10. Эпилог 3 страница

- Нет, нет и нет! - Настойчиво заговорил Борменталь, - извольтезаложить. - Ну, что, ей-богу, - забурчал недовольно Шариков. - Благодарю вас, доктор, - ласково сказал Филипп Филиппович, - а то мнеуже надоело делать замечания. - Все равно не позволю есть, пока не заложите. Зина, примите майонез уШарикова. - Как это так " примите"? - Расстроился Шариков, - я сейчас заложу. Левой рукой он заслонил блюдо от зины, а правой запихнул салфетку заворотник и стал похож на клиента в парикмахерской. - И вилкой, пожалуйста, - добавил Борменталь. Шариков длинно вздохнул и стал ловить куски осетрины в густом соусе. - Я еще водочки выпью? - Заявил он вопросительно. - А не будет ли вам? - Осведомился Борменталь, - вы последнее времяслишком налегаете на водку. - Вам жалко? - Осведомился Шариков и глянул исподлобья. - Глупости говорите... - Вмешался суровый Филипп Филиппович, но Борменталь его перебил. - Не беспокойтесь, Филипп Филиппович, я сам. Вы, Шариков, чепухуговорите и возмутительнее всего то, что говорите ее безапелляционно иуверенно. Водки мне, конечно, не жаль, тем более, что она не моя, а ФилиппаФилипповича. Просто - это вредно. Это - раз, а второе - вы и без водкидержите себя неприлично. Борменталь указал на заклеенный буфет. - Зинуша, дайте мне, пожалуйста, еще рыбы, - произнес профессор. Шариков тем временем потянулся к графинчику и, покосившись наБорменталя, налил рюмочку. - И другим надо предложить, - сказал Борменталь, - и так: сперваФилиппу Филипповичу, затем мне, а в заключение себе. Шариковский рот тронула едва заметная сатирическая улыбка, и он разлилводку по рюмкам. - Вот все у вас как на параде, - заговорил он, - салфетку - туда, галстук - сюда, да " извините", да " пожалуйста-мерси", а так, чтобыпо-настоящему, - это нет. Мучаете сами себя, как при царском режиме. - А как это " по-настоящему"? - Позвольте осведомиться. Шариков на это ничего не ответил Филиппу Филипповичу, а поднял рюмку ипроизнес: - Ну желаю, чтобы все... - И вам также, - с некоторой иронией отозвался Борменталь. Шариков выплеснул содержимое рюмки себе в глотку, сморщился, кусочекхлеба поднес к носу, понюхал, а затем проглотил, причем глаза его налилисьслезами. - Стаж, - вдруг отрывисто и как бы в забытьи проговорил ФилиппФилиппович. Борменталь удивленно покосился. - Виноват... - Стаж! - Повторил Филипп Филиппович и горько качнул головой, - тут ужничего не поделаешь - клим. Борменталь с чрезвычайным интересом остро вгляделся в глаза ФилиппаФилипповича: - Вы полагаете, Филипп Филиппович? - Нечего полагать, уверен в этом. - Неужели... - Начал Борменталь и остановился, покосившись на Шарикова. Тот подозрительно нахмурился. - cratep... - Негромко сказал Филипп Филиппович. - gut, - Отозвался ассистент. Зина внесла индейку. Борменталь налил Филиппу Филипповичу красного винаи предложил Шарикову. - Я не хочу. Я лучше водочки выпью. - Лицо его замаслилось, на лбупроступил пот, он повеселел. И Филипп Филиппович несколько подобрел послевина. Его глаза прояснились, он благосклоннее поглядывал на Шарикова, чернаяголова которого в салфетке сияла, как муха в сметане. Борменталь же, подкрепившись, обнаружил склонность к деятельности. - Ну-с, что же мы с вами предпримем сегодня вечером? - Осведомился он уШарикова. Тот поморгал глазами, ответил: - В цирк пойдем, лучше всего. - Каждый день в цирк, - благодушно заметил Филипп Филиппович, - этодовольно скучно, по-моему. Я бы на вашем месте хоть раз в театр сходил. - В театр я не пойду, - неприязненно отозвался Шариков и перекосил рот. - Икание за столом отбивает у других аппетит, - машинально сообщилБорменталь. - Вы меня извините... Почему, собственно, вам не нравится театр? Шариков посмотрел в пустую рюмку как в бинокль, подумал и оттопырилгубы. - Да дурака валяние... Разговаривают, разговаривают... Контрреволюцияодна. Филипп Филиппович откинулся на готическую спинку и захохотал так, чтово рту у него засверкал золотой частокол. Борменталь только повертелголовою. - Вы бы почитали что-нибудь, - предложил он, - а то, знаете ли... - Уж и так читаю, читаю... - Ответил Шариков и вдруг хищно и быстроналил себе пол стакана водки. - Зина, - тревожно закричал Филипп Филиппович, - убирайте, детка, водку, больше уже не нужна. Что же вы читаете? В голове у него вдруг мелькнула картина: необитаемый остров, пальма, человек в звериной шкуре и колпаке. " Надо будет робинзона"... - Эту... Как ее... Переписку энгельса с этим... Как его - дьявола - сКаутским. Борменталь остановил на полдороге вилку с куском белого мяса, а ФилиппФилиппович расплескал вино. Шариков в это время изловчился и проглотилводку. Филипп Филиппович локти положил на стол, вгляделся в Шарикова испросил: - Позвольте узнать, что вы можете сказать по поводу прочитанного. Шариков пожал плечами. - Да не согласен я. - С кем? С энгельсом или с каутским? - С обоими, - ответил Шариков. - Это замечательно, клянусь богом. " Всех, кто скажет, что другая... " Ачто бы вы со своей стороны могли предложить? - Да что тут предлагать?.. А то пишут, пишут... Конгресс, немцыкакие-то... Голова пухнет. Взять все, да и поделить... - Так я и думал, - воскликнул Филипп Филиппович, шлепнув ладонью поскатерти, - именно так и полагал. - Вы и способ знаете? - Спросил заинтересованный Борменталь. - Да какой тут способ, - становясь словоохотливым после водки, об'яснилШариков, - дело не хитрое. А то что же: один в семи комнатах расселилсяштанов у него сорок пар, а другой шляется, в сорных ящиках питание ищет. - Насчет семи комнат - это вы, конечно, на меня намекаете? - Горделивоприщурившись, спросил Филипп Филиппович. Шариков сьежился и промолчал. - Что же, хорошо, я не против дележа. Доктор, скольким вы вчераотказали? - Тридцати девяти человекам, - тотчас ответил Борменталь. - Гм... Триста девяносто рублей. Ну, грех на трех мужчин. Дам - зину иДарью Петровну - считать не станем. С вас, Шариков, сто тридцать рублей. Потрудитесь внести. - Хорошенькое дело, - ответил Шариков, испугавшись, - это за что такое? - За кран и за кота, - рявкнул вдруг Филипп Филиппович, выходя изсостояния иронического спокойствия. - Филипп Филиппович, - тревожно воскликнул