Часть III Асимметричные проблемы 8 страница

Габриэлла обратила внимание на то, что Хелена Крафт тщательно все записывает – в точности как на предыдущих совещаниях поступала она сама.

– Но что произошло? – спросила Гране.

– По словам двух молодых людей, студентов Института менеджмента, стоявших на другой стороне Свеавэген, это напоминало разборку между двумя криминальными группировками, охотившимися за мальчиком, Августом Бальдером.

– Звучит не слишком реалистично.

– Я не так в этом уверен, – возразил Рагнар Улофссон.

– Что заставляет тебя так говорить? – спросила Хелена Крафт.

– С обеих сторон действовали профессионалы. Стрелок, кажется, стоял, наблюдая за дверью от низкой зеленой стены по другую сторону улицы, прямо перед парком. Многое говорит за то, что это был тот же мужчина, который убил Бальдера. Правда, никому, похоже, не удалось толком разглядеть его лицо – возможно, оно было как-то закамуфлировано. Но он вроде бы двигался с той же скоростью и эффективностью. А к другому лагерю относилась та женщина.

– Что нам известно о ней?

– Немногое. Одета, как мы полагаем, в черную кожаную куртку и темные джинсы. Молодая, темноволосая, вроде бы с пирсингом, немного похожа на рокершу или панка, и еще маленького роста и какая-то взрывная. Она появилась ниоткуда, бросилась на мальчика и спасла его. Все свидетели сходятся на том, что она едва ли обычный человек из толпы. Женщина мчалась так, будто специально тренировалась, или, во всяком случае, как будто ей уже доводилось бывать в подобных ситуациях. Она действовала крайне целеустремленно. Далее – машина «Вольво»; и тут у нас противоречивые сведения. Кто-то утверждает, что она просто случайно проезжала мимо и что женщина с мальчиком вскочили в нее на ходу. Другие – прежде всего парни из Института менеджмента – считают, что машина являлась частью операции… В любом случае боюсь, что нам на голову свалилось еще и похищение.

– Какой же в нем смысл?

– Вопрос не ко мне.

– Значит, получается, что женщина не только спасла мальчика, но и похитила его? – спросила Габриэлла.

– Похоже на то, а разве нет? Иначе она уже наверняка проявилась бы.

– Как она попала на место происшествия?

– Пока неизвестно. Но один свидетель, бывший главный редактор профсоюзной газеты, говорит, что женщина показалась ему знакомой или попросту известной, – ответил Рагнар Улофссон.

Он добавил что-то еще, но Габриэлла уже перестала слушать. Она даже оцепенела и подумала: «Дочь Залаченко, это должна быть дочь Залаченко», – хотя, конечно, знала, что данное определение крайне несправедливо. Дочь не имела с отцом ничего общего. Напротив, она его ненавидела. Однако Габриэлла стала рассматривать ее как дочь Залаченко с тех пор, как несколько лет назад прочла о деле Залы все, что могла найти. И пока Рагнар Улофссон высказывал свои соображения, ей подумалось, что все встало по своим местам.

Еще накануне Габриэлла увидела несколько точек соприкосновения между бывшей сетью контактов Залы и группировкой, называвшей себя Пауками. Но тогда она отвергла эту мысль, посчитав, что существуют пределы того, насколько преступники способны развить свою компетентность. Проделать путь от потрепанных типов, тусующихся в кожаных жилетках по мотоклубам и листающих порножурналы, до воровства новейших технологий – это звучало неправдоподобно. Тем не менее эта мысль засела у нее в голове, и Габриэлла даже подумывала, не могла ли девушка, которая помогла Линусу Бранделю отследить вторжение в компьютеры Бальдера, оказаться дочерью Залаченко. В одном из документов Службы безопасности, касавшемся этой женщины, значилось: «Хакер? разбирается в компьютерах? », и хотя вопрос казался скорее случайным, вызванным тем, что женщина получила на удивление хорошие отзывы о своей работе в «Милтон секьюрити», было ясно, что она уделяет много времени изучению преступного синдиката отца.

