ХЛЕБА РОССИИ 12 страница

Водков ходил по полям, по лесным полосам, заглядывал в те самые лаборатории, где маститые профессора " отыскивали под микроскопом гены" и, как истинный лысенковец, все отчетливее понимал: " битву с засухой здесь невозможно выиграть, не разгромив прежде наголову её вольных или невольных союзников - вот этих носителей чумных генов... "

Итак, цель новичка ясна: приехал громить " жрецов чистой науки", которых считал " прохвостами и очковтирателями". Судя по всему, лютая ненависть к ним была в нем самым сильным чувствам, возбужденным задолго до назначения. Чувство это соединилось с убеждением: классовая борьба обостряется и к врагам народа надо быть беспощадным. Понимал, конечно, что справиться с этой " дружной бандой" будет трудно: он один против тридцати человек, давно и дружно работающих. Но и это не пугало, а лишь ожесточало: гражданская война кончилась - борьба за правое дело продолжается.

Но как, каким путем молодой, еще неопытный ученый справится с поставленной задачей? Нет, не догадаться нам, да и никакой фантазии не хватит. Поэтому доверимся очеркисту.

" В прошлом тульский рабочий, он привык всегда и во всем советоваться с коллективом и прежде всего с партией. Но коллектив здесь надлежало еще создать, а членов партии насчитывалось всего-навсего семь человек, и среди них не было ни одного научного работника! Волков начал с укрепления парторганизации.

Директор опытной станции Козлов - тоже в то время новый человек в Каменной степи и тоже в прошлом тульский рабочий - полностью поддерживал своего земляка и друга. Вскоре вокруг них сгруппировалось крепкое ядро таких же, как они, " фанатиков мичуринского направления". И Аркадий Петрович сказал распоясавшимся вейсманистам немногословно, но веско:

- Хватит! Теперь мы будем работать... "

Я перечитываю письма Вавилова, надеясь найти хоть строку, хоть слово о Степной станции. Ничего не нахожу. Но, кажется, такая же обстановка складывалась и на других опытных станциях. Все чаще мелькают жалобы на " большое недоброжелательство со стороны части персонала, особенно мало подготовленного и " все знающего", на " беспричинное увольнение ряда квалифицированных работников по селекции, указывающее на нездоровую атмосферу".

Думаю, то же самое происходило и на Степной станции.

Водков работал так, что " и про еду и про сон забывал". Этот суровый на вид человек, в шинели, в сапогах, ходил пешком по всем полям, внедрял травопольную систему земледелия и разоблачал " лжеученых". И быстро обрастал сторонниками. Уже через год на его стороне оказался чуть ни весь коллектив селекционного центра: он с гордостью рассказывал, что в 1935 году газета " Социалистическое земледелие" опубликовала коллективную статью, в которой каменностепцы громили " формальных генетиков".

Этот факт поразил меня: как могло случиться, что коллектив опытной станции, до самозабвения любивший Вавилова и с упоением работавший под его научным руководством, оказался в первых рядах опровергателей?

Неужели всю бузу заварил один Водков? Но ведь он не располагал ни административной, ни партийной властью. Поначалу я думал, что его сразу же избрали секретарем парторганизации - не случайно же он начал свою деятельность именно с её укрепления. Но, оказывается, секретарем парторганизации как в то время, так и в последующие годы был другой человек, Диденко. Секретарем-то был другой, " но, говоря откровенно, душой парторганизации Каменной степи был все он же - Аркадий Петрович", - признавался Диденко автору очерка. Таким его считал и местный учитель Юрин, " заочно переквалифицировавшийся на мичуринца-овощевода".

И вот тут я прервал чтение очерка. Вернее, совместил рассказ очеркиста с тем, что знал из других источников. Я знал, что именно в это время, в конце лета 1934 года, в Каменную степь приезжал Николай Иванович Вавилов. Он еще был президентом ВАСХНИЛ, членом ЦИК СССР, директором ВИРа и института генетики, почетным членом многих зарубежных академий и университетов. Приехал в полдень - сотрудники обедали в столовой. Николай Иванович сначала зашел на кухню, и все, находившиеся в столовой, услышали его голос:

" Чем кормите моих орлов? "

Услышали, узнали, подхватились, усадили обедать.

