Часть III Асимметричные проблемы 11 страница

– Прекрасное было время, – сказала она. – О нас заботился отец. Я иногда об этом думаю. Мне его не хватает.

– Его уже нет в живых?

– Он умер слишком молодым.

– Я сожалею.

– Да, иногда мне его по-прежнему не хватает… Куда мы идем?

– Даже не знаю, – ответил Блумквист. – Тут чуть подальше, на Бельмансгатан, есть паб, «Бишопс Армс». Я знаком с его владельцем. Это довольно приятное заведение.

– Наверняка…

Ее лицо вновь приобрело смущенное, робкое выражение, и ее рука опять коснулась его пальцев – на этот раз он не был так уверен, что неумышленно.

– Или это недостаточно изысканно?

– Нет, нет, наверняка вы правы, – извиняющимся тоном произнесла она. – Но в пабах я часто чувствую, что на меня пялятся. Я сталкивалась со многими свиньями…

– Могу себе представить.

– Вы не хотели бы…

– Что?

Ребекка снова уставилась в землю и покраснела. Поначалу Микаэль подумал, что ошибся. Взрослые люди ведь так не краснеют? Но Ребекка Свенссон из Швейцарии, смотревшаяся примерно на семь миллионов долларов, действительно стала красной, как школьница.

– Вы не хотели бы вместо этого пригласить меня к себе домой на пару бокалов вина? – продолжила она. – Это было бы приятнее.

– Ну…

Микаэль колебался. Ему требовалось выспаться и быть завтра с раннего утра в хорошей форме. Тем не менее он согласился.

– Конечно, разумеется. У меня есть бутылка «Бароло», – с расстановкой ответил журналист и на мгновение подумал, что его это, невзирая ни на что, вдохновит, словно ему предстояло небольшое увлекательное приключение.

Однако сомнения не исчезали. Поначалу Микаэль этого не понимал. Обычно никаких сложностей у него в таких ситуациях не возникало, и, честно говоря, он был избалован вниманием женщин. Правда, сейчас события развивались со страшной скоростью, но такое ему тоже было не в новинку, и сам он отнюдь не отличался сентиментальностью в данном вопросе. Значит – нет, дело не в скорости процесса, или, во всяком случае, не только в ней. Это как-то связано с Ребеккой Свенссон, не так ли? Конечно, она молода, безумно красива и должна бы иметь иные занятия, кроме как охотиться за потными и изнуренными журналистами средних лет. Но, кроме того, что-то было в ее взгляде, в колебаниях между решительностью и робостью и в случайных на вид прикосновениях к его рукам. Все то, что поначалу казалось ему таким неотразимым, теперь представлялось скорее расчетом.

– Как приятно! Я не засижусь, я ведь не хочу испортить вам какой-нибудь репортаж, – проговорила женщина.

– Беру на себя всю полноту ответственности за все испорченные репортажи, – ответил Блумквист, попытавшись улыбнуться, но улыбка едва ли получилась естественной.

В это мгновение Микаэль уловил во взгляде Ребекки нечто странное – внезапный лед, который через секунду опять превратился в свою полную противоположность – в теплоту и нежность, как у большой актрисы, демонстрирующей свои способности, – и тут он еще больше уверился в том, что здесь что-то нечисто. Однако что именно, Микаэль не понимал. Он решил не раскрывать свои подозрения – по крайней мере, пока. Ему хотелось понять, что происходит. Блумквист был уверен, что разобраться в этом важно.

Они двинулись дальше по Бельмансгатан. Правда, вести ее к себе домой он больше не собирался, но ему требовалось время, чтобы во всем разобраться. Микаэль снова посмотрел на нее. Она была действительно поразительно красива. Тем не менее ему пришло в голову, что столь сильно захватила его, прежде всего, не ее красота, а скорее что-то другое, более неуловимое, отправляющее мысли в совсем другой мир, нежели гламур модных журналов. В эту минуту Ребекка Свенссон представлялась ему загадкой, на которую необходимо найти ответ.

– Здесь приятные кварталы, – сказала она.

– Недурные, – задумчиво ответил Блумквист, посмотрев в сторону «Бишопс Армс».

