Глава XXVI

На реку Хивасси в поиске пароходов. — Знакомые места. — Ужасный прыжок. — Невероятный случай

Успешно выполнив поставленные передо мной задачи в Огайо, я получил приказ вернуться в свой полк и 7-го августа 1863 года я доложил о своем прибытии. Мои парни ликовали — только что славно закончилась Туллахомская кампания, и сразу же началась подготовка наступления на Чаттанугу.

Меня тотчас определили разведчиком, действующим под руководством командующего кавалерией генерала Стэнли, и в соответствии с его приказом я отправился к устью Хивасси-Ривер, а сама армия заняла Винчестер. У мятежников имелось несколько пароходов, которыми генерал Стэнли хотел завладеть прежде, чем они успели бы уничтожить их, и он знал, что они сейчас где-то между Чаттанугой и Ноксвиллем.

Выйдя пешком из Винчестера, я по дороге направился в сторону Коуэна и прошел по ней несколько миль и, решив, что я продвинулся достаточно далеко, я повернул к Литтл-Кун и прошел совсем недалеко от того места, где год назад я был взят в плен. Однажды, у Литтл-Куна я остановился, чтобы поужинать, и буквально сразу же после того, как узнал, что здешние люди сецессионисты, и решив, что я смогу извлечь из этого некую пользу, я — лишь на несколько минут — тоже решил стать мятежником. А потом, убедив их в том, что я тоже мятежник, я спросил о старике Терри, мол, жив ли он еще, и хозяйка ответила, что он вполне здоров, добавив при этом, что он ее деверь.

— Позвольте, это не он ли в прошлом году в своем доме поймал янки? — спросил я самым беззаботным тоном.

— Что вы, нет, — ответила она, — не сам лично, но он послал гонца к полковнику Стернсу, лагерь которого находился неподалеку, а потом в дом Терри пришли его люди и схватили его.

— И вы его видели? — спросил я.

— Нет, я не видела его, я доила корову, когда они уходили, но девушки видели его, они говорили, что он сущий дикарь.

— Звучит страшновато, — заметил я.

— Да, девушки говорили, выглядел он как настоящий негодяй.

— И что же он такого сделал? — поинтересовался я, потому что я до сих пор прекрасно помнил, как это было, и парочку веселых стоявших на пороге девушек, которых очень забавляло мое бедственное состояние и которые весело смеялись, когда меня привязывали к лошади.

— О, девушки сказали, что он убивал наших людей — так, по крайней мере, говорили о нем — и еще девушки сказали, что будь они на месте наших мужчин, они бы и не прикоснулись к нему, ведь он был таким же черным, как негр.

— А разве янки узнали, что это Терри захватил его?

— О, да, да, они прислали сюда много своих людей и те забрали у старика почти все, что у него было.

— И что же наши люди сделали с этим янки? — спросил я.

— Мы слышали, — продолжала болтливая старуха, — что наши люди отвезли его в Чаттанугу и повесили, а потом мы узнали, что он убежал от наших людей, а потом Терри слышал, что он доставил много хлопот, а потерявшие его след солдаты янки говорили, что наши люди не смогут его удержать, и если он когда-нибудь вернется, он запросто убьет Терри сразу же, как только снова увидит его.

— Что ж, я считаю, что старик действительно желал бы не иметь никакого отношения к этому делу, — сказал я.

— О, конечно, да, потому что янки хотели расстрелять его, они забрали всех его коров и лошадей, и кроме того, он опасался, что этот мясник снова вернется.

— Далеко отсюда дом Терри? — спросил я.

— Около двух с половиной миль, — ответила она, и, не переводя дыхание добавила:

— Да, было бы очень плохо, если бы его убили и о его бедных маленьких детях некому было бы позаботиться.

— А вы помните, как звали того янки? — спросил я.

— Я слышала его, солдат, слышала, но забыла. Девочки, Вирджиния, кто-нибудь из вас помнит, как звали того янки, которого схватили в доме твоего дяди Терри прошлой весной, год назад?

На пороге гостиной появилась Вирджиния, и как только она видела меня, она сразу же испуганно попятилась и отступила к самому темному уголку кухни.

— Эй, почему ты молчишь? — спросила старуха, — Вирджиния, ты слышишь меня?

Решив слегка посмеяться над старухой, я — весьма торжественно — произнес:

— Мадам, я — тот самый человек.

— Господи, помилуй! — воскликнула она и, опустившись на стул, горько заплакала.

— Не волнуйтесь, мадам, — сказал я, — я не причиню вреда никому из вас. Передайте Терри, что ему не нужно опасаться меня, несмотря на то, что по его вине я шесть долгих месяцев просидел в тюрьме и едва не расстался с жизнью. Скажите ему, что я пощажу его ради детей, а не потому, что не считаю, что он заслуживает наказания. Скажите ему, чтобы он сидел дома и заботился о своих детях, а я позабочусь, чтобы федеральные солдаты не трогали его.

