10. Эпилог 2 страница

На узком операционном столе лежал, раскинувшись, пес Шарик и голова егобеспомощно колотилась о белую клеенчатую подушку. Живот его был выстрижен итеперь доктор Борменталь, тяжело дыша и спеша, машинкой вьедаясь в шерсть, стриг голову Шарика. Филипп Филиппович, опершись ладонями на край стола, блестящими, как золотые обода его очков, глазами наблюдал за этой процедуройи говорил взволнованно: - Иван Арнольдович, самый важный момент - когда я войду в турецкоеседло. Мгновенно, умоляю вас, подайте отросток и тут же шить. Если там у меняначнет кровоточить, потеряем время и пса потеряем. Впрочем, для него и такникакого шанса нету, - он помолчал, прищуря глаз, заглянул в как бынасмешливо полуприкрытый глаз пса и добавил: - а знаете, жалко его. Представьте, я привык к нему. Руки он вздымал в это время, как будто благословлял на трудный подвигзлосчастного пса Шарика. Он старался, чтобы ни одна пылинка не села начерную резину. Из-под выстриженной шерсти засверкала беловатая кожа собаки. Борментальотшвырнул машинку и вооружился бритвой. Он намылил беспомощную маленькуюголову и стал брить. Сильно хрустело под лезвием, кое-где выступала кровь. Обрив голову, тяпнутый мокрым бензиновым комочком обтер ее, затем оголенныйживот пса растянул и промолвил, отдуваясь: " готово". Зина открыла кран над раковиной и Борменталь бросился мыть руки. Зинаиз склянки полила их спиртом. - Можно мне уйти, Филипп Филиппович? - Спросила она, боязливо косясь набритую голову пса. - Можешь. Зина пропала. Борменталь засуетился дальше. Легкими марлевымисалфеточками он обложил голову Шарика и тогда на подушке оказался никем невиданный лысый песий череп и странная бородатая морда. Тут шевельнулся жрец. Он выпрямился, глянул на собачью голову и сказал: - Ну, господи, благослови. Нож. Борменталь из сверкающей груды на столике вынул маленький брюхатыйножик и подал его жрецу. Затем он облекся в такие же черные перчатки, как ижрец. - Спит? - Спросил Филипп Филиппович. - Спит. Зубы Филиппа Филипповича сжались, глазки приобпели остренький, колючийблеск и, взмахнув ножичком, он метко и длинно протянул по животу Шарикарану. Кожа тотчас разошлась и из нее брызнула кровь в разные стороны. Борменталь набросился хищно, стал комьями марли давить Шарикову рану, затеммаленькими, как бы сахарными щипчиками зажал ее края и она высохла. На лбу уБорменталя пузырьками выступил пот. Филипп Филиппович полоснул второй раз итело Шарика вдвоем начли разрывать крючьями, ножницами, какими-то скобками. Выскочили розовые и желтые, плачущие кровавой росой ткани. Филипп Филипповичвертел ножом в теле, потом крикнул: " ножницы! ". Инструмент мелькнул в руках у тяпнутого, как у фокусника. ФилиппФилиппович залез в глубину и в несколько поворотов вырвал из тела Шарика егосеменные железы с какими-то обрывками. Борменталь, собершенно мокрый отусердия и волнения, бросился к стеклянной банке и извлек из нее другие, мокрые, обвисшие семенные железы. В руках у профессора и ассистентазапрыгали, завились короткие влажные струны. Дробно защелкали кривые иглы взажимах, семенные железы вшили на место Шариковых. Жрец отвалился от раны, ткнул в нее комком марли и скомандовал: - Шейте, доктор, мгновенно кожу, - затем оглянулся на круглые белыестенные часы. Борменталь минут в 5 зашил голову, сломав 3 иглы. - 14 Минут делали, - сквозь стиснутые зубы пропустил Борменталь икривой иголкой впился в дряблую кожу. Затем оба за волновались, как убийцы, которые спешат. - Нож, - крикнул Филипп Филиппович. Нож вскочил ему в руки как бы сам собой, после чего лицо ФилиппаФилипповича стало страшным. Он оскалил фарфоровые и золотые коронки и однимприемом навел на лбу Шарика красный венец. Кожу с бритыми волосами откинуликак скальп. Обнажили костяной череп. Филипп Филиппович крикнул: - Трепан! Борменталь подал ему блестящий коловорот. Кусая губы, Филипп Филипповичначал втыкать коловорот и высверливать в черепе Шарика маленькие дырочки всантиметре расстояния одна от другой, так, что они шли кругом всего черепа. На каждую он тратил не более пяти секунд. Потом пилой невиданного фасона, сунув ее хвост в первую дырочку, начал пилить, как выпиливают дамскийрукодельный ящик. Череп тихо визжал и трясся. Минуты через три крышку черепас Шарика сняли. Тогда обнажился купол Шарикового мозга - серый с синеватыми прожилкамии красноватыми пятнами. Флипп Филиппович в'елся ножницами в оболочки и ихвскрыл. Один раз ударил тонкий фонтан крови, чуть не попал в глазпрофессору, и окропил его колпак. Борменталь с торзионным пинцетом, кактигр, бросился зажимать и зажал. Пот с Борменталя полз потоками и лицо егостало мясистым и разноцветным. Глаза его метались от рук профессора ктарелке на инструментальном столе. Филипп же Филиппович стал положительнострашен. Сипение вырывалось из его носа, зубы открылись до десен. Он ободралоболочку с мозга и пошел куда-то вглубь, выдвигая из вскрытой чаши полушариямозга. В это время Борменталь начал бледнеть, одной рукой охватил грудьШарика и хрипловато сказал: - Пульс резко падает... Филипп Филиппович зверски оглянулся на него, что-то промычал и врезалсяеще глубже. Борменталь с хрустом сломал стеклянную ампулку, насосал из неешприц и коварно кольнул Шарика где-то у сердца. - Иду к турецкому седлу, - зарычал Филипп Филиппович и окровавленнымискользкими перчатками выдвинул серо-желтый мозг Шарика из головы. Намгновение он скосил глаза на морду Шарика, и Борменталь тотчас же сломалвторую ампулу с желтой жидкостью и вытянул ее в длинный шприц. - В сердце? - Робко спросил он. - Что вы еще спрашиваете? - Злобно заревел профессор, - все равно онуже 5 раз у вас умер. Колите! Разве мыслимо? - Лицо у него при этом стало, как у вдохновенного разбойника. Доктор с размаьу легко всадил иглу в сердце пса. - Живет, но еле-еле, - робко прошептал он. - Некогда рассуждать тут - живет - не живет, - засипел страшный ФилиппФилиппович, - я в седле. Все равно помрет... Ах, ты че... " К берегамсвященным Нила... ". Придаток давайте. Борменталь подал ему склянк, в которй болтался на нитке в жидкостибелый комочек. Одной рукой - " не имеет равных в европе... Ей-богу! ", -Смутно подумал Борменталь, - он выхватил болтающийся комочек, а другой, ножницами, выстриг такой же в глубине где-то между распяленными полушариями. Шариков комочек он вышвырнул на тарелку, а новый заложил в мозг вместе сниткой и своими короткими пальцами, ставшими точно чудом тонкими и гибкими, ухитрился янтарной нитью его там замотать. После этого он выбросил из головыкакие-то распялки, пинцет, мозг упрятал назад в костяную чашу, откинулся иуже поспокойнее спросил: - Умер, конечно?.. - Нитевидный пульс, - ответил Борменталь. - Еще адреналину. Профессор оболочками забросал мозг, отпиленную крышку приложил как померке, скальп надвинул и взревел: - Шейте! И вот наподушке появилась на окрашенном кровью фоне безжизненнаяпотухшая морда Шарика с кольцевой раной на голове. Тут же Филипп Филипповичотвалился окончательно, как сытый вампир, сорвал одну перчатку, выбросив изнее облако потной пудры, другую разорвал, швырнул на пол и позвонил, нажавкнопку в стене. Зина появилась на пороге, отвернувшись, чтобы не видетьШарика в крови. Жрец снял меловыми руками окровавленный куколь и крикнул: - Папиросу мне сейчас же, Зина. Все свежее белье и ванну. Он подбородком лег на край стола, двумя пальцами раздвинул правое векопса, заглянул в явно умирающий глаз и молвил: - Вот, черт возьми. Не издох. Ну, все равно издохнет. Эх, докторБорменталь, жаль пса, ласковый был, хотя и хитрый.

