Никос Казандзакис 18 страница

- Послезавтра будет торжественное открытие канатной дороги, - сказал Зорба, продолжая свою мысль. - Я больше не хожу по земле, я парю в воздухе, у меня будто крылья на плечах!

- Ты помнишь, Зорба, - сказал я, - какую приманку ты мне подкинул в том пирейском кафе, чтобы подцепить меня на крючок? Что ты, мол, умеешь готовить превосходные супы - и оказывается, что это моё любимое блюдо. Как ты смекнул?

Зорба с пренебрежением покачал головой.

- Я этого не знал, хозяин! Это мне само собой пришло в голову. Я обратил внимание на манеру, с какой ты сидел в углу кафе: очень спокойно, сдержанно, склонившись над маленькой книгой с золочёным обрезом. Не знаю почему, но я сказал себе, что ты должен любить супы. Мне это пришло в голову само собой, говорят тебе, и не нужно пытаться понять!

Он замолчал, прислушиваясь.

- Тихо, - сказал он, - кто-то идёт!

Послышались чьи-то торопливые шаги и прерывистое дыхание бегущего. Внезапно в свете пламени перед нами появился монах в разорванной рясе, без головного убора с подпалённой бородой и усами. От него исходил сильный запах керосина.

- Эй! Добро пожаловать, отец Захарий! - воскликнул Зорба. - Что это с тобой случилось?

Монах повалился на землю, поближе к огню. Подбородок его дрожал. Зорба наклонился и подмигнул ему.

- Да, - ответил тот.

- Браво, монах! - похвалил Зорба. - Теперь ты наверняка попадёшь в рай, ты там не отлынивай и тебе дадут целый бидон керосина.

- Аминь! - пробормотал монах, перекрестясь.

- Как это было? Когда? Рассказывай!

- Я увидел архангела Михаила, брат Канаваро. Он мне приказал. Послушай-ка. Я был совсем один на кухне, лущил зелёную фасоль, дверь закрыта. Отцы ушли к вечерне, все было тихо. Слушая пение птиц, мне казалось, что это ангелы поют. Я был очень спокоен, всё приготовил и ждал. Бидон с керосином был спрятан на кладбище в часовне, под алтарём, чтобы архангел Михаил благословил его. Итак, вчера, после обеда я лущил фасоль, в голове у меня был настоящий рай, я говорил: «Иисус всевышний, сделай так, чтобы я тоже заслужил царство небесное, и я соглашусь вечно чистить овощи на райской кухне! » Вот о чём я думал, и слёзы текли из глаз моих. Тут вдруг послышалось хлопанье крыльев над головой. Я тотчас понял. Дрожа, я склонил голову и услышал голос: «Захарий, подними глаза, не бойся! » Но я задрожал и повалился на землю. «Подними глаза, Захарий! » - снова слышу я. Поднял глаза и увидел: дверь открыта, а на пороге стоит архангел Михаил такой, как он нарисован на дверях храма, очень похож - с чёрными крыльями, в красных сандалиях и золотом шлеме. Только вместо меча он держал зажжённый факел. «Привет, Захарий», - сказал он мне.

«Я - божий слуга, - отвечаю я, - приказывай! » - «Возьми факел и благословит тебя Господь! » Я протянул руку и почувствовал, что обжёг ладонь. Но архангел уже исчез, только через открытую дверь видна была огненная линия в небе, словно от падающей звезды.

Монах вытер пот с лица. Оно было мёртвенно-бледным. Зубы его стучали, будто его била лихорадка.

- А дальше? - спросил Зорба. - Смелее, монах!

- В эту минуту отцы окончили вечерню и входили в трапезную. Игумен, проходя, ударил меня ногой, как собаку. Братья стали смеяться. Я - ни слова. После явления архангела в воздухе пахло серой, но никто этого не замечал. Они уселись за столы. «Захария, - говорит мне прислуживающий за столом, - ты не будешь есть? » А у меня рот как зашит.

«Ему хватит пищи ангелов», - говорит Дометиос, этот распутник. Братья снова заржали. Тогда я встал и направился в сторону кладбища. Распластался у ног архангела. Несколько часов я чувствовал, как нога архангела давит на мой затылок.