Борменталь. - Погодите. За безобразие, которое вы учинили и благодаря которомусорвали прием. Это же нестерпимо. Человек, как первобытный, прыгает по всейквартире, рвет краны. Кто убил кошку у мадам поласухер? Кто... - Вы, Шариков, третьего дня укусили даму на лестнице, - подлетелБорменталь. - Вы стоите... - Рычал Филипп Филиппович. - Да она меня по морде хлопнула, - взвизгнул Шариков, - у меня неказенная морда! - Потому что вы ее за грудь ущипнули, - закричал Борменталь, опрокинувбокал, - вы стоите... - Вы стоите на самой низшей ступени развития, - перекричал ФилиппФилиппович, - вы еще только формирующееся, слабое в умственном отношениисущество, все ваши поступки чисто звериные, и вы в присутствии двух людей суниверситетским образованием позволяете себе с развязностью совершенноневыносимой подавать какие-то советы космического масштаба и космической жеглупости о том, как все поделить... А в то же время вы наглотались зубногопорошку... - Третьего дня, - подтвердил Борменталь. - Ну вот-с, - гремел Филипп Филиппович, - зарубите себе на носу, кстати, почему вы стерли с него цинковую мазь? - Что вам нужно молчать ислушать, что вам говорят. Учиться и стараться стать хоть сколько-нибудьприемлемым членом социалистического общества. Кстати, какой негодяй снабдилвас этой книжкой? - Все у вас негодяи, - испуганно ответил Шариков, оглушенный нападениемс двух сторон. - Я догадываюсь, - злобно краснея, воскликнул Филипп Филиппович. - Ну, что же. Ну, Швондер дал. Он не негодяй... Что я развивался... - Я вижу, как вы развиваетесь после каутского, - визгливо и пожелтев, крикнул Филипп Филиппович. Тут он яростно нажал на кнопку в стене. Сегодняшний случай показывает это как нельзя лучше. Зина! - Зина! - Кричал Борменталь. - Зина! - Орал испуганный Шариков. Зина прибежала бледная. - Зина, там в приемной... Она в приемной? - В приемной, - покорно ответил Шариков, - зеленая, как купорос. - Зеленая книжка... - Ну, сейчас палить, - отчаянно воскликнул Шариков, - она казенная, избиблиотеки! - Переписка - называется, как его... Энгельса с этим чертом... В печкуее! Зина улетела. - Я бы этого Швондера повесил, честное слово, на первом суку, воскликнул Филипп Филиппович, яростно впиваясь в крыло индюшки, - сидитизумительная дрянь в доме - как нарыв. Мало того, что он пишет всякиебессмысленные пасквили в газетах... Шариков злобно и иронически начал коситься на профессора. ФилиппФилиппович в свою очередь отправил ему косой взгляд и умолк. " Ох, ничего доброго у нас, кажется, не выйдет в квартире", - вдругпророчески подумал Борменталь. Зина унесла на круглом блюде рыжую с правого и румяную с левого бокабабу и кофейник. - Я не буду ее есть, - сразу угрожающе-неприязненно заявил Шариков. - Никто вас не приглашает. Держите себя прилично. Доктор, прошу вас. В молчании закончился обед. Шариков вытащил из кармана смятую папиросу и задымил. Откушав кофею, Филипп Филиппович поглядел на часы, нажал на репетитор и они проиграли нежновосемь с четвертью. Филипп Филиппович откинулся по своему обыкновению наготическую спинку и потянулся к газете на столике. - Доктор, прошу вас, сьездите с ним в цирк. Только, ради бога, посмотрите в программе - котов нету? - И как такую сволочь в цирк пускают, - хмуро заметил Шариков, покачивая головой. - Ну, мало ли кого туда допускают, - двусмысленно отозвался ФилиппФилиппович, - что там у них? - У соломонского, - стал вычитывать Борменталь, - четыре какие-то... Юссемс и человек мертвой точки. - Что за юссемс? - Подозрительно осведомился Филипп Филиппович. - Бог их знает. Впервые это слово встречаю. - Ну, тогда лучше смотрите у Никитиных. Необходимо, чтобы было всеясно. - У Никитиных... У Никитиных... Гм... Слоны и предел человеческойловкости. - Так-с. Что вы скажете относительно слонов, дорогой Шариков? Недоверчиво спросил Филипп Филиппович. Тот обиделся. - Что же, я не понимаю, что ли. Кот - другое дело. Слоны - животныеполезные, - ответил Шариков. - Ну-с и отлично. Раз полезные, поезжайте и поглядите на них. ИванаАрнольдовича слушаться надо. И ни в какие разговоры там не пускаться вбуфете! Иван Арнольдович, покорнейше прошу пива Шарикову не предлагать. Через 10 минут Иван Арнольдович и Шариков, одетый в кепку с утинымносом и в драповое пальто с поднятым воротником, уехали в цирк. В квартирестихло. Филипп Филиппович оказался в своем кабинете. Он зажег лампу подтяжелым зеленым колпаком, отчего в громадном кабинете стало очень мирно, иначал мерять комнату. Долго и жарко светился кончик сигары бледно-зеленымогнем. Руки профессор заложил в карманы брюк и тяжкая дума терзала егоученый с взлизами лоб. Он причмокивал, напевал сквозь зубы " К берегамсвященным Нила... " И что-то бормотал. Наконец, отложил сигару в пепельницу, подошел к шкафу, сплошь состоящему из стекла, и весь кабинет осветил тремясильнейшими огнями с потолка. Из шкафа, с третьей стеклянной полки ФилиппФилиппович вынул узкую банку и стал, нахмурившись, рассматривать ее на светогней. В прозрачной и Тяжкой жидкости плавал, не падая на дно, малыйбеленький комочек, извлеченный из недр Шарикова мозга. Пожимая плечами, кривя губы и хмыкая, Филипп Филиппович пожирал его глазами, как будто вбелом нетонущем комке хотел разглядеть причину удивительных событий, перевернувших вверх дном жизнь в пречистенской квартире. Очень возможно, что высокоученый человек ее и разглядел. По крайнеймере, вдоволь насмотревшись на придаток мозга, он банку спрятал в шкаф, запер его на ключ, ключ положил в жилетный карман, а сам обрушился, вдавивголову в плечи и глубочайше засунув руки в карманы пиджака, на кожу дивана. Он долго палил вторую сигару, совершенно изжевав ее конец, и, наконец, вполном одиночестве, зелено окрашенный, как седой Фауст, воскликнул: - Ей-богу, я, кажется, решусь. Никто ему не ответил на это. В квартире прекратились всякие звуки. Вобуховом переулке в одиннадцать часов, как известно, затихает движение. Редко-редко звучали отдаленные шаги запоздавшего пешехода, они постукивалигде-то за шторами и угасали. В кабинете нежно звенел под пальцами ФилиппаФилипповича репетитор в карманчике... Профессор нетерпеливо поджидалвозвращения доктора Борменталя и Шарикова из цирка.