Из дневника доктора Борменталя Тонкая, в писчий лист форматом тетрадь. Исписана почерком Борменталя. На первых двух страницах он аккуратен, уборист и четок, в дальнейшемразмашист, взволнован, с большим количеством клякс. 22 декабря 1924 г. Понедельник. История болезни. Лабораторная собака приблизительно двух лет от роду. Самец. Породадворняжка. Кличка - Шарик. Шерсть жидкая, кустами, буроватая, с подпалинами. Хвост цвета топленого молока. На правом боку следы совершенно зажившегоожога. Питание до поступления к профессору плохое, после недельногопребывания - Крайне упитанный. Вес 8 кг (знак восклицат. ). Сердце, легкие, желудок, температура... 23 Декабря. В 8, 30 часов вечера произведена первая в европе операция попроф. Преображенскому: под хлороформенным наркозом удалены яичники Шарика ивместо них пересажены мужские яичники с придатками и семенными канатиками, взятыми от скончавшегося за 4 часа, 4 минуты до операции мужчины 28 лет исохранявшимися в стерилизованной физиологической жидкости п проф. Преображенскому. Непосредственновслед за сим удален после трепанации череп ной крышкипридаток мозга - гипофиз и заменен человеческим от вышеуказанного мужчины. Введено 8 кубиков хлороформа, 1 шприц камфары, 2 шприца адреналина всердце. Показание к операции: постановка опыта Преображенского скомбинированной пересадкой гипофиза и яичек для выяснения вопроса оприживаемости гипофиза, а в дальнейшем и о его влиянии на омоложениеорганизма у людей. Оперировал проф. Ф. Ф. Преображенский. Ассистировал д-р и. А. Борменталь. В ночь после операции: грозные повторные падения пульса. Ожиданиесмертельного исхода. Громадные дозы камфары по Преображенскому. 24 Декабря. Утром - улучшение. Дыхание учащено вдвое, температура 42. Камфара, кофеин под кожу. 25 Декабря. Вновь ухудшение. Пульс еле прощупывается, похолоданиеконечностей, зрачки не реагируют. Адреналин в сердце, камфара поПреображенскому, физиологический раствор в вену. 26 Декабря. Некоторое улучшение. Пульс 180, дыхание 92, температура 41. Камфара, питание клизмами. 27 Декабря. Пульс 152, дыхание 50, температура 39, 8, зрачки реагируют. Камфара под кожу. 28 Декабря. Значительное улучшение. В полдень внезапный проливной пот, температура 37, 0. Операционные раны в прежнем состоянии. Перевязка. Появилсяаппетит. Питание жидкое. 29 Декабря. Внезапно обнаружено выпадение шерсти на лбу и на бокахтуловища. Вызваны для консультации: профессор по кафедре кожных болезнейвасилий васильевич бундарев и директор Московского ветеринарногопоказательного института. Ими случай признан неописанным в литературе. Диагностика осталась неустановленной. Температура - 37, 0. (Запись карандашом) Вечером появился первый лай (8 ч. 15 Мин. ). Обращает внимание резкоеизменение тембра и понижение тона. Лай вместо слова " гау-гау" на слоги" а-о", по окраске отдаленно напоминает стон. 30 Декабря. Выпадение шерсти приняло характер общего облысения. Взвешивание дало неожиданный результат - 30 кг за счет роста (удлинение)костей. Пес по-прежнему лежит. 31 Декабря. Колоссальный аппетит. (В тетради - клякса. После кляксы торопливым почерком). В 12 ч. 12 Мин. Дня пес отчетливо пролаял а-б-ыр. (В тетради перерыв и дальше, очевидно, по ошибке от волнения написано): 1 декабря. (Перечеркнуто, поправлено) 1 января 1925 г. Фотографированутром. Счастливо лает " абыр", повторяя это слово громко и как бы радостно. В3 часа дня (крупными буквами) засмеялся, вызвав обморок горничной зины. Вечером произнес 8 раз подряд слово " абыр-валг", " абыр". (Косыми буквами карандашом): профессор расшифровал слово " абыр-валг", оно означает " главрыба"... Что-то чудовищ... 2 Января. Фотографирован во время улыбки при магнии. Встал с постели иуверенно держался полчаса на задних лапах. Моего почти роста. (В тетради вкладной лист). Русская наука чуть не понесла тяжелую утрату. История болезни профессора ф. Ф. Преображенского. В 1 час 13 мин. - Глубокий обморок с проф. Преображенским. При паденииударился головой о палку стула. Т-а. В моем и зины присутствии пес (если псом, конечно, можно назвать)обругал проф. Преображенского по матери. ****** (Перерыв в записях). ****** 6 Января. (То карандашом, то фиолетовыми чернилами). Сегодня после того, как у него отвалился хвост, он произнес совершенноотчетливо слово " пивная". Работает фонограф. Черт знает - что такое. ****** Я теряюсь. ****** Прием у профессора прекращен. Начиная с 5-ти час. Дня из смотровой, гдерасхаживает это существо, слышится явственно вульгарная ругань и слова " ещепарочку". 7 Января. Он произносит очень много слов: " извозчик", " мест нету", " вечерняя газета", " лучший подарок детям" и все бранные слова, какие толькосуществуют в русском лексиконе. Вид его странен. Шерсть осталась только на голове, на подбородке и нагруди. В остальном он лыс, с дряблой кожей. В области половых органовформирующийся мужчина. Череп увеличился значительно. Лоб скошен и низок. ****** Ей-богу, я с ума сойду. ****** Филипп Филиппович все еще чувствует себя плохо. Большинство наблюденийведу я. (Фонограф, фотографии). ****** По городу расплылись слухи. ****** Последствия неисчислимые. Сегодня днем весь переулок был полонкакими-то бездельниками и старухами. Зеваки стоят и сейчас еще под окнами. Вутренних газетах появилась удивиТельная заметка " слухи о марсианине вобуховом переулке ни на чем не основаны. Они распущены торговцами сСухаревки и будут строго наказаны". - О каком, к черту, марсианине? Ведь это- кошмар. ****** Еще лучше в " вечерней" - написали, что родился ребенок, который играетна скрипке. Тут же рисунок - скрипка и моя фотографическая карточка и подней подпись: " проф. ПреображенсКий, делавший кесарево сечение у матери". Это- что-то неописуемое... Он говорит новое слово " милиционер". ****** Оказывается, Дарья Петровна была в меня влюблена и свистнула карточкуиз альбома Филиппа Филипповича. После того, как прогнал репортеров, один изних пролез на кухню и т. д. ****** Что творится во время приема! Сегодня было 82 звонка. Телефон выключен. Бездетные дамы с ума сошли и идут... ****** В полном составе домком во главе со Швондером. Зачем - сами не знают. 