Напротив паба, на перекрестке с Тавастгатан, стоял худой долговязый мужчина в черной бейсболке и темных очках и изучал карту. Его легко можно было принять за туриста. В руке он держал коричневую дорожную сумку, на нем были белые сникерсы^[67] и черная кожаная куртка с большим поднятым меховым воротником. В обычной ситуации Микаэль наверняка не обратил бы на него внимания. Однако сейчас он не был просто сторонним наблюдателем, и поэтому ему показалось, что в движениях мужчины присутствует нервозность и напряженность. Впрочем, это могло объясняться изначальной подозрительностью Микаэля. Но ему действительно показалось, что в слегка рассеянном обращении с картой чувствуется наигранность.

Тут парень как раз поднял голову и посмотрел на Микаэля с женщиной. Буквально мгновение он тщательно изучал их, а затем снова опустил взгляд на карту, причем не слишком удачно. Он явно испытывал неловкость и, казалось, хотел спрятать лицо под бейсболкой. Что-то в этой склоненной, словно испуганной голове кое о чем напомнило Микаэлю, и он снова посмотрел в темные глаза Ребекки Свенссон. Смотрел он долго и пристально – и получил в ответ нежный взгляд. Но не ответил на него, а продолжал сурово и сосредоточенно всматриваться в нее. Ее лицо застыло – и только в эту секунду Микаэль Блумквист улыбнулся ей.

Он улыбнулся, потому что внезапно все понял.

Глава 22

Вечер 23 ноября (по шведскому времени)

Лисбет встала из-за стола. Ей не хотелось больше мучить Августа. На мальчика и так навалилось достаточно, а вся ее идея была идиотской с самого начала.

Это так типично – возлагать слишком большие надежды на несчастных савантов! Август уже продемонстрировал достаточно впечатляющие способности… Лисбет снова вышла на террасу и осторожно пощупала рану, которая по-прежнему болела. Позади нее послышались какие-то звуки – быстрое царапанье по бумаге. Она развернулась и подошла обратно к кухонному столу. И в следующее мгновение улыбнулась.

Август написал:

23 х 3 х 19

Лисбет уселась на стул и сказала мальчику, теперь уже не глядя на него:

– О’кей! Впечатляет. Но давай немного усложним задачу. Возьми 18206927.

Мальчик съежился над столом, и Лисбет подумала, что, пожалуй, было наглостью сразу подбросить ему восьмизначное число. Но чтобы вообще иметь шанс на удачу, им необходимо пойти гораздо дальше этого, и ее не удивило, что Август опять начал нервно раскачиваться верхней частью тела. Однако через пару секунд он наклонился вперед и написал на своем листе:

9419 х 1933

– Отлично, а что ты скажешь о 971230541?

983 х 991 х 997, – написал Август.

– Отлично, – сказала Лисбет и продолжила…

Алона и Эд стояли перед черным, походившим на куб, головным офисом Форт-Мида с зеркальными стеклянными стенами, на забитой до отказа стоянке, неподалеку от большого обтекателя радиоантенны. Эд нервно вертел в руках ключи от машины, поглядывая в сторону электрифицированного заграждения и окружающего леса. Ему надо было в аэропорт, и он говорил, что уже опаздывает. Но Алона не хотела его отпускать. Она держала руку у него на плече и качала головой.

– Это же потрясающе.

– Да, довольно-таки примечательно, – ответил он.

– Значит, все выловленные нами в группе «Пауков» кодовые слова – Танос, Энчантресс, Земо, Алкема, Циклон и тому подобные, – все они характеризуются тем, что являются…

– Врагами Осы в первом выпуске комиксов, да.

– Отпад.

– Какой-нибудь психолог наверняка смог бы извлечь из этого что-нибудь интересное.

– Тут должна быть какая-то навязчивая идея, причем глубокая.

– Без сомнения. У меня возникает ощущение ненависти, – сказал он.

– Надеюсь, ты будешь осторожен.

– Не забывай, что я по сути своей бывший парень из банды.

– Это было давно, Эд, много килограммов назад.

– Вес тут ни при чем. Как это там теперь говорят: можно забрать парня из гетто…

– Но нельзя забрать гетто у парня^[68].