Неизвестно, на что решился Филипп Филиппович. Ничего особенного втечение следующей недели он не предпринимал и, может быть, вследствие егобездействия, квартирная жизнь переполнилась событиями. Дней через шесть после истории с водой и котом из домкома к Шариковуявился молодой человек, оказавшийся женщиной, и вручил ему документы, которые Шариков немедленно заложил в карман и немедленно после этого позвалдоктора Борменталя. - Борменталь! - Нет, уж вы меня по имени и отчеству, пожалуйста, называйте! Отозвался Борменталь, меняясь в лице. Нужно заметить, что в эти шесть дней хирург ухитрился восемь разпоссориться со своим воспитанником. И атмосфера в обуховских комнатах быладушная. - Ну и меня называйте по имени и отчеству! - Совершенно основательноответил Шариков. - Нет! - Загремел в дверях Филипп Филиппович, - по такому имени иотчеству в моей квартире я вас не разрешу называть. Если вам угодно, чтобывас перестали именовать фамильярно " Шариков", и я и доктор Борменталь будемназывать вас " господин Шариков". - Я не господин, господа все в париже! - Отлаял Шариков. - Швондерова работа! - Кричал Филипп Филиппович, - ну, ладно, посчитаюсь я с этим негодяем. Не будет никого, кроме господ, в моейквартире, пока я в ней нахожусь! В противном случае или я или вы уйдетеотсюда и, вернее всего, вы. Сегодня я помещу в газетах обьявление и, поверьте, я вам найду комнату. - Ну да, такой я дурак, чтобы я сьехал отсюда, - очень четко ответилШариков. - Как? - Спросил Филипп Филиппович и до того изменился в лице, чтоБорменталь подлетел к нему и нежно и тревожно взял его за рукав. - Вы, знаете, не нахальничайте, мосье Шариков! - Борменталь оченьповысил голос. Шариков отступил, вытащил из кармана три бумаги: зеленуюжелтую и белую и, тыча в них пальцами, заговорил: - Вот. Член жилищного товарищества, и площадь мне полагаетсяопределенно в квартире номер пять у ответственного сьемщика Преображенскогов шестнадцать квадратных аршин, - Шариков подумал и добавил слово, котороеБорменталь машинально отметил в мозгу, как новое: " благоволите". Филипп Филиппович закусил губу и сквозь нее неосторожно вымолвил: - Клянусь, что я этого Швондера в конце концов застрелю. Шариков в высшей степени внимательно и остро принял эти слова, что быловидно по его глазам. - Филипп Филиппович, vorsichtig... - Предостерегающе начал Борменталь. - Ну, уж знаете... Если уж такую подлость!.. - Вскричал ФилиппФилиппович по-русски. - Имейте в виду, Шариков... Господин, что я, если выпозволите себе еще одну наглую выходку, я лишу вас обеда и вообще питания вмоем доме. 16 Аршин - это прелестно, но ведь я вас не обязан кормить по этойлягушечьей бумаге! Тут Шариков испугался и приоткрыл рот. - Я без пропитания оставаться не могу, - забормотал он, - где же я будухарчеваться? - Тогда ведите себя прилично! - В один голос заявили оба эскулапа. Шариков значительно притих и в тот день не причинил никакого вреданикому, за исключением самого себя: пользуясь небольшой отлучкой Борменталя, он завладел его бритвой и распорол себе скулы так, что Филипп Филиппович идоктор Борменталь накладывали ему на порез швы, отчего Шариков долго выл, заливаясь слезами. Следующую ночь в кабинете профессора в зеленом полумраке сидели двое -сам Филипп Филиппович и верный, привязанный к нему Борменталь. В доме ужеспали. Филипп Филиппович был в своем лазоревом халате и красных туфлях, аБорменталь в рубашке и синих подтяжках. Между врачами на круглом столе рядомс пухлым альбомом стояла бутылка коньяку, блюдечко с лимоном и сигарныйящик. Ученые, накурив полную комнату, с жаром обсуждали последние события: этим вечером Шариков присвоил в кабинете Филиппа Филипповича два червонца, лежавшие под пресс-папье, пропал из квартиры, вернулся поздно и совершеннопьяный. Этого мало. С ним явились две неизвестных личности, шумевших напарадной лестнице и изъявивших желание ночевать в гостях у Шарикова. Удалились означенныеличности лишь после того, как Федор, присутствовавший при этой сцене восеннем пальто, накинутом сверх белья, позвонил по телефону в 45 отделениемилиции. Личности мгновенно отбыли, лишь только Федор повесил трубку. Неизвестно куда после ухода личностей задевалась малахитовая пепельница сподзеркальника в передней бобровая шапка Филиппа Филипповича и его жетрость, на каковой трости золотой вязью было написано: " Дорогому иуважаемому Филиппу Филипповичу благодарные ординаторы в день... ', Дальше шларимская цифра Х. - Кто они такие? - Наступал Филипп Филиппович, сжимая кулаки, на Шарикова. Тот, шатаясь и прилипая к шубам, бормотал насчет того, что личности емунеизвестны, что они не сукины сыны какие-нибудь, а - хорошие. - Изумительнее всего, что ведь они же оба пьяные... Как же ониухитрились? - Поражался Филипп Филиппович, глядя на место в стойке, гденекогда помещалась память юбилея. - Специалисты, - пояснил Федор, удаляясь спать с рублем в кармане. От двух червонцев Шариков категорически отперся и при этом выговорилчто-то неявственное насчет того, что вот, мол, он не один в квартире. - Ага, быть может, это доктор Борменталь свистнул червонцы? Осведомился Филипп Филиппович тихим, но страшным по оттенку голосом. Шариков качнулся, открыл совершенно посоловевшие глаза и высказалпредположение: - А может быть, зинка взяла... - Что такое?.. - Закричала Зина, появившись в дверях как привидение, прикрывая на груди расстегнутую кофточку ладонью, - да как он... Шея Филиппа Филипповича налилась красным цветом. - Спокойно, зинуша, - молвил он, простирая к ней руку, - не волнуйся, мы все это устроим. Зина немедленно заревела, распустив губы, и ладонь запрыгала у нее наключице. - Зина, как вам не стыдно? Кто же может подумать? Фу, какой срам! Заговорил Борменталь растерянно. - Ну, Зина, ты - дура, прости господи, - начал было Филипп Филиппович. Но тут зинин плач прекратился сам собой и все умолкли. Шарикову сталонехорошо. Стукнувшись головой об стену он издал звук - не то " и", не то " е" - вроде " эээ"! Лицо его побледнело и судорожно задвигалась челюсть. - Ведро ему, негодяю, из смотровой дать! И все забегали, ухаживая за заболевшим Шариковым. Когда его отводилиспать, он, пошатываясь в руках Борменталя, очень нежно и мелодически ругалсяскверными словами, выговаривая их с трудом. Вся эта история произошла около часу, а теперь было часа 3 пополуночи, но двое в кабинете бодрствовали, взвинченные коньяком с лимоном. Накурилиони до того, что дым двигался густыми медленными плоскостями, даже неколыхаясь. Доктор Борменталь, бледный, с очень решительными глазами, поднял рюмкус стрекозиной талией. - Филипп Филиппович, - прочувственно воскликнул он, - я никогда незабуду, как я полуголодным студентом явился к вам, и вы приютили меня при кафедре. Поверьте, Филипп Филиппович, вы для меня гораздо больше, чем профессор, учитель... Мое безмерное уважение к вам... Позвольте васпоцеловать, дорогой Филипп Филиппович. - Да, голубчик, мой... - Растерянно промычал Филипп Филиппович иподнялся навстречу. Борменталь его обнял и поцеловал в пушистые, сильнопрокуренные