И тотчас появились юные леди — чтобы успокоить переполненную чувствами свою взволнованную мать, а я с подчеркнутой вежливостью поклонился им и сказал:

— Леди, желаю вам всего хорошего.

Выяснив, что у Литтл-Кун стоял довольно большой отряд кавалерии мятежников, я решил подняться на вершины Камберленд-Маунтинс и идти так до тех пор, пока не обойду его, и поэтому я изменил свой маршрут.

Будучи уже совсем недалеко от Коуэн-Стэйшн, я спускался вниз по длинному, узкому и очень извилистому ущелью, и тут услышал такой звук, словно множество людей одновременно рубят деревья. Наших в этих местах не было, отсюда я сделал вывод, что поскольку для рубки леса такое количество топоров могут предоставить только местные жители, значит это — наверняка готовящий какую-нибудь «гадость» неприятель. Я вышел на вершину хребта и шел вдоль него, пока не подошел к далеко выступающему отрогу горы, немного прошел по нему, и теперь, рискуя быть замеченным, стоял на самом его краю. Внизу, у подножия, я видел кавалерийский отряд — местное ополчение, как я и предполагал, — и около 50-ти негров, укладывающих срубленные деревья поперек дороги, тем самым фактически перекрывая ущелье в том месте, которое нельзя было увидеть из-за вклинивающегося в него этого небольшого отрога. Не обязательно быть солдатом, чтобы понять, что это значит. Они готовили западню, либо для нашей кавалерии, либо для какого-то другого подразделения, которое по их сведениям должно было здесь пройти. Очень правильно выбранное место, и здесь у любого подразделения могли бы возникнуть серьезные проблемы, поскольку всего лишь несколько засевших по обеим сторонам отрога стрелков смогли бы справиться даже с очень большой группой войск. Присутствовало около 20-ти ополченцев, а 50 негров работали. «Джонни» расхаживали среди работников и всячески подгоняли их, а у дальнего конца склона стояли часовые — 3 человека, но я находился чуть дальше. Оценив ситуацию, я понял, что я в полной безопасности, так как склоны были почти отвесны, и я мог пристрелить любого из белых прежде, чем он смог бы приблизиться ко мне, а негров я вовсе не опасался. Они, между тем, свалили не очень много деревьев, и я решил, что мне стоит слегка подпортить им дело. Заняв хорошую позицию — за огромным скалистым утесом, — я выбрал самого заметного из них — крепкого и высокого парня в рубашке с длинными рукавами, разъезжавшим среди негров на своей лошади, с хлыстом руке. Лошадь была небольшая, светло-серой масти и мишенью он был великолепной. Он находился примерно в четырехстах ярдах ниже меня, и, зная, что выстрел мой наверняка будет удачным, в тот момент, когда он находился прямо передо мной, я выстрелил прямо в круп его лошади. Порыв ветра мгновенно рассеял дымок от моего выстрела, и я увидел его результат. В человека я не попал, зато лошадь встала на дыбы в таком невероятном прыжке, что он вылетел из седла и так жестоко ударился об острые камни, что, возможно, очень сильно поранился. Кое-кто из подбежавших к нему негров помог ему подняться, а другие белые тем временем поймали и привели назад его лошадь, из раны в ее правом бедре текла кровь. Поднялась суматоха. Солдаты метались во все стороны, а негры побросали топоры. Тот из белых, кто был ближе всех ко мне, крикнул:

— Кто это стреляет?

Но в ответ он получил только эхо своего собственного голоса, но твердо вознамерившись узнать, кто это сделал, он встал в стременах и еще раз громко закричал:

— Я спрашиваю, кто стрелял?

Но ответа он все равно не получил.

Я же к тому моменту уже перезарядил свое ружье, прицелился в него и выстрелил — «бах! », «бах! », «бах! » разнеслось по холмам, и, не дожидаясь его результата, я вскочил на скалу — прямо перед их изумленными глазами — и приказал своему воображаемому товарищу «возвращаться и приказать полку ускорить шаг». Потом я снова пальнул по ним, одновременно скомандовав стрелкам спуститься с противоположного склона и вплотную подойти к мятежникам, сопровождая свою речь широким взмахом руки, словно указывая прямо на моих воображаемых товарищей. Затем я выстрелил в третий раз и громко поднял моих ребят громовым «Ура, парни, мы окружаем их! » — и охваченные безумной паникой «джонни» обратились в бегство, едва успев помочь своему товарищу сесть на его раненого и почти неуправляемого коня. Верховые во весь дух скакали вдоль ущелья, негры бежали за ними, а я повернул назад, спустился вниз по противоположному склону и, держась ближе к вершине хребта, продолжал свой путь — и в тот день, и ночью, и на следующий день до девяти часов утра — но вдруг позади себя я услышал стук лошадиных копыт. Я спрятался за деревом, прислушался, и обнаружил, что всадников было несколько.