– От этого не избавишься. Кроме того, в Стокгольме мне будет помогать Радиотехнический центр вооруженных сил. Они так же, как и я, заинтересованы в том, чтобы раз и навсегда обезвредить этого хакера.

– А если об этом узнает Джонни Ингрэм?

– Будет нехорошо. Но, как ты понимаешь, я подстелил немного соломки. Даже обменялся парой слов с О’Коннором.

– Я так и подозревала… Могу я что-нибудь для тебя сделать?

– Да-с.

– Выкладывай.

– Компашка Джонни Ингрэма, похоже, полностью в курсе шведского полицейского расследования.

– Ты подозреваешь, что они каким-то образом прослушивают полицию?

– Или же у них где-то имеется источник, предположительно какой-нибудь карьерист в шведской Службе безопасности. Если я соединю тебя с двумя своими лучшими хакерами, ты можешь в этом покопаться.

– Звучит рискованно…

– Ладно, забудь.

– Нет, мне это нравится.

– Спасибо, Алона. Я пришлю тебе больше информации.

– Удачной поездки, – пожелала она.

Эд чуть надменно улыбнулся, сел в машину и уехал.

Потом Микаэль даже толком не мог объяснить, как он понял. Вероятно, что-то в лице Ребекки Свенссон – что-то одновременно знакомое и незнакомое, – возможно, именно из-за полной гармонии в его чертах напоминало о своей полной противоположности и, в сочетании с другими предчувствиями и подозрениями, возникшими у Микаэля в процессе работы над статьей, подсказало ему ответ. Правда, до конца уверен он по-прежнему не был. Но уже не сомневался в том, что творится что-то очень нечистое.

Мужчина у перекрестка, теперь неторопливо двинувшийся дальше со своей картой и коричневой сумкой, несомненно, являлся тем же персонажем, которого он видел на камере наблюдения в Сальтшёбадене, а такое совпадение казалось слишком неправдоподобным и явно должно было что-то означать, поэтому Микаэль на несколько секунд замер на месте и задумался. Затем он повернулся к женщине, называвшей себя Ребеккой Свенссон, и максимально уверенным тоном сказал:

– Ваш друг уходит.

– Мой друг? – с откровенным удивлением переспросила она. – Что вы имеете в виду?

– Вон тот человек, – уточнил Микаэль, показывая на худую спину мужчины, который немного раскачивающейся походкой уходил по Тавастгатан.

– Вы шутите? Я в Стокгольме никого не знаю.

– Что вам от меня надо?

– Я хотела только познакомиться с вами, Микаэль, – ответила она, опустив руку на блузку, словно желая расстегнуть пуговицу.

– Прекратите! – резко возразил он, уже собираясь сказать все, что думает, когда она посмотрела на него так беззащитно и жалобно, что он совершенно сбился и на мгновение подумал, что все-таки ошибся.

– Вы на меня сердитесь? – обиженно спросила женщина.

– Нет, но…

– Что?

– Я вам не доверяю, – произнес он жестче, чем собирался.

– Похоже, вы сегодня несколько не в себе, Микаэль? Лучше встретимся как-нибудь в другой раз, – сказала Ребекка с грустной улыбкой.

Она поцеловала его в щеку, так деликатно и быстро, что он не успел ей помешать. Потом, кокетливо помахав ему пальцами, двинулась вверх по холму на своих высоких каблуках, с такой изощренной самоуверенностью, будто ничто в мире ее не волновало. На мгновение Блумквист задумался, не следует ли остановить ее и подвергнуть своего рода допросу, но не понимал, как это сможет привести к чему-нибудь конструктивному. Вместо этого он решил пойти следом.

Микаэль понимал, что это безумие, но не видел другого выхода. Дав ей скрыться за вершиной холма, он двинулся за ней. Быстрым шагом дошел до перекрестка, в полной уверенности, что уйти далеко она не могла. Однако наверху Блумквист убедился, что ее и след простыл – и ее, и мужчины. Они словно сквозь землю провалились. Улица была совершенно пуста, если не считать парковавшегося чуть подальше черного «БМВ» да парня с козлиной бородкой и в старомодной дубленке, шедшего ему навстречу по другой стороне улицы.