Однако самым очевидным в данном контексте представлялось все-таки наличие связи между ней и Микаэлем Блумквистом. Как именно выглядела эта связь, было неясно, но Габриэлла ни на секунду не верила в злобную болтовню о подцеплении на крючок или садомазохистском сексе. Однако связь существовала, и оба они – Микаэль Блумквист и женщина, которая подходила под описание дочери Залаченко и, по словам свидетеля, выглядела знакомой, – похоже, что-то знали заранее о выстрелах на Свеавэген. А потом Габриэлле позвонила Эрика Бергер и хотела поговорить о чем-то важном, связанном с этим происшествием… Разве все это не указывает в одну сторону?

– Мне тут кое-что пришло в голову, – произнесла Габриэлла, возможно слишком громко, и прервала Рагнара Улофссона.

– Да? – раздраженно отозвался тот.

– Мне подумалось… – продолжила она, уже собираясь изложить свою теорию, как обратила внимание на кое-что, заставившее ее засомневаться.

В общем-то, ничего особенно странного в этом не было. Просто Хелена Крафт опять усиленно записывала только что сказанное Рагнаром Улофссоном. Вроде бы хорошо, когда высокий начальник проявляет такой интерес к делу. Однако какое-то чрезмерное усердие в скрипе ручки все-таки заставило Габриэллу задаться вопросом, неужели этому высокому начальнику, в задачи которого входит следить за общей картиной, действительно следует проявлять такую дотошность в отношении каждой маленькой детали? Гране почему-то стало очень неприятно. Это ощущение могло объясняться тем, что она собралась указать на человека без достаточных оснований, а может, скорее, тем, что Хелена Крафт, осознав, что за ней наблюдают, пристыженно отвела глаза и даже покраснела, – но, так или иначе, Габриэлла решила не заканчивать мысль.

– Или, вернее говоря…

– Да, Габриэлла?

– Нет, ничего особенного, – сказала она, почувствовав внезапную потребность уйти, и, сознавая, что это будет выглядеть нехорошо, еще раз покинула совещание и пошла в туалет.

Потом Гране будет вспоминать, как смотрела там в зеркало на собственное лицо и пыталась понять, что же она такое видела. Неужели Хелена Крафт покраснела? Что же это в таком случае означало? Наверняка ничего, решила Габриэлла, абсолютно ничего, и даже если она действительно усмотрела в лице начальницы стыд или вину, это могло относиться к чему угодно – скажем, к мелькнувшей у нее в голове какой-то неловкой мысли… Габриэлла подумала, что на самом деле знает Крафт не слишком хорошо. Впрочем, она все-таки не сомневалась в том, что Хелена не послала бы ребенка на смерть ради какой-то финансовой или другой выгоды… нет, такое невозможно. Габриэлла просто стала параноиком, классическим чокнутым шпионом, которому повсюду видятся «подсадные утки», даже в собственном зеркальном отражении. «Идиотка», – пробормотала она, грустно улыбнувшись сама себе, чтобы отбросить всякие глупости и вернуться к реальности. Но на этом все не закончилось. В эту секунду ей показалось, будто она увидела у себя в глазах некую новую истину.

Она почувствовала, что похожа на Хелену Крафт. Похожа на нее в том смысле, что хочет считаться способной, амбициозной, и чтобы начальники похлопывали ее по плечу, – а ведь это стремление может быть не только положительным. Если среда, в которой ты работаешь, нездорова, с подобными наклонностями ты рискуешь сам стать нездоровым – и кто знает, возможно, желание угождать приводит людей к преступлениям и аморальным поступкам столь же часто, как злоба и алчность.