8 Января. Поздним вечером поставили диагноз. Филипп Филиппович, какистый ученый, признал свою ошибку - перемена гипофиза дает не омоложение, аполное очеловечение (подчеркнуто три раза). От этого его изумительное, потрясающее открытие не становится ничуть меньше. Тот сегодня впервые прошелся по квартире. Смеялся в коридоре, глядя на он проследовал в кабинет. Он стойко держится на задних лапах сложенного мужчины. Смеялся в кабинете. Улыбка его неприятна и как бы искусственна. Затемон почесал затылок, огляделся и я записал новое отчетливо произнесенное слово: " буржуи". Ругался. Ругань эта методическая, беспрерывная и, по-видимому, совершенно бессмысленная. Она носит несколькофонографический характер: как будто это существо где-то раньше слышалобранные слова, автоматически подсознательно занесло их в свой мозг и теперьизрыгает их пачками. А впрочем, я не психиатр, черт меня возьми. На Филиппа Филипповича брань производит почему-то удивительно тягостноевпечатление. Бывают моменты, когда он выходит из сдержанного и холодногонаблюдения новых явлений и как бы теряет терпение. Так, в момент ругани онвдруг нервно выкрикнул: - Перестань! Это не произвело никакого эффекта. После прогулки в кабинете, общими усилиями Шарик был водворен всмотровую. После этого мы имели совещание с Филиппом Филипповичем. Впервые, ядолжен сознаться, видел я этого уверенного и поразительно умного человекарастерянным. Напевая по своему обыкновению, он спросил: " что же мы теперьбудем делать? " И сам же ответил буквально так: " москвошвея, да... От севильидо Гренады. Москвошвея, дорогой доктор... ". Я ничего не понял. Он пояснил: -" я вас прошу, Иван Арнольдович, купить ему белье, штаны и пиджак". 9 Января. Лексикон обогащается каждые пять минут (в среднем) новымсловом, с сегодняшнего утра, и фразами. Похоже, что они, замерзшие всознании, оттаивают и выходят. Вышедшее слово остается в употреблении. Совчерашнего вечера фонографом отмечены: " не толкайся", " подлец", " слезай сподножки", " я тебе покажу", " признание америки", " примус". 10 Января. Произошло одевание. Нижнюю сорочку позволил надеть на себяохотно, даже весело смеясь. От кальсон отказался, выразив протест хриплымикриками: " в очередь, сукины дети, в очередь! " Был одет. Носки ему велики. (В тетради какие-то схематические рисунки, по всем признакамизображающие превращение собачьей ноги в человеческую). Удлиняется задняя половина скелета стопы (planta). Вытягивание пальцев. Когти. Повторное систематическое обучение посещения уборной. Прислугасовершенно подавлена. Но следует отметить понятливость существа. Дело вполне идет на лад. 11 Января. Совершенно примирился со штанами. Произнес длинную веселуюфразу: " дай папиросочку, - у тебя брюки в полосочку". Шерсть на голове - слабая, шелковистая. Легко спутать с волосами. Ноподпалины остались на темени. Сегодня облез последний пух с ушей. Колоссальный аппетит. С увлечением ест селедку. В 5 часов дня событие: впервые слова, произнесенные существом, не былиоторваны от окружающих явлений, а явились реакцией на них. Именно: когдапрофессор приказал ему: " не бросай обьедки на пол" - неожиданно ответил: " отлезь, гнида". Филипп Филиппович был поражен, потом оправился и сказал: - Если ты еще раз позволишь себе обругать меня или доктора, тебевлетит. Я фотографировал в это мгновение Шарика. Ручаюсь, что он понял словапрофессора. Угрюмая тень легла на его лицо. Поглядел исподлобья довольнораздраженно, но стих. Ура, он понимает! 12 Января. Закладывание рук в карманы штанов. Отучаем от ругани. Свистал " ой, яблочко". Поддерживает разговор. Я не могу удержаться от нескольких гипотез: к чертям омоложение покачто. Другое неизмеримо более важное: изумительный опыт проф. Преображенскогораскрыл одну из тайн человеческого мозга. Отныне загадочная функция гипофиза- мозгового придатка - раз'яснена. Он определяет человеческий облик. Егогормоны можно назвать важнейшими в организме - гормонами облика. Новаяобласть открывается в науке: безо всякой реторты Фауста создан гомункул. Скальпель хирурга вызвал к жизни новую человеческую единицу. Проф. Преображенский вы - творец. (Клякса). Впрочем, я уклонился в сторону... Итак, он поддерживает разговор. Помоему предположению дело обстоит так: прижившийся гипофиз открыл центр речив собачьем мозгу и слова хлынули потоком. По-моему, перед нами ожившийразвернувшийся мозг, а не мозг вновь созданный. О, дивное подтверждениеэволюционной теории! О, цепь величайшая от пса до менделеева-химика! Еще моягипотеза: мозг Шарика в собачьем периоде его жизни накопил бездну понятий. Все слова, которыми он начал оперировать в первую очередь, - уличные слова, он их слышал и затаил в мозгу. Теперь, проходя по улице, я с тайным ужасомсмотрю на встречных псов. Бог их знает, что у них таится в мозгах. ****** Шарик читал. Читал (3 восклицательных знака). Это я догадался. Поглаврыбе. Именно с конца читал. И я даже знаю, где разрешение этой загадки: в перерезке зрительных нервов собаки. ****** Что в москве творится - уму не постижимо человеческому. Семьсухаревских торговцев уже сидят за распространение слухов осветопреставлении, которое