Куда же они подевались? Тут нет никаких боковых улиц, куда можно ускользнуть, никаких незаметных переулков. Может, они зашли в какой-нибудь подъезд? Микаэль спустился к Торкель-Кнутссонсгатан, всматриваясь направо и налево, но ничего не увидел. Прошел мимо того, что когда-то было «Котелком Самира» – их бывшим излюбленным заведением, а теперь стало ливанским кафе «Таббоули» и, конечно, могло использоваться в качестве убежища. Впрочем, Блумквист не понимал, как она смогла бы успеть дотуда добраться. Он ведь шел за нею по пятам… Где же она, черт возьми? Может, они с мужчиной стоят где-то и наблюдают за ним? Микаэль дважды оборачивался, подозревая, что они могут возникнуть у него за спиной, и еще раз вздрогнул от леденящего ощущения, что кто-то смотрит на него в оптический прицел. Но тревога была ложной – по крайней мере, насколько он мог понять.

Мужчины и женщины нигде видно не было, и когда Микаэль, наконец, сдался и побрел домой, ему казалось, будто он избежал большой опасности. Он не имел представления, насколько это ощущение соответствовало действительности. Но сердце у него колотилось, а в горле пересохло. Обычно Блумквист не очень-то легко пугался. Но сейчас его перепугала почти пустая улица. Этого он не понимал. Микаэль лишь точно знал, с кем ему необходимо поговорить. Надо связаться с Хольгером Пальмгреном, бывшим опекуном Лисбет.

Но сперва ему следовало выполнить свой гражданский долг. Если увиденный им мужчина действительно был тем же человеком, что и на камере наблюдения Франса Бальдера, и имелся хотя бы минимальный шанс его найти, необходимо поставить в известность полицию, поэтому Микаэль позвонил Яну Бублански. Убедить комиссара оказалось не так-то легко, но прежде всего Микаэлю было не так-то просто убедить самого себя. Однако, несмотря на многочисленные уклонения от истины в последнее время, у него, видимо, сохранился старый кредит доверия. Бублански пообещал выслать наряд.

– Что ему понадобилось в твоих кварталах?

– Не знаю, но подозреваю, что поискать его будет не лишним.

– По-прежнему чертовски неприятно, что Август Бальдер находится неизвестно где, – добавил Бублански с некоторым укором в голосе.

– По-прежнему чертовски неприятно, что у вас произошла утечка, – ответил Микаэль.

– Могу сообщить тебе, что нашу утечку мы идентифицировали.

– Неужели? Это же замечательно!

– Боюсь, что не так замечательно. Мы полагаем, что могло иметься несколько утечек, из которых все относительно безобидны, за исключением, возможно, самой последней.

– Тогда вам надо постараться найти ее.

– Мы делаем все, что можем. Но мы начинаем подозревать…

– Что?

– Ничего…

– Ладно, ты не обязан рассказывать.

– Мы живем в безумном мире, Микаэль.

– Правда?

– В мире, где безумное считается нормальным.

– В этом ты, пожалуй, прав. До свидания, комиссар.

– До свидания, Микаэль. Только не делай больше глупостей.

– Я постараюсь, – ответил он.

Микаэль пересек Рингвэген и спустился в метро. Он поехал по красной линии в сторону станции «Норсборг» и вышел в районе Лильехольмен, где уже около года в маленькой современной квартире без порогов жил Хольгер Пальмгрен. Услышав в телефоне голос Блумквиста, он явно испугался. Но как только Микаэль заверил, что с Лисбет всё в порядке – надеясь, что в этом отношении не грешит против истины, – журналист сразу почувствовал, что ему рады гораздо больше.

Вышедший на пенсию адвокат Хольгер Пальмгрен на протяжении многих лет являлся опекуном Лисбет, с тех самых пор, когда она тринадцатилетней девочкой находилась взаперти в психиатрической клинике Святого Стефана в Упсале. К настоящему моменту Хольгер перенес два или три инсульта, был старым и несчастным человеком и уже какое-то время передвигался лишь с помощью ходунков, а иногда почти не мог передвигаться даже с ними. Левая сторона его лица отвисла, а левая рука почти не двигалась. Но мозг его был ясным, а память – исключительной, если речь шла о давних событиях, и особенно если дело касалось Лисбет Саландер. Никто не знал ее так, как он.

