Вместо эпилога 8 страница

Лейтенант вроде оправдал себя, но на душе все же гадко не от того, что расстрелял, а от предательства кадрового офицера. По существу он не знал его натуру, тем более подноготную. Чем и как жил человек? Да какой бы она не была, а человек – дерьмо.

Степан на коротком первом привале не удержался, спросил:

– Вы говорили, ваш старый знакомый в звании майора, как он мог смалодушничать?

– Я его мало знал, встречался накоротке. Но стыдно даже сказать – возглавлял в дивизии особый отдел.

– Воно что! Обида ли сыграла на наши порядки или просто человек – падаль?

– Падаль, товарищ Степан. И не один он такой, к сожалению, – Константин почувствовал, что ему можно и нужно выговориться, он видел в лице Степана надежного товарища, который не побежит докладывать начальству о крамольных мыслях собеседника, будь они не в тылу врага, а среди своих. – Насколько мне известно, Западный военный округ имел крупные силы, но почему так быстро оказались разбиты его дивизии? Вот что бесконечно меня мучает. Боль сидит в груди цепкая, как корабельная кошка, боль эта никуда не уходит. За своих родных, попавших под бомбежку и за тех, кто погиб внезапно, даже минуты в драке не был. Боль эта сильней точит душу при виде таких «майоров». Неужели их было полно в войсках?

– Сейчас на эти вопросы не ответишь.

– Не ответишь, товарищ Степан. И потом, думаю, не просто будет найти правду. Вся она с кровью перемешается, не отмыть её, как не отмоешь ничем надоевшую наколку на груди.

– Одно знаю твердо. Полицаи сплошь уголовники, лодыри, работать не хотели. Норовили на халяву прожить, воровали, грабили, убивали. Куда им теперь податься – в предатели. Но этот – кадровый военный, как он мог?

–Вот и я о том же. Товарищ Сталин говорил: «Кадры решают всё». Из этой фразы вытекает всё тот же вопрос: подвели кадры, прозевав сосредоточение громадной армии вермахта и внезапное нападение? Да, было указание вождя не поддаваться на провокации. Но исполни же свой долг военного до конца – будь начеку постоянно в угрожающий период и отрази нападение. Не отразили. Известно, что у нас были созданы крупные танковые соединения. Роль их в предстоящей схватке будет решающей. Однако их расформировали, рассовав технику по подразделениям. Что это было – ошибка или предательство? Сейчас становится очевидным то, что против танка противника – должен быть наш танк.

Опыт Халхин-Гола показал ударную силу танкового соединения. Применил их Георгий Константинович Жуков. Через полтора года он возглавил Генштаб Красной Армии. Что мешало ему возродить танковые дивизии, корпуса, армии в полном объеме и даже больше? Не хватило времени или не было выучки?

– Дивизии и корпуса к тому времени создавались. Они были в Западном военном округе. Зять моей сестры был танкистом и числился в танковой дивизии, которая стояла в Бресте. Но от него, как началась война, ни слуху ни духу! – сказал Степан. – Боюсь даже молвить: слышал, дивизия погибла в первый же день войны под бомбами стервятников.

– Ничего не могу сказать о дивизиях в Бресте. Я уже обучался в лагере, мы были почти изолированы от внешнего мира чрезвычайными нагрузками, тем более умалчивали о гибнущих войсках, но вот о первом танковом сражении, начавшемся на второй день войны, информация просочилась. По приказу Сталина Жуков вылетел в штаб Юго-Западного фронта с целью разобраться в обстановке и нанести противнику контрудар. Жукову удалось быстро увидеть положение войск, он приказал немедленно собрать все танки в кулак и, не дожидаясь полного его формирования, нанести удар, развивать натиск на врага подходящими танковыми подразделениями. И что же? В районе Луцк – Броды – Ровно разгорелось встречное танковое сражение. С обеих сторон дрались больше тысячи танковых экипажей. Оно длилось неделю. Горели сотни немецких машин. Фронт казалось, стабилизировался. К сожалению, перелома не случилось. У фашистов было лучше налажено управление войсками. Но сражение сорвало стремительное продвижение врага к Киеву! – Константин усилием воли прервал затянувшийся тяжелый разговор, вскочил. – Ну, нам пора двигаться, засиделись.