навлекли большевики. Дарья Петровна говорила идаже точно называла число: 28 ноября 1925 года, в день преподобного мученикастефана земля налетит на небесную ось... Какие-то жулики уже читают лекции. Такой кабак мы сделали с этим гипофизом, что хоть вон беги из квартиры. Япереехал к Преображенскому по его просьбе и ночую в приемной с Шариком. Смотровая превращена в приемную. Швондер оказался прав. Домком злорадствует. В шкафах ни одного стекла, потому что прыгал. Еле отучили. ****** С Филиппом Филипповичем что-то странное делается. Когда я ему рассказало своих гипотезах и о надежде развить Шарика в очень высокую психическуюличность, он хмыкнул и ответил: " вы думаете? " Тон его зловещий. Неужели яошибся? Старик что-то придумал. Пока я вожусь с историей болезни, он сидитнад историей того человека, от которого мы взяли гипофиз. ****** (В тетради вкладной лист. ) Клим Григорьевич Чугункин, 25 лет, холост. Беспартийный, сочувствующий. Судился 3 раза и оправдан: в первый раз благодаря недостатку улик, второй раз происхождение спасло, в третий раз -условно каторга на 15 лет. Кражи. Профессия - игра на балалайке потрактирам. Маленького роста, плохо сложен. Печень расширена (алкоголь). Причинасмерти - удар ножом в сердце в пивной (" стоп-сигнал", у Преображенскойзаставы). ****** Старик, не отрываясь, сидит над климовской болезнью. Не понимаю в чемдело. Бурчал что-то насчет того, что вот не догадался осмотреть впаталого-анатомическом весь труп чугункина. В чем дело - не понимаю. Не всели равно чей гипофиз? 17 Января. Не записывал несколько дней: болел инфлюэнцей. За это времяоблик окончательно сложился. А) совершенный человек по строению тела; б) вес около трех пудов; в) рост маленький; г) голова маленькая; Д) начал курить; е) ест человеческую пищу; Ж) одевается самостоятельно; з) гладко ведет разговор. ****** Вот так гипофиз (клякса). ****** Этим историю болезни заканчиваю. Перед нами новый организм; наблюдатьего нужно с начала. Приложение: стенограммы речи, записи фонографа, фотографические снимки. Подпись: ассистент профессора ф. Ф. Преображенского Доктор Борменталь.

Был зимний вечер. Конец января. Предобеденное, предприемное время. Напритолоке у двери в приемную висел белый лист бумаги, на коем рукою ФилиппаФилипповича было написано: " Семечки есть в квартире запрещаю". Ф. Преображенский. И синим карандащом крупными, как пирожные, буквами рукой Борменталя: " Игра на музыкальных инструментах от пяти часов дня до семи часов утравоспрещается". Затем рукой Зины: " Когда вернетесь, скажите Филиппу Филипповичу: я не знаю - куда онушел. Федор говорил, что со Швондером". Рукой Преображенского: " Сто лет буду ждать стекольщика? " Рукой Дарьи Петровны (печатно): " Зина ушла в магазин, сказала, приведет". В столовой было совершенно по-вечернему, благодаря лампе под шелковымабажуром. Свет из буфета падал перебитый пополам зеркальные стекла былизаклеены косым крестом от одной фасетки до другой. Филипп Филиппович, склонившись над столом, погрузился в развернутый громадный лист газеты. Молнии коверкали его лицо и сквозь зубы сыпались оборванные, куцые, воркующие слова. Он читал заметку: Выражались в гнилом буржуазном обществе) сын. Вот как развлекается нашапсевдоученая буржуазия. Семь комнат каждый умеет занимать до тех пор, покаблистающий меч правосудия не сверкнул над ним красным лучом. Шв... Р" Очень настойчиво с залихватской ловкостью играли за двумя стенами набалалайке, и звуки хитрой вариации " светит месяц" смешивались в головеФилиппа Филипповича со словами заметки в ненавистную кашу. Дочитав, он сухоплюнул через плечо и машинально запел сквозь зубы: - Све-е-етит месяц... Све-е-етит месяц... Светит месяц... Тьфу, прицепилась, вот окаянная мелодия! Он позвонил. Зинино лицо просунулось между полотнищами портьеры. - Скажи ему, что пять часов, чтобы прекратил, и позови его сюда, пожалуйста. Филипп Филиппович сидел у стола в кресле. Между пальцами левой рукиторчал коричневый окурок сигары. У портьеры, прислонившись к притолоке, стоял, заложив ногу за ногу, человек маленького роста и несимпатичнойнаружности. Волосы у него на голове росли жесткие, как бы кустами навыкорчеванном поле, а лицо покрывал небритый пух. Лоб поражал своей малойвышиной. Почти непосредственно над черными кисточками раскиданных бровейначиналась густая головная щетка. Пиджак, прорванный под левой мышкой, был усеян соломой, полосатыебрючки на правой коленке продраны, а на левой выпачканы лиловой краской. Нашее у человека был повязан ядовито - небесного цвета галстук с фальшивойрубиновой булавкой. Цвет этого галстука был настолько бросок, что время отвремени, закрывая утомленные глаза, Филипп Филиппович в полной тьме то напотолке, то на стене видел пылающий факел с голубым венцом. Открывая их, слеп вновь, так как с полу, разбрызгивая веера света, бросались в глаза лаковые штиблеты с белы ми гетрами. " Как в калошах" - с неприятным чувством подумал Филипп Филиппович, вздохнул, засопел и стал возиться с затухшей сигарой. Человек у двери мутноватыми глазами поглядывал на профессора и курил папиросу, посыпая манишку пеплом. Часы на стене рядом с деревянным рябчиком прозвенели пять раз. Внутриних еще что-то стонало, когда вступил в беседу Филипп Филиппович. - Я, кажется, два раза уже просил не спать на полатях в кухне - темболее днем? Человек кашлянул сипло, точно подавившись косточкой, и ответил: - Воздух в кухне приятнее. Голос у него был необыкновенный, глуховатый, и в то же время гулкий, как в маленький бочонок. Филипп Филиппович покачал головой и спросил: - Откуда взялась эта гадость? Я говорю о галстуке. Человечек, глазами следуя