Хольгер Пальмгрен добился успеха там, где все психиатры и психологи совершали ошибки или, возможно, не слишком старались. После проведенного в аду детства, когда девочка утратила доверие ко всем взрослым и представителям властей, Хольгер Пальмгрен нашел к ней подход и заставил разговаривать. Микаэль считал это маленьким чудом. Лисбет являлась кошмаром для всех психотерапевтов. А Хольгеру она рассказывала о своих самых болезненных детских воспоминаниях. В частности, именно поэтому Микаэль сейчас набрал код на дверях дома 96 на площади Лильехольмсторг, поднялся на лифте на пятый этаж и позвонил.

– Старый друг, – приветствовал его в дверях Хольгер. – Как я рад тебя видеть… Но у тебя бледный вид.

– Я просто немного плохо спал.

– Легко понять, если в тебя стреляют… Я читал об этом в газете. Жуткая история.

– Это точно.

– Произошло что-то еще?

– Я сейчас расскажу, – ответил Микаэль, усаживаясь на красивый желтый мягкий диван возле балкона и ожидая, пока Хольгер с огромным трудом опустится в стоящее рядом инвалидное кресло.

Затем журналист начал в общих чертах пересказывать события. Но когда он дошел до своих соображений-подозрений, зародившихся на булыжной мостовой Бельмансгатан, его тотчас прервали.

– Что ты говоришь?

– Я думаю, это была Камилла.

Хольгер буквально оцепенел.

– Та Камилла?

– Именно та.

– Господи, – произнес Хольгер. – И что произошло?

– Она исчезла. Но задним числом возникло ощущение, будто в мозгу у меня все завертелось…

– Могу понять. Я полагал, что Камилла пропала из нашей жизни раз и навсегда.

– Сам-то я почти забыл, что их было двое…

– Еще как двое – две сестры-двойняшки, которые ненавидели друг друга.

– Конечно, я это знал, – продолжал Микаэль. – Но потребовалось напоминание, чтобы я начал задумываться всерьез. Я ведь, как уже говорилось, размышлял над тем, почему Лисбет ввязалась в эту историю. Зачем ей, бывшему суперхакеру, понадобилось интересоваться примитивным вторжением в компьютеры?

– И теперь ты хочешь, чтобы я помог тебе понять…

– Что-то в этом роде.

– Ладно, – начал Хольгер. – Предыстория тебе известна, не так ли? Мать, Агнета Саландер, работала кассиршей в супермаркете «Консум Цинкен» и жила одна с двумя дочерьми на Лундагатан. Возможно, их совместная жизнь могла бы сложиться довольно удачно. Денег в доме частенько не хватало, и Агнета, тогда еще совсем молоденькая, не имела возможности получить образование. Но она была любящей и внимательной. Ей хотелось создать дочкам хорошие условия. Дело было только в том…

– Что иногда их навещал отец.

– Да, иногда появлялся отец, Александр Залаченко, и его посещения почти всегда заканчивались одним и тем же. Он насиловал и избивал Агнету, а дочери сидели в соседней комнате и все слышали. Однажды Лисбет нашла мать на полу без сознания…

– И тогда она отомстила в первый раз.

– Во второй. В первом случае она ударила Залаченко ножом в плечо.

– Верно, но в этот раз она бросила ему в машину пакет от молока, наполненный бензином, и подожгла.

– Именно. Залаченко горел, словно факел, получил тяжелые ожоги, и ему пришлось ампутировать ногу. Саму же Лисбет заперли в детской психиатрической клинике.

– А мать попала в пансионат для тяжелобольных.

– Да, и для Лисбет это стало во всей истории самым тяжелым ударом. Матери было всего двадцать девять лет, и она уже так и не пришла в себя. В течение четырнадцати лет Агнета жила в пансионате с тяжелым повреждением мозга и очень мучилась. Часто она вообще оказывалась неспособна общаться с окружающими. Лисбет навещала ее так часто, как только могла, и я знаю, что она мечтала о том, что мать когда-нибудь поправится, и они опять смогут начать разговаривать и заботиться друг о друге. Но этого так и не случилось. Для Лисбет это стало сущим мраком. Она наблюдала, как мать чахнет и постепенно умирает.

– Понимаю, это ужасно, но я так толком и не понял роль Камиллы в этой истории.