Из столовой всей гурьбой потянулись за. Николаем Ивановичем в лабораторию, на опытные участии, да так, в разговорах и спорах, и проходили до вечера. После ужина здесь же в столовой Вавилов выступил с докладом об итогах экспедиций по странам Латинской Америки, вспомнил Международный генетический конгресс в Итаке, на котором он был избран вице-президентом.

Судя по воспоминаниям, эта встреча с Вавиловым ничем не отличалась от предыдущих. Его все так же любили. Все сотрудники Степной станции, кажется, были еще на своим местах и все так же маститые профессора " отыскивали под микроскопом гены". Их вроде бы даже нисколько не тревожило то, что происходило в селекционном центре, где истинный лысенковец уже вел против них яростную войну. К тому же, как вспоминали участники этой встречи, и работники селекцентра были тут же, в этой гурьбе, среди восторженных слушателей.

Не знаю, все ли, и был ли среди них Водков и фанатики лысенковского направления. В воспоминаниях нет о них ни слова, ни намека. Фигуры, маячившие где-то рядом, словно бы выпали из памяти. Однако разговор о них был. Прозвучала даже такая фраза: " Идет наступление невежества на. науку". Сказал её будто бы сам Говоров. Тогда же, по свидетельству очеркиста, на Водкова была составлена отдельная характеристика, в которой раскрывалась сущность его " вредительства против науки и советского государства. " Автором характеристики, указывает очеркист, был Говоров, который " превратил опытную станцию в гнездо вейсманистов".

Значит, тревожились, не молчали. Вавилов, собиравшийся пробыть в Каменной степи несколько дней, - сам вечером говорил об этом, - неожиданно уехал рано утром следующего дня: будто бы по срочному вызову наркома земледелия. Этот довод приводят все, кто видел Вавилова в тот приезд и оставил свои воспоминания.

Мне же думается, что спешный отъезд его был вызван иной причиной. То, что он услышал от Говорова и других своих сотрудников, потребовало от него немедленного действия - ему надо было побывать в районных и областных организациях. Так я думаю потому, что вскоре над Волковым начали сгущаться тучи. Наш очеркист зафиксировал этот момент так: " Пробравшиеся в руководство районной партийной организации и в облземотдел враги народа в категорической форме потребовали от каменностепцев прекратить " опасные эксперименты".

Водков был в явном замешательстве. Это потом очеркист напишет: " Он знал, что является проводником самой передовой в мире науки, работает на коммунизм", поэтому яростно восстал против своих обвинителей. Ничего не добившись на месте, он решил охать в Москву.

- Понимаете меня, товарищи, вот всем своим существом чувствую - враги! Заклятые враги нашего государства, нашей партии! -глаза его гневно вспыхнули. - Я разворошу это осиное гнездо.

Так говорил Водков своим верным друзьям. Говорил почти шепотом, так как с минуты на минуту ожидал ареста. В Москву, только бы вырваться в Москву. И он уехал. В Москве Водков встретился с Вильямсом и Лысенко. Правда, о встрече Водкова с Лысенко говорит лишь автор очерка. Сам Водков рассказывал потом только о разговоре с Вильямсом, который, выслушав его, написал записку наркому земледелия, в которой врагами народа объявлял тех, кто чернит Водкова, и просил наркома принять личное участие в судьбе молодого ученого, устроить ему встречу с работниками ЦК партии - очень уж серьезное дело заварилось в Каменной стопи.

Нарком сделал всё, о чем просил Вильяме.

Вскоре в Каменную степь прибыла правительственная комиссия. Вслед за ной вернулся и Волков. Вместе с ним приехал " коренастый мужчина лет тридцати семи с большим облыселым лбом, под которым из-под светлых бровей улыбались по-мужицки хитроватые глаза". Так обрисовал очеркист прибывшего Василия Парамоновича Байко, направленного на работу в Каменную степь самим Вильямсом -Тимирязевская академия откомандировала его в подкрепление Водкову.

Притихшие было друзья радостно обнимали победителя - они уже знали: " крапленые карты лжеученых биты".

- Аркадий Петрович, а как с этими самыми вейсманистами чертовыми? - допытывался запыхавшийся от бега Юрин, " сияющий, багровый от обуревающих его чувств", - тот самый учитель, который " заочно переквалифицировался на мичуринца-овощевода".

- Вейсманистами займутся, - коротко ответил Водков.