Время промелькнуло подобно молнии. Наверно, так будут проходить часы и века в раю. Наступила полночь. Всё было тихо. Монахи ушли на покой. Я поднялся. Осенил себя крестным знаменем и поцеловал ногу архангела: «Да исполнится воля твоя! » Схватив бидон с керосином, я открыл его, потом набил свой колпак тряпками и вышел.

Ночь была темная, луна ещё не взошла. Монастырь был чёрным, как ад. Я вошёл во двор, поднялся по лестнице, подошёл к келье игумена, облил керосином дверь, окна, стены и побежал к келье Дометиоса. Потом я начал поливать кельи и деревянную галерею - всё так, как ты мне объяснил. Затем я вошёл в церковь, зажег свечу от христовой лампады и поджёг.

Монах, задыхаясь, замолчал. Глаза его были полны огня.

- Будь славен Господь, - зарычал он, крестясь - Слава тебе, Господи! Монастырь сразу заволокло пламенем. «Адский огонь! » - закричал я и пустился наутёк. Я бежал изо всех сил и слышал, как звонят колокола и кричат монахи…

Наступил день. Я спрятался в лесу. Меня трясло. Поднялось солнце, я услышал монахов, обшаривающих заросли, - они искали меня, но не нашли. Ближе к сумеркам я услышал голос: «Спускайся к морю, спасайся! » - «Проводи меня, архангел», - воскликнул я, и отправился в путь. Я не знал, куда идти, это архангел меня направлял - то в виде молнии, то чёрной птицы на дереве или тропинки вниз. Я бежал что было мочи, доверяя этим знакам. И вот, велика же его доброта! Я нашёл тебя, дорогой Канаваро. Я спасён!

Зорба ничего не говорил, его охватил беззвучный торжествующий смех, рот его растянулся до мохнатых ослиных ушей.

Обед был готов, и он снял его с огня.

- Захарий, - спросил мой товарищ, - что это такое - «пища ангелов»?

- Это дух святой, - ответил монах, крестясь.

- Дух? Иначе говоря, ветер? Этим не наешься, старина, иди поешь хлеба, ухи и кусок мяса, чтобы прийти в себя. Ты хорошо поработал, поэтому ешь!

- Я не голоден, - сказал монах.

- Захарий не голоден, ну а Иосиф? Он тоже не голоден?

- Иосиф, - ответил монах тихим голосом, словно открывая великую тайну, - он сгорел, проклятый, слава тебе Господи!

- Сгорел! - воскликнул Зорба, рассмеявшись. - Каким образом? Когда? Ты видел это?

- Брат Канаваро, он сгорел в ту минуту, когда я зажёг свечу от христовой лампады. Собственными глазами видел, как он выполз из моего рта, будто чёрная лента с огненными буквами! Пламя свечи упало на него, он стал извиваться, как змея, и превратился в пепел. Какое облегчение! Мне кажется, что я уже нахожусь в раю.

Захарий поднялся от очага, где сидел, свернувшись клубочком.

- Пойду лягу на берегу, таков наказ, который я получил.

Он сделал несколько шагов в сторону моря и исчез в ночи.

- Тебе придётся отвечать за него, Зорба, - сказал я, - если монахи его найдут, он пропадёт.

- Они его не найдут, не беспокойся, хозяин. Я знаком с такими авантюрами. Завтра рано утром я его побрею, дам ему обычную одежду и посажу на судно. Не порть себе кровь, не стоит это того. Хорош ли суп? Ешь с аппетитом настоящую пищу людей и не волнуйся. Зорба с удовольствием поел, выпил и вытер усы. Теперь ему хотелось поговорить.

- Ты видел, - сказал он, - его дьявол мёртв. И вот он опустошён, полностью опустошён, этот несчастный, настал его конец! Теперь он стал таким, как все. Он немного подумал и вдруг сказал:

- Ты думаешь, хозяин, что этот дьявол был…

- Конечно, - ответил я, - мысль поджечь монастырь владела им, он его сжёг и успокоился. Мысль о том, что он хочет есть мясо, пить вино, созрела и стала двигателем. Другой Захарий не нуждался ни в мясе, ни в вине. Он созрел, постясь. Зорба обдумывал это со всех сторон.