– Эта роль более сложная, и в каком-то смысле я считаю, что девочку следует простить. Она ведь была всего лишь ребенком и, даже не успев этого осознать, стала пешкой в чужой игре.

– Что же произошло?

– Наверное, можно сказать, что они избрали в битве разные стороны. Будучи двуяйцевыми близнецами, девочки никогда не походили друг на друга ни внешностью, ни поведением. Лисбет родилась первой. Камилла появилась на свет двадцатью минутами позже – и, будучи еще совсем малышкой, уже радовала глаз. Если Лисбет была существом злобным, то Камилла заставляла всех восклицать: «О, какая симпатичная девочка! », – и наверняка не случайность, что Залаченко с самого начала относился к ней более снисходительно. Я говорю – снисходительно, поскольку ни о чем другом в первые годы речь, разумеется, не шла. Агнету он считал просто шлюхой, а ее детей, вполне логично, рассматривал лишь как ублюдков, тварей, которые только путались под ногами. Но тем не менее…

– Да?

– Тем не менее даже Залаченко замечал, что одна из девочек, во всяком случае, по-настоящему красива. Лисбет иногда говорила, что в ее семье имеется генетическая ошибка, и хотя с чисто медицинской точки зрения это высказывание сомнительно, можно, пожалуй, согласиться с тем, что Зала оставил после себя детей с крайностями. С единокровным братом Лисбет, Рональдом, ты ведь сталкивался? Огромный блондин, он страдал конгениальной аналгезией, неспособностью чувствовать боль, и поэтому являлся идеальным наемником и убийцей, а Камилла… ну, в ее случае генетическая ошибка заключалась просто-напросто в том, что она была исключительно, просто до абсурда красива, и с годами все становилось только хуже. Я говорю – хуже, поскольку почти убежден в том, что это было своего рода несчастьем, и, возможно, проявлялось с особой силой из-за того, что ее сестра-близнец всегда выглядела недовольной и сердитой. При виде ее взрослые нередко морщились. А потом они замечали Камиллу, сияли и просто теряли голову. Представляешь, как это на нее влияло?

– Ей, вероятно, приходилось тяжело.

– Я говорю сейчас не о Лисбет; думаю, что никогда не замечал у нее каких-либо проявлений зависти. Будь дело только в красоте, она, наверное, ничего не имела бы против сестры. Нет, я имею в виду Камиллу. Представляешь, какое воздействие на не слишком умеющую сочувствовать девочку оказывает то, когда ей все время говорят, что она прекрасна и восхитительна?

– Это ударяет ей в голову.

– Это дает ей ощущение власти. Когда она улыбается, мы таем. А если она не улыбается, мы ощущаем себя отвергнутыми и делаем все, что угодно, лишь бы снова увидеть ее сияющей. Камилла рано научилась этим пользоваться. Она достигла высот мастерства, стала мастером манипуляции. У нее были большие выразительные глаза косули.

– Они у нее по-прежнему такие.

– Лисбет рассказывала, как Камилла часами просиживала перед зеркалом, просто тренируя свой взгляд. Глаза были для нее потрясающим оружием. Они могли и очаровывать, и отталкивать – заставлять детей и взрослых чувствовать себя в один день избранными и особенными, а в другой – отвергнутыми и изгнанными. Это был нехороший талант. Как ты можешь догадаться, в школе Камилла сразу сделалась невероятно популярной. Всем хотелось с нею дружить, и она пользовалась этим всеми мыслимыми способами. Она устраивала так, чтобы одноклассники каждый день дарили ей маленькие подарочки: мраморные шарики, конфетки, мелкие деньги, бусинки, брошки; а те, кто ничего не дарил или вообще вел себя не так, как ей хотелось, на следующий день не удостаивались от нее приветствия или даже взгляда, и все, кому однажды доводилось побывать в центре ее внимания, знали, какую боль это причиняло. Одноклассники изо всех сил подлизывались к ней. Они пресмыкались перед нею – все, кроме, разумеется, одного человека.

– Сестры.

– Именно, и поэтому Камилла настраивала одноклассников против Лисбет. Она организовала безумную травлю, в результате чего Лисбет макали головой в унитаз, обзывали выродком, соплей и еще много чем. Они занимались этим, пока не обнаружили, с кем взялись ссориться. Но это уже другая история, и тебе она известна.