И вслед за этим очеркист пишет:

" Жрецы чистой науки! " Многие из них оказались агентами иностранных разведок - и немецкой, и американской, и японской, и английской. Теперь это уже история, но такая история, которая забвению не подлежит, потому что в ней выкристаллизована истина: в науке возможны ошибки исканий и творческие неудачи, могут быть ошибочными отдельные гипотезы, но если налицо стремление подменить материалистический метод познания идеализмом и мистикой, то такое отступление от истинного пути отнюдь не научное заблуждение - это сознательный акт диверсии, за которым стоят заклятые враги прогресса, стремящиеся во что бы то ни стало создавать повсюду плацдармы для наступления сил мировой реакции. В Каменной степи у них это не вышло".

Да, история эта забвению действительно не подлежит, и насчет истины согласен. Тут есть над чем подумать. Что ж, возьмите книгу Николая Бирюкова " На мирной земле" - в ней и опубликован его очерк " Каменная степь", который я цитировал. Прочитайте и задумайтесь. А то мы как-то привыкли все прошлые грехи наши сваливать на какую-нибудь одну одиозную личность и охотно забываем, что и сами вносили немалую лепту в страшное шествие этой личности, помогали творить... нет, не " сознательный акт диверсии", а великое зло, замешанное на, невежестве, которое всегда приносило лишь беды.

Водков и его наставники не были ни агентами чужеземных разведок, ни диверсантами. Они были нашими, но не обладали и сотой долей тех знаний, которых требовала наука. Поэтому, читая книгу или статью генетика, они восклицали: " Ну и написал, ничего не поймешь! " И этой фразой не себя укоряли, а " шибко грамотных" ученых. И народ соглашался с ними. В этом и была трагедия.

Окрыленный победой, Водков тут же начал ходатайствовать о неформальном объединении всех опытных учреждений Каменной стопи в одно целое. И добился своего. Эта. реорганизация позволит

не отдельных лиц выставить из Каменной степи, а все " осиное гнездо" ликвидировать.

Так погибла " вавиловская" цивилизация в Каменной степи. Исчезла бесследно. Люди, здесь работавшие, рассеялись по стране, по опытным станциям, по лагерям. Мало кому из них удалось вновь заявить о себе, воплотить свои идеи в жизнь и обрести себя.

А мне жаль с ними расставаться. Не могу смириться с мыслью, что мы забудем их имена. Уже забыли. Хоть и трудно это было сделать, но я попытался восстановить судьбы некоторых из них.

Собеневский... Для меня он человек-легенда. Памятник ему должен стоять в Каменной степи. Мы же о нем не знали ничего, и сейчас почти ничего не знаем.

Вернувшись в Каменную степь, Собеневский развернул бурную деятельность по пропаганде степных лесонасаждений. Для этого организовывал выставки в разных городах и крупных селах черноземных областей. Дважды получал премии за них.

Не знаю, что это были за выставки: то ли фотографические, то ли макетные. Не знаю, что он показывал и что рассказывал. Известно из отчетов лишь одно: посещали эти выставки охотно даже горожане.

Из этих же отчетов я впервые узнал, что сотни тысяч сеянцев и саженцев экзотических пород были отправлены отсюда, из Каменной степи, новостройкам первых пятилеток, ботаническим садам, опытным станциям и институтам в Саратов, Ташкент, Ашхабад, Ростов, Астрахань и многие другие города страны. Растут, и сегодня где-нибудь растут те деревья, родившиеся в Каменной степи.

Эти отправки посылок зародили у Собеновского жгучее желание проехать по местам, где когда-то работал, сажал лесные полосы, озеленял.

Не знаю, довелось ли ему проехать по Ташкентской железной дороге, где озеленял станции и полустанки. Но достоверно знаю, что в 1935 году он побывал в Оренбургском крае, куда в конце прошлого века забросила его судьба после закрытия докучаевской Экспедиции. Здесь, на высоком водоразделе, он руководил посадкой трех широкозаслонных лесных полос протяженностью около 20 верст каждая. Здесь он снова встретился с Георгием Николаевичем Высоцким, приехавшим туда с комиссией Лесного департамента в 1908 году. Это была одна из комиссий, разъехавшихся по степным лесничествам накануне съезда по лесному опытному делу, состоявшегося, как читатель уже знает, в Великом Анадоле и вынесшего суровый приговор многим степным лесничествам - их закрыли.