Люди хотят вписаться, проявить себя с лучшей стороны – и совершают ради этого невообразимые глупости. Внезапно Габриэлле подумалось: может, именно так получилось и здесь? Во всяком случае, Ханс Фасте – ведь, наверное, именно он был их источником в группе Бублански? – сдал им информацию, поскольку это являлось его задачей, и ему хотелось заработать очки у Службы безопасности, а уж Рагнар Улофссон проследил за тем, чтобы Хелена Крафт познакомилась с каждой мельчайшей деталью, потому что она его начальник, и ему хочется быть на хорошем счету, а потом… да, потом Хелена Крафт, возможно, передала информацию дальше, поскольку ей тоже хотелось продемонстрировать свои способности. Но кому? Шефу Государственного полицейского управления, правительству или иностранной службе безопасности – скорее всего, американской или английской, которая, возможно, в свою очередь…

Продолжать мысль Габриэлла не стала и вновь задалась вопросом, не съехала ли у нее крыша. И хотя ей казалось, что так, пожалуй, и есть, она чувствовала, что не доверяет своей группе. И подумала, что ей, конечно, тоже хочется быть хорошим специалистом, но совсем необязательно в духе Службы безопасности. Ей хотелось только, чтобы Август Бальдер уцелел…

Увидев перед собою вместо лица Хелены Крафт глаза Эрики Бергер, Габриэлла поспешила к себе в кабинет и достала свой «Блэкфон» – тот самый телефон, которым обычно пользовалась при разговорах с Франсом Бальдером.

Эрика Бергер снова вышла на улицу, чтобы иметь возможность спокойно разговаривать, и теперь, стоя перед книжным магазином на Гётгатан, раздумывала, не совершила ли глупость. Но Габриэлла Гране так аргументировала свою речь, что не дала Эрике ни малейшего шанса от нее отделаться. Дружба со слишком умными женщинами обладает одним минусом – они видят тебя насквозь.

Габриэлла не только вычислила, что у Эрики было за дело. Она также убедила ее в том, что чувствует моральную ответственность и ни за что на свете не выдаст укрытия, каким бы нарушением профессиональной этики с ее стороны это ни считалось. Она сказала, что считает себя виноватой, и поэтому хочет помочь, и сейчас же перешлет ключи от своего дома на Ингарё, а также проследит за тем, чтобы описание дороги попало на зашифрованное приложение, созданное Андреем Зандером согласно инструкциям Лисбет Саландер.

Чуть подальше на Гётгатан упал нищий, по тротуару разлетелись два мешка пластиковых бутылок, и Эрика бросилась помогать. Но довольно быстро вставший на ноги мужчина от любой помощи отказался, и Эрика, грустно ему улыбнувшись, пошла обратно в редакцию.

Когда она вернулась, Микаэль выглядел совершенно измученным и выбитым из колеи. Волосы у него стояли дыбом, а рубашка торчала из брюк. Таким изнуренным Эрика его давно не видела. Тем не менее она не забеспокоилась. Когда его глаза горели таким образом, его уже было не остановить. Значит, он вошел в состояние абсолютной концентрации и не выйдет из него, пока полностью не разберется с этой историей.

– Ты нашла укрытие? – спросил он.

Эрика кивнула.

– Пожалуй, лучше ничего больше не говори. Чем меньше людей будет знать об этом, тем лучше, – продолжил он.

– Звучит разумно. Но будем надеяться, что это ненадолго. Мне не нравится, что за мальчика отвечает Лисбет.

– Может, они хорошо подходят друг другу, кто знает…

– Что ты сказал полиции?

– Слишком мало.

– Не лучший момент для сокрытия сведений.

– Да уж…

– Возможно, Лисбет согласится сделать какое-нибудь заявление, чтобы тебя немного оставили в покое.

– Сейчас я не хочу на нее давить. Я за нее волнуюсь. Попроси, пожалуйста, Андрея узнать у нее, не послать ли нам туда врача?

– Хорошо. Но знаешь…

– Да…

– Я вообще-то начала думать, что она поступает правильно, – сказала Эрика.

– С чего вдруг?

– Потому что у меня есть свои источники. Складывается впечатление, что в настоящий момент здание полиции не является особенно надежным местом, – ответила она и решительным шагом направилась к Андрею Зандеру.