– Лисбет не из тех, кто подставляет другую щеку.

– Отнюдь. Но примечательным в этой истории – чисто в психологическом отношении – является то, что Камилла научилась добиваться власти над своим окружением и манипулировать им. Она научилась держать под контролем всех, кроме двух важных для ее жизни людей, Лисбет и отца, и это ее раздражало. Она приложила массу усилий для того, чтобы выиграть эти поединки тоже, а для каждого из них требовалась, естественно, собственная стратегия. Перетянуть на свою сторону Лисбет ей никогда не удавалось, и не думаю, чтобы ее это особенно интересовало. В ее глазах Лисбет была всего лишь странной, мрачной и упрямой девчонкой. Зато отец…

– Он был просто злодеем.

– Злым он, конечно, был, но в то же время представлял собою само поле силы семьи. Все, собственно говоря, крутилось вокруг него, хоть он и редко бывал у них. Он был отсутствующим отцом, а таковые, даже в нормальных случаях, могут иметь для ребенка чисто мифическое значение. Здесь же дело зашло значительно дальше.

– Что вы имеете в виду?

– Я считаю, что Камилла и Зала вместе представляли собой очень неудачную комбинацию. Думаю, что Камилла, сама до конца не отдавая себе в этом отчета, уже тогда интересовалась одной-единственной вещью: властью. А ее отец… ну, его можно упрекнуть во многом, но только не в недостатке власти. Об этом говорили многие, в особенности те бедняги из Службы безопасности. Они с невероятной решимостью готовились отказать ему и выставить свои требования, однако, сталкиваясь с ним лицом к лицу, превращались в стадо боязливых овец. Залаченко излучал отвратительное могущество, которое, конечно, только усиливалось тем, что до него нельзя было добраться, тем, что не играло никакой роли, сколько раз на него заявляли в социальные службы. Его всегда прикрывало СЭПО, что и убедило Лисбет – естественно, знавшую об этом – в необходимости брать дело в собственные руки. А Камилла видела в этом нечто совсем другое.

– Она сама хотела стать такой же…

– Думаю, да. Отец был для нее идеалом, и ей хотелось тоже иметь аналогичные иммунитет и силу. Но, возможно, больше всего она хотела, чтобы он обратил на нее внимание, рассматривал как достойную дочь.

– Она ведь должна была знать, как жутко он обращается с ее матерью.

– Разумеется, она знала. Но все-таки принимала сторону отца. Можно сказать, принимала сторону силы и власти. Уже в детстве Камилла несколько раз заявляла, что презирает слабых людей.

– Значит, по-вашему, мать она тоже презирала?

– Боюсь, что да. Лисбет однажды рассказала мне кое-что, чего мне никогда не забыть.

– Что же?

– Я этого никогда никому не рассказывал.

– Может, пришло время?

– Да, возможно… Но сперва мне надо принять чего-нибудь крепкого. Как ты смотришь на рюмку хорошего коньяка?

– Идея, пожалуй, неплохая… Сидите, я принесу рюмки и бутылку, – сказал Микаэль и пошел к стоявшему возле двери в кухню шкафчику красного дерева, служившему баром.

Он как раз начал перебирать бутылки, когда зазвонил его айфон – на дисплее высветилось имя Андрея Зандера. Но когда Микаэль ответил, в телефоне никого не оказалось. Вероятно, телефон просто сработал в кармане, подумал он и, налив в некоторой задумчивости две рюмки «Реми Мартен», снова уселся рядом с Хольгером Пальмгреном.

– Рассказывайте, – попросил он.

– Даже не знаю, с чего начать… Насколько я понял, дело происходило хорошим летним днем; Камилла с Лисбет сидели запертыми в детской…

Глава 23

Вечер 23 ноября

Август опять застыл. Продолжать отвечать он не мог. Числа стали слишком большими, и вместо того, чтобы схватиться за фломастер, мальчик сжал кулаки с такой силой, что тыльные стороны ладоней побелели. Он даже бился головой о стол, и Лисбет, конечно, следовало бы попытаться его утешить или, по крайней мере, последить за тем, чтобы он не нанес себе увечий. Но Саландер до конца не осознавала происходящее. Она думала только о своем шифрованном файле, понимая, что таким путем тоже никуда не продвинется. Да и чему тут, собственно, было удивляться? Как могло Августу удасться то, с чем не справились суперкомпьютеры? Надежды были идиотскими с самого начала, а достижения Августа и так достаточно впечатляли. Но Лисбет все равно испытывала разочарование.