Собеневский и Высоцкий были знакомы еще по работе в докучаевской Экспедиции - Георгий Николаевич несколько раз приезжал в Каменную степь на обследование почв. Тогда, же между ними начались и первые стычки: Собеневский увлекался выращиванием в питомнике березы и посадкой её в полосах. Высоцкого, навидавшегося усыхающих насаждений в Анадоле, такое увлечение настораживало: береза с мелкой корневой системой будет в сухой степи недолговечной. Не оправдались его опасения и доводы: береза, чего не предполагал и Собеневский, оказалась в Каменной степи рекордной по росту и развитию породой.

" Доспорить" с Высоцким Собеневскому хотелось в Платовских полосах - так они назывались в прежние годы, а почему так назывались, да и существуют ли они ныне, этого мне не смогли сказать даже специалисты.

Собеневский обошел, объехал, осмотрел их и остался доволен - полосы были в целости и сохранности, в хорошем состоянии, имели хороший прирост.

" Вот так, Георгий Николаевич, - думал с гордостью Собеневский. - А тогда, в 1908 году, ты, ревизор Лесного департамента, вынес им суровый приговор. На сухом водоразделе, утверждал ты, насаждениям не хватит влаги, они неминуемо погибнут. Как видишь, ошибался не я, а ты. Дорого обошлась твоя теоретическая ошибка".

Вполне возможно, что Конрад Эдуардович сразу же после этой поездки побывал в Харькове (мог возвращаться через Харьков), встречался с Высоцким и высказал ему все свои доводы. Они спорили, но никогда не враждовали. Возможно, это случайное совпадение, но именно тогда же, в 1935 году, Высоцкий и написал статью " Моя ошибка" - ученый признался в своей неправоте.

В том же 1935 году Собеневскому была присвоена ученая степень кандидата сельскохозяйственных наук. Присвоена без защиты диссертации - по совокупности печатных трудов. В ленинградском архиве сохранился рекомендательный отзыв ученого лесовода Эдуарда Эдуардовича Керна, в котором профессор, признав Собеневского " заслуживающим ученой степени кандидата", процитировал и высказанное академиком Вавиловым лестное суждение о нем и его работах " большого производственного и научно-исследовательского значения". В степях заложено 1500 гектаров лесных полос, вдоль линии Ташкентской железной дороги произведена обсадка свыше 14000 километров. " Им освещены многие важнейшие вопросы степного лесоразведения, поселкового древоводства и разведения технических древесных, главным образом, пробконосов".

Видимо, это суждение Николай Иванович изложил и письменно, потому что Керн, цитируя, называет точную дату: 26 ноября 19ЗЗ года. Судя по всему, Вавилов так характеризовал Собеневского при назначении его ученым специалистом ВИРа - до этого он был практическим работником Степной станции, но не ученым специалистом института.

Итак, из поездки по Оренбуржью Собеневский вернулся в Каменную степь кандидатом сельскохозяйственных наук. Однако, кажется, с поздравлениями к нему не спешили - после победы Водкова с новой силой вспыхнула борьба против " формальных генетиков". На вировцев смотрели косо. И ряды их быстро таяли: Говорова Вавилов спешно отозвал в институт и тем спас его от ареста, другие уезжали на опытные станции, третьи громко объявляли себя лысенковцами. Так что очень скоро Собеневский остался единственным представителям ВИРа.

Конечно, затеянная борьба лично ему ничем не угрожала, однако на настроение влияла: при нем говорили плохо о людях, которых он любил. Хула эта угнетала и унижала, его - в ответ говорил грубости. Водков тоже не скрывал своего к нему отношения: дворянину давно пора в отставку. Может, Собеневский и стерпел бы эти насмешки и оскорбления, но очень изменился климат в отношениях между людьми: словно всех научных сотрудников вдруг заменили вчерашними учениками сельскохозяйственной школы, напористыми, но мало что знающими, а то и вовсе полуграмотными. Дела, мысли, разговоры, шутки - всё измельчало до примитива.

И Собоневский понял: тут он уже никому не нужен.

Николай Иванович Вавилов, рассказывала дочь, выхлопотал ему, ученому специалисту института, соратнику Докучаева, высокую академическую пенсию.

Он мог остаться здесь, доживать дни свои среди созданных им лесных полос. Однако, когда кругом тебя чужие, когда ты без дела, что за радость доживания. И Собеневский, тихо и скромно отметив свое семидесятилетие, в декабре 1937 года снова отправляется в путь. Нет, не обратно в Ленинград. Харьковский институт агролесомелиорации предложил ему должность заместителя директора Владимировской опытной станции на Николаевщине, в самом глухом и бездорожном её углу.