Глава 19

Вечер 22 ноября

Ян Бублански в одиночестве стоял у себя в кабинете. Ханс Фасте в конце концов сознался в том, что все время информировал Службу безопасности, и Бублански, даже не выслушав его оправдания, отстранил его от расследования. Но хотя тем самым он получил дополнительные доказательства того, что Фасте – ненадежный карьерист, ему было очень трудно поверить в то, что парень также снабжал информацией преступников. Бублански вообще с трудом верил в то, что кто-либо это делал.

Конечно, даже в полиции имеются коррумпированные и испорченные люди. Но выдать хладнокровному убийце маленького мальчика-инвалида – это нечто иное, и Бублански отказывался верить, что кто-то из коллег способен на подобное. Возможно, информация просочилась наружу каким-то другим образом. У них могли прослушать телефоны или хакнуть компьютеры, хотя он не думал, чтобы они заносили в какой-нибудь компьютер информацию о том, что Август Бальдер может нарисовать преступника, или тем более о том, что он находится в Центре помощи детям и молодежи под названием «Ó дин». Бублански попытался связаться с руководителем СЭПО Хеленой Крафт, чтобы обсудить это. Однако, хотя он подчеркнул важность вопроса, она ему не перезвонила.

Кроме того, ему звонили взволнованные представители Экспортного совета и Министерства промышленности, и хотя напрямую ничего сказано не было, но складывалось впечатление, что их главным образом беспокоили не мальчик или дальнейшее развитие драмы на Свеавэген, а исследовательская программа, которой занимался Франс Бальдер и которую, похоже, действительно похитили в ночь убийства.

Невзирая на то, что в Сальтшёбадене побывали несколько лучших компьютерщиков полиции, а также три программиста из Линдчёпингского университета и Стокгольмского технологического института, никаких следов его исследований обнаружить не удалось – ни в компьютерах, ни в оставшихся после Бальдера бумагах.

– Значит, в довершение всего теперь в бегах находится еще искусственный интеллект, – пробормотал Бублански себе под нос и почему-то припомнил старую загадку, при помощи которой любивший пошутить кузен Самуэль обычно приводил в замешательство в синагоге своих ровесников.

Загадка представляла собой парадокс, состоявший в следующем: если Бог всемогущ, может ли Он создать что-либо более умное, чем Он сам? Ее считали, как ему помнилось, непочтительной или даже кощунственной, поскольку она была такого уклончивого свойства, что любой ответ оказывался неверным. Но углубиться дальше в проблематику Бублански не успел. В дверь постучали. Появившаяся Соня Мудиг с некоторой торжественностью протянула ему еще кусочек швейцарского апельсинового шоколада.

– Спасибо, – сказал он. – Что можешь доложить?

– Мы думаем, что знаем, как преступнику удалось выманить Торкеля Линдена с мальчиком на улицу. Они послали фальшивые мейлы от нашего имени и имени Чарльза Эдельмана и назначили встречу на улице.

– Значит, такое тоже можно проделать?

– Это даже не слишком трудно.

– Противно…

– Да, но это по-прежнему ничего не говорит о том, как преступникам удалось узнать, что им нужно попадать именно в компьютер «Ó дина», и откуда они узнали, что в дело замешан профессор Эдельман.

– Подозреваю, нам надо проверить и наши собственные компьютеры.

– Их уже проверяют.

– Неужели дошло до такого, Соня?

– Что ты имеешь в виду?

– Что нельзя осмелиться ничего написать или сказать, не рискуя, что тебя прослушают?

– Не знаю. Надеюсь, что нет. У нас дожидается допроса некий Якоб Чарро.

– Кто это?

– Талантливый футболист из клуба «Сюрианска». И, кроме того, парень, который увез женщину и Августа Бальдера со Свеавэген.

Соня Мудиг сидела в комнате для допросов с молодым мускулистым мужчиной, с короткими темными волосами и выступающими скулами. Мужчина был в оранжевом джемпере с V-образным вырезом, без рубашки, и казался одновременно измученным и немного гордым.