- Чёрт возьми! Я полагаю, что ты прав, хозяин, и мне кажется, что во мне тоже пять-шесть демонов!

- У нас у всех они есть, Зорба, не приходи в ужас. И чем больше их у нас, тем лучше. Достаточно, что они все тянутся к одной цели разными путями. Эти слова привели Зорбу в волнение. Он прижал свою большую голову к коленям и задумался.

- Что за цель? - спросил он наконец, поднимая глаза.

- Не знаю, Зорба! Ты меня спрашиваешь об очень трудных вещах, как тебе объяснить.

- Скажи это просто, чтобы было понятно. До сих пор я позволял своим демонам делать всё, что они захотят, и выбирать путь, который им нравится, - именно поэтому кое-кто считает меня бесчестным, другие порядочным, некоторые тронутым, иные мудрым Соломоном! Таков я и есть, во мне много ещё всего, настоящий винегрет. Просвети же меня, если можешь, что за цель?

- Я полагаю, Зорба (но я могу и ошибиться), что есть три сорта людей: те, кто наметил себе цель жить обычной жизнью, как они говорят, есть, пить, любить, обогащаться, стать именитым. Затем те, кого заботит не собственное существование, а жизнь всех людей. В их понимании все люди - это единое целое и они силятся их просветить, любить и делать им добро, насколько это возможно. Наконец есть ещё те, целью которых является жить жизнью вселенной, ибо люди, животные, растения, звёзды составляют одно целое, все мы - единая субстанция, которая ведёт одну и ту же ужасную борьбу. Какую борьбу? Преобразовать материю в сознание.

Зорба почесал в голове.

- У меня туповаты мозги, я с трудом понимаю… Ах! Хозяин, если бы ты мог станцевать всё то, о чём ты говоришь, чтобы я понял!

Я кусал себе губы от изумления. Если бы я мог выразить всё в танце! Но, к сожалению, я был на это неспособен. Похоже, моя жизнь была истрачена напрасно.

- Или рассказать мне всё это, как сказку, если бы ты мог, хозяин. Как это делал Хусейн Ага. Это был старый турок, наш сосед. Очень старый, очень бедный, ни жены, ни детей, совершенно одинокий. Одежда его была изношена, но сверкала чистотой. Он сам её стирал, готовил пищу и драил полы. По вечерам он приходил к нам. Садился во дворе рядом с моей бабушкой и другими старухами и вязал носки.

Этот Хусейн Ага был святым. Однажды он посадил меня к себе на колени и положил руку мне на голову, как бы давая мне своё благословение: «Алексис, - сказал он мне, - хочу доверить тебе кое-что. Ты ещё очень мал, чтобы разуметь, но когда вырастешь, поймёшь. Слушай же, дитя моё: Господь Бог, видишь ли, велик - ни семь этажей неба, ни семь этажей земли не могут его вместить. Однако сердце человека его вмещает. Поэтому, Алексис, будь осторожен, не порань чьё-то сердце! »

Я молча слушал Зорбу. Если бы я мог, думал я, раскрывать рот лишь тогда, когда отвлечённая мысль достигала своей вершины, напитывалась жизненными соками, становясь сказкой! Но достичь этого удавалось только великому поэту или народу, обретшему после многовекового упадка своё самосознание.

Зорба поднялся.

- Пойду, посмотрю, что делает наш поджигатель, брошу ему одеяло, чтобы он не простудился. Возьму ещё ножницы - они могут пригодиться. Взяв всё это, он, посмеиваясь, пошёл вдоль моря. Показавшаяся луна освещала землю мёртвенно-бледным болезненным светом.

Оставшись в одиночестве у погасшего огня, я обдумывал слова Зорбы. Казалось, они поднимались из глубин его существа и ещё сохраняли человеческую теплоту. Мои же мысли были книжным плодом. Они исходили из моего сознания лишь слегка окроплённые каплей крови. И если они имели какую-то ценность, то только благодаря этой капле!

Лёжа на животе, я ворошил тёплый пепел, как вдруг вернулся Зорба с опущенными руками, вид у него был оторопелый.