Группа старалась идти быстро, наверстывая упущенное время в схватке. Но как-то тяжело, вязко давались шаги. Это лейтенант замечал за бойцами, да и сам что-то отяжелел. Перед глазами то вспыхивала ярко картина с роющими себе могилу людьми, то пропадала. И этот особист. Не случись они – закопал бы живьем своих по приказу обера, рука бы не дрогнула. Это ж какие вторглись к нам дикари-звери! Костю злило повторяющееся раз за разом видение обреченных на жуткую смерть ни в чем не повинных людей, и он ускорял шаг, выматывая себя и бойцов. Но все же марш постепенно выветрил из головы командира посторонние мысли и сосредоточил его внимание на выполнение задачи.

Начальник Генштаба сухопутных войск вермахта Франц Гальдер 26 июня в своем дневнике записал: «У противника, действующего против группы армий «Юг», отмечается твердое и энергичное руководство. Противник все время подтягивает из глубины новые, свежие силы против нашего танкового клина. Мы несем значительные потери. Будем уповать на бога».

14.

Семейству Ухватовых казалось, что дела в стране идут в гору. Работящий люд богатеет. Особенно крестьянство на свободных землях, с твердым планом хлебосдачи. Иван Степанович женил сыновей, отвёл им участки под дома, которые построили скопом, стараясь как можно меньше привлекать со стороны рабочую силу. Сыновья ушли из отцовского дома в свои хоромы, продолжая вместе работать в поле, молоть на мельнице свой хлеб, а также крестьян с окрестных хуторов. На усадьбе вырос второй амбар, расширилась конюшня и скотный двор, появились новая лобогрейка, веялка и другая техника. И всё же без найма в страдную пору сева и хлебоуборки не обходилось. Брали по договору на сезонные работы. Хорошо платили, чтобы потом эти люди не чесали языками о скупердяйстве зажиточного мельника.

Однако помимо воли Ухватовых, крестьянство стала сотрясать коллективизация. Мельник и хлебороб Иван Степанович одним из первых получил едва ли не смертельный удар этой барышни ранней весной двадцать восьмого года.

Сыновья, повзрослевшие и окрепшие за зиму, и он готовили сеялки, бороны, плуги к севу. Весна обещала быть ранней, щедрой на тепло и дожди, а знать и на добрый урожай, особенно на парах.

– Сон проклятый никак из головы не выходит, – сказал Иван Степанович на перекуре сыновьям. – Сон нехороший, тревожный. Будто по реке я плыву, а рядом какие-то девы.

– А ты сказал, когда очнулся от сна: ночь прочь, сон прочь! – спросил Митя.

– Трижды повторил, однако душа не на месте. Слыхали, небось, про коллективизацию и раскулачивание.

– Уж не впервой от тебя доносится.

– А вот и сон в руку! – вскочил Иван с чурки, на которой сидел, – цельный отряд по нашу душу.

Сыновья метнули свои взоры на ворота, возле которых остановилось пять конных красноармейцев и знакомый Семён Никудышнов в чине лейтенанта НКВД. Передний конный наклонился к петле, держащей две воротины, поднял. Ворота разъехались, и офицер первым прогарцевал через двор, к побледневшему Ивану Степановичу.

–Не чаял меня увидеть, мельник? – оскалил в ехидной улыбке зубы Семён, – я ж говорил, что смышлёный, вот – в люди вышел. И на руках предписание имею: раскулачить тебя и сыновей твоих, коль отказался вступать в колхоз.

– Не имеешь такого права! – панически выкрикнул Ухватов.

– Имею. Вот мандат. Мне советская власть дала волю, власть и право давить кулачьё.