– Допрос начат в восемнадцать тридцать пять, двадцать второго ноября; проводится для получения информации у свидетеля Якоба Чарро, двадцати двух лет, проживающего в Норсборге. Расскажите о том, что произошло сегодня утром, – начала она.

– Ну, значит… – заговорил Якоб Чарро. – Я ехал по Свеавэген, заметил впереди какую-то неразбериху и подумал, что произошла авария, поэтому сбавил ход. Но тут я увидел, что с левой стороны через улицу бежит мужчина. Он мчался вперед, даже не глядя на транспорт… Помню, я подумал, что это террорист.

– Почему вы так подумали?

– Он казался исполненным священной ярости.

– Вы успели рассмотреть его внешность?

– Я бы этого не сказал, но задним числом мне подумалось, что в ней было нечто неестественное.

– Что вы имеете в виду?

– Лицо у него казалось как будто ненастоящим. Круглые темные очки, вероятно, привязанные к ушам. Потом щеки… Он словно бы держал что-то во рту, не знаю… а еще усы, брови и цвет лица.

– Вы полагаете, он был замаскирован?

– Что-то в этом роде. Но я не успел хорошенько подумать. В следующее мгновение заднюю дверцу распахнули и… как бы это сказать? Это было одно из тех мгновений, когда одновременно происходит слишком многое, будто весь мир рушится тебе на голову. Внезапно у меня в машине оказались посторонние люди, а все заднее стекло разлетелось вдребезги. Я был в шоке.

– Что вы сделали?

– Газанул, как безумный. Думаю, запрыгнувшая девушка крикнула мне ехать, а я был настолько напуган, что едва соображал, что делаю. Я просто подчинялся приказам.

– Вы говорите, приказам?

– Было такое ощущение. Я думал, что нас преследуют, и не видел другого выхода, как подчиниться. Я поворачивал туда и сюда, в точности как говорила девушка, и кроме того…

– Да?

– Ее голос. Он был такой холодный и решительный, что я за него вроде как уцепился. Казалось, будто ее голос был единственной контролируемой вещью во всем этом безумии.

– Вы говорили, что вроде бы знаете, кто эта женщина?

– Тогда я ничего не знал. Я был полностью сфокусирован на кромешном безумии этой истории и страшно боялся. Кроме того, на заднем сиденье лилась кровь.

– Из мальчика или из женщины?

– Поначалу я не знал, и они вроде бы тоже. Но потом я внезапно услышал «Йес! » – такой возглас, будто произошло что-то хорошее.

– О чем же шла речь?

– Девушка поняла, что ранена она, а не мальчик, и я помню, что задумался над этим. Это прозвучало, как «ура, я ранена», и надо сказать, что рана была далеко не пустяковой. Как девушка ее ни перевязывала, кровотечение ей остановить не удавалось. Кровь все текла и текла, и девушка становилась все бледнее. Чувствовала она себя отвратно.

– И тем не менее она обрадовалась, что попали в нее, а не в мальчика.

– Именно. Точно заботливая мамаша.

– Но она не приходилась мальчику матерью?

– Отнюдь. Она сказала, что они друг друга не знают, и, кстати, это становилось все более очевидным. Девушка, похоже, с детьми не очень-то… Даже намека не было на то, чтобы она обняла мальчика или сказала ему что-нибудь в утешение. Она обращалась с ним скорее как со взрослым и разговаривала с ним тем же тоном, что и со мной. В какой-то момент казалось, что она собирается дать ему виски.

– Виски? – спросил Бублански.

– У меня в машине была бутылка, которую я хотел подарить дяде, но я дал ее девушке, чтобы она продезинфицировала рану и немного выпила. Выпила она, к слову, прилично.

– А как вам показалось ее обращение с мальчиком в целом? – спросила Соня Мудиг.

– Честно говоря, даже не знаю, что ответить. Гением общительности ее точно не назовешь. Со мной она обращалась, как с паршивым слугой и ни черта не понимала в том, как обходиться с детьми, но тем не менее…

– Да?