Изображение 13

Путь мне преградил один из отрогов, и я подумал, что если я обойду его, они меня не заметят и проедут мимо. Лес был очень редок — это меня несколько расстроило, поскольку до самого поворота дороги, они могли наблюдать за мной — равно как и тогда, когда я подошел бы к подножию очень крутой горы. Преследователей было около дюжины, все на хороших лошадях, и они следовали за мной с максимальной скоростью, которую позволял им лес, но им непременно нужно было дойти до того места, где я свернул, чтобы достичь вершины отрога. Они пошли за мной — и благодаря этому я выиграл немного времени, а потом и еще немного, быстро спустившись по крутому горному склону — и теперь я стоял на вершине трехсотфутовой скалы. Место крайне неудачное для побега, но свернув вправо и пройдя несколько сотен ярдов, я вновь нашел место, где я снова мог бы еще немного спуститься вниз, после чего опять остановился на утесе, внешне похожем на полку. С правой стороны я увидел гигантское дерево гикори, его пышная крона высоко возвышалась над полкой, а его ствол находился примерно в восьми футах от ее края. На раздумья у меня не было времени, потому что я уже прекрасно слышал грохот осыпающихся камней под копытами лошадей своих преследователей. Но как только до меня донеслось звяканье их сабель, я посмотрел на это дерево, на зияющую подо мной пропасть, а потом, закинув ружье за спину, я разбежался и прыгнул вперед. Я крепко обхватил дерево руками и удержался его, хотя под весом моей тяжелой экипировки едва не сорвался вниз. Быстро перебирая руками, я добрался до еще одного уступа, с которого потом спустился на дно глубокого ущелья.

Я стоял у дерева — моя одежда изорвана в клочья, из дыр торчали кусочки прилипшей к ней по мере спуска коры. Мои руки, локти и грудь кровоточили — я сильно поранился, ползя по этой грубой коре. При ударе о дерево я почти утратил дыхание, и мне потребовались все мои силы, чтобы сохранить его. Но теперь я был в безопасности и больше не видел и не слышал своих преследователях. Потом я пошел вниз, а добравшись до выхода из ущелья, я заметил прятавшегося за бревном человека — он, казалось, намеренно поднял голову, чтобы я полюбовался на край его шляпы. Я, естественно, предположил, что если и можно кого-то встретить, так только бушвакера, а потому я потихоньку снял свою винтовку Спенсера и тщательно прицелился в самый центр его шляпы. Я находился не более чем в 50-ти ярдах от него и уже положил палец на спусковой крючок, как вдруг возле шляпы появился женский капот. Я опустил ружье, стал за дерево и стал ждать, что будет дальше. Перед моим взором предстал красивый, атлетического сложения мужчина, стройный как индеец, хотя, похоже, обуреваемый нешуточными страстями. Его пальцы то сжимались, то разжимались, глаза сверкали. А потом рядом с ним появилась женщина — она поставила на бревно небольшое ведро. Она горько плакала, и пыталась унять своими маленькими белыми ручками слезы, ее капот упал на ее плечи, и открылось ее лицо — она была неописуемо красива. В порыве чувств мужчина поднял правую руку, а я инстинктивно схватил свою верную винтовку, и такая мысль пронеслась в моей голове: «Если ты ударишь эту женщину, ты труп», но прежде чем я успел бы произнести эти слова, женщина, охватив руками его шею, в его любящих объятиях, плакала на его груди. Великий Боже! Как взволновалась моя душа, когда я вспомнил, что уже почти готов был выстрелить в тот момент, когда из-за бревна появилась голова этого человека! Какое счастье, что не пролилась кровь невинного и невероятная и ужасная скорбь не обрушилась на эту прекрасную и так любящую этого человека женщину! Пока я жарко благодарил Бога за то, что он удержал меня, ее голос нарушил гордое молчание гор, и, охваченная безумным горем, она воскликнула:

— О, Генри, любовь моя, вы не должны, вы не пойдете. Они не отнимут вас у меня и не уведут, чтобы сражаться с никогда не причинявшими нам зла людьми, вы или погибнете, или будете брошены в мрачную тюрьму! Нет, нет, вы не пойдете, я укрою вас здесь, в этих горах, и пока я жива, им не добраться до вас! — и она прижалась к его мужественной груди.