- Хозяин, не удивляйся…

Я резко поднялся.

- Монах мёртв, - сказал он.

- Мёртв?

- Я нашёл его лежащим на скалах. При луне его было хорошо видно. Я опустился на колени и стал стричь ему бороду и остатки усов. Стриг, подрезал, а он всё не шевелился. Что-то на меня нашло, и я стал начисто срезать ему волосы на голове. Настриг, должно быть, целый фунт волос. И когда я его увидел таким стриженным, как баран, то рассмеялся. «Послушай, господин Захарий, - говорю я и трясу его, - проснись же, чтобы увидеть чудо Пресвятой Девы! » Тут я обалдел. Он не шевелился. Тряхнул его ещё, ничего! На сей раз он не успел смыться, бедный старик, подумал я. Распахнул его рясу, открыл грудь, приложил ладонь ему к сердцу напрасно, тук-тук не слышно, совершенно ничего! Машина остановилась.

По мере того как Зорба говорил, его всё больше охватывало возбуждение. Смерть на какое-то время сбила его с толку, но он скоро успокоился.

- Что же теперь делать, хозяин? Я полагаю, его надо сжечь. Кто убивает с помощью керосина, от него же и погибнет, разве не так говорит Евангелие? Ты знаешь, его одежда не гнется от грязи и пропитана керосином, он загорится, как Иуда в святой четверг.

- Делай, что хочешь, - сказал я вымученно. Зорба погрузился в размышления.

- Какая досада, - сказал он наконец, - очень досадно… Если я подожгу, одежда займётся, как факел, но сам он, бедняга, кожа да кости! Такому тощему надо безумно много времени, чтобы стать пеплом. В нем нет ни унции жира, нечем помочь огню.

- Если бы Господь Бог существовал, не думаешь ли ты, что он, предвидя всё это, сделал бы его упитанным, чтобы нам выпутаться из этого дела? Что ты об этом думаешь?

- Не впутывай меня в эту историю, говорят тебе. Делай, что хочешь, только быстро.

- Лучше всего, если бы из этого получилось чудо! Чтобы монахи поверили, будто сам Господь сделался цирюльником и после бритья монаха, сам же его и убил в наказание за ущерб монастырю. Лукавый грек почесал голову.

- Какое ещё чудо? Какое чудо? Скорей, я жду тебя здесь, Зорба!

Лунный серп вот-вот должен был закатиться, золотой с ярко-красным, похожий на раскалённый в огне металл.

Усталый, я пошёл спать. Проснувшись на заре, я увидел Зорбу, который готовил кофе. Бледный, с красными опухшими глазами, он не спал всю ночь, однако его толстые козлиные губы хитро улыбались.

- Я не спал ночью, хозяин, у меня была работа.

- Какая ещё работа, изверг?

- Я творил чудо.

Он засмеялся и приложил палец к губам.

- Ничего тебе не скажу! Завтра торжественное открытие канатной дороги. Толстобрюхие придут её благословить, и тогда все узнают о новом чуде Пресвятой Девы-мстительницы. Зорба налил кофе.

- Послушай, старина, я был бы прекрасным игуменом, - продолжал он. - Если бы я открыл монастырь, клянусь тебе, все другие закрылись бы, а их клиенты перешли бы ко мне. Вы хотите слёз? Маленькая мокрая губка позади иконы - и все мои святые начнут плакать. Удар грома? Подложу под алтарь какую-нибудь механическую штуку, которая будет грохотать. Нужны привидения? Двое моих доверенных монахов будут бродить ночью по крышам монастыря, завёрнутые в простыни. Каждый год для праздника Помилования я буду готовить тьму хромых, слепых и паралитиков, которые увидят свет и встанут на ноги, чтобы танцевать.

Что ты смеешься, хозяин? Мой дядя нашёл старого мула, который был при смерти: его кто-то оставил в горах, чтобы он там сдох. А дядя его взял. Каждое утро он отводил его на пастбище, а вечером приводил к себе. «Эй, дядюшка Хараламбос, - кричали ему односельчане, - что ты хочешь сделать с этой старой клячей? » - «Я с его помощью делаю навоз! » - отвечал дядя.