– Думаю, она человек хороший. В качестве няни я бы ее не нанял, если вы понимаете, что я имею в виду. Но она нормальная.

– Значит, вы считаете, что ребенок в надежных руках?

– Я бы сказал, что девушка наверняка может быть страшно опасной или буйной. Но ради этого малыша… Августа, кажется?

– Точно.

– Ради Августа она, если потребуется, жизни не пожалеет. Так я понял.

– Как вы расстались?

– Она попросила меня отвезти их на площадь Мосебакке.

– Она там живет?

– Не знаю. Она мне вообще ничего не объясняла. Просто велела ехать туда, и мне подумалось, что у нее где-то там есть собственная машина. Никаких лишних слов она не произносила. Но попросила меня записать мои данные. Сказала, что хочет компенсировать мне повреждения машины плюс заплатить еще немного.

– Она казалась состоятельной?

– Ну… если бы я судил только по ее внешнему виду, то сказал бы, что она живет в какой-нибудь дыре. Но ее манера себя вести… не знаю. Меня не удивило бы, если она на самом деле крутая. Казалось, она привыкла поступать, как ей угодно.

– Что же произошло?

– Она велела мальчику выходить.

– И он вышел?

– Он был в полной отключке. Только раскачивался всем телом взад и вперед и не двигался с места. Но когда она более строгим голосом сказала, что это жизненно важно или нечто подобное, он вылез наружу с совершенно неподвижными руками, будто шел во сне.

– Вы видели, куда они пошли?

– Только что они пошли налево, в сторону Шлюза. Но девушка…

– Да?

– Явно чувствовала себя слишком паршиво. Она шагнула в сторону и, казалось, могла в любой момент потерять сознание.

– Звучит нехорошо… А мальчик?

– Наверное, тоже чувствовал себя неважно. Взгляд у него был совсем потухший, и на протяжении всей поездки я волновался, что с ним случится какой-нибудь припадок. Но, выйдя из машины, он, похоже, адаптировался к ситуации. Во всяком случае, он несколько раз спросил: «куда? », «куда? ».

Соня Мудиг и Бублански переглянулись.

– Вы уверены? – спросила Соня.

– С чего бы мне не быть уверенным?

– Я имею в виду, что вы могли подумать, будто слышали, как он это сказал, потому что он, например, вопросительно смотрел…

– Почему это?

– Потому что мать Августа Бальдера говорит, что мальчик вообще не разговаривает, – продолжила Соня Мудиг.

– Вы шутите?

– Нет, и очень странно, если он при таких обстоятельствах действительно произнес первые в жизни слова.

– Я слышал то, что слышал.

– Ладно, а что ответила ему женщина?

– Думаю, «туда», «вперед». Что-то в этом роде. Потом она чуть не рухнула, как я сказал. Кроме того, она велела мне уезжать.

– И вы уехали?

– Просто рванул с места. Помчался, как дьявол.

– Но потом вы поняли, кого везли?

– Я уже раньше сообразил, что парень приходится сыном тому гению, я читал о нем в Интернете. Но девушка… она казалась мне лишь смутно знакомой, вызывала какие-то ассоциации. Под конец я не мог больше вести машину. Меня всего трясло, и я остановился на Рингвэген, забежал в гостиницу «Кларион», чтобы выпить пива и попытаться немного успокоиться, – и тут меня осенило. Эту девушку несколько лет назад разыскивали за убийство, но потом полностью оправдали, зато выяснилось, что в детстве она подвергалась всякому жестокому обращению в психушке. Я довольно хорошо это запомнил, поскольку у меня был приятель, у которого отца в свое время истязали в Сирии, и из-за того, что отец не справлялся с воспоминаниями, его как раз тогда подвергали приблизительно тому же – регулярному электрошоку и прочей мерзости. Казалось, будто его решили теперь истязать здесь.

– Вы в этом уверены?

– Что его истязали? …

– Нет, что это она, Лисбет Саландер?