–Мне и моим сыновьям советская власть дала волю на мирный труд. Вот я и живу справно своим трудом. И сыны мои тем же. Дома себе поставили на одной усадьбе, женились. Всей семьей трудимся денно и нощно. Хлеб, мясо, молоко государству продаем, и в долгу перед ним не ходим. Считай, семейный колхоз, – более спокойно и твердо говорил Иван Степанович, и ему казалось убедительно. Тем более зная свою правоту: оставаться коллективной трудовой ячейкой, то есть семейной артелью, он месяц назад получил согласие в районном исполкоме.

– Нет такого понятия. Есть одно – кулачьё, коль батраков нещадно эксплуатируешь. Земли, скота, птицы у вас не считано. Да за помол шкуру дерёшь с мужиков голодранцев.

–Неправда твоя, берём щедяще, меньше, чем на новой колхозной мельнице.

–Не тебе, Ухватов, оценку давать о делах первых колхозников. Собирай всю семью, я зачитаю решение комбеда о раскулачивании и конфискации движимого и недвижимого имущества, кулака Ухватова Ивана Степановича и его сыновей в пользу государства.

–Лишаешь жизни за труд наш, каким кормим шахтеров соседней шахты! Да я тебя своими руками удушу! – Иван Степанович сжал кулаки, кровь ударила в голову, она зашумела, словно по ней хватили дубиной. Треснула Земля, под ногами закачалась почва: бандиты средь бела дня отбирают его жизнь! А жизнь его вечный беспробудный труд, эта богатая усадьба, сыновья и внуки. И в одночасье всего этого не будет! Ненависть к человеку с погонами и бумажкой в руках бросила хлебороба на военного, но сыновья схватили отца, оттащили обезумевшего от ярости в сторону.

–Тятя, смирись! Плетью обуха не перешибёшь!

–Арестовать бунтаря! – приказал офицер.

Красноармейцы, спешившись, щелкая затворами винтовок, двинулись к мельнику. Под вой женщин, плачь детей, окружили Ивана и его сыновей. Случившийся попутной дорогой на усадьбе Ухватова его кум с заимок и видевший всю неприглядную картину, точнее бой в продолжающейся гражданской войне в государстве, поспешно ретировался.

– Какое же надо иметь сердце, чтобы вот так раздавить человека! Наступить, как на червяка, и растереть в мокроту.

Кум упал в свою повозку и, слыша безудержный вой баб и ребятишек, вылетел из усадьбы и направил кобылу на свою заимку, страшась появления раскулачников и на его вотчине.

15.

К железной дороге вышли гораздо левее того места, где пустили под откос эшелон. Солнце уж перевалило полдень, бросая в прогалины охапки света, хорошо прогревая осенний воздух. Остановились, присмотрелись. На дороге произошли изменения. С правой стороны путей на видимом расстоянии сделаны тупики. На одном из них стояла дрезина с пулемётчиками. Они сидели за мешками с песком и что-то ждали. В центре находилась огромная овчарка с иглистым ошейником. Вскоре послышался шум идущего состава из Локтя. Паровоз и пассажирские вагоны с Красными Крестами были наши, на них видны следы ремонта. В окнах – люди. Иные с забинтованными головами.

–Везут побитых и покалеченных восвояси, – не удержался от комментария Осинин. – Думали вам тут сладкая халява припасена. Вышла – кровавая.

Длинный состав тянулся с громом и стуком насколько минут, оставляя сизый шлейф дыма. За ним пошла на запад дрезина. Поравнявшись с тайными наблюдателями, собака заволновалась, но креазотный запах шпал сбивал ей нюх.

– Патрулируют, – сказал лейтенант, – учтём. Думаю, и на северной ветке такая же петрушка.

– Крепко мы их напугали! – снова не удержался от своёй оценки Осинин.

– Все дороги такими тупиками не обделаешь, – резонно заметил Степан, – Россия-матушка на тыщи километров разлеглась.

– Охраняют узловую станцию со складами. Но эта мера захватчиков не спасёт. Заложить тол под рельс – минутное дело. Важно, чтобы кювет был глубокий с оврагом.

– Выйдем к такому, знаю место отменное, – заверил Степан.

