ГЛАВА ШЕСТАЯ

⇐ ПредыдущаяСтр 21 из 57Следующая ⇒

Торговля между Саксон и Мерседес продолжала развиваться. Мерседес

тотчас же сбывала все те изящные вещицы, которые делала Саксон, а Саксон

занималась работой с увлечением. Будущий ребенок и сокращение заработной

платы заставляли ее относиться к материальной стороне жизни серьезнее, чем

когда-либо. В сберегательную кассу было в сущности отложено очень мало,

Саксон теперь частенько корила себя за то, что расходует деньги на всякие

пустяки для себя и для дома. Впервые тратила она чужой заработок, -- ведь

она привыкла с самых юных лет жить только на свои средства; к счастью,

благодаря Мерседес теперь Саксон получила снова возможность зарабатывать и с

тем большим удовольствием расходовала деньги на покупку нового, более

дорогого белья.

Мерседес делала ей указания, а Саксон следовала им, иногда привнося

кое-что от себя, и изготовляла всевозможные легкие красивые кружевные

вещицы: гофрированные батистовые рубашки с ажурной строчкой и французской

вышивкой на плечах и груди, нарядные комбинации из тонкого полотна, обшитые

ирландским кружевом, похожие на паутинки ночные сорочки. По указаниям

Мерседес она сделала восхитительный чепчик, и та заплатила ей, за вычетом

комиссионных, двенадцать долларов.

Саксон с радостью отдавала этой работе каждую свободную минуту, не

забывая притом и о приданом для ребенка.

Единственное, что она купила, были три нарядные вязаные фуфаечки. Все

остальное, до самых мелочей, она сделала сама: вышитые елочкой пеленки,

вязанные крючком кофточку и капор, варежки, вышитые чепчики, крошечные

пинетки, длинные крестильные платьица, рубашечки на крошечных бретельках,

кажется годные только для куклы, расшитые шелком белые фланелевые юбочки,

чулочки и вязаные сапожки, которые она видела уже на брыкающихся розовых

ножках с пухлыми пальчиками и толстенькими икрами, множество мягких

полотняных простынок. Однако венцом всего явилось маленькое вышитое пальтецо

из белого шелка. И в каждую вещицу, в каждый стежок Саксон вкладывала свою

любовь. Но когда она отдавала себе отчет в характере этой постоянно

наполнявшей ее любви, то не могла не признаться, что любовь эта скорее

относится к Биллу, чем к тому туманному и неопределенному живому комочку,

которого, при всей своей неясности к нему, она еще не могла себе

представить.

-- Гм... -- сказал Билл, пересмотрев весь этот маленький гардероб и

возвращаясь к фуфаечкам. -- Из всех твоих смешных финтифлюшек вот это больше

всего помогает мне представить себе нашего малыша. Я прямо вижу его в этих

настоящих мужских фуфаечках.

И Саксон, охваченная внезапным порывом счастья, от которого у нее на

глазах выступили слезы, поднесла одну из фуфаечек к его губам. Он

торжественно поцеловал ее, не сводя глаз с жены.

-- Это и мальчику, но больше всего тебе.

Однако заработок Саксон вдруг прекратился самым неожиданным и

трагическим образом. Однажды, узнав о дешевой распродаже, она переправилась

на пароме в Сан-Франциско. Проходя по Сатер-стрит, она обратила внимание на

выставку в витрине небольшого магазинчика. Сначала она глазам своим не

поверила -- там на почетном месте красовался тот самый восхитительный

утренний чепчик, за который Мерседес ей заплатила двенадцать долларов и на

котором теперь стояла цена: двадцать восемь. Саксон вошла в магазин и

обратилась к хозяйке, худой пожилой женщине с проницательными глазами,

по-видимому иностранке.

-- Нет, я ничего покупать не собираюсь, -- сказала Саксон. -- Я сама

делаю такие же вещи, какие у вас тут продаются, и хотела бы только знать,

сколько вы платите за них, ну хотя бы вон за тот выставленный в витрине

чепчик?

Женщина бросила пристальный взгляд на руку Саксон, большой и

указательный пальцы которой носили на себе бесчисленные следы уколов, затем

осмотрела ее с головы до ног.

-- А вы умеете делать такие вещи? Саксон кивнула головой?

-- Я заплатила за него женщине, которая его сделала, двадцать долларов.

Саксон подавила невольный возглас изумления и с минуту помолчала,

размышляя. Мерседес заплатила ей всего двенадцать -- значит, восемь она

положила себе в карман ни за что ни про что, тогда как Саксон затратила и

свой материал и свой труд!

-- Будьте добры, покажите мне другие вещи ручной работы -- сорочки и

вообще белье и скажите, сколько вы за них дали?

-- Так, значит, вы умеете делать такие вещи?

-- Умею.

-- И согласны мне их продавать?