Так вот, хозяин! Мне монастырь послужил бы для того, чтобы совершать чудеса.

Этот канун первого мая я никогда в жизни не забуду. Канатная дорога была готова, мачта, тросы и шкивы сверкали на утреннем солнце. Гигантские стволы сосен громоздились на вершине горы, и рабочие ожидали той минуты, когда надо будет цеплять их к тросу и спускать в сторону моря.

На верхушке исходного столба на горе трепетало большое греческое знамя, другое реяло на верхушке нижнего столба, на берегу. Перед нашим сараем Зорба поставил бочонок вина. Рядом один из рабочих жарил на вертеле довольно жирного барана. После благословения и торжественного открытия приглашённые выпьют здесь по стаканчику и пожелают нам процветания.

Зорба к тому же взял клетку с попугаем и поставил её на высокую скалу около первой мачты.

- Вроде, как вижу его хозяйку, - пробормотал он, нежно поглядев на птицу. Достав из кармана горсть арахиса, он высыпал его попугаю.

На Зорбе была праздничная одежда: расстёгнутая на шее белая рубашка, зелёный пиджак, серые брюки и красивые туфли на мягкой подошве. Кроме того он нафабрил усы, которые уже стали терять краску.

Старый грек бежал принимать, наподобие знатного господина, других знатных господ. Почётные гости прибывали, Зорба объяснял им устройство канатной дороги, доказывал, какую выгоду принесёт она округе, уверяя всех, что это Богородица поделилась с ним знаниями, чтобы возвести великолепное сооружение.

- Это великий труд, - говорил он. - Нужно найти верный наклон, а это целая наука! Месяцами напрягал я мозги, иначе ничего не поделаешь. Для больших работ недостаточно человеческого разума, надо положиться на помощь Всевышнего. И вот Пресвятая Дева увидела, как я упорно тружусь, и сжалилась надо мной: «Бедняга Зорба, - сказала она, - чудесный парень, он делает это для пользы деревни, надо ему немного помочь». И, о чудо!.. Зорба остановился и трижды перекрестился.

- О чудо! Однажды ночью во сне мне предстала женщина в чёрном - это была Пресвятая Дева. Она держала в руках маленькую воздушную дорогу, не больше, чем эта. «Зорба, - говорит она мне, - я принесла тебе макет. Следуй этому наклону и прими моё благословение! » Сказав это, она исчезла. Тут я вдруг проснулся, побежал туда, где проводил свои опыты, и что я вижу? Шнур сам по себе принял правильный наклон! От него пахло ладаном - вот доказательство, что его коснулась рука Пресвятой Девы! Кондоманолио открыл, было, рот, чтобы задать вопрос, но в эту минуту на каменистой тропе появились пять монахов верхом на мулах. Шестой, неся огромный деревянный крест на плечах, бежал перед ними и кричал. Что он кричал? Этого мы ещё не могли понять. Было слышно пение, монахи вздымали руки, крестились, из-под копыт сыпались искры. Пеший монах подошёл к нам, истекая потом. Он поднял крест как можно выше и завопил:

- Христиане, чудо! Христиане, чудо! Святые отцы несут Пресвятую Деву Марию. На колени и поклоняйтесь ей!

Селяне в волнении подбежали - именитые и простые рабочие - и, крестясь, окружили монаха. Я стоял несколько в стороне. Зорба бросил на меня хитрый взгляд.

- Подойди и ты, хозяин, - сказал он мне, - послушай о чуде Пресвятой Девы!

Торопливо, сдавленным голосом монах начал рассказ:

- На колени, христиане, слушайте о божественном чуде! Позавчера дьявол высвободился из души проклятого Захария и надоумил его облить святой монастырь керосином. В полночь вспыхнуло пламя. Мы поспешно встали. Монастырь, галерея и кельи были в огне. Мы зазвонили в колокола, призывая на помощь Пресвятую Деву-мстительницу, и бросились с кувшинами и вёдрами тушить пожар. К утру огонь унялся. Мы пошли к часовне, где висит её чудотворная икона и, молясь, преклонили колена: «Дева-мстительница, направь своё копьё и порази виновного! » Потом, собравшись во дворе, обнаружили, что нет Захария, Иуды. Раздались крики: «Это он нас поджёг! » Отправившись на его поиски, мы искали в течение всего дня - ничего; искали всю ночь - ничего. И только сегодня на рассвете, снова зайдя в часовню, что же мы увидели, братья мои? Невиданное чудо! У подножия святой иконы лежит мёртвый Захарий, а на острие копья Богородицы большая капля крови!