– Дрезина скрылась, вперёд!

Группа в секунды перемахнула полотно, ушла в ближайшие кустарники и дальше в смешанный нетронутый пожарами и вырубками лес.

– Речка Грязнушка остаётся пока справа от нас, – сказал Степан через полчаса хода. – Но вскорости мы упремся в неё. Она небольшая, мелкая, а тянется с того ключа о котором я вам раньше говорил. По нему отходить думаю.

Шли долго, перешли речку, перепрыгивая с отмели на отмель, почти не замочили ноги. Бойцы, видно было, устали, проголодались, но шли терпеливо, ожидая привал. Командир всё замечал, как вспотели его бойцы, как боролись с усталостью, тяжело дышали. Пора объявлять привал. Степан засмолил самокрутку табака, тяжело опустился за землю. Видно, и ему нелегко даётся быстрый марш. Парни вообще упали на спины, однако через минуту заулыбались.

– А вы, товарищ лейтенант, хоть бы хны! Неужели не устали? – не удержался словоохотливый Фёдор. – До боя шагалось как-то легче, а теперь – язык на плечо!

– Не буду давать себе оценки. Тяжелей дается дорога – перенервничали в схватке. Особенно с предателем. Свыкнитесь, впереди много боёв. И тренировок. Доставайте пищу.

Перекусили, посидели немного, пошли дальше. Слышали гул вражеских самолётов. Вечерело. Лейтенант начал проявлять беспокойство.

– Сколько идти, по вашему глазомеру, товарищ Степан? Нам надо засветло оглядеться, а завтра быть в лагере. Боюсь, каратели могут нагрянуть.

– Близко моё место, полчаса ходу, а то и меньше.

И точно, сквозь чащу леса донесся шум идущего поезда. Местность пошла бугристая с глубокими балками.

– Можно сказать, пришли, товарищ лейтенант, – сказал Степан, – до железки рукой подать. Вот через эти неудобья полотно отсыпано. В любом месте можно выходить. Я бы этот глубокий овраг облюбовал. На дне бетонные кольца для пропуска паводка, сверху насыпь и полотно. Тут несколько поездов улягутся чехардой!

–Да-да, но и охрана может быть плотная. Привал, бойцы. Десять минут. Осмотримся, разведку проведём, вот поэтому косогору к железке выйдем.

Справа к полотну лес подступал близко, но был вырублен полосой шириною метров на тридцать. Не убран. Получалась труднопроходимая засека. Слева вдоль насыпи – кустарник, а дальше просматривалось пахотное поле. Через него шагали телеграфные столбы.

У Белухина загорелись глаза. Телеграфная линия, а у него в рюкзаке лежит простейший радиоприемник, взятый в доме у деда Евграфа, при помощи которого можно прослушать идущую радиотрансляцию, а также телефонные переговоры немецких штабов.

– Эта телеграфная линия наша, или немцы протянули? – спросил Константин Степана.

– Наша. Вижу, немцы её подновили, столбы свежие.

– Можно послушать, о чём говорят генералы. Жаль времени в обрез. Но и пустить шанс нельзя. Когда теперь к ней выйдем?

– Вам решать.

– На это уйдёт час, а то и два. Сейчас осмотримся, решу.

Лейтенант не ошибся. В перекрестье снайперского прицела он поймал дрезину с пулемётчиками, которая шла с севера и плавно повернула на короткий тупик. Остановилась в ожидании эшелона, чтобы пропустить его и продолжить дальнейшее патрулирование влево и вправо.

Белухин передал Степану, а потом бойцам винтовку и те поочередно осмотрели местность. До тупика с дрезиной через овраг по прямой метров пятьдесят. Тупик тянулся от оврага в сторону станции. Если немецкий говор глох в деревьях, за которыми притаились диверсанты, то над полотном дороги он летел, как в трубу, и можно разобрать, о чём идёт речь.

«Воспользуюсь случаем», – подумал командир и спросил:

– Уяснили, где опасность?