усы. - Ей-богу, Филипп фили... - Так растрогали, так растрогали... Спасибо вам, - говорил ФилиппФилиппович, - голубчик, я иногда на вас ору на операциях. Уж проститестариковскую вспыльчивость. В сущности ведь я так одинок... " От севильи догренады... " - Филипп Филиппович, не стыдно ли вам?.. - Искренно воскликнул пламенныБорменталь, - если вы не хотите меня обижать, не говорите мне больше такимобразом... - Ну, спасибо вам... " К берегам священным Нила... " Спасибо... И я васполюбил как способного врача. - Филипп Филиппович, я вам говорю!.. - Страстно воскликнул Борменталь, сорвался с места, плотнее прикрыл дверь, ведущую в коридор и, вернувшись, продолжал шепотом, - ведь это - единственный исход. Я не смею вам, конечно, давать советы, но, Филипп Филиппович, посмотрите на себя, вы совершеннозамучились, ведь так нельзя же больше работать! - Абсолютно невозможно, - вздохнув, подтвердил Филипп Филиппович. - Ну, вот, это же немыслимо, - шептал Борменталь, - в прошлый раз выговорили, что боитесь за меня, если бы вы знали, дорогой профессор, как выменя этим тронули. Но ведь я же не мальчик и сам соображаю, насколько этоможет получиться ужасная шутка. Но по моему глубокому убеждению, другоговыхода нет. Филипп Филиппович встал, замахал на него руками и воскликнул: - И не соблазняйте, даже и не говорите, - профессор заходил по комнате, закачав дымные волны, - и слушать не буду. Понимаете, что получиться, еслинас накроют. Нам ведь с вами " принимая во внимание происхождение" - от'ехатьне придется, невзирая на нашу первую судимость. Ведь у нас нет подходящегопроисхождения, мой дорогой? - Какой там черт! Отец был судебным следователем в вильно, - горестноответил Борменталь, допивая коньяк. - Ну вот-с, не угодно ли. Ведь это же дурная наследственность. Пакостнее и представить себе ничего нельзя. Впрочем, виноват, у меня ещехуже. Отец - кафедральный протоиерей. Мерси. " От севильи до гренады... Втихом сумраке ночей... " Вот, черт ее возьми. - Филипп Филиппович, вы - величина мирового значения, и из-за какого-тоизвините за выражение, сукиного сына... Да разве они могут вас тронуть, помилуйте! - Тем более, не пойду на это, - задумчиво возразил Филипп Филиппович, останавливаясь и озираясь на стеклянный шкаф. - Да почему? - Потому что вы-то ведь не величина мирового значения. - Где уж... - Ну вот-с. А бросать коллегу в случае катастрофы, самому же выскочитьна мировом значении, простите... Я - московский студент, а не Шариков. Филипп Филиппович горделиво поднял плечи и сделался похож нафранцузского древнего короля. - Филипп Филиппович, эх... - Горестно воскликнул Борменталь, - значит, что же? Теперь вы будете ждать, пока удастся из этого хулигана сделатьчеловека? Филипп Филиппович жестом руки остановил его, налил себе коньяку, хлебнул, пососал лимон и заговорил: - Иван Арнольдович, как по-вашему, я понимаю что-либо в анатомии ифизиологии, ну скажем, человеческого мозгового аппарата? Как ваше мнение? - Филипп Филиппович, что вы спрашиваете! - С большим чувством ответилБорменталь и развел руками. - Ну, хорошо. Без ложной скромности. Я тоже полагаю, что в этом я несамый последний человек в Москве. - А я полагаю, что вы - первый не только в Москве, а и в Лондоне и воксфорде! - Яростно перебил Борменталь. - Ну, ладно, пусть будет так. Ну так вот-с, будущий профессорБорменталь: это никому не удастся. Конечно. Можете и не спрашивать. Так исошлитесь на меня, скажите, Преображенский сказал. Финита, клим! - Вдругторжественно воскликнул Филипп Филиппович и шкаф ответил ему звоном, - клим, - повторил он. - Вот что, Борменталь, вы первый ученик моей школы и, крометого, мой друг, как я убедился сегодня. Так вот вам как другу, сообщу посекрету, - конечно, я знаю, вы не будете срамить меня - старый оселПреображенский нарвался на этой операции как третьекурсник. Правда, открытиеполучилось, вы сами знаете - какое, тут Филипп Филиппович горестно указалобеими руками на оконную штору, очевидно, намекая на Москву, - Но толькоимейте в виду, Иван Арнольдович, что единственным результатом этого открытиябудет то, что все мы теперь будем иметь этого Шарикова вот где, - здесь, Преображенский похлопал себя по крутой и склонной к параличу шее, будьтеспокойны! Если бы кто-нибудь, - сладострастно продолжал Филипп Филиппович, -разложил меня здесь и выпорол, - я бы, клянусь, заплатил бы червонцев пять! " От севильи до гренады... " Черт меня возьми... Ведь я пять лет сидел, выковыривал придатки из мозгов... Вы знаете, какую я работу проделал - умунепостижимо. И вот теперь, спрашивается - зачем? Чтобы в один прекрасныйдень милейшего пса превратить в такую мразь, что волосы дыбом встают. - Исключительное что-то. - Совершенно с вами согласен. Вот, доктор, что получается, когдаисследователь вместо того, чтобы идти параллельно и ощупью с природой, форсирует вопрос и приподнимает завесу: на, получай Шарикова и ешь его скашей. - Филипп Филиппович, а если бы мозг спинозы? - Да! - Рявкнул Филипп Филиппович. - Да! Если только злосчастная собакане помрет у меня под ножом, а вы видели - какого сорта эта операция. Однимсловом, я - Филипп Преображенский, ничего труднее не делал в своей жизни. Можно привить гипофиз спинозы или еще какого-нибудь такого лешего исоорудить из собаки чрезвычайно высокостоящего. Но на какого дьявола? -Спрашивается. Обьясните мне, пожалуйста, зачем нужно искусственнофабриковать спиноз, когда любая баба может его родить когда угодно. Ведьродила же в холмогорах мадам ломоносова этого своего знаменитого. Доктор, человечество само заботится об этом и в эволюционном порядке каждый годупорно, выделяя из массы всякой мрази, создает десятками выдающихся гениев, украшающих земной шар. Теперь вам понятно, доктор, почему я опорочил вашвывод в истории Шариковской болезни. Мое открытие, черти б его сьели, скоторым вы носитесь, стоит ровно один ломаный грош... Да, не спорьте, ИванАрнольдович, я ведь уж понял. Я же никогда не говорю на ветер, вы этоотлично знаете. Теоретически это интересно. Ну, ладно! Физиологи будут ввосторге. Москва беснуется... Ну, а практически что? Кто теперь перед вами? Преображенский указал пальцем в сторону смотровой, где почивал Шариков: - Исключительный прохвост. - Но кто он - клим, клим, - крикнул профессор, - клим чугунов(Борменталь открыл рот) - вот что-с: две судимости, алкоголизм, " всеподелить", шапка и два червонца пропали (тут Филипп Филиппович вспомнилюбилейную палку и побагровел) - хам и свинья... Ну, эту палку я найду. Однимсловом, гипофиз - закрытая камера, определяющая человеческое данное лицо. Данное! " От севильи до гренады... " - Свирепо вращая глазами, кричал ФилиппФилиппович, - а не общечеловеческое. Это - в миниатюре - сам мозг. И мне онсовершенно не нужен, ну его ко всем свиньям. Я заботился совсем о другом, обевгенике, об улучшении человеческой породы. И вот на омоложении нарвался. Неужели вы думаете, что из-за денег произвожу их? Ведь я же все-таки ученый. - Вы великий ученый, вот что! - Молвил Борменталь, глотая коньяк. Глазаего налились