Михаил Булгаков.. Собачье сердце

Михаил Булгаков.

Собачье сердце

У-у-у-у-у-гу-гуг-гуу! О, гляньте на меня, я погибаю. Вьюга в подворотнеревет мне отходную, и я вою с ней. Пропал я, пропал. Негодяй в грязномколпаке - повар столовой нормального питания служащих центрального советанародного хозяйства - плеснул кипятком и обварил мне левый бок. Какаягадина, а еще пролетарий. Господи, боже мой - как больно! До костей проелокипяточком. Я теперь вою, вою, да разве воем поможешь. Чем я ему помешал? Неужели я обожру совет народного хозяйства, если впомойке пороюсь? Жадная тварь! Вы гляньте когда-нибудь на его рожу: ведь онпоперек себя шире. Вор с медной мордой. Ах, люди, люди. В полдень угостилменя колпак кипятком, а сейчас стемнело, часа четыре приблизительнопополудня, судя по тому, как луком пахнет из пожарной пречистенской команды. Пожарные ужинают кашей, как вам известно. Но это - Последнее дело, вродегрибов. Знакомые псы с Пречистенки, впрочем, рассказывали, будто бы наНеглинном в ресторане " бар" жрут дежурное блюдо - грибы, соус пикан по 3 р. 75 к. порция. Это дело на любителя все равно, что калошу лизать... У-у-у-у-у... Бок болит нестерпимо, и даль моей карьеры видна мне совершенноотчетливо: завтра появятся язвы и, спрашивается, чем я их буду лечить? Летомможно смотаться в сокольники, там есть особенная, очень хорошая трава, акроме того, нажрешься бесплатно колбасных головок, бумаги жирной набросаютграждане, налижешься. И если бы не грымза какая-то, что поет на лугу прилуне - " милая аида" - так, что сердце падает, было бы отлично. А теперь кудапойдешь? Не били вас сапогом? Били. Кирпичом по ребрам получали? Кушанодостаточно. Все испытал, с судьбой своей мирюсь и, если плачу сейчас, тотолько от физической боли и холода, потому что дух мой еще не угас... Живучсобачий дух. Но вот тело мое изломанное, битое, надругались над ним люди достаточно. Ведь главное что - как врезал он кипяточком, под шерсть проело, и защиты, стало быть, для левого бока нет никакой. Я очень легко могу получитьвоспаление легких, а, получив его, я, граждане, подохну с голоду. Своспалением легких полагается лежать на парадном ходе под лестницей, а ктоже вместо меня, лежащего холостого пса, будет бегать по сорным ящикам впоисках питания? Прохватит легкое, поползу я на животе, ослабею, и любойспец пришибет меня палкой насмерть. И дворники с бляхами ухватят меня заноги и выкинут на телегу... Дворники из всех пролетариев - самая гнусная мразь. Человечьи очисткисамая низшая категория. Повар попадается разный. Например - покойный Влас сПречистенки. Скольким он жизнь спас. Потому что самое главное во времяболезни перехватить кус. И вот, бывало, говорят старые псы, махнет Власкость, а на ней с осьмушку мяса. Царство ему небесное за то, что былнастоящая личность, барский повар графов Толстых, а не из совета нормальногопитания. Что они там вытворяют в нормальном питании - уму собачьемунепостижимо. Ведь они же, мерзавцы, из вонючей солонины щи варят, а те, бедняги, ничего и не знают. Бегут, жрут, лакают. Иная машинисточка получает по Их разряду четыре с половиной червонца, ну, правда, любовник ей фильдеперсовые чулочки подарит. Да ведь сколько заэтот фильдеперс ей издевательств надо вынести. Ведь он ее не каким-нибудьобыкновенным способом, а подвергает французской любви. С... эти французы, между нами говоря. Хоть и лопают богато, и все с красным вином. Да... Прибежит машинисточка, ведь за 4, 5 червонца в бар не пойдешь. Ей и на кинематограф не хватает, а кинематограф уженщины единственное утешение в жизни. Дрожит, морщится, а лопает... Подумать только: 40 копеек из двух блюд, а они оба эти блюда и пятиалтынного не стоят, потому что остальные 25 копеек завхоз уворовал. А ейразве такой стол нужен? У нее и верхушка правого легкого не в порядке иженская болезнь на французской почве, на службе с нее вычли, тухлятиной встоловой накормили, вот она, вот она... Бежит в подворотню в любовниковыхчулках. Ноги холодные, в живот дует, потому что шерсть на ней вроде моей, аштаны она носит холодные, одна кружевная видимость. Рвань для любовника. Надень-ка она фланелевые, попробуй, он и заорет: до чего ты неизящна! Надоела мне моя матрена, намучился я с фланелевыми штанами, теперь пришломое времечко. Я теперь председатель, и сколько ни накраду - все на женскоетело, на раковые шейки, на абрау-дюрсо. Потому что наголодался я в