– Я посмотрел в телефоне по Интернету на все фотографии – и совершенно уверен. Остальное тоже сходится, знаете…

Якоб засомневался, словно смущаясь.

– Она разделась до пояса, потому что футболка требовалась ей для повязки, и когда она немного повернулась, чтобы перевязать плечо, я увидел у нее на спине, до самых лопаток, здоровенную татуировку дракона. Эта татуировка упоминалась в одной из старых газетных статей.

Эрика Бергер стояла в летнем доме Габриэллы, на острове Ингарё, с двумя большими пакетами с едой, мелками, бумагой, несколькими сложными пазлами и кое-чем еще. Но Августа и Лисбет нигде видно не было, и связаться с ними тоже никак не получалось. Саландер не отвечала ни через приложение Redphone, ни по шифрованному каналу связи, и Эрика не находила себе места от беспокойства.

Ситуация, как ни крути, казалась ей крайне тревожной. Конечно, Лисбет не большая любительница общих фраз или успокаивающих слов. Но ведь она сама просила найти ей надежное укрытие. Кроме того, на ней лежала ответственность за ребенка, и если она не отвечает на их призывы, значит, ей, вероятно, очень плохо. В худшем случае Лисбет лежит где-нибудь со смертельным ранением.

Эрика выругалась и вышла на открытую террасу, ту самую, где они с Габриэллой сидели и говорили о возможности спрятаться от мира. Это было всего несколько месяцев назад, но казалось, что очень давно. Теперь тут никто не шумел; не было ни столов, ни стульев, ни бутылок, а только снег, ветки и принесенный ураганом мусор. Складывалось впечатление, что сама жизнь покинула это место, и воспоминание о празднике раков лишь усугубляло ощущение заброшенности дома. Праздник спрятался в стенах, подобно призраку.

Эрика вернулась на кухню и положила в холодильник еду, которую можно было разогревать в микроволновке, – фрикадельки, упаковку спагетти с соусом из фарша с томатами, упаковку бефстроганова из колбасы, рыбные запеканки и картофельные котлеты, – а также массу еще более паршивой провизии, которую ей посоветовал купить Микаэль: пиццы, пирожки, картофель фри, кока-колу, бутылку виски «Талламор дью», блок сигарет, три пакета чипсов, карамельки, три шоколадных кекса, батончики со свежей лакрицей. На большой круглый кухонный стол Бергер выложила бумагу для рисования, мелки, фломастеры, стиральную резинку, линейку и циркуль. На верхнем листе бумаги она нарисовала солнце и цветок и написала: «Добро пожаловать! » – четырьмя теплыми цветами.

Дом находился на горé, неподалеку от пляжа, и увидеть его издали было невозможно – его надежно защищали хвойные деревья. В нем имелись четыре комнаты, а его центром являлась большая кухня со стеклянными дверьми, выходившими на террасу; помимо круглого обеденного стола, в кухне стояли старое кресло-качалка и два потертых и просиженных дивана, которые благодаря новым красным пледам казались симпатичными и уютными. Жить в таком доме наверняка было приятно. Вероятно, так же прекрасно он подходил и в качестве укрытия.

Эрика оставила дверь открытой, положила ключи, согласно договоренности, в верхний ящик шкафа в прихожей и побрела вниз по длинной деревянной лестнице, идущей по крутому склону горы – единственному пути к дому для человека, приехавшего на машине.

Небо стало темным и тревожным, снова задул сильный ветер. У Эрики было тяжело на душе, и ее настроение вовсе не улучшилось от того, что по пути домой она начала думать о матери мальчика. С Ханной Бальдер Эрика никогда не встречалась и в прежние годы отнюдь не принадлежала к числу ее фанатов. В те времена Ханна часто играла женщин, воспринимавшихся всеми мужчинами как легкодоступные, одновременно сексапильных и глуповато-невинных, и Эрика считала типичным, что в кино показывали именно таких персонажей. Но теперь все это осталось в прошлом, и Бергер стыдилась своего тогдашнего неприязненного отношения к ним. Она судила Ханну Бальдер слишком сурово – так часто бывает, когда речь идет о хорошеньких девушках, рано добивающихся большого успеха.