кровью. - Я хотел проделать маленький опыт, после того, как два года тому назадвпервые получил из гипофиза вытяжку полового гормона. И вместо этого что жеполучилось? Боже ты мой! Этих гормонов в гипофизе, о господи... Доктор, передо мной - тупая безнадежность, я клянусь, потерялся. Борменталь вдруг засучил рукава и произнес, кося глазами к носу: - Тогда вот что, дорогой учитель, если вы не желаете, я сам на свойриск накормлю его мышьяком. Черт с ним, что папа судебный следователь. Ведьв конце концов - это ваше собственное экспериментальное существо. Филипп Филиппович потух, обмяк, завалился в кресло и сказал: - Нет, я не позволю вам этого, милый мальчик. Мне 60 лет, я вам могудавать советы. На преступление не идите никогда, против кого бы оно ни былонаправлено. Доживите до старости с чистыми руками. - Помилуйте, Филипп Филиппович, да ежели его еще обработает этотШвондер, что ж из него получится?! Боже мой, я только теперь начинаюпонимать, что может выйти из этого Шарикова! - Ага! Теперь поняли? А я понял через десять дней после операции. Нутак вот, Швондер и есть самый главный дурак. Он не понимает, что Шариков длянего более грозная опасность, чем для меня. Ну, сейчас он всячески стараетсянатравить его на меня, не соображая, что если кто-нибудь в свою очередьнатравит Шарикова на самого Швондера, то от него останутся только рожки даножки. - Еще бы! Одни коты чего стоят! Человек с собачьим сердцем. - О нет, нет, - протяжно ответил Филипп Филиппович, - вы, доктор, делаете крупнейшую ошибку, ради бога не клевещите на пса. Коты - этовременно... Это вопрос дисциплины и двух-трех недель. Уверяю вас. Ещекакой-нибудь месяц, и он перестанет на них кидаться. - А почему не теперь? - Иван Арнольдович, это элементарно... Что вы на самом деле спрашиваетеда ведь гипофиз не повиснет же в воздухе. Ведь он все-таки привит на собачиймозг, дайте же ему прижиться. Сейчас Шариков проявляет уже только остаткисобачьего, и поймите, что коты - это лучшее из всего, что он делает. Сообразите, что весь ужас в том, что у него уж не собачье, а именночеловеческое сердце. И самое паршивое из всех, которые существуют в природе! До последней степени взвинченный Борменталь сжал сильные худые руки вкулаки, повел плечами, твердо молвил: - Кончено. Я его убью! - Запрещаю это! - Категорически ответил Филипп Филиппович. - Да помилуйт... Филипп Филиппович вдруг насторожился, поднял палец. - Погодите-ка... Мне шаги послышались. Оба прислушались, но в коридоре было тихо. - Показалось, - молвил Филипп Филиппович и с жаром заговорил по-немецкив его словах несколько раз звучало русское слово " уголовщина". - Минуточку, - вдруг насторожился Борменталь и шагнул к двери. Шагислышались явственно и приблизились к кабинету. Кроме того, бубнил голосБорменталь распахнул двери и отпрянул в изумлении. Совершенно пораженныйФилипп Филиппович застыл в кресле. В освещенном четырехугольнике коридора предстала в одной ночной сорочкеДарья Петровна с боевым и пылающим лицом. И врача и профессора ослепилообилие мощного и, как от страху показалось обоим, совершенно голого тела. Вмогучих руках Дарья Петровна волокла что-то, и это " что-то", упираясь, садилось на зад и небольшие его ноги, крытые черным пухом, заплетались попаркету. " Что-то", конечно, оказалось Шариковым, совершенно потерянным, всееще пьяненьким, разлохмаченным и в одной рубашке. Дарья Петровна, грандиозная и нагая, тряхнула Шарикова, как мешок скартофелем, и произнесла такие слова: - Полюбуйтесь, господин профессор, на нашего визитера ТелеграфаТелеграфовича. Я замужем была, а Зина - невинная девушка. Хорошо, что япроснулась. Окончив эту речь, Дарья Петровна впала в состояние стыда, вскрикнула, закрыла грудь руками и унеслась. - Дарья Петровна, извините ради бога, - опомнившись, крикнул ей вследкрасный Филипп Филиппович. Борменталь повыше засучил рукава рубашки и двинулся к Шарикову. Филипп Филиппович заглянул ему в глаза и ужаснулся. - Что вы, доктор! Я запрещаю... Борменталь правой рукой взял Шарикова за шиворот и тряхнул его так, чтополотно на сорочке спереди треснуло. Филипп Филиппович бросился наперерез и стал выдирать щуплого Шарикова из цепких хирургических рук. - Вы не имеете права биться! - Полузадушенный кричал Шариков, садясьназемь и трезвея. - Доктор! - Вопил Филипп Филиппович. Борменталь несколько пришел в себя и выпустил Шарикова, после чего тотсейчас же захныкал. - Ну, ладно, - прошипел Борменталь, - подождем до утра. Я ему устроюбенефис, когда он протрезвится. Тут он ухватил Шарикова под мышки и поволок его в приемную спать. При этом Шариков сделал попытку брыкаться, но ноги его не слушались. Филипп Филиппович растопырил ноги, отчего лазоревые полы разошлись, возвел руки и глаза к потолочной лампе в коридоре и молвил: - Ну-ну.. Бенефис Шарикова, обещанный доктором Борменталем, не состоялся, однако, на следующее утро по той причине, что Полиграф Полиграфович исчез из дома. Борменталь пришел в яростное отчаяние, обругал себя ослом за то, что неспрятал ключ от парадной двери, кричал, что это непростительно, и кончилпожеланием, чтобы Шариков попал под автобус. Филипп Филиппович сидел вкабинете, запустив пальцы в волосы, и говорил: - Воображаю, что будет твориться на улице... Вообража-а-ю. " От севильидо гренады", боже мой. - Он в домкоме еще может быть, - бесновался Борменталь и куда-то бегал. В домкоме он поругался с председателем Швондером до того, что тот селписать заяление в народный суд хамовнического района, крича при этом, что онне сторож питомца профессора Преображенского, тем более, что этот питомецПолиграф не далее, как вчера, оказался прохвостом, взяв в домкоме якобы напокупку учебников в кооперативе 7 рублей. Федор, заработавший на этом деле три рубля, обыскал весь дом сверху донизу. Нигде никаких следов Шарикова не было. Выяснилось только одно - что Полиграф отбыл на рассвете в кепке, вшарфе и пальто, захватив с собой бутылку рябиновой в буфете, перчаткидоктора Борменталя и все свои документы. Дарья Петровна и Зина, не скрывая, выразили свою бурную радость и надежду, что Шариков больше не вернется. УДарьи Петровны Шариков занял накануне три рубля пятьдесят копеек. - Так вам и надо! - Рычал Филипп Филиппович, потрясая кулаками. Целыйдень звенел телефон, звенел телефон на другой день. Врачи принималинеобыкновенное количество пациентов, а на третий день вплотную встал вкабинете вопрос о том, что нужно дать знать в милицию, каковая должнаразыскать Шарикова в Московском омуте. И только что было произнесено слово " милиция", как благоговейшую тишинуобухова переулка прорезал лай грузовика и окна в доме дрогнули. Затемпрозвучал уверенный звонок, и Полиграф Полиграфович вошел с необычайнымдостоинством, в полном молчании снял кепку, пальто повесил на рога иоказался в новом виде. На нем была кожаная куртка с чужого плеча, кожаные жепотертые штаны и английские высокие сапожки со шнуровкой до колен. Неимоверный запах котов сейчас расплылся по всей передней. Преображенский иБорменталь точно по команде скрестили руки на груди, стали