Там, в селе Лесном, он допишет докторскую диссертацию по истории полосного лесоразведения, и в 1940 году, на семьдесят третьем году жизни, защитит её в родном институте, ставшем Лесотехнической академией.

А потом грянула война. По дорогам потянулись беженцы, подхватившие постаревшего, слепнущего Собеневского и его жену Зинаиду Николаевну. Они пешком брели сначала на восток, потом на юг и где-то под Нальчиком попали под оккупацию. Как старики перебивались в чужом краю, без своего угла - можно лишь догадываться.

На опытную станцию они вернулись уже после войны. Вернулись из Куйбышева, где их приютила одна из дочерей. Могли у неё и остаться, но старику не сиделось в городе.

И опять двинулись в путь Собеневские. Двинулись навстречу беде - в тот же год умерла верная его подруга Зинаида Николаевна.

Тамара Конрадовна, дочь Собеневского, отдала мне некоторые его фотографии последних лет. На них сухой старичок в окружении практикантов. Что-то рассказывает им, молодым. Не про Каменную ли степь рассказывает?

Снимок сделан в 50-м году. После того, как он написал письмо в Каменную степь: ему очень хотелось перед смертью взглянуть на творение рук своих. Об одном просил - встретить у поезда:

пешком двенадцать верст ему уже не одолеть, а попутного транспорта может не быть. На просьбу эту не откликнулись.

Конрад Эдуардович Собеневский, ставший уже доктором и профессором, рассказывает о чем-то будущим лесомелиораторам. Ему трудно стоять, он опирается на палку, ссутулился. Высокий, худой.

- Он очень тяжело переживал свою старческую немощь, - сказала Тамара Конрадовна, передавая мне эту фотографию.

А я смотрю на снимок и думаю: ну конечно же, он рассказывает студентам о Каменной степи и тяжело переживает, что никогда больше ее не увидит. И ссутулился не от немощи - от обиды.

Рядом с ним шумят на ветру молодые тополя - видно, как клонит их ветер. Вот так же и в воронежской степи шумят деревья, его руками посаженные.

А вот другой снимок. Конрад Эдуардович в своем кабинете что-то пишет. Сосредоточен на какой-то мысли и не замечает, что его фотографируют. Худой, галстук сбился на бок, весь какой-то взъерошенный... Не после ли его стычки с Лысенко, когда тот, окруженный свитой, учил его, старейшего степного лесовода, сажать дубки квадратно-гнездовым способом. Была такая стычка. И тут вспомнил Собеневский все, что случилось с Вавиловым, с " формальными генетиками", с сотрудниками Степной опытной станции, а вспомнив, в гневе скрутил фигуру из трех пальцев и принародно показал этому самоуверенному пророку - от имени всех погубленных, всех заплеванных.

Не являлась ли Лысенко эта грубая фига во сне и наяву? Не от неё ли он отпрянул на одном из банкетов в " Тимирязевке", когда, опьянев от выпитого вина, вдруг вскрикнул: " Не убивал я Вавилова, не убивал". И поверг всех в недоумение: никто на банкете этого имени вслух не произносил.

А может Собеневский пишет последнюю свою статью " Из истории полезащитного лесоразведения", которую опубликовал журнал " Лес и степь" в 1949 году. Это его отклик на обнародование Государственного плана комплексного преобразования природы. Он был горд - отныне докучаевская программа улучшения природных условий распространяется на огромную территорию страны. Значит, не пропали даром труды Особой экспедиции, участником которой был и он, Собеневский. Нет, не зря прожита жизнь...

Конрад Эдуардович Собеневский умер 9 февраля 1952 года, так и не повидав Каменную степь. Умер на 85-м году жизни. Сослуживцы похоронили его в дендропарке Владимировской опытной станции, рядом с женой, в тени посаженных им деревьев.

Тамара Конрадовна сообщила о смерти Собеневского в Каменную степь: просила не на похороны приехать, а посмотреть архив отца. Понимала - в бумагах может быть много интересного, нужного для истории. Не приехали. Она сама отправилась в Каменную степь: передать поклон от отца, вручить часть его бумаг и фотографий.