пальцу, скосил их через оттопыренную губу илюбовно поглядел на галстук. - Чем же " гадость"? - Заговорил он, - шикарный галстук. Дарья Петровнаподарила. - Дарья Петровна вам мерзость подарила, вроде этих ботинок. Что это засияющая чепуха? Откуда? Я что просил? Купить при-лич-ные ботинки; а это что? Неужели доктор Борменталь такие выбрал? - Я ему велел, чтобы лаковые. Что я, хуже людей? Пойдите на кузнецкийвсе в лаковых. Филипп Филиппович повертел головой и заговорил веско: - Спанье на полатях прекращается. Понятно? Что это за нахальство! Ведь вы мешаете. Там женщины. Лицо человека потемнело и губы оттопырились. - Ну, уж и женщины. Подумаешь. Барыни какие. Обыкновенная прислуга, афорсу как у комиссарши. Это все зинка ябедничает. Филипп Филиппович глянул строго: - Не сметь называть зину зинкой! Понятно? Молчание. - Понятно, я вас спрашиваю? - Понятно. - Убрать эту пакость с шеи. Вы... ... Вы посмотрите на себя в зеркалона что вы похожи. Балаган какой-то. Окурки на пол не бросать - в сотый разпрошу. Чтобы я более не слышал ни одного ругательного слова в квартире! Неплевать! Вот плевательница. С писсуаром обращаться аккуратно. С Зиной всеразговоры прекратить. Она жалуется, что вы в темноте ее подкарауливаете. Смотрите! Кто ответил пациенту " пес его знает"!? Что вы, в самом деле, вкабаке, что ли? - Что-то вы меня, папаша, больно утесняете, - вдруг плаксиво выговорилчеловек. Филипп Филиппович покраснел, очки сверкнули. - Кто это тут вам папаша? Что это за фамильярности? Чтобы я больше неслышал этого слова! Называть меня по имени и отчеству! Дерзкое выражение загорелось в человеке. - Да что вы все... То не плевать. То не кури. Туда не ходи... Что ужэто на самом деле? Чисто как в трамвае. Что вы мне жить не даете?! И насчет" папаши" - это вы напрасно. Разве я просил мне операцию делать? - Человеквозмущенно лаял - хорошенькое дело! Ухватили животную, исполосовали ножикомголову, а теперь гнушаются. Я, может, своего разрешения на операцию недавал. А равно (человек завел глаза к потолку как бы вспоминая некуюформулу), а равно и мои родные. Я иск, может, имею право предьявить. Глаза Филиппа Филипповича сделались совершенно круглыми, сигаравывалилась из рук. " Ну, тип", - пролетело у него в голове. - Вы изволите быть недовольным, что вас превратили в человека? Прищурившись спросил он. - Вы, может быть, предпочитаете снова бегать попомойкам? Мерзнуть в подворотнях? Ну, если бы я знал... - Да что вы все попрекаете - помойка, помойка. Я свой кусок хлебадобывал. А если бы я у вас помер под ножом? Вы что на это выразите, товарищ? - Филипп Филиппович! - Раздраженно воскликнул Филипп Филиппович, - явам не товарищ! Это чудовищно! " Кошмар, кошмар", - подумалось ему. - Уж, конечно, как же... - Иронически заговорил человек и победоносноотставил ногу, - мы понимаем-с. Какие уж мы вам товарищи! Где уж. Мы вуниверситетах не обучались, в квартирах по 15 комнат с ванными не жили. Только теперь пора бы это оставить. В настоящее время каждый имеет своеправо... Филипп Филиппович, бледнея, слушал рассуждения человека. Тот прервалречь и демонстративно направился к пепельнице с изжеванной папиросой в руке. Походка у него была развалистая. Он долго мял окурок в раковине свыражением, ясно говорящим: " На! На! ". Затушив папиросу, он на ходу вдруглязгнул зубами и сунул нос под мышку. - Пальцами блох ловить! Пальцами! - Яростно крикнул Филипп Филиппович, - и я не понимаю - откуда вы их берете? - Да что уж, развожу я их, что ли? - Обиделся человек, - видно, блохименя любят, - тут он пальцами пошарил в подкладке под рукавом и выпустил ввоздух клок рыжей легкой ваты. Филипп Филиппович обратил взор к гирляндам на потолке и забарабанилпальцами по столу. Человек, казнив блоху, отошел и сел на стул. Руки он приэтом, опустив кисти, развесил вдоль лацканов пиджака. Глаза его скосились кшашкам паркета. Он созерцал свои башмаки и это доставляло ему большоеудовольствие. Филипп Филиппович посмотрел туда, где сияли резкие блики натупых носках, глаза прижмурил и заговорил: - Какое дело еще вы мне хотели сообщить? - Да что ж дело! Дело простое. Документ, Филипп Филиппович, мне надо. Филиппа Филипповича несколько передернуло. - Хм... Черт! Документ! Действительно... Кхм... А, может быть, этокак-нибудь можно... - Голос его звучал неуверенно и тоскливо. - Помилуйте, - уверенно ответил человек, - как же так без документа? Это уж - извиняюсь. Сами знаете, человеку без документов строго воспрещаетсясуществовать. Во-первых домком..., - Причем тут домком? - Как это при чем? Встречают, спрашивают - когда ж ты, говорят, многоуважаемый, пропишешься? - Ах, ты, господи, - уныло воскликнул Филипп Филиппович, - встречаются, спрашивают... Воображаю, что вы им говорите. Ведь я же вам запрещал шлятьсяпо лестницам. - Что я, каторжный? - Удивился человек, и сознание его правотызагорелось у него даже в рубине. - Как это так " шляться"?! Довольно обиднываши слова. Я хожу, как все люди. При этом он посучил лакированными ногами по паркету. Филипп Филиппович умолк, глаза его ушли в сторону. " Надо все-такисдерживать себя", - подумал он. Подойдя к буфету, он одним духом выпилстакан воды. - Отлично-с, - поспокойнее заговорил он, - дело не в словах. Итак, чтоговорит этот ваш прелестный домком? - Что ж ему говорить... Да вы напрасно его прелестным ругаете. Онинтересы защищает. - Чьи интересы, позвольте осведомиться? - Известно чьи - трудового элемента. Филипп Филиппович выкатил глаза. - Почему же вы - труженик? - Да уж известно - не нэпман. - Ну, ладно. Итак, что же ему нужно в защитах вашего революционногоинтереса? - Известно что - прописать меня. Они говорят - где ж