядцем и идиотом и смотрели на него как на бесполезного для будущего человека. Иностранцы над этой милой братией посмеивались, а мы, русские, краснели, глядя на них, а потом начали их избегать. К счастью, скоро они стушевались... Обиженные тем, что их не приняли как апостолов абсолютной правды, они заперлись в своих коммунах и фаланстериях8 и занялись мытьем своего грязного партийного белья и грызней между собой.

⇐ Предыдущая 1 2 3 456 7 8 9 10 Следующая ⇒