– Да, товарищ лейтенант – дрезина с прожектором и пулемётчиками, – она так и шарится по нашему месту, – за всех ответил Фёдор.

– Лучшего места не найти, – ответил командир, – провода от кромки леса хватит. Пробьём тропу в засеке, и вот на крайней точке балки поставим заряд, чтобы эшелон ушёл в пропасть. Она добрая что слева, что справа.

Дрезина стояла недолго, вышла из тупика и покатила дальше. Лейтенант встрепенулся.

– Степан, оставайтесь с Осининым на месте, я с Шелестовым броском к линии связи.

В сгущающихся сумерках лейтенант и рядовой быстро преодолели вырубку, перемахнули через дорогу и скрылись. Степан и Фёдор замерли в напряженном ожидании. Упавшая тьма ярко высветила холодный огонь неба. Стал выползать на южном небосклоне тусклый рог луны. Степан и Фёдор видели, как дрезина несколько раз прокатывалась мимо них, волновались за лейтенанта. Наконец командир и Лёня вынырнули из темноты, упали рядом.

– Повезло! Удалось подслушать разговор штабников о последствиях жалобы фельдмаршала фон Бока начальнику штаба сухопутных войск Гальдеру на командующего 2-ой танковой группы Гудериана. Суть в том, что подчинённый не слушается начальника. Это неспроста: фрицев бьют, вот они стали грызть дуг друга, как крысы в бочке.

Недавний разговор с командующим Гальдер записал в свой ежедневный дневник. И с огорчением поделился с главкомом сухопутных войск генерал-фельдмаршалом Вальтером фон Браухичем о предубежденном мнении генерала Паулюса инспектирующего 2-ю танковую группу.

–Я считаю, что Паулюс целиком попал под влияние слишком односторонних выводов Гудериана в тактике, – недовольным тоном докладывал Гальдер. – Танкиста убедить в ошибках трудно, его стремление рваться вперёд симпатично фюреру. Как бы ни переломать ноги на русских буераках.

– Гудериан просит помощи. И опять через голову фон Бока. О помощи я не возражаю, но пусть решает этот вопрос сам фельдмаршал, – отвечал главком. – У него есть резервы.

– Не мне вам говорить, господин фельдмаршал, фон Бок стонет под напором четырёх фронтов Сталина и боится не выдержать атаку русского медведя.

–Наращивание мускулов поправит настроение прославленного командующего, – с пафосом сказал Браухич. – Генштабу надо изучить вопрос о партизанах на восточных территориях. У меня лежит записка от Альфреда Йодля, в ней перечислены диверсии у нас в тылу и, особенно, на железных дорогах.

– Генштаб занимается обозначенным вопросом. Партизан ловят и вздергивают. Зная упорство русских, боюсь – движение будет разрастаться.

Позднее генерал-оберст Альфред Йодль напишет: «Советское правительство в тылу врага организовало борьбу 6200 партизанских отрядов с составом до одного миллиона человек. Борьба с ними стала чудовищной реальностью. В июле 1943 года в России взорвано 1560 железных дорог, в сентябре – 2600. То есть 90 – в день! »

Залёгшие у железнодорожного полотна патриоты обсуждали добытые сведения лейтенантом.

– Однако накрутили немцу хвост, – заметил Степан, а лейтенант в знак согласия качнул головой и продолжил рассказ:

–Штабник говорил об ответственности генерала Фрайса, мол, пока вы квартируете в Локте, отвечаете наравне с армейскими интендантами за сохранность грузов на перевалочной базе. Моя догадка, что Локоть расширяется не случайно – верная. Потому на подступах к станции усиленная охрана путей.

И последнее – сегодня ночью на станцию придёт эшелон с боеприпасами для танков и авиации. Угадать бы на него!

– В таком случае охрану дороги усилят, – сказал Степан.

– Скорее всего.

– Это будет для нас наводкой, – вставил словцо Фёдор.

– Ладно, минируем прямо сейчас и ждём. Хорошо мыслишь, товарищ Фёдор, спасибо.

– За что спасибо, товарищ лейтенант?