это видано, чтобчеловек проживал непрописанный в москве. Это - раз. А самое главное учетнаякарточка. Я дезертиром быть не желаю. Опять же - союз, биржа... - Позвольте узнать, по чему я вас пропишу? По этой скатерти или посвоему паспорту? Ведь нужно все-таки считаться с положением. Не забывайте, что вы... Э... Гм... Вы ведь, так сказать, - неожиданно явившееся существо, лабораторное. - Филипп Филиппович говорил все менее уверенно. Человек победоносно молчал. - Отлично-с. Что же, в конце концов, нужно, чтобы вас прописать ивообще устроить все по плану этого вашего домкома? Ведь у вас же нет ниимени, ни фамилии. - Это вы несправедливо. Имя я себе совершенно спокойно могу избрать. Пропечатал в газете и шабаш. - Как же вам угодно именоваться? Человек поправил галстук и ответил: - Полиграф Полиграфович. - Не валяйте дурака, - хмуро отозвался Филипп Филиппович, - я с вамисерьезно говорю. Язвительная усмешка искривила усишки человека. - Что-то не пойму я, - заговорил он весело и осмысленно. - Мне поматушке нельзя. Плевать - нельзя. А от вас только и слышу: " дурак, дурак". Видно только профессорам разрешается ругаться в ресефесере. Филипп Филиппович налился кровью и, наполняя стакан, разбил его. Напившись из другого, подумал: " еще немного, он меня учить станет и будетсовершенно прав. В руках не могу держать себя". Он повернулся на стуле, преувеличенно вежливо склонил стан и с железнойтвердостью произнес: - Из-вините. У меня расстроены нервы. Ваше имя показалось мне странным. Где вы, интересно знать, откопали себе такое? - Домком посоветовал. По календарю искали - какое тебе, говорят? Я ивыбрал. - Ни в каком календаре ничего подобного быть не может. - Довольно удивительно, - человек усмехнулся, - когда у вас в смотровойвисит. Филипп Филиппович, не вставая, закинулся к кнопке на обоях, и на звонокявилась Зина. - Календарь из смотровой. Протекла пауза. Когда Зина вернулась с календарем, Филипп Филипповичспросил: - Где? - 4-Го марта празднуется. - Покажите... Гм... Черт... В печку его, Зина, сейчас же. Зина, испуганно тараща глаза, ушла с календарем, а человек покачалукоризненно головою. - Фамилию позвольте узнать? - Фамилию я согласен наследственную принять. - Как? Наследственную? Именно? - Шариков. ****** В кабинете перед столом стоял председатель домкома Швондер в кожанойтужурке. Доктор Борменталь сидел в кресле. При этом на румяных от морозащеках доктора (он только что вернулся) было столь же растерянное выражение, как и у Филиппа Филипповича, сидящего рядом. - Как же писать? - Нетерпеливо спросил он. - Что же, - заговорил Швондер, - дело не сложное. Пишите удостоверение, гражданин профессор. Что так, мол, и так предьявитель сего действительноШариков Полиграф Полиграфович, гм... Зародившийся в вашей, мол, квартире. Борменталь недоуменно шевельнулся в кресле. Филипп Филиппович дернулусом. - Гм... Вот черт! Глупее ничего себе и представить нельзя. Ничего он незародился, а просто... Ну, одним словом... - Это - ваше дело, - со спокойным злорадством вымолвил Швондер, зародился или нет... В общем и целом ведь вы делали опыт, профессор! Вы исоздали гражданина Шарикова. - И очень просто, - пролаял Шариков от книжного шкафа. Он вглядывался вгалстук, отражавшийся в зеркальной бездне. - Я бы очень просил вас, - огрызнулся Филипп Филиппович, - невмешиваться в разговор. Вы напрасно говорите " и очень просто" - это очень непросто. - Как же мне не вмешиваться, - обидчиво забубнил Шариков. Швондернемедленно его поддержал. - Простите, профессор, гражданин Шариков совершенно прав. Это его право- участвовать в обсуждении его собственной участи, в особенности постольку, поскольку дело касается документов. Документ - самая важная вещь на свете. В этот момент оглушительный трезвон над ухом оборвал разговор. Филипп Филиппович сказал в трубку: " да"... Покраснел и Закричал: - Прошу не отрывать меня по пустякам. Вам какое дело? - И он с силойвсадил трубку в рогульки. Голубая радость разлилась по лицу Швондера. Филипп Филиппович, багровея, прокричал: - Одним словом, кончим это. Он оторвал листок от блокнота и набросал несколько слов, затемраздраженно прочитал вслух: - " Сим удостоверяю"... Черт знает, что такое... Гм... " Предьявительсего - человек, полученный при лабораторном опыте путем операции на головноммозгу, нуждается в документах"... Черт! Да я вообще против получения этихидиотских документов. Подпись - " профессор Преображенский". - Довольно странно, профессор, - обиделся Швондер, - как это так выдокументы называете идиотскими? Я не могу допустить пребывания в домебездокументного жильца, да еще не взятого на воинский учет милицией. А вдругвойна с империалистическими хищниками? - Я воевать не пойду никуда! - Вдруг хмуро тявкнул Шариков в шкаф. Швондер оторопел, но быстро оправился и учтиво заметил Шарикову: - Вы, гражданин Шариков, говорите в высшей степени несознательно. На воинский учет необходимо взяться. - На учет возьмусь, а воевать - шиш с маслом, - неприязненно ответилШариков, поправляя бант. Настала очередь Швондера смутиться. Преображенский злобно и тоскливопереглянулся с борменталем: " не угодно ли - мораль". Борментальмногозначительно кивнул головой. - Я тяжко раненный при операции, - хмуро подвыл Шариков, - меня, вишь, как отделали, - и он показал на голову. Поперек лба тянулся очень свежийоперационный шрам. - Вы анархист-индивидуалист? - Спросил Швондер, высоко поднимая брови. - Мне белый билет полагается, - ответил Шариков на это. - Ну-с, хорошо-с, не важно пока, - ответил удивленный Швондер, - факт втом, что мы удостоверение профессора отправим в милицию и нам выдадутдокумент. - Вот