- Боже, сжалься над нами! - пробормотали в ужасе крестьяне.

- И что же самое ужасное, - продолжал монах, сглотнув, - когда мы наклонились к подлецу Захарию, чтобы его поднять, то раскрыли рты от удивления: Богородица сбрила ему волосы, усы и бороду - словно католическому кюре!

С большим трудом сдерживая смех, я повернулся к Зорбе:

- Бандит!

Но он, пяля глаза на монаха, с серьёзным видом беспрерывно крестился, выказывая крайнее изумление.

- Как ты велик, Господь, как велик, и как замечательны дела твои! - шептал он. При этих словах подъехали другие монахи и сошли на землю. В руках отца кастеляна была чудотворная икона; он взобрался на скалу и все, толкая друг друга, бросились наземь перед ней. Позади толстый Дометиос с блюдом собирал пожертвования и брызгал розовой водой на крепкие крестьянские лбы. Вокруг него стояли трое монахов, распевавших гимны, их волосатые руки были сложены на толстых животах, по лицам текли крупные капли пота.

- Мы обойдём сёла Крита, - объявил толстый Дометиос, - чтобы верующие пали ниц перед Её милостью и отдали свои приношения. Нам понадобятся деньги, много денег на восстановление святого монастыря…

- Толстобрюхие! - ворчал Зорба. - Они снова останутся в барыше.

Он подошёл к игумену:

- Благочестивый игумен, всё готово для церемонии. Да благословит Пресвятая Дева наш труд! Солнце уже высоко поднялось, не ощущалось ни малейшего дуновения ветерка, было очень жарко. Монахи разместились вокруг мачты, украшенной флагом. Широкими рукавами ряс они вытирали лбы, начав петь молитвы во славу «основания фирмы»:

«Господь всемогущий, возведи это творение на прочной скале, чтобы ни ветер, ни дождь не смогли его разрушить…»

Они окунули кропило в медную чашу и окропили всё вокруг: людей, столбы, тросы, шкивы, Зорбу, меня, потом крестьян, рабочих и даже море. После чего с большой осторожностью, как больную женщину, они подняли икону и, установив её рядом с попугаем, стали вокруг. С другой стороны расположились сельская знать, а посередине Зорба. Я же отошёл к морю и стал ждать.

Испытывать было решено тремя брёвнами, Святой Троицей. Впрочем, потом

добавили

четвёртое

знак

признательности Богородице-мстительнице.

Монахи, селяне и рабочие перекрестились.

- Во имя Святой Троицы и Богородицы, - бормотали они. Зорба одним прыжком оказался около первой опоры. Он потянул за шнур и спустил флаг. Это был сигнал, ожидаемый рабочими наверху, на горе. Все присутствующие подались назад и уставились на вершину.

- Во имя Отца! - воскликнул игумен.

Невозможно описать, что тогда произошло. Разразилась настоящая катастрофа, присутствующие едва спаслись. Канатная дорога разом покачнулась. Сосна, которую рабочие подвесили к тросу, устремилась с дьявольской быстротой. Посыпались искры, громадные обломки дерева взметнулись в воздух и, когда через несколько секунд они упали вниз, не осталось ничего, кроме наполовину обгоревших кусков дерева.

Зорба украдкой взглянул на меня с видом побитой собаки. Монахи и селяне отпрянули, привязанные мулы встали на дыбы. Толстый Дометиос задыхался в изнеможении.

- Господи, сжалься надо мной! - шептал он в ужасе. Зорба поднял руку.

- Это ничего, - заверил он. - С первым бревном всегда так. Сейчас машина начнёт обкатываться. Смотрите!

Он велел поднять флаг, снова отдал приказ и побежал прятаться.