В Каменной степи помнят и по сей день: приезжала дочь Собеневского, бумаги передала в библиотеку. Однако никто не знает - куда потом подевались они. Не в том ли костре сгорели, в котором научные сотрудники лысенковской школы сжигали материалы докучаевской Экспедиции?..

Этим вопросом я мог бы и закончить грустное мое повествование об этом славном сподвижнике двух великих ученых, о человеке, сделавшем так много доброго на земле, оставившем нам в наследство зеленые оазисы посреди сухой степи. Но проститься с ним, не побывав на его могиле, не поклонившись ему? Да по-людски ли это будет?

И я при первой же оказии отправился в путь. Полторы сотни километров от Николаева шофер предполагал одолеть максимум за три часа. " Тут благодатный юг, а не ваше топкое Нечерноземье, тут асфальтированные дороги всюду", - сказал мой брат не без похвальбы, тот самый брат, который стал летчиком и теперь живет в Николаеве. Я предупредил, что село Лесное где-то в углу на стыке трех областей, а такие места, знаю по опыту, обычно забыты-заброшены и богом, и начальством, и дорожниками. В том краю шофер ни разу не бывал, но сомнение мое отверг без колебаний: мол, язык нас доведет до цели без приключений. А брат выложил, как веский козырь, карту, на ной прочерчена тонкая жилка дороги не только до Владимировки, но и до Лесного. Ну и хорошо, поехали, поспешая, чтобы сегодня же и вернуться, если не засветло, то к ночи.

О, наивная вера в тонкие жилки дорог на наших картах! Где-то за Владимировкой дорога вдруг перестала быть дорогой, и наш " москвич", облепленный густой черной грязью, обессилел, выдохся и беспомощно заерзал по слизлому проселку из стороны в сторону. А впереди затяжной подъем, исполосованный колесами вездеходов и тракторов. Нет нам пути вперед. Правда, шофер еще храбрился, пытался вырвать машину из грязи и - вперед. А мы с братом поглядывали уже назад - нечего зря терять время, надо идти в райцентр за трактором. И хорошо сделали, что не послушались шофера, пошли. И вскоре набрели на машинный двор. Рассказал механизаторам, кто я и куда еду, на какой машине в какой лощине она застряла. Мой рассказ явно развеселил слушателей, они заулыбались и высказали единодушное мнение: именно эта дорога прямиком ведет в Лесное, так что мы с пути не обились, но чтобы проехать по ней на " москвиче" - надо ждать крепких морозов. Однако тут же и обнадежили: пробраться туда можно и сейчас, но для этого надо выскочить сначала в соседнюю Херсонскую область, а там есть асфальт прямо до Лесного. Начертили в моем блокноте этот маршрут. Съездили на тракторе к нашей машине. Вернулись с ней. Указали нам начало нового маршрута и, последние напутствия давая, вселили уверенность:

" Пробьетесь".

Через час мы действительно пробились, вырвались из николаевской грязи на херсонский асфальт, а по нему (наверное, такие дороги в раю! ) докатились и до Лесного.

Так вот почему за все время разысканий я не встретил ни одного ученого или журналиста, который бы побывал на Владимировской агролесомелиоративной опытной станции или хотя бы слышал о ней. Мне даже начинало казаться, что таковой или не существовало вовсе, или в действительности называлась она как-то иначе.

Лесное... Не село даже, а сельцо, зарождавшееся здесь вместе с первыми посадками в степи. Дома, едва просматривающиеся сквозь зелень. Слева дендропарк, многие деревья в котором взлелеяны руками Собеневского. Где-то здесь, неподалеку от конторы, он и похоронен.

Контора была на замке - рабочий день кончился. К могиле меня повела проходившая мимо женщина. С Собеневским она не встречалась, - приехала сюда позже, - но знает, что его здесь уважали, поэтому и поныне люди помнят добро и добром платят - ухаживают за могилой, цветами обсаживают каждый год...

Позже меня несколько раз спрашивали: " Могила, конечно, заросла бурьяном да крапивой, затоптана козами? " Признаться, я тоже так думал. Да что там думал, был уверен в этом, даже представлял, как разыщу в траве едва приметный могильный холмик, окаймленный сгнившей оградкой.

Ошибся! Могила была на виду, обсажена цветами, дорожка к ной ухожена. Надгробие скромное, соразмерное с окружающей природой, каких на сельских погостах множество.