молодостидостаточно, будет с меня, а загробной жизни не существует. Жаль мне ее, жаль! Но самого себя мне еще больше жаль. Не из эгоизмаговорю, о нет, а потому что мы действительно не в равных условиях. Ей-тохоть дома тепло, ну а мне, а мне... Куда пойду? У-у-у-у-у!.. - Куть, куть, куть! Шарик, а Шарик... Чего ты скулишь, бедняжка? Ктотебя обидел? Ух... Ведьма сухая метель загремела воротами и помелом с'ездила по ухубарышню. Юбчонку взбила до колен, обнажила кремовые чулочки и узкуюполосочку плохо стиранного кружевного бельишка, задушила слова и замела пса. Боже мой... Какая погода... Ух... И живот болит. Это солонина! И когдаже это все кончится? Наклонив голову, бросилась барышня в атаку, прорвалась в ворота, и наулице начало ее вертеть, вертеть, раскидывать, потом завинтило снежнымвинтом, и она пропала. А пес остался в подворотне и, страдая от изуродованного бока, прижалсяк холодной стене, задохся и твердо решил, что больше отсюда никуда непойдет, тут и сдохнет в подворотне. Отчаяние повалило его. На душе у негобыло до того больно и горько, до того одиноко и страшно, что мелкие собачьислезы, как пупырыши, вылезали из глаз и тут же засыхали. Испорченный бокторчал свалявшимися промерзшими комьями, а между ними глядели красныезловещие пятна обвара. До чего бессмысленны, тупы, жестоки повара. - " Шарик" она назвала его... Какой он к черту " Шарик"? Шарик - это значит круглый, упитанный, глупый, овсянку жрет, сын знатных родителей, а он лохматый, долговязый и рваный, шляйка поджарая, бездомный пес. Впрочем, спасибо надобром слове. Дверь через улицу в ярко освещенном магазине хлопнула и из неепоказался гражданин. Именно гражданин, а не товарищ, и даже - вернее всего, - господин. Ближе - яснее - господин. А вы думаете, я сужу по пальто? Вздор. Пальто теперь очень многие и из пролетариев носят. Правда, воротники нетакие, об этом и говорить нечего, но все же издали можно спутать. А вот поглазам - тут уж и вблизи и издали не спутаешь. О, глаза значительная вещь. Вроде барометра. Все видно у кого великая сушь в душе, кто ни за что, ни прочто может ткнуть носком сапога в ребра, а кто сам всякого боится. Вотпоследнего холуя именно и приятно бывает тяпнуть за лодыжку. Боишься -получай. Раз боишься - значит стоишь... Р-р-р... Гау-гау... Господин уверенно пересек в столбе метели улицу и двинулся в подворотню. Да, да, у этого все видно. Этот тухлой солонины лопать нестанет, а если где-нибудь ему ее и подадут, поднимет такой скандал, в газетынапишет: меня, Филиппа Филипповича, обкормили. Вот он все ближе и ближе. Этот ест обильно и не ворует, этот не станетпинать ногой, но и сам никого не боится, а не боится потому, что вечно сыт. Он умственного труда господин, с французской остроконечной бородкой и усамиседыми, пушистыми и лихими, как у французских рыцарей, но запах по метели отнего летит скверный, больницей. И сигарой. Какого же лешего, спрашивается, носило его в кооператив Центрохоза? Вотон рядом... Чего ждет? У-у-у-у... Что он мог покупать в дрянном магазинишке, разве ему мало охотного ряда? Что такое? Колбасу. Господин, если бы вывидели, из чего эту колбасу делают, вы бы близко не подошли к магазину. Отдайте ее мне. Пес собрал остаток сил и в безумии пополз из подворотни на тротуар. Вьюга захлопала из ружья над головой, взметнула громадные буквы полотняногоплаката " возможно ли омоложение? ". Натурально, возможно. Запах омолодил меня, поднял с брюха, жгучимиволнами стеснил двое суток пустующий желудок, запах, победивший больницу, райский запах рубленой кобылы с чесноком и перцем. Чувствую, знаю - в правомкармане шубы у него колбаса. Он надо мной. О, мой властитель! Глянь на меня. Я умираю. Рабская наша душа, подлая доля! Пес пополз, как змея, на брюхе, обливаясь слезами. Обратите внимание наповарскую работу. Но ведь вы ни за что не дадите. Ох, знаю я очень хорошобогатых людей! А в сущности - зачем она вам? Для чего вам гнилая лошадь? Нигде, кроме такой отравы не получите, как в моссельпроме. А вы сегоднязавтракали, вы, величина мирового значения, благодаря мужским половымжелезам. У-у-у-у... Что же это делается на белом свете? Видно, помирать-тоеще рано, а отчаяние - и подлинно грех. Руки ему лизать, больше ничего неостается. Загадочный господин наклонился к псу, сверкнул золотыми ободками глаз ивытащил из правого кармана белый продолговатый сверток. Не снимая коричневыхперчаток, размотал