- …и Сына! - возвестил игумен, слегка задрожавшим голосом. Подтолкнули второе бревно. Опоры задрожали, бревно набрало скорость. Оно прыгало, как дельфин, ринувшись прямо на нас. Однако далеко оно не спустилось, разбившись на мелкие кусочки примерно на полпути.

- Чёрт бы его побрал! - пробормотал Зорба, кусая усы. - Он ещё неточен, этот проклятый наклон! - Он рванулся к опоре и со злостью опустил флажок для спуска третьего бревна. Монахи, укрывшиеся позади своих мулов, перекрестились. Именитые гости готовились в случае чего бежать.

- …и Святого Духа! - машинально пробормотал игумен, подобрав полы своей рясы. Третье бревно было огромно. Едва его отпустили, как раздался ужасный грохот.

- Ложитесь, несчастные! - заорал, удирая, Зорба. Монахи бросились на землю, крестьяне побежали со всех ног. Бревно подпрыгнуло и снова упало на трос, извергнувший сноп искр, и прежде, чем мы смогли что-нибудь разглядеть, оно пролетело через всю гору, берег и потонуло в пене далеко в море.

Столбы опасно дрожали. Некоторые покосились. Мулы удрали, оборвав привязь.

- Это не страшно! Это не страшно! - крикнул Зорба, выйдя из себя. - Теперь механизм обкатан, вперёд! Он снова поднял флаг. Все чувствовали безнадёжность и спешили увидеть конец.

- …и Богородицы-мстительницы! - бормотал на бегу игумен.

Пустили четвёртое бревно. Раздался ужасный треск, потом другой, и все столбы, один за другим, повалились, словно карточный домик.

- Всевышний, смилуйся над нами! - пронзительно кричали рабочие, монахи и крестьяне, в панике улепётывая со всех ног.

Куском бревна Дометиосу ранило бедро. Другой кусок пролетел на волосок от игумена. Крестьяне попрятались кто куда. Только Богородица держалась совершенно прямо на своём камне с копьём в руке и строго смотрела на людей. Рядом с ней, растопорщив зелёные перья, чуть живой от страха, дрожал бедолага попугай.

Монахи подхватили Богородицу, подняли стонущего от боли Дометиоса, изловили мулов, сели в седла и отступили. Рабочий, находившийся у вертела, от страха забыл о своём баране, который уже горел.

- Баран сейчас углём станет! - крикнул с беспокойством Зорба.

Я сел рядом с ним. На всём берегу не было ни души. Бедный испытатель повернулся и робко посмотрел на меня. Он не знал ни моего отношения к катастрофе, ни способа, как покончить с этой авантюрой.

Он взял нож и снова склонился над бараном; отрезав кусочек, попробовал его, тотчас снял тушу с огня и прислонил вертелом к дереву.

- В самый раз, - сказал он, - в самый раз, хозяин! Хочешь маленький кусочек?

- Принеси и вина с хлебом, я голоден, - был мой ответ.

Зорба проворно поднялся, подкатил бочонок к барану, принёс круглую буханку хлеба и стаканы. Каждый из нас взял по ножу, отрезав два больших куска мяса и толстые ломти хлеба, мы начали жадно есть.

- Чувствуешь, как он хорош, хозяин? Прямо тает во рту! Здесь, как видишь, нет плодородных пастбищ, животные пасутся в сухой траве, поэтому мясо у них такое вкусное. Столь сочное мясо я ел только раз. Помнится, это было, когда я вышивал своими волосами святую Софию и носил её как амулет. Я тебе уже рассказывал эту старую историю.

- Расскажи, расскажи ещё!

- Старая история, говорю тебе, хозяин! Блажь грека, блажь сумасшедшего!

- Давай, рассказывай, Зорба, мне будет интересно.