что, э... - Внезапно перебил его Филипп Филиппович, очевиднотерзаемый какой-то думой, - нет ли у вас в доме свободной комнаты? Ясогласен ее купить. Желтенькие искры появились в карих глазах Швондера. - Нет, профессор, к величайшему сожалению. И не предвидится. Филипп Филиппович сжал губы и ничего не сказал. Опять как оглашенныйзагремел телефон. Филипп Филиппович, ничего не спрашивая, молча сбросилтрубку с рогулек так, что она, покрутившись немного, повисла на голубомшнуре. Все вздрогнули. " Изнервничался старик", - подумал Борменталь, аШвондер, сверкая глазами, поклонился и вышел. Шариков, скрипя сапожным рантом, отправился за ним следом. Профессор остался наедине с борменталем. Немного помолчав, ФилиппФилиппович мелко потряс головой и заговорил. - Это кошмар, честное слово. Вы видите? Клянусь вам, дорогой доктор, яизмучился за эти две недели больше, чем за последние 14 лет! Вот - тип, явам доложу... В отдалении глухо треснуло стекло, затем вспорхнул заглушенный женскийвизг и тотчас потух. Нечистая сила шарахнула по обоям в коридоре, направляясь к смотровой, там чем-то грохнуло и мгновенно пролетело обратно. Захлопали двери, и в кухне отозвался низкий крик дарьи Петровны. Затем завылШариков. - Боже мой, еще что-то! - Закричал Филипп Филиппович, бросаясь к дверям - Кот, - сообразил Борменталь и выскочил за ним вслед. Они понеслись покоридору в переднюю, ворвались в нее, оттуда свернули в коридор к уборной иванной. Из кухни выскочила Зина и вплотную наскочила на Филиппа Филипповича. - Сколько раз я приказывал - котов чтобы не было, - в бешенствезакричал Филипп Филиппович. - Где он?! Иван Арнольдович, успокойте, радибога, пациентов в приемной! - В ванной, в ванной проклятый черт сидит, - задыхаясь, закричала зина. Филипп Филиппович навалился на дверь ванной, но та не поддавалась. - Открыть сию секунду! В ответ в запертой ванной по стенам что-то запрыгало, обрушились тазы, дикий голос Шарикова глухо проревел за дверью: - Убью на месте... Вода зашумела по трубам и полилиась. Филипп Филиппович налег на дверь истал ее рвать. Распаренная Дарья Петровна с искаженным лицом появилась напороге кухни. Затем высокое стекло, выходящее под самым потолком ванной вкухню, треснуло червиной трещиной и из него вывалились два осколка, а заними выпал громаднейших размеров кот в тигровых кольцах и с голубым бантомна шее, похожий на городового. Он упал прямо на стол в длинное блюдо, расколов его вдоль, с блюда на пол, затем повернулся на трех ногах, а правойвзмахнул, как будто в танце, и тотчас просочился в узкую щель на чернуюлестницу. Щель расширилась, и кот сменился старушечьей физиономией в платке. Юбка старухи, усеянная белым горохом, оказалась в кухне. Старухауказательным и большим пальцем обтерла запавший рот, припухшими и колючимиглазами окинула кухню и произнесла с любопытством: - О, господи иисусе! Бледный Филипп Филиппович пересек кухню и спросил старуху грозно: - Что вам надо? - Говорящую собачку любопытно поглядеть, - ответила старуха заискивающеи перекрестилась. Филипп Филиппович еще более побледнел, к старухе подошел вплотную ишепнул удушливо: - Сию секунду из кухни вон! Старуха попятилась к дверям и заговорила, обидевшись: - Что-то уж больно дерзко, господин профессор. - Вон, я говорю! - Повторил Филипп Филиппович и глаза его сделалиськруглыми, как у совы. Он собственноручно трахнул черной дверью за старухой, - Дарья Петровна, я же просил вас! - Филипп Филиппович, - в отчаяньи ответила Дарья Петровна, сжимаяобнаженные руки в кулаки, - что же я поделаю? Народ целые дни ломится, хотьвсе бросай. Вода в ванной ревела глухо и грозно, но голоса более не было слышно. Вошел доктор Борменталь. - Иван Арнольдович, убедительно прошу... Гм... Сколько там пациентов? - Одиннадцать, - ответил Борменталь. - Отпустите всех, сегодня принимать не буду. Филипп Филиппович постучал костяшкой пальца в дверь и крикнул: - Сию минуту извольте выйти! Зачем вы заперлись? - Гу-гу! - Жалобно и тускло ответил голос Шарикова. - Какого черта!.. Не слышу, закройте воду. - Гау! Гау!.. - Да закройте воду! Что он сделал - не понимаю... - Приходя висступление, вскричал Филипп Филиппович. Зина и Дарья Петровна, открыв дверь, выглядывали из кухни. ФилиппФилиппович еще раз прогрохотал кулаком в дверь. - Вот он! - Выкрикнула Дарья Петровна из кухни. Филипп Филиппович ринулся туда. В разбитое окно под потолком показаласьи высунулась в кухню физиономия Полиграфа Полиграфовича. Она былаперекошена, глаза плаксивы, а вдоль носа тянулась, пламенея от свежей крови, - царапина. - Вы с ума сошли? - Спросил Филипп Филиппович. - Почему вы не выходите? Шариков и сам в тоске и страхе оглянулся и ответил: - Защелкнулся я. - Откройте замок. Что ж, вы никогда замка не видели? - Да не открывается, окаянный! - Испуганно ответил Полиграф. - Батюшки! Он предохранитель защелкнул! - Вскричала Зина и всплеснуларуками. - Там пуговка есть такая! - Выкрикивал Филипп Филиппович, стараясьперекричать воду, - нажмите ее книзу... Вниз нажимайте! Вниз! Шариков пропал и через минуту вновь появился в окошке. - Ни пса не видно, - в ужасе пролаял он в окно. - Да лампу зажгите. Он взбесился! - Котяра проклятый лампу раскокал, - ответил Шариков, - а я стал его, подлеца, за ноги хватать, кран вывернул, а теперь найти не могу. Все трое всплеснули руками и в таком положении застыли. Минут через пять Борменталь, Зина и Дарья Петровна сидели рядышком намокром ковре, свернутом трубкою у подножия двери, и задними местамиприжимали его к щели под дверью, а швейцар Федор с зажженой венчальнойсвечой Дарьи Петровны по деревянной лестнице лез в слуховое окно. Его зад вкрупной серой клетке