у притолоки иожидали первых сообщений от Полиграфа Полиграфовича. Он пригладил жесткиеволосы, кашлянул и осмотрелся так, что видно было: смущение Полиграф желаетскрыть при помощи развязности. - Я, Филипп Филиппович, - начал он наконец говорить, - на должностьпоступил. Оба врача издали неопределенный сухой звук горлом и шевельнулись. Преображенский опомнился первый, руку протянул и молвил: - Бумагу дайте. Было напечатано: " предьявитель сего товарищ Полиграф ПолиграфовичШариков действительно состоит заведующим подотделом очистки города Москвы отбродячих животных (котов и пр. ) В отделе МКХ". - Так, - тяжело молвил Филипп Филиппович, - кто же вас устроил? Ах, впрочем я и сам догадываюсь. - Ну, да, Швондер, - ответил Шариков. - Позвольте вас спросить - почему от вас так отвратительно пахнет? Шариков понюхал куртку озабоченно. - Ну, что ж, пахнет... Известно: по специальности. Вчера котов душили, душили... Филипп Филиппович вздрогнул и посмотрел на Борменталя. Глаза у тогонапоминали два черных дула, направленных на Шарикова в упор. Без всякихпредисловий он двинулся к Шарикову и легко и уверенно взял его за глотку. - Караул! - Пискнул Шариков, бледнея. - Доктор! - Ничего не позволю себе дурного, Филипп Филиппович, - не беспокойтесь, - железным голосом отозвался Борменталь и завопил: - Зина и Дарья Петровна! Те появились в передней. - Ну, повторяйте, - сказал Борменталь и чуть-чуть при нул горлоШарикова к шубе, - извините меня... - Ну хорошо, повторяю, - сиплым голосом ответил совершенно пораженныйШариков, вдруг набрал воздуху, дернулся и попытался крикнуть " караул", нокрик не вышел и голова его совсем погрузилась в шубу. - Доктор, умоляю вас. Шариков закивал головой, давая знать, что он покоряется и будетповторять. -... Извините меня, многоуважаемая Дарья Петровна и Зинаида?.. - Прокофьевна, - шепнула испуганно Зина. - Уф, Прокофьевна... - Говорил, перехватывая воздух, охрипший Шариков, -... Что я позволил себе... - Себе гнусную выходку ночью в состоянии опьянения. - Опьянения... - Никогда больше не буду... - Не бу... - Пустите, пустите его, Иван Арнольдович, - взмолились одновременно обеженщины, - вы его задушите. Борменталь выпустил Шарикова на свободу и сказал: - Грузовик вас ждет? - Нет, - почтительно ответил Полиграф, - он только меня привез. - Зина, отпустите машину. Теперь имейте в виду следующее: вы опятьвернулись в квартиру Филиппа Филипповича? - Куда же мне еще? - Робко ответил Шариков, блуждая глазами. - Отлично-с. Быть тише воды, ниже травы. В противном случае за каждуюбезобразную выходку будете иметь со мною дело. Понятно? - Понятно, - ответил Шариков. Филипп Филиппович во все время насилия над Шариковым хранил молчание. Как-то жалко он сьежился у притолоки и грыз ноготь, потупив глаза в паркет. Потом вдруг поднял их на Шарикова и спросил, глухо и автоматически: - Что же вы делаете с этими... С убитыми котами? - На польты пойдут, - ответил Шариков, - из них белок будут делать нарабочий кредит. Засим в квартире настала тишина и продолжалась двое суток. ПолиграфПолиграфович утром уезжал на грузовике, появлялся вечером, тихо обедал вкомпании Филиппа Филипповича и Борменталя. Несмотря на то, что Борменталь и Шариков спали в одной комнатеприемной, они не разговаривали друг с другом, так что Борменталь соскучилсяпервый. Дня через два в квартире появилась худенькая с подрисованными глазамибарышня в кремовых чулочках и очень смутилась при виде великолепия квартиры. В потертом пальтишке она шла следом за Шариковым и в передней столкнулась спрофессором. Тот оторопелый остановился, прищурился и спросил: - Позвольте узнать? - Я с ней расписываюсь, это - наша машинистка, жить со мной будет. Борменталя надо будет выселить из приемной. У него своя квартира есть, -крайне неприязненно и хмуро пояснил Шариков. Филипп Филиппович поморгал глазами, подумал, глядя на побагровевшуюбарышню, и очень вежливо пригласил ее. - Я вас попрошу на минуточку ко мне в кабинет. - И я с ней пойду, - быстро и подозрительно молвил Шариков. И тут моментально вынырнул как из-под земли Борменталь. - Извините, - сказал он, - профессор побеседует с дамой, а мы уж с вамипобудем здесь. - Я не хочу, - злобно отозвался Шариков, пытаясь устремиться вслед засгорающей от стыда барышней и Филиппом Филипповичем. - Нет, простите, - Борменталь взял Шарикова за кисть руки и они пошли всмотровую. Минут пять из кабинета ничего не слышалось, а потом вдруг глуходонеслись рыдания барышни. Филипп Филиппович стоял у стола, а барышня плакала в грязный кружевнойплаточек. - Он сказал, негодяй, что ранен в боях, - рыдала барышня. - Лжет, - непреклонно отвечал Филипп Филиппович. Он покачал головой ипродолжал. - Мне вас искренне жаль, но нельзя же так с первым встречнымтолько из-за служебного положения... Детка, ведь это безобразие. Вот что... - Он открыл ящик письменного стола и вынул три бумажки по три червонца. - Я отравлюсь, - плакала барышня, - в столовке солонина каждый день... И угрожает... Говорит, что он красный командир... Со мною, говорит, будешьжить в роскошной квартире... Каждый день аванс... Психика у меня добрая, говорит, я только котов ненавижу... Он у меня кольцо на память взял... - Ну, ну, ну, - психика добрая... " От севильи до гренады", - БормоталФилипп Филиппович, - нужно перетерпеть - вы еще так молоды... - Неужели в этой самой подворотне? - Ну, берите деньги, когда дают взаймы, - рявкнул Филипп Филиппович. Затем торжественно распахнулись двери и Борменталь по приглашениюФилиппа Филипповича ввел Шарикова. Тот бегал глазами, и шерсть на голове унего возвышалась, как щетка. - Подлец, - выговорила барышня, сверкая заплаканными размазаннымиглазами и полосатым напудренным носом. - Отчего у вас шрам на лбу? Потрудитесь обьяснить этой даме, вкрадчивоспросил Филипп Филиппович. Шариков сыграл ва-банк: - Я на колчаковских фронтах ранен, - пролаял он. Барышня встала и с громким плачем вышла. - Перестаньте! - Крикнул вслед Филипп Филиппович, - Погодите, колечкопозвольте, - сказал он, обращаясь к Шарикову. Тот покорно снял с пальца дутое колечко с изумрудом. - Ну, ладно, - вдруг злобно сказал он, - попомнишь ты у меня. Завтра ятебе устрою сокращение штатов. - Не бойтесь его, - крикнул вслед Борменталь, - я ему не позволю ничегосделать. - Он повернулся и поглядел на Шарикова так, что тот попятился истукнулся затылком о шкаф. - Как ее фамилия? - Спросил у него Борменталь. - Фамилия! - Заревел они вдруг стал дик и страшен. - Васнецова, - ответил Шариков, ища глазами, как бы улизнуть. - Ежедневно, - взявшись за лацкан Шариковской куртки, выговорилБорменталь, - сам лично буду справляться в чистке - не сократили лигражданку Васнецову. И если только вы... Узнаю, что сократили, я вас... Собственными руками здесь же пристрелю. Берегитесь, Шариков, - говорюрусским языком! Шариков, не отрываясь, смотрел на Борменталевский нос. - У самих револьверы найдутся... - Пробормотал Полиграф, но очень вялои вдруг, изловчившись, брызнул в дверь. - Берегитесь! - Донесся ему вдогонку борменталевский крик.