-- Конечно, -- сказала Саксон. -- Я затем сюда и вошла.

-- Мы набавляем при продаже очень немного, -- продолжала женщина. -- Но

вы понимаете -- плата за помещение, электричество и прочее, да надо же

немного и подработать. Без этой прибавки мы не могли бы торговать.

-- Ну ясно, -- кивнула Саксон.

Разглядывая восхитительное белье, Саксон нашла еще ночную рубашку и

комбинацию своего изделия. За первую она получила от Мерседес восемь

долларов, -- здесь она продавалась за восемнадцать, а хозяйка за нее

заплатила четырнадцать; за вторую Саксон получила шесть, цена на ней стояла

-- пятнадцать, а хозяйке она обошлась в одиннадцать.

-- Благодарю вас, -- сказала Саксон, надевая перчатки. -- Я с

удовольствием принесу вам свою работу по этим ценам.

-- А я с удовольствием куплю... если вещи будут так же хорошо сделаны.

-- Хозяйка строго на нее посмотрела. -- Не забудьте, что качество должно

быть не хуже. Я часто получаю специальные заказы, и если я буду довольна

вашей работой, то дело для вас найдется.

Мерседес и бровью не повела, когда Саксон обрушилась на нее с упреками:

-- Вы же говорили, что берете только за комиссию!

-- Говорила. Так я и делала.

-- Но ведь я покупала весь материал и я работала, а вы получали львиную

долю платы.

-- А почему бы мне ее и не получать, милочка? Я же была посредницей.

Посредникам обычно достается львиная доля. Так уж заведено.

-- А по-моему, это очень несправедливо, -- сказала Саксон скорее

печально, чем сердито.

-- Ну, уж это вы на жизнь обижайтесь, а не на меня, -- возразила

Мерседес язвительно, однако тон ее внезапно смягчился, -- настроения у нее

быстро менялись. -- Но зачем нам, милочка, ссориться? Я ведь вас так люблю.

Все это пустяки при вашей молодости и здоровье да еще с таким сильным

молодым мужем. А я старуха, и мой старик тоже может сделать для меня очень

мало, он и так уж не жилец на этом свете. Ведь у него больные ноги,

хоронить-то его мне придется. И я оказываю ему честь: спать вечным сном он

будет рядом со мной! Правда, он глупый, тупой, неуклюжий старик; но,

несмотря на глупость, в нем нет ни капли злобы. Я уже купила места на

кладбище и заплатила за них -- частью из тех комиссионных, которые брала с

вас. Но остаются еще похороны. Все должно быть сделано как следует. Мне еще

нужно накопить не мало, а Барри может протянуть ноги в любую минуту.

Саксон осторожно понюхала воздух и догадалась, что старуха опять пьяна.

-- Пойдемте, дорогая, я вам кое-что покажу. -- Она повела Саксон в свою

спальню и приподняла крышку большого сундука. На Саксон повеяло тонким

ароматом розовых лепестков. -- Смотрите, вот мое погребальное приданое. В

этом платье я обвенчаюсь с могилой.

Удивление Саксон все росло, по мере того как старуха показывала ей вещь

за вещью, изящное, нарядное и роскошное приданое, которое годилось бы для

самой богатой невесты. Наконец, Мерседес извлекла на свет веер из слоновой

кости.

-- Это мне подарили в Венеции, дорогая. А вот, смотрите, черепаховый

гребень; его заказал для меня Брюс Анстей за неделю до того, как выпил свой

последний бокал и прострелил свою сумасбродную голову из кольта. А этот

шарф! Да, да, этот шарф из либерти...

-- И все это уйдет с вами в могилу? -- воскликнула Саксон. -- Какое

безумие!

Мерседес рассмеялась:

-- А почему бы и нет? Умру, как жила. В этом моя радость. Я сойду в

могилу невестой. Я не могу лежать в холодном и тесном гробу, мне хотелось

бы, чтобы вместо него меня ждало широкое ложе, все покрытое мягкими

восточными тканями и заваленное грудами подушек.

-- Но ведь на ваше приданое можно было бы устроить двадцать похорон и

купить двадцать мест! -- возразила Саксон, задетая этим кощунственным

разговором о смерти.

-- Пусть моя смерть будет такой же, как моя жизнь, -- самодовольно

заявила Мерседес. -- Старик Барри ляжет рядом с шикарной невестой! -- Она

закрыла глаза и вздохнула. -- Хотя я предпочла бы, чтобы рядом со мной во

мраке великой ночи лежал Брюс Анстей или еще кто-нибудь из моих возлюбленных

и вместе со мной обратился в прах, потому что это и есть настоящая смерть.

-- Она посмотрела на Саксон; в глазах ее был пьяный блеск и вместе с тем

холодное презрение. -- В древности, когда погребали великих людей, с ними

вместе зарывали живьем их рабов. Я же, моя дорогая, беру с собой только свои

тряпки!