– За то, что головой работаешь. Прежде, чем пойти на операцию я ни один час размышляю и взвешиваю – за и против: как немцам хрюшку начистить и себя не подставить?

На большой скорости прошёл небольшой состав с автоматчиками на переходных площадках, скользя прожекторами по дороге. И сразу двинулась дрезина, разрывая сгустившуюся тьму осветительными ракетами и обшаривая лучами прожектора кромку леса, где укрылась боевая группа.

– Однопутка. На этой ветке поезда ходят через каждый час, – сказал командир, показывая на наручные светящиеся фосфором часы. – А вот и встречный. Для дрезины за поворотам – тупик. Смещаемся вправо, на самую кромку оврага.

Дрезина укатила недалеко и вернулась довольно быстро, слепя бойцов, освещая кромку леса, а также засеку, словно указывая место, где легче продраться сквозь завалы леса.

– Осинину снять рюкзак и следовать за мной. Потянешь провод. Будем прорубаться сквозь завалы. Степану и Лёне наблюдать за дрезиной. Если нас обнаружат, прикроете отход, бить короткими очередями, как учил на стрельбах.

Лейтенант снял с себя всю амуницию, передал пулемёт Степану, снайперскую винтовку Шелестову. Поправил кобуру с пистолетом, подсумки с толом и взрывателями, висящими на поясном ремне под немецким кителем, натянул поглубже пилотку, чтоб не слетела в завалах. Тоже сделал и Фёдор. Подождали, пока уйдёт на север дрезина, и нырнули под близко лежащую на толстых ветках берёзу.

Пробились метров на десять. Дальше сплошь лежали стволы сосен с хрупкими ветками, которые при ударе о землю ломались, и стволы оказывались прижаты к земле, проползти под ними невозможно.

– Дальше придётся прыгать белками, потянем провод поверху, – сказал командир. – Дай мне провод, осторожно, не сломай ногу. Контролируй, как будет ложиться, чтоб не зацепился за сучки. Важно идти прямо.

Осинин подал концы, и командир осторожно двинулся вперёд, отгибая торчащие ветки и подныривая под них. Осинин, как мог, поправлял провод. Идти оказалось гораздо легче, чем ползти. Они почти достигли кромки завала, как стала возвращаться дрезина. Залегли. Дрезина прошла и остановилась в тупике на той стороне балки, бросая осветительные ракеты и шаря лес прожектором. Прошёл на северо-запад, тяжело громыхая, состав. На открытых платформах угадывалась искорёженная техника. Насчитали тридцать платформ и два пульмана.

Коротким броском одолели последние метры завала. Залегли перед чистым пространством метрах в десяти перед насыпью. Дрезина, подобно мотоциклу, треща двигателем, прокатилась. Как только она прошумела мимо, храбрецы рванули к полотну в молочном свете не полной луны.

– У нас десять минут, чтобы заложить заряд и убраться!

Быстро пустили в ход кинжалы, взрыхляя слежавшуюся кальку, выгребли, протащили под рельс провод. Лейтенант заложил заряд, присыпали его мелкой галькой, а также провод. Впрочем, с дрезины его не разглядеть. Кинулись назад, залегли у кромки завала, и тут прожектор дрезины полыхнул рядом. Взвилась осветительная ракета. Ещё и ещё!

Степан и Леонид, держа на мушке опасный транспорт, переживали. Оба до рези в глазах всматривались в темноту, но не могли угадать, где находятся лазутчики.

Леонид первый уловил близкий шорох идущих товарищей.

– Наши возвращаются, – полушепотом сообщил он Степану.

И точно, из мглы вынырнули две фигуры, упали под деревья. И вовремя, дрезина возвращалась, полыхая светом прожекторов.

– Немецкая аккуратность и точность – нам допомога! – прохрипел командир. – Тол под рельсами. Теперь дождаться тяжёлого состава.

– Встречный был тяжёлый и длинный. Мы насчитали тридцать пульманов.

– Тридцать два, – уточнил Фёдор, – мы лежали в десяти метрах от насыпи.