Ночь и половину следующего дня висела, как туча перед грозой, тишина. Все молчали. Но на следующий день, когда Полиграф Полиграфович, которогоутром кольнуло скверное предчувствие, мрачный уехал на грузовике к местуслужбы, профессор Преображенский в совершенно неурочный час принял одного изсвоих прежних пациентов, толстого и рослого человека в военной форме. Тотнастойчиво добивался свидания и добился. Войдя в кабинет, он вежливо щелкнулкаблуками к профессору. - У вас боли, голубчик, возобновились? - Спросил осунувшийся Филипп Филиппович, - садитесь, пожалуйста. - Мерси. Нет, профессор, - ответил гость, ставя шлем на угол стола, явам очень признателен... Гм... Я приехал к вам по другому делу, ФилиппФилиппович... Питая большое уважение... Гм... Предупредить. Явная ерунда. Просто он прохвост... - Пациент полез в портфель и вынул бумагу, - хорошо, что мне непосредственно доложили... Филипп Филиппович оседлал нос пенсне поверх очков и принялся читать. Ондолго Бормотал про себя, меняясь в лице каждую секунду. "... А также угрожаяубить председателя домкома товарища Швондера, из чего видно, что хранитогнестрельное оружие. И произносит контрреволюционные речи, даже энгельсаприказал своей социалприслужнице Зинаиде Прокофьевне Буниной спалить впечке, как явный меньшевик со своим ассистентом Борменталем ИваномАрнольдовичем, который тайно не прописанный проживает у него в квартире. Подпись заведующего подотделом очистки П. П. Шарикова - удостоверяю. Председатель домкома Швондер, секретарь пеструхин". - Вы позволите мне это оставить у себя? - Спросил Филипп Филиппович, покрываясь пятнами, - или, виноват, может быть, это вам нужно, чтобы датьзаконный ход делу? - Извините, профессор, - очень обиделся пациент, и раздул ноздри, - выдействительно очень уж презрительно смотрите на нас. Я... - И тут он сталнадуваться, как индейский петух. - Ну, извините, извините, голубчик! - Забормотал Филипп Филиппович, простите, я право, не хотел вас обидеть. Голубчик, не сердитесь, меня он такзадергал... - Я думаю, - совершенно отошел пациент, - но какая все-таки дрянь! Любопытно было бы взглянуть на него. В Москве прямо легенды какие-то про васрассказывают... Филипп Филиппович только отчаянно махнул рукой. Тут пациент разглядел, что профессор сгорбился и даже как будто поседел за последнее время. ****** Преступление созрело и упало, как камень, как это обычно и бывает. Ссосущим нехорошим сердцем вернулся в грузовике Полиграф Полиграфович. ГолосФилиппа Филипповича пригласил его в смотровую. Удивленный Шариков пришел и снеясным страхом заглянул в дуло на лице Борменталя, а затем на ФилиппаФилипповича. Туча ходила вокруг ассистента и левая его рука с папироскойчуть вздрагивала на блестящей ручке акушерского кресла. Филипп Филиппович со спокойствием очень зловещим сказал: - Сейчас заберите вещи: брюки, пальто, все, что вам нужно, - и вон изквартиры! - Как это так? - Искренне удивился Шариков. - Вон из квартиры - сегодня, - монотонно повторил Филипп Филиппович, щурясь на свои ногти. Какой-то нечистый дух вселился в Полиграфа Полиграфовича; очевидно, гибель уже караулила его и срок стоял у него за плечами. Он сам бросился вобьятия неизбежного и гавкнул злобно и отрывисто: - Да что такое в самом деле! Что, я управы, что ли, не найду на вас? Яна 16 аршинах здесь сижу и буду сидеть. - Убирайтесь из квартиры, - задушенно шепнул Филипп Филиппович. Шариков сам пригласил свою смерть. Он поднял левую руку и показалФилиппу Филипповичу обкусанный с нестерпимым кошачьим запахом - шиш. А затемправой рукой по адресу опасного Борменталя из кармана вынул револьвер. Папироса Борменталя упала падучей звездой, а через несколько секундпрыгающий по битым стеклам Филипп Филиппович в ужасе метался от шкафа ккушетке. На ней распростертый и хрипящий лежал заведующий подотделомочистки, а на груди у него помещался хирург Борменталь и душил его беленькоймалой подушкой. Через несколько минут доктор Борменталь с не своим лицом прошел напередний ход и рядом с кнопкой звонка наклеил записку: " Сегодня приема по случаю болезни профессора - нет. Просят небеспокоить звонками". Блестящим перочинным ножичком он перерезал провод звонка, в зеркалеосмотрел поцарапанное в кровь свое лицо и изодранные, мелкой дрожьюпрыгающие руки. Затем он появился в дверях кухни и настороженным голосомЗине и Дарье Петровне сказал: - Профессор просит вас никуда не уходить из квартиры. - Хорошо, - робко ответили Зина и Дарья Петровна. - Позвольте мне запереть дверь на черный ход и забрать ключ, -заговорил Борменталь, прячась за дверь в стене и прикрывая ладонью лицо - этовременно, не из недоверия к вам. Но кто-нибудь придет, а вы не выдержите иоткроете, а нам нельзя мешать. Мы заняты. - Хорошо, - ответили женщины и сейчас же стали бледными. Борментальзапер черный ход, запер парадный, запер дверь из коридора в переднюю и шагиего пропали у смотровой. Тишина покрыла квартиру, заползла во все углы. Полезли сумерки, скверные, настороженные, одним словом мрак. Правда, впоследствии соседичерез двор говорили, что будто бы в окнах смотровой, выходящих во двор, вэтот вечер горели у Преображенского все огни, и даже будто бы они виделибелый колпак самого профессора... Проверить трудно. Правда, и Зина, когдауже кончилось, болтала, что в кабинете у камина после того, как Борменталь ипрофессор вышли из смотровой, ее до смерти напугал Иван Арнольдович. Якобыон сидел в кабинете на корточках и жег в камине собственноручно тетрадь всиней обложке из той пачки, в которой записывались истории болезнипрофессорских пациентов. Лицо будто бы у доктора было совершенно зеленое ивсе, ну, все... Вдребезги исцарапанное. И Филипп Филиппович в тот вечер самна себя не был похож. И еще что... Впрочем, может быть, невинная девушка изпречистенской квартиры и врет... За одно можно поручиться: в квартире в этот вечер была полнейшая иужаснейшая тишина.