бумагу, которой тотчас же овладела метель, и отломилкусок колбасы, называемой " особая краковская". И псу этот кусок. О, бескорыстная личность! У-у-у! - Фить-фить, - посвистал господин и добавил строгим голосом: - бери! Шарик, Шарик! Опять Шарик. Окрестили. Да называйте как хотите. За такойисключительный ваш поступок. Пес мгновенно оборвал кожуру, с всхлипыванием вгрызся в краковскую исожрал ее в два счета. При этом подавился колбасой и снегом до слез, потомучто от жадности едва не заглотал веревочку. Еще, еще лижу вам руку. Целуюштаны, мой благодетель! - Будет пока что... - Господин говорил так отрывисто, точно командовал. Он наклонился к Шарику, пытливо глянул ему в глаза и неожиданно провел рукойв перчатке интимно и ласково по Шарикову животу. - А-га, - многозначительно молвил он, - ошейника нету, вот и прекрасно, тебя-то мне и надо. Ступай за мной. - Он пощелкал пальцами. - Фить-фить! За вами идти? Да на край света. Пинайте меня вашими фетровыми ботиками, я слова не вымолвлю. По всей пречистенке сияли фонари. Бок болел нестерпимо, но Шариквременами забывал о нем, поглощенный одной мыслью - как бы не утерять всутолоке чудесного видения в шубе и чем-нибудь выразить ему любовь ипреданность. И раз семь на протяжении пречистенки до обухова переулка он еевыразил. Поцеловал в ботик у мертвого переулка, расчищая дорогу, диким воем так напугал какую-то даму, что она села на тумбу, раза дваподвыл, чтобы поддержать жалость к себе. Какой-то сволочной, под сибирского деланный кот-бродяга вынырнул из-заводосточной трубы и, несмотря на вьюгу, учуял краковскую. Шарик света невзвидел при мысли, что богатый чудак, подбирающий раненых псов в подворотне, чего доброго и этого вора прихватит с собой, и придется делитьсямоссельпромовским изделием. Поэтому на кота он так лязгнул зубами, что тот сшипением, похожим на шипение дырявого шланга, забрался по трубе до второгоэтажа. - Ф-р-р-р... Га.. У! Вон! Не напасешься моссельпрома на всякую рвань, шляющуюся по пречистенке. Господин оценил преданность и у самой пожарной команды, у окна, изкоторого слышалось приятное ворчание волторны, наградил пса вторым кускомпоменьше, золотников на пять. Эх, чудак. Подманивает меня. Не беспокойтесь! Я и сам никуда не уйду. За вами буду двигаться куда ни прикажете. - Фить-фить-фить! Сюда! В обухов? Сделайте одолжение. Очень хорошо известен нам этот переулок. Фить-фить! Сюда? С удово... Э, нет, позвольте. Нет. Тут швейцар. А ужхуже этого ничего на свете нет. Во много раз опаснее дворника. Совершенноненавистная порода. Гаже котов. Живодер в позументе. - Да не бойся ты, иди. - Здравия желаю, Филипп Филиппович. - Здравствуй, Федор. Вот это - личность. Боже мой, на кого же ты нанесла меня, собачья моядоля! Что это за такое лицо, которое может псов с улицы мимо швейцароввводить в дом жилищного товарищества? Посмотрите, этот подлец - ни звука, нидвижения! Правда, в глазах у него пасмурно, но, в общем, он равнодушен подоколышем с золотыми галунами. Словно так и полагается. Уважает, господа, дочего уважает! Ну-с, а я с ним и за ним. Что, тронул? Выкуси. Вот бы тяпнутьза пролетарскую мозолистую ногу. За все издевательства вашего брата. Щеткойсколько раз морду уродовал мне, а? - Иди, иди. Понимаем, понимаем, не извольте беспокоится. Куда вы, туда и мы. Вытолько дорожку указывайте, а я уж не отстану, несмотря на отчаянный мой бок. С лестницы вниз: - Писем мне, Федор, не было? Снизу на лестницу почтительно: - Никак нет, Филипп Филиппович (интимно вполголоса вдогонку), - а втретью квартиру жилтоварищей вселили. Важный песий благотворитель круто обернулся на ступеньке и, перегнувшись через перила, в ужасе спросил: - Ну-у? Глаза его округлились и усы встали дыбом. Швейцар снизу задрал голову, приладил ладошку к губам и подтвердил: - Точно так, целых четыре штуки. - Боже мой! Воображаю, что теперь будет в квартире. Ну и что ж они? - Да ничего-с. - А Федор Павлович? - За ширмами поехали и за кирпичом. Перегородки будут ставить. - Черт знает, что такое! - Во все квартиры, Филипп Филиппович, будут вселять, кроме вашей. Сейчас собрание было, выбрали новое товарищество, а прежних - в шею. - Что делается. Ай-яй-яй... Фить-фить. Иду-с, поспеваю. Бок, изволите ли видеть, дает себя знать. Разрешителизнуть сапожок. Галун швейцара скрылся внизу. На мраморной площадке повеяло теплом оттруб, еще раз повернули и вот - бельэтаж.

12 3 4 5 Следующая ⇒