Оставив мальчика на кухне, она вышла в темноту и принялась рассматривать дикий, заросший ландшафт. Внизу, под крутым склоном, находились пляж и покрытое снегом поле с заброшенным гумном для танцев. Пригожими летними днями там наверняка толпились люди. Сейчас же все было пустынным. Лодки вытащены на берег, вокруг ни души, в домах по другую сторону залива никаких огней. Снова задул сильный ветер. Лисбет это место нравилось – во всяком случае, в качестве укрытия в конце ноября. Правда, ее едва ли смог бы предупредить звук мотора, если бы кто-нибудь решил их навестить. Единственная возможная парковка располагалась внизу, возле пляжа, и чтобы добраться до дома, требовалось взобраться по деревянной лестнице вдоль склона. Под защитой ночной темноты к ним наверняка можно было подкрасться. Но Лисбет думала, что этой ночью ей удастся поспать. Она в этом нуждалась. Ее по-прежнему мучила рана, и, вероятно, поэтому она так сильно отреагировала на то, во что изначально не верила. Но, вернувшись в дом, Саландер поняла, что дело было не только в этом.

– Обычно Лисбет не волнует погода или какие-нибудь события, происходящие где-то на периферии, – продолжал Хольгер Пальмгрен. – Ее взгляд отсекает несущественное. Но в тот раз она действительно упомянула о том, что на Лундагатан и над соседним парком светило солнце. Она слышала, как смеются дети. Возможно, она хотела сказать, что по другую сторону окна люди были счастливы. Хотела подчеркнуть контраст. Обычные люди ели мороженое и играли с драконами и мячами. Камилла и Лисбет сидели взаперти у себя в комнате и слушали, как отец насилует и избивает мать. Думаю, это было непосредственно перед тем, как Лисбет всерьез дала Залаченко сдачи. Но за хронологию я не ручаюсь. Случаев насилия было много, и они все имели один и тот же сценарий. Зала заявлялся во второй половине дня или вечером, сильно пьяный, и иногда трепал Камиллу по голове, приговаривая что-нибудь вроде: «Как у такой красивой девочки может быть такая отвратительная сестра? » Затем он запирал дочерей в детской и усаживался на кухне, чтобы еще выпить. Пил он одну водку и часто вначале сидел молча, только причмокивая, как голодный зверь. Потом чуть ли не ласково бормотал что-нибудь, типа: «А как сегодня себя чувствует моя потаскушка? » Но дальше Агнета совершала какую-нибудь ошибку – или, вернее, Залаченко решал, что видит какую-то ошибку, – и сразу следовал первый удар, как правило, пощечина, сопровождаемая словами: «А я-то думал, что моя потаскушка сегодня будет доброй». После этого он волок ее в спальню и вскоре уже пускал в ход кулаки. Лисбет вычисляла это по звукам. Она точно различала, какие именно удары он наносил и куда они попадали. Она знала это столь же отчетливо, как если бы избивали ее саму. За ударами следовали пинки. Зала пинал мать и колотил ее о стену, выкрикивая: «сука», «потаскуха», «шлюха», и от этого возбуждался. Он заводился, глядя на ее страдания. Только когда мать была уже вся в синяках и истекала кровью, он ее насиловал, а кончая, выкрикивал еще худшие мерзости, и потом все ненадолго смолкало. Слышались только сдавленные всхлипывания Агнеты и его собственное тяжелое дыхание. Затем он вставал, выпивал еще, недолго бормотал, ругался и плевал на пол. Иногда он отпирал дверь к Камилле и Лисбет, выпаливая нечто вроде: «Теперь мама опять добрая», – и уходил, хлопая дверью. Таков был обычный вариант. Но в тот день кое-что произошло.

⇐ Предыдущая 17 18 19 20 212223 24 25 26 Следующая ⇒