10. Эпилог

Ночь в ночь через десять дней после сражения в смотровой в квартирепрофессора Преображенского, что в Обуховском переулке, ударил резкий звонок. - Уголовная милиция и следователь. Благоволите открыть. Забегали шаги, застучали, стали входить, и в сверкающей от огнейприемной с заново застекленными шкафами оказалось масса народу. Двое вмилицейской форме, один в черном пальто, с портфелем, злорадный и бледныйпредседатель Швондер, юноша-женщина, швейцар Федор, Зина, Дарья Петровна иполуодетый Борменталь, стыдливо прикрывающий горло без галстука. Дверь из кабинета пропустила Филиппа Филипповича. Он вышел в известномвсем лазоревом халате и тут же все могли убедиться сразу, что ФилиппФилиппович очень поправился в последнюю неделю. Прежний властный иэнергичный Филипп Филиппович, полный достоинства, предстал перед ночнымигостями и извинился, что он в халате. - Не стесняйтесь, профессор, - очень смущенно отозвался человек вштатском, затем он замялся и заговорил. - Очень неприятно. У нас есть ордерна обыск в вашей квартире и, - человек покосился на усы Филиппа Филипповичаи докончил, - и арест, в зависимости от результата. Филипп Филиппович прищурился и спросил: - А по какому обвинению, смею спросить, и кого? Человек почесал щеку и стал вычитывать по бумажке из портфеля. - По обвинению Преображенского, Борменталя, Зинаиды Буниной и ДарьиИвановой в убийстве заведующего подотделом очистки мкх ПолиграфаПолиграфовича Шарикова. Рыдания Зины покрыли конец его слов. Произошло движение. - Ничего я не понимаю, - ответил Филипп Филиппович, королевскивздергивая плечи, - какого такого Шарикова? Ах, виноват, этого моего пса... Которого я оперировал? - Простите, профессор, не пса, а когда он уже был человеком. Вот в чемдело. - То-есть он говорил? - Спросил Филипп Филиппович, - это еще не значитбыть человеком. Впрочем, это не важно. Шарик и сейчас существует, и никтоего решительно не убивал. - Профессор, - очень удивленно заговорил черный человек поднял брови, -тогда его придеться предьявить. Десятый день, как пропал, а данные, извинитеменя, очень нехорошие. - Доктор Борменталь, благоволите предьявить Шарика следователю, приказал Филипп Филиппович, овладевая ордером. Доктор Борменталь, криво улыбнувшись, вышел. Когда он вернулся и посвистал, за ним из двери кабинета выскочил песстранного качества. Пятнами он был лыс, пятнами на нем отрастала шерстьвышел он, как ученый циркач, на задних лапах, потом опустился на все четыреи осмотрелся. Гробовое молчание застыло в приемной, как желе. Кошмарноговида пес с багровым шрамом на лбу вновь поднялся на задние лапы и, улыбнувшись, сел в кресло. Второй милиционер вдруг перекрестился размашистым крестом и, отступив, сразу отдавил Зине обе ноги. Человек в черном, не закрывая рта, выговорил такое: - Как же, позвольте?.. Он служил в очистке... - Я его туда не назначал, - ответил Филипп Филиппович, - ему господинШвондер дал рекомендацию, если я не ошибаюсь. - Я ничего не понимаю, - растерянно сказал черный и обратился к первомумилиционеру. - Это он? - Он, - беззвучно ответил милицейский. - Форменно он. - Он самый, - послышался голос Федора, - только, сволочь, опять оброс. - Он же говорил... Кхе... Кхе... - И сейчас еще говорит, но только все меньше и меньше, так чтопользуйтесь случаем, а то он скоро совсем умолкнет. - Но почему же? - Тихо осведомился черный человек. Филипп Филиппович пожал плечами. - Наука еще не знает способов обращать зверей в людей. Вот я попробовалда только неудачно, как видите. Поговорил и начал обращаться в первобытноесостояние. Атавизм. - Неприличными словами не выражаться, - вдруг гаркнул пес с кресла ивстал. Черный человек внезапно побледнел, уронил портфель и стал падать на бокмилицейский подхватил его сбоку, а Федор сзади. Произошла суматоха и в нейотчетливей всего были слышны три фразы: Филипп Филипповича: - Валерьянки. Это обморок. Доктора Борменталя: - Швондера я собственноручно сброшу с лестницы, если он еще раз появится в квартире профессора Преображенского. И Швондера: - Прошу занести эти слова в протокол. ****** Серые гармонии труб играли. Шторы скрыли густую пречистенскую ночь с ееодинокой звездою. Высшее существо, важный песий благотворитель сидел вкресле, а пес Шарик, привалившись, лежал на ковре у кожаного дивана. Отмартовского тумана пес по утрам страдал головными болями, которые мучали егокольцом по головному шву. Но от тепла к вечеру они проходили. И сейчаслегчало, легчало, и мысли в голове у пса текли складные и теплые. " Так свезло мне, так свезло, - думал он, задремывая, - простонеописуемо свезло. Утвердился я в этой квартире. Окончательно уверен я, чтов моем происхождении нечисто. Тут не без водолаза. Потаскуха была моябабушка, царство ей небесное, старушке. Правда, голову всю исполосовализачем-то, но это до свадьбы заживет. Нам на это нечего смотреть". ****** В отделении глухо позвякивали склянки. Тяпнутый убирал в шкафахсмотровой. Седой же волшебник сидел и напевал: - " К берегам священным Нила... " Пес видел страшные дела. Руки в скользких перчатках важный человекпогружал в сосуд, доставал мозги, - упорный человек, настойчивый, всечего-то добивался, резал, рассматривал, щурился и пел: - " К берегам священным Нила... "

КОНЕЦ

⇐ Предыдущая 1 2 345 Следующая ⇒