-- Значит, вы... совсем не боитесь смерти? Ни чуточки?

Мерседес покачала головой и торжественно ответила:

-- Смерть честна, добра и справедлива. Я не боюсь смерти. Я людей боюсь

и того, как они со мной поступят после моей смерти. Потому-то я все и

приготовляю заранее. Нет, когда я умру, они меня не получат.

Саксон была смущена.

-- А на что же вы им будете нужны?

-- Им нужно много мертвецов, -- последовал ответ. -- Вы знаете, какая

судьба постигает стариков и старух, которых не на что хоронить? Их не

хоронят вовсе. Вот послушайте. Однажды мы стояли перед высокими дверями.

Меня сопровождал профессор -- странный человек, которому следовало быть

пиратом, или осаждать города, или грабить банки, но отнюдь не читать лекции.

Стройный, как Дон Жуан, руки стальные... Так же силен был и его дух. И он

был сумасшедший, как и все мои кавалеры, чуть-чуть сумасшедший. " Пойдем,

Мерседес, -- сказал он, -- посмотрим на наших ближних, проникнемся смирением

и возвеличимся духом оттого, что мы не похожи на них -- пока не похожи. А

потом поужинаем с особым, дьявольским аппетитом и выпьем за их здоровье

золотого вина, которое засверкает еще жарче после всего, что мы видели.

Пойдем же. Мерседес".

Он распахнул двери и, взяв меня за руку, заставил войти. Мы оказались в

печальной компании. На мраморных столах лежали и полусидели, опираясь на

подпорки, двадцать четыре тела, а множество молодых людей с блестящими

глазами и блестящими ножичками в руках склонились над этими столами. При

нашем появлении они подняли головы и принялись с любопытством меня

разглядывать.

-- Они были мертвы, эти тела? -- спросила Саксон с трепетом.

-- Это были трупы бедняков, милочка. " Пойдем, Мерседес, -- снова позвал

он меня. -- Я покажу вам кое-что, от чего наша радость, что мы живы, станет

еще сильнее". И он повел меня вниз, туда, где находились чаны -- чаны с

засолом, милочка. Мне было страшно, но когда я заглянула в них, я невольно

подумала о том, что будет со мной, когда я умру. Мертвецы лежали в этих

чанах, как свинина в рассоле. В это время сверху потребовали женщину,

непременно старуху. И служитель, приставленный к чанам, стал вылавливать

старуху. Сначала он выудил мужчину... опять пошарил -- еще мужчина... Он

торопился и принялся ворчать. Наконец, он вытащил из этой каши женщину, и

так как, судя по лицу, это была старуха, он остался доволен.

-- Неправда! Этого не может быть! -- закричала Саксон.

-- Я видела все это своими собственными глазами, милочка, и знаю, что

говорю. И я вам повторяю: не бойтесь кары божьей, -- бойтесь только этих

чанов с рассолом! И когда я стояла и смотрела, а тот, кто привел меня туда,

смотрел на меня и улыбался, и просил, и завораживал меня своими черными

сумасшедшими глазами усталого ученого, -- я решила, что подобная судьба не

может и не должна постичь мою земную оболочку... Потому что она ведь мила

мне -- моя оболочка, моя плоть; и была мила многим в течение моей жизни.

Нет, нет, чаны с рассолом не место для моих губ, знавших столько поцелуев,

не место для моего тела, расточавшего столько любви!

Мерседес опять приподняла крышку сундука и полюбовалась на свои

похоронные наряды.

-- Вот я и приготовила себе все для вечного сна. В этом я буду лежать

на смертном ложе. Некоторые философы говорят: " Люди знают, что непременно

умрут, а все равно не верят этому". Но старики верят. И я верю.

Вспомните, дорогая, о чанах с рассолом и не сердитесь на меня за

большие комиссионные. Чтобы избежать такой участи, я бы ни перед чем не

остановилась! Украла бы лепту вдовицы, сухую корку сироты, медяки,

положенные на глаза умершего!

-- А вы в бога верите? -- отрывисто спросила Саксон, силясь сдержать

себя, несмотря на овладевший ею холодный ужас.

Мерседес опустила глаза и пожала плечами.

-- Кто знает -- есть он или нет? Во всяком случае, я буду отдыхать

спокойно.

-- А наказание? -- И Саксон вспомнила жизнь Мерседес, представлявшуюся

ей какой-то чудовищной сказкой.

-- Никакого наказания быть не может, моя дорогая. Бог, как выразился

один старый поэт, " в общем добрый малый". Когда-нибудь мы с вами потолкуем о

боге. Но вы его не бойтесь. Бойтесь только чанов с рассолом и того, что люди

могут сделать после вашей смерти с вашим прекрасным телом.

⇐ Предыдущая 16 17 18 19 202122 23 24 25 Следующая ⇒