- Итак, в тот вечер нас окружили болгары. Было видно, как они на склонах горы вокруг нас разожгли костры. Чтобы нас напугать, они били в цимбалы и рычали, как волки. Их было около трёх сотен. Нас же - двадцать восемь во главе с капитаном Рувасом - Бог прими его душу, если его нет в живых, - это был чудесный парень, наш начальник. «Эй, Зорба, - сказал он мне, - насади-ка барашка на вертел! - Будет вкуснее, если его запечь в яме, капитан, - отвечаю я. - Приготовь, как тебе будет угодно, но только быстро, есть очень хочется! » Вырыли яму, я её выстлал шкурой барана, насыпали толстый слой угля, разожгли его сверху, достали хлеб из своих сумок и уселись вокруг огня. «Может последнего едим! - сказал капитан Рувас. - Не страшно ли здесь кому-то? » Все рассмеялись, но никто не удостоил его ответом. Подняли свои фляжки. «За твоё здоровье, капитан! » Выпили раз, выпили по второму, вытащили барана из ямы. Ах, старина, какой это был барашек! Стоит мне об этом подумать, у меня снова слюнки текут! Он таял, словно лукум! Все набросились на него крепкими зубами.

«Никогда в жизни не пробовал я более сочного мяса, - сказал капитан. - Да хранит нас Господь! » И вот он опрокидывает залпом свой стакан, он, который раньше никогда не пил. «Спойте клефтскую песню, братишки! - просит он. - Те, там внизу, рычат наподобие волков; мы же будем петь, как мужчины. Споем «Старый Димос».

Мы быстро прожевали свои куски, выпили ещё и запели. Мощь голосов постепенно нарастала, песня ширилась, пробудив в лощине эхо: «Я постарел, ребята, вот уж сорок лет я клефт…» Порыв увлёк всех. «Эй! Эй! Сколько радости! - говорит капитан. - Только бы она продлилась! Послушай-ка, Алексис, взгляни на седло барашка… Что оно там говорит? » Я отделил перочинным ножом седло и подошёл к огню, чтобы получше разглядеть. «Не вижу могил, капитан, - крикнул я, - не видно и убитых. Мы снова выберемся, парни! » - «Да услышит тебя Господь, - говорит наш начальник, который только что женился. - Мне бы успеть сделать сына, а там будь что будет! » Зорба отрезал толстый кусок около почек:

- Он был хорош, тот барашек, - сказал он, - однако и этот храбрый малыш ни в чём ему не уступит!

- Налей-ка Зорба, - говорю я. - Наполни стаканы до краёв и выпьем их до дна!

Чокнувшись, мы попробовали наше вино, отменное критское вино, пурпурное, как кровь зайца. Пить его было всё равно, что причащаться соком земли. Становишься просто ненасытным. Вены наливались силой, сердце переполнялось добротой. Ягнёнок превращался во льва. Забывались мелочи жизни, ломались тесные рамки. Чувствуя единение с людьми, животными, Богом, мы вместе со вселенной превращались в одно целое.

- Посмотрим и мы, что скажет седло барашка, - попросил я. - Ну-ка! Давай, Зорба! Он тщательно обсосал спинку, выскоблил ножом, придвинул её к свету и вгляделся.

- Всё хорошо, - ответил он. - Будем жить тысячу лет, хозяин, сердце, как из стали! Он наклонился и снова стал изучать.

- Я вижу дальнее путешествие, - поведал он, - большое путешествие. А в конце путешествия я вижу большой дом со многими дверями. Это, должно быть, столица какого-то королевства, хозяин. Или же монастырь, где я, будучи привратником, стану заниматься контрабандой, как я уже говорил.

- Налей-ка, Зорба, и оставь свои пророчества. Я тебе сейчас скажу, что это за большой дом со множеством дверей: это земля с могилами, Зорба. Вот это и есть цель путешествия. За твоё здоровье, разбойник!

- За твоё здоровье, хозяин! Говорят, что счастье слепо. Оно не знает, куда идёт, натыкается на прохожих и того, кто с ним повстречается, называют счастливчиком. К чёрту такое счастье, нам его не нужно, не так ли, хозяин?

- Нам такого не нужно, Зорба, за твоё здоровье! Мы пьём и доедаем остатки барашка. Мир становился всё невесомее, море смеялось, земля покачивалась, подобно палубе, две чайки вышагивали по галечнику, беседуя совсем как люди.

⇐ Предыдущая 12 13 14 15 16 171819 20 21 Следующая ⇒