мелькнул в воздухе и исчез в отверстии. - Ду... Гу-гу! Что-то кричал Шариков сквозь рев воды. Послышался голос Федора: - Филипп Филиппович, все равно надо открывать, пусть разойдется, отсосем из кухни. - Открывайте! - Сердито крикнул Филипп Филиппович. Тройка поднялась с ковра, дверь из ванной нажали и тотчас волна хлынулав коридорчик. В нем она разделилась на три потока: прямо в противоположнуюуборную, направо - в кухню и налево в переднюю. Шлепая и прыгая, Зиназахлопнула в нее дверь. По щиколотку в воде вышел Федор, почему-то улыбаясь. Он был как в клеенке - весь мокрый. - Еле заткнул, напор большой, - пояснил он. - Где этот? - Спросил Филипп Филиппович и с проклятием поднял одну ногу - Боится выходить, - глупо усмехаясь, обьяснил Федор. - Бить будете, папаша? - Донесся плаксивый голос Шарикова из ванной. - Болван! - Коротко отозвался Филипп Филиппович. Зина и Дарья Петровна в подоткнутых до колен юбках, с голыми ногами, иШариков с швейцаром, босые, с закатанными штанами шваркали мокрыми тряпкамипо полу кухни и отжимали их в грязные ведра и раковину. Заброшенная плитагудела. Вода уходила через дверь на гулкую лестницу прямо в пролет лестницыи падала в подвал. Борменталь, вытянувшись на цыпочках, стоял в глубокой луже, на паркетепередней, и вел переговоры через чуть приоткрытую дверь на цепочке. - Не будет сегодня приема, профессор нездоров. Будьте добры отойти отдвери, у нас труба лопнула... - А когда же прием? - Добивался голос за дверью, - мне бы только наминуточку... - Не могу, - Борменталь переступил с носков на каблуки, - Профессорлежит и труба лопнула. Завтра прошу. Зина! Милая! Отсюда вытирайте, а то онана парадную лестницу выльется. - Тряпки не берут. - Сейчас кружками вычерпаем, - отозвался Федор, - сейчас. Звонки следовали один за другим и Борменталь уже подошвой стоял в воде. - Когда же операция? - Приставал голос и пытался просунуться в щель. - Труба лопнула... - Я бы в калошах прошел... Синеватые силуэты появились за дверью. - Нельзя, прошу завтра. - А я записан. - Завтра. Катастрофа с водопроводом. Федор у ног доктора ерзал в озере, скреб кружкой, а исцарапанныйШариков придумал новый способ. Он скатал громадную тряпку в трубку, легживотом в воду и погнал ее из передней обратно к уборной. - Что ты, леший, по всей квартире гоняешь? - Сердилась Дарья Петровна, - выливай в раковину. - Да что в раковину, - ловя руками мутную воду, отвечал Шариков, - онана парадное вылезет. Из коридора со скрежетом выехала скамеечка и на ней вытянулся, балансируя, Филипп Филиппович в синих с полосками носках. - Иван Арнольдович, бросьте вы отвечать. Идите в спальню, я вам туфлидам. - Ничего, Филипп Филиппович, какие пустяки. - В калоши станьте. - Да ничего. Все равно уже ноги мокрые. - Ах, боже мой! - Расстраивался Филипп Филиппович. - До чего вредное животное! - Отозвался вдруг Шариков и выехал накорточках с суповой миской в руке. Борменталь захлопнул дверь, не выдержал и засмеялся. Ноздри Филиппа Филипповича раздулись, очки вспыхнули. - Вы про кого говорите? - Спросил он у Шарикова с высоты, - позвольтеузнать. Про кота я говорю. Такая сволочь, - ответил Шариков, бегая глазами. - Знаете, Шариков, - переводя дух, отозвался Филипп Филиппович, - яположительно не видал более наглого существа, чем вы. Борменталь хихикнул. - Вы, - продолжал Филипп Филиппович, - просто нахал. Как вы смеете этоговорить? Вы все это учинили и еще позволяете... Да нет! Это черт знает чтотакое! - Шариков, скажите мне, пожалуйста, - заговорил Борменталь, - скольковремени вы еще будете гоняться за котами? Стыдитесь! Ведь это же безобразие! Дикарь! - Какой я дикарь? - Хмуро отозвался Шариков, - ничего я не дикарь. Еготерпеть в квартире невозможно. Только и ищет - как бы что своровать. Фаршслопал у Дарьи. Я его поучить хотел. - Вас бы самого поучить! - Ответил Филипп Филиппович, - вы поглядите насвою физиономию в зеркале. - Чуть глаза не лишил, - мрачно отозвался Шариков, трогая глаз мокройгрязной рукой. Когда черный от влаги паркет несколько подсох, все зеркала покрылисьбанным налетом и звонки прекратились. Филипп Филиппович в сафьяновых красныхтуфлях стоял в передней. - Вот вам, Федор. - Покорнейше благодарю. - Переоденьтесь сейчас же. Да вот что: выпейте у Дарьи Петровны водки. - Покорнейше благодарю, - Федор помялся, потом сказал. - Тут еще, Филипп Филиппович. Я извиняюсь, уж прямо и совестно. Только - за стекло вседьмой квартире... Гражданин Шариков камнями швырял... - В кота? - Спросил Филипп Филиппович, хмурясь, как облако. - То-то, что в хозяина квартиры. Он уж в суд грозился подать. - Черт! - Кухарку Шариков ихнюю обнял, а тот его гнать стал. Ну, повздорили. - Ради бога, вы мне всегда сообщайте сразу о таких вещах! Скольконужно? - Полтора. Филипп Филиппович извлек три блестящих полтинника и вручил Федору. - Еще за такого мерзавца полтора целковых платить, - послышался вдверях глухой голос, - да он сам... Филипп Филиппович обернулся, закусил губу и молча нажал на Шарикова, вытеснил его в приемную и запер его на ключ. Шариков изнутри тотчасзагрохотал кулаками в дверь. - Не сметь! - Явно больным голосом воскликнул Филипп Филиппович. - Ну, уж это действительно, - многозначительно заметил Федор, - такогонаглого я в жизнь свою не видал. Борменталь как из-под земли вырос. - Филипп Филиппович, прошу вас, не волнуйтесь. Энергичный эскулап отпер дверь в приемную и оттуда донесся его голос: - Вы что? В кабаке, что ли? - Это так... - Добавил решительно Федор, - вот это так... Да по уху быеще... - Ну, что вы, Федор, - печально буркнул Филипп Филиппович. - Помилуйте, вас жалко, Филипп Филиппович.

⇐ Предыдущая 1 234 5 Следующая ⇒