– Сомнений нет: наступление захлебнулось, иначе бы фон Бок не катил бочку на Гудериана. На каком рубеже – трудно сказать. Чтобы выяснить, надо долго слушать. Одно очевидно: враг готовит новое наступление на Москву, не иначе. Копит силы.

В голосе командира звучало неподдельное волнение и тревога, но он заставил себя успокоиться, ибо знал: его состояние в какой-то степени будет угнетать дух бойцов.

– А не взять ли нам языка с дрезины? – сказал Степан.

– Взять не проблема. Можно сорвать главную операцию, – сказал лейтенант, настораживаясь. – Смотрите, вторая дрезина катит. Двенадцатый час ночи. В тупик становится.

– Может, это усиление охраны? – сказал Фёдор.

– Похоже, до смены караула почти час.

Бойцы напряжённо всматривались в новую идущую дрезину на ручном приводе, так же бросающую осветительные ракеты, освещая путь прожектором от аккумуляторов и динамо.

– А вот и контрольный поезд. Всё как в прошлый раз. За ним последует этот важный эшелон. Вот его и рванём, – решил командир. – Напоминаю, Фёдор скручивает провод. Моя цель – вагоны. Прошью зажигательными. Степан и Шелестов бьют по дрезинам. До них метров пятьдесят-шестьдесят. Из-за леса не высовываться, на дрезинах крупнокалиберные пулемёты.

Замерли в напряженном ожидании. Костя думал о Тане, зная, что она сильно беспокоится за него. Он мысленно успокоил любимую: «Ты же хорошо знаешь, я глупо рисковать не буду, что даст Родине моя необдуманность, и гибель. Мы будим бить врага, как учил меня полковник. Подготовленный боец побеждает».

Над полотном дороги и над балкой светло, как днём. Падающие ракеты опрокидывали тени деревьев, они наплывали друг на друга, по рельсам бежали фосфорические отблески, вызывая у бойцов, притаившихся за деревьями какой-то суеверный страх. Вот-вот должно появиться страшное чудовище, начиненное смертью, которое они должны уничтожить.

С дрезин донеслась приглушённая немецкая речь. Если бы бойцы могли видёть лицо командира, то несказанно удивились. Он нервически улыбался, поскольку уловил суть разговора, он сводился к тому, что пропускаем стратегический груз и меняем караул. Но всё внимание группы было сосредоточено на выполнении той задачи, какую поставил командир.

Чудовище, грохоча, приближалось. Его прожекторы сначала светились тусклыми звёздами, через минуту их разросшийся свет высветил противоположную сторону балки, поскольку перед ней был незначительный поворот путей. Впереди сцепленных паровозов идёт платформа с пулемётчиками. Еще полминуты выжидания и…

– Приготовились! – раздался голос лейтенанта. Командир крутанул ручку адской машинки, крикнул – огонь!

Его голос потонул в раздавшемся взрыве. Сильный удар угодил под первый паровоз, перебивая обе рельсы. Он соскочил с рельсов и устремился в пропасть, увлекая за собой состав. Лейтенант отшвырнул машинку Осинину, подхватил пулемёт и в бегущие пульмана пошла длинная очередь. Вагоны продолжали падать в балку, но не загорались. Белухин продолжал неистово бить по образовавшейся чехарде вагонов. Он слышал, треск своих автоматов и видел, как потухли прожектора на дрезинах. Враг же молчал, видимо пораженный пулями или шоком от крушения эшелона. Пространство сжала темень. Полыхнул суеверный необъяснимый страх.

