|
|||
— С 1991 года, вы имеете в виду?— С 1991 года, вы имеете в виду? — Да. Я даже не знаю, какими словами про это рассказывать. Потому что это все… Бездоказательно было бы. Это совершенно особая тема насчет независимости суда — причем в Конституционном суде совсем другого плана, чем в судах общей юрисдикции. Там есть председатель, есть целая система влияния, а здесь этого напрямую нет, здесь у каждого в голове — кого поддержать, государство или права человека. И с самого начала было ясно, что большинство [судей] было все-таки за то, чтобы поддерживать государство, и считало, что раз они избраны, то это их прямая обязанность. Ну о какой тут независимости можно было говорить?.. Хотя бывали и потом случаи… Мне рассказывали — слух такой был, — что, когда рассматривался закон о похоронном деле — о том, чтобы не выдавать родственникам тела расстрелянных террористов (государство считало, что это может вызвать какие-то нехорошие последствия), — к нам прислали представителя из органов, который уговаривал руководство не принимать решение о неконституционности этого закона. Александр Уткин для «Медузы» — В итоге же получилось так, как государство и хотело? — Вот уж необязательно было присылать — и так бы получилось. — Я правильно понимаю, что, на ваш взгляд, разделение в Конституционном суде проходило по линии «защита прав человека» и «защита интересов государства»? — Да, именно так. Еще за какое-то время до моего ухода один из коллег публично мне говорил: «Ты не судья, ты правозащитник». — Разве судья не должен защищать права человека? — Если он противопоставил [эти понятия], значит, в этом-то вся проблема и была! И не только он один, а большинство, к сожалению, так считало.
|
|||
|