Нет, я не к тому клоню, что можно бы и посолиднее что-нибудь воздвигнуть. Лично я у таких скромных могил испытываю куда больше чувств, чем на Новодевичьем кладбище, где самих могил нет, их придавили мраморные монументы, по величине пригодные для городских площадей: помпезность, вычурность, тщеславие. Мне даже так и показалось, что побывал я вовсе не на кладбище, а на большой площади, сплошь уставленной памятниками и бюстами огромной величины. Как же тяжело праху под такими глыбами мрамора.

Так вот где закончил свой трудный путь творец многих лесов и лесных полос Конрад Эдуардович Собеневский. Над могильным изголовьем шелестят листвой деревья - вспоминают и рассказывают что-то. Они еще молоды, помнят его, это он их посадил, дал им жизнь. Кроной своей они притеняют могилу, чтобы не потрескалась от летнего зноя земля, чтобы цветы не завяли, не посохли, чтобы не выцвела надпись на скромном надгробии и не исчезла фамилия творца из памяти народной.

Я стоял у могилы и думал: а ведь он еще жил и работал, когда я учился в агролесомелиоративном техникуме, а значит, мог попасть к нему на практику. На практику к истинному докучаевцу...

Да, Собеневский пережил, кажется, всех участников докучаевской экспедиции, дожил до наших дней, и я мог бы с ним встретиться, поговорить, послушать, сфотографироваться на память, как те практиканты, которые на фотографии, подаренной мне Тамарой Конрадовной, дочерью Собеневского...

Низкий, пусть и запоздалый, поклон тебе, энтузиаст-подвижник...

О приезжих быстро узнали в деревне. Подошел главный лесничий - вот кто нам всё расскажет! Рассказ его был грустным, даже каким-то безысходным. От него я узнал, что за годы существования Владимировской опытной станции здесь выращено 1300 гектаров леса, руками посаженного в сухой степи. Лес богатейший, много посадок грецкого ореха разных сортов, но никакой документации на эти посадки, на эти сорта у главного лесничего нет. Нет в штате и ни одного научного сотрудника, как нет и самого научного учреждения - одного из старейших на Украине. В 1986 году опытная станция была ликвидирована, а лес и постройки переданы вновь созданному лесхоззагу.

Вот какая трагедия тут разыгралась. Это я узнал и со слов главного лесничего, и из статей в газете, присланных мне одним из читателей...

После смерти Собеневского научная деятельность на опытной станции начала мельчать, пошли ссоры и свары. Это всегда так:

чем меньше высоких стремлений, тем больше драк и дрязг. Научные сотрудники Харьковского агролесомелиоративного института если и приезжали на свою опытную станцию, то приезжали не на опыты, а чтобы собрать материал для диссертации. Словом, прилетали пчелки собрать взятку с цветка. К тому же поле для такого сбора было огромно. Становились ли эти пчелки истинными учеными, я не знаю. Но что они вносили смуту в души тех, кто тут работал, это точно: подвижник умер, а вместе с ним кануло в прошлое и подвижничество. Даже не проповедуя того, они учили их рвачеству:

растаскивай накопленное и, нагрузившись, беги из этого глухого, богом забытого угла.

А что угол был глухим - это так: ни дороги, ни школы, ни детского сада. Еще и сейчас, жаловались жители, почта доставляет газеты в Лесное лишь 2-3 раза в неделю. Хоть и красивый край (" Стоять бы тут домам отдыха да лечебницам! " - с тихой печалью проговорил брат), да не до красоты, когда в непролазной грязи она утопает.

И пчелки нашли выход. В середине 70-х годов они добились перевода опытной станции в Новый Буг - на 60 километров ближе к путям сообщения и к цивилизации. Построили там новую контору, жилье поставили. Но вот беда - вся опытная база, земля и леса остались в том же глухом углу, за 60 километров бездорожья. Так и зажили они врозь: штаб под вывеской Владимировской опытной станции - в одном краю, а сама опытная станция - в другом, без пригляда и заботы. Так, " в разводе", они и просуществовали около десяти лет. Вернее, около десяти лет сотрудники конторы неизвестно за что получали деньги, неизвестно зачем ходили на службу, во имя каких целей грызлись между собой. И никто не догадался нагнать их обратно, никто не позаботился проложить сносную дорогу до Лесного, построить в нем всё, что надо.

⇐ Предыдущая 7 8 9 10 111213 14 15 16 Следующая ⇒