Положение лейтенанта не устраивало. Шевельнулась нехорошая мысль: Неужели эшелон набит обмундированием, продовольствием и ещё чёрте чем? » И он, сменив диск, продолжал бить по громоздящимся вагонам. Наконец, в одном из них вспыхнул огонь, выхватывая из мрака ночи жуткую картину. Раздался ответный, но прерывающийся треск пулемёта с дрезины в их сторону. Командир перенёс огонь туда и пулемётчик смолк. Факелом вспыхнул бензобак на автодрезине. Огонь в свалке вагонов разрастался. Там стали рваться патроны с характерным треском, вскоре он превратился в сплошной поток взрывов. У лейтенанта отлегло от сердца. Он и бойцы некоторое время смотрели на дело рук своих с содроганием души, словно очутились в нереальном мире, из которого нет обратной дороги. Лейтенант, скосив глаза на бойцов, видел, как Степан что-то шепчет и крестится. А Осинин и Шелестов в отблесках пламени лежали, командиру показалось, с бледными перепуганными лицами, смотрели на чехарду расширенными оцепенелыми глазами. Даже в его душу закрадывалась необъяснимая опаска, что такого на самом деле быть не может, вот он очнётся от наваждения и никакого крушения нет и в помине, а если произошло на самом деле, то отвечать ему придётся жизнями своих товарищей, а то и своей. Он помнил свои ощущения при первом спущенном под откос эшелоне. Волновался, конечно, но далеко не так, скорее всего от неиспытанного чувства ответственности за жизнь товарищей от карающего меча немцев. Мог свободно уйти в любой момент в глубину леса. Да собственно не до конца осознавал опасность облавы. Их было тогда всего четверо. Да и немцы, думалось ему, отнесутся к потере эшелона на волне успеха наступления, как к досадной осечке, случайностью в прифронтовой полосе. Теперь иное мнение: систематические диверсии хорошо подготовленной группы партизан. И ответ на диверсию будет мощный, а у него за спиной гражданские люди. Однако бушующее пламя в чехарде вагонов разрасталось, мысли о будущем сгорели в их рукотворном огне, контроль над временем был потерян, оцепенение продолжалось, но вскоре радость захлестывала, а Фёдор закричал:

– А гады, получайте наш гостинец!

Его возглас вырвал души диверсантов из опасного созерцания катастрофы и вернул командиру прежнюю неукротимую волю.

– Всё, уходим! Это эшелон с боеприпасами. На платформах, под брезентом тяжёлые бомбы. Там настоящее пекло, и они вот-вот начнут дружно рваться. Степан, веди!

И они ушли, догоняемые некоторое время отсветами огня, прорывающиеся в прогалины леса. Не покрыли трехсот метров, поминутно натыкаясь на ветки деревьев, как раздался раскатистый оглушительный взрыв. Взрывной волной закачало деревья. Группа в изумлении остановилась. Разинув рты, они как по команде повернулись в сторону железки. Последовал новый, не менее мощный взрыв, за ним второй, третий. Где-то неподалеку о землю что-то ухнуло, глухо защелкало о стволы.

– Свят-свят, – промолвил Степан и снова перекрестился.

– Рвутся снаряды и мины, возможно авиабомбы в полтонны, – сказал лейтенант севшим от волнения голосом. Они постояли немного, прислушиваясь к музыке взрывов, удивляясь тому, как это им выпало счастье пустить под откос драгоценный эшелон под столь сильной охраной.

– Уходим, – вновь скомандовал лейтенант, – завтра будет облава по всем направлениям. Нам надо как можно быстрее прибыть на базу. Далеко ли до просеки?

– В потемках не близко, километра два.

– Выйдем на просеку, идти след в след. Нам мать-луна помощница, слегка подсвечивает. Выполнять!

***

Гнев командира дивизии был испепеляющий. Он винил всех своих подчинённых, только не себя. Уничтожен эшелон с боеприпасами предназначенный не только для его дивизии, и который он ждал. Более того уничтожены авиабомбы для «Юнкерсов». Лётчики тяжёлыми ударами с воздуха должны взломать оборону окопавшегося противника. Кто навёл русских на него, или это случайность? Неужели за три недели с небольшим у него в тылу развернулись крупные силы партизан и контролируют движение на железной дороге? Эти вопросы он задавал пока себе и ответа не находил. Так пусть ответят на него дармоеды из спецслужбы и раздавят партизан, как мокрицу.

⇐ Предыдущая 3 4 5 6 789 10 11 12 Следующая ⇒