Теперь же – в те немногие разы, когда Ханна появлялась в сколько-нибудь значительных фильмах, – ее глаза излучали скорее сдержанную печаль, придававшую ее ролям глубину – и, возможно (откуда Эрика могла знать? ), печаль была подлинной. Ханне Бальдер явно приходилось нелегко. В последние сутки ей уж точно было нелегко, и Эрика с самого утра настаивала на том, чтобы ей всё рассказали и отвезли к Августу. Журналистке казалось, что в такой ситуации ребенок нуждается в матери.

Однако Лисбет, которая тогда еще поддерживала с ними связь, воспротивилась этой идее. Она написала, что пока еще неизвестно, откуда произошла утечка информации, и нельзя исключить того, что как раз из окружения матери и Лассе Вестмана, которому никто не доверял и который теперь, похоже, круглосуточно находился дома, чтобы не сталкиваться с поджидавшими его снаружи журналистами. Ситуация представлялась безнадежной, Эрике это не нравилось, и она молила Бога, чтобы им удалось достойно и основательно описать эту историю, без крупных неприятностей для журнала или кого-нибудь другого.

В способностях Микаэля она в любом случае не сомневалась – когда он выглядел так, как сейчас. Кроме того, ему помогает Зандер… К Андрею Эрика питала слабость. Красивый мальчик, которого иногда ошибочно принимают за гея. Недавно за ужином, дома у них с Грегером в Сальтшёбадене, он рассказал свою историю жизни, которая только еще больше расположила к нему Эрику.

Когда Андрею было одиннадцать лет, он потерял обоих родителей при взрыве бомбы в Сараево и жил после этого в Тенсте, под Стокгольмом, у сестры матери, которая ничего не понимала в его складе ума – и даже в том, какую он получил травму. При смерти родителей Андрей не присутствовал. Тем не менее его тело реагировало так, будто он страдает от посттравматического стресса, и Зандер по сей день ненавидел громкие звуки и резкие движения. Ему не нравилось, когда в ресторанах или в общественных местах стояли бесхозные сумки, и он так страстно ненавидел насилие и войну, что Эрике ничего подобного видеть не доводилось.

В детстве Андрей находил прибежище в собственных мирах. Погружался в фэнтези, читал поэзию, биографическую литературу, обожал Сильвию Плат, Борхеса и Толкиена, изучил все, связанное с компьютерами, и мечтал писать душераздирающие романы о любви и трагедиях. Неисправимый романтик, он надеялся залечить свои раны великими страстями, ничуть не заботясь о происходящем в обществе или в мире. Однако ближе к двадцати годам Андрей сходил на открытую лекцию Микаэля Блумквиста в Стокгольмскую высшую школу журналистики, и это изменило его жизнь.

Что-то в пафосе Микаэля заставило его открыть глаза и увидеть мир, истекающий кровью от несправедливостей, нетерпимости и обмана. Вместо слезоточивых романов он начал мечтать о написании социально-критических репортажей – и вскоре после этого пришел в «Миллениум» и попросил позволения делать все равно что: варить кофе, вычитывать корректуры, бегать по поручениям… Ему хотелось участвовать в общем деле любой ценою, принадлежать к редакции, и Эрика, с самого начала увидевшая в его глазах огонь, позволила ему выполнять кое-какую небольшую работу: заметки, предварительные исследования, краткие портреты. Но прежде всего она велела ему учиться, и Зандер принялся за учебу с такой же энергией, как за все, чем занимался. Он изучал политологию, средства массовой коммуникации, экономику, исследования проблем мира и конфликтов – и параллельно подрабатывал в «Миллениуме» на временных должностях, конечно, мечтая стать известным журналистом-исследователем, таким как Микаэль.

⇐ Предыдущая 14 15 16 17 181920 21 22 23 Следующая ⇒