Еще раз подняв руку, он ответил:

— Сьюзи, Сьюзи, я не оставлю тебя, нет, я не оставлю тебя, но я буду недалеко от нашего дома и постоянно присматривать и за тобой и за Вилли столько, сколько смогу, но если случится самое страшное, и мне придется сражаться, так да поможет мне Бог! Я буду сражаться за Союз, столько, сколько сам господь позволит мне.

Его голос, хотя и прерывающийся от волнения, звучал уверенно и мужественно и нарушал торжественную тишину леса до тех пор, пока этот «обет патриота» не повторил последний отзвук горного эха.

Изображение 14

Его взволнованность, похоже, разбудила спавшего за бревном малыша, я услышал, как чей-то тонкий голосок сказал «мама», а затем из-за бревна выбежал небольшого роста, светловолосый и круглолицый мальчик — годика, три, наверное — и, как это делают любящие дети, обняв своими ручками колени своего отца, удивленно посмотрел на свою мать и жалобно пролепетал: «О, папа, не уходи! » Человек положил свою руку на его голову, а женщина, оторвавшись от его груди, подняла его и сказала: «Вилли, поцелуй папу».

Ребенок потянулся к отцу, а я вышел из-за своего дерева и направился к ним. Они сперва немного испугались, но видя, что это солдат янки, успокоились и сердечно приветствовали меня. Затем мужчина сказал своей жене, что пора вернуться домой, и, предложив ей «принять солдата и накормить его», он направился к ущелью, а женщина пошла к своему дому — аккуратному бревенчатому домику, и уже через несколько минут она подала мне очень вкусный ужин, и хотя это происходило в конце августа, вечер был довольно прохладный.

Я уже не помню имя этого человека, но если не ошибаюсь, он был зятем старого Рассела, жившего у входа в Дорин-Коув, где я провел ту ночь. Несколько месяцев он был вынужден прятаться в Камберленд-Маунтинс, чтобы не попасть в армию мятежников, и его жена рассказала мне о том, как она носила ему еду и как за ней следили. Так что ей частенько приходилось прятать пищу в своей шляпке и оставлять ее в условленном месте, но иногда случалось так, что он 2–3 дня вообще ничего не ел.

Я как-то раз еле удержался, чтобы не спросить у старого Рассела, не желает ли он еще одного зятя, ведь у него была еще одна красавица дочь, чье восхищение солдатами янки уступало только ее преданности дела Союза. Она с горечью пожаловалась мне, что в тех принадлежащих Конфедерации местах, где они живут, невозможно достать и пары обуви, хотя она хотела купить их по этой невероятной цене и заплатить золотом, и я обещал ей в следующий раз, когда я буду здесь, привезти ей туфли — но это не единственное обещание такого рода, которое будучи здесь я дал и не выполнил. Давая такие обещания, я, разумеется, намеревался их выполнить, просто я редко возвращался.

После приятной ночи у Расселлов, я отправился в Бриджпорт, туда как раз в то же время прибыл генерал Лайтл. У него была важная миссия — осмотреть горы в поисках бушвакеров, прятавшихся тут повсюду — от Литтл-Куна до Уидовс-Крик. Поскольку я бывал раньше здесь, я хорошо знал, где их укрытия, и, конечно же, вскоре мы всех их разгромили, а я продолжил свое утомительное путешествие в поисках пароходов. Во время разведки для генерала Лайтла меня познакомили с генералом Шериданом — в те времена командиром дивизии — и тогда он сказал мне, что выполняю его задание и что я буду вознагражден. Тем не менее, я полагаю, что у генерала не было возможности выполнить свое обещание, поскольку потом я с ним больше не встречался.

Однако, неважно, быть лучшим — вот истинная награда для солдата. Мятежники перегнали все суда к своему берегу Теннесси, и генерал Лайтл отобрал нескольких людей, чтобы они разыскали какое-нибудь каноэ, на котором я мог бы пересечь реку. Они занимались этим ночью, а утром я воспользовался им — и не без успеха — я посетил лежавший напротив Бриджпорта остров, захватил одного «джонни» и доставил его генералу.

Этот негодяй, не зная, что у янки есть лодка, нагло дефилировал на своей то вверх, то вниз по течению, прямо перед штаб-квартирой Лайтла, и тогда генерал сказал мне:

— Пайк, пойдите и приведите этого человека ко мне, или вы на своей лодке не сможете этого сделать?

— Просто полюбуйтесь на эту гонку, если не верите, — ответил я и ушел.

Вскоре «джонни» стоял перед генералом и, как и все остальные сецессионисты, которых я когда-либо брал в плен, был невероятно кроток и тих.

⇐ Предыдущая 13 14 15 16 171819 20 21 22 Следующая ⇒