«ОТКРОВЕННАЯ ЛОЖЬ – все факты об исчезновении Виолы Сёдерланд».

Андерс Шюман написал длинную поэму, отрицая свою вину и пытаясь отбиться от всех обвинений, выдвинутых против него в Интернете, и опубликовал ее в собственной газете, добавив к ней кучу фактов в свою защиту, включая целую страницу бессмысленных документов, якобы подтверждавших его правоту.

От раздражения у Томаса зачесалась кожа.

Как эти власть имущие не любят отвечать за свои поступки! Когда кто-то стаскивает с них брюки, они только и могут, что возмущенно надувать щеки и жаловаться. Из любопытства он заглянул на страницу «Света истины» с целью посмотреть, как блогер ответил на атаку. Ого, вот это активность! Сегодня тот опубликовал уже сорок восемь реплик со ссылками на различные средства массовой информации, и комментарии полились рекой. Он (или, точнее говоря, Грегориус) прочитал несколько из написанных другими, вошел на сайт и одобрил их, присвоил им пять звезд, тем самым продемонстрировав свою активность и единодушие с ними.

Потом он вернулся назад и посмотрел собственный позавчерашний комментарий:

«Грегориус:

Андерс Шюман – ханжа! »

Никто не присвоил ему никаких звезд. Ни единой. И никто не удостоил комментарием.

Желчь поднялась к горлу снова.

Шюман, Анника и другие влиятельные люди постоянно находились в центре внимания, а о нем все забыли. Он резким движением вытер нос.

Потом кликнул мышкой на последней реплике «Света истины» и, вдохновленный рвением блогера, написал короткую и ядреную тираду, от которой у других посетителей сайта с гарантией перехватит дыхание от восхищения и омерзения.

«Грегориус:

Андерса Шюмана надо оттрахать в задницу бейсбольной битой. И пусть занозы торчат кровавым похоронным венком у него из ануса».

Сие творение сразу возникло на сайте. Томас почувствовал, как у него участилось дыхание, на душе стало легче, но появились сомнения.

Не перестарался ли он? Не слишком ли это выглядит по-ребячески? Действительно ли слово «анус» уместно в данной связи? Может, ему стоило использовать «задний проход»?

Прошло всего десять секунд, и на его вклад в дебаты уже отреагировали.

Пять звезд.

Потом звуковой сигнал известил о появлении комментария на его комментарий.

«Ha-ha-ha, way to go man! U butfuck him real good! »[1]

В слове buttfuck имелась грамматическая ошибка, но чувства Томаса невозможно было выразить словами.

И они нашли свое физическое выражение в активности у него между ног.

Анника стояла в вагоне метро, зажатая между стопятидесятикилограммовой дамой и подростком-иммигрантом, когда зазвонил ее мобильник. Она с извинениями не без труда извлекла его из сумки, толкнула локтем в голову мужчину, который зло посмотрел на нее, и только потом ей, наконец, удалось ответить.

– Привет, это Нина Хофман, – произнес женский голос на другом конце линии.

Волна воспоминаний сразу нахлынула на Аннику, она внутренне напряглась.

– Привет, – ответила Анника прямо в лицо парню-иммигранту, попытавшемуся отвернуться в сторону, чтобы избежать ее не самого свежего дыхания.

– Я получила задание от комиссара, да, шефа КРС Государственной криминальной полиции, связаться с тобой…

«Судя по тону, Нина явно не в восторге от необходимости разговаривать со мной, пусть и по прямому указанию руководства», – подумала Анника.

– Мне немного неудобно говорить сейчас, – сказала она, пытаясь отвернуться от парня.

Вагон накренился. Всех пассажиров вдавило в угол, где стояла Анника; стопятидесятикилограммовая дама наступила ей на ногу.

– Мы не могли бы где-нибудь встретиться и поболтать в спокойной обстановке? – спросила Нина Хофман.

Анника сделала отчаянную попытку освободить ногу, одновременно она оторвала телефон от уха, и ей удалось чуть-чуть повернуть голову и посмотреть на часы. Она уже опаздывала.

– Мне надо готовить ужин, – сказала она, – поэтому было бы здорово, если бы ты пришла к нам домой.

Нина Хофман колебалась:

– Я предпочла бы…

Аннике наконец удалось освободить ногу.

– Сёдерманнагатан, 40Б, – простонала она. – Я буду дома через четверть часа.

Анника дождалась, пока пока Нина скажет «о’кей», прежде чем прервала разговор, а затем осторожно пошевелила ногой и убедилась, что с ней вроде бы все в порядке.

Она подумала о Нине Хофман. Такая печальная и ранимая с виду, она обладала очень сильным характером. Анника хорошо помнила слова, произнесенные ею, когда она застрелила собственного брата: «Я осталась последней. Кому, как не мне, требовалось исправить все».

Взгляд Анники остановился на девочке лет десяти, прижатой к дверям в конце вагона. Она обнимала рюкзачок, откуда торчала лапа какой-то игрушечной зверюшки. Глаза ее непрерывно блуждали между стоящих рядом людей. И с ней явно не было никого из взрослых. Похоже, девчушка ехала домой из школы или возвращалась от одного из родителей, того, кто, видимо, ушел и оставил другого, обзавелся новой квартирой или любовью. И сейчас она стояла здесь, как крошечная рыбешка в тесно набитой банке, на пути из одного места в другое, чтобы ее родители могли в соответствии со своими представлениями вести полноценную жизнь, где есть любовь, страсть, свобода, самоутверждение, уверенность в завтрашнем дне…

Хотя кого она обманывала?

Ее собственные дети сейчас тряслись в подобном вагоне, и все из-за сделанного ею выбора. Она лишила их нормального взросления с двумя родителями, в настоящем доме, а теперь Джимми горел желанием перебраться в Норчёпинг. Он не говорил этого напрямую, почти не упоминал при ней о сделанном ему предложении возглавить Государственную службу исполнения наказаний, но, насколько Анника понимала, оно совпадало с его желанием. А что это означало для нее? Она не могла перебраться туда с детьми, они с Томасом воспитывали их совместно, и он никогда не согласился бы, чтобы она забрала их в другой город (тот факт, что он все чаще пытался увильнуть от выполнения родительских обязанностей, уж точно не противоречил его властолюбию, скорее полностью соответствовал ему). И какой же выход оставался у нее?

Женщина-великан наступила ей на ногу снова.

– Ой! – воскликнула Анника громко и сердито.

Уже до этого потная и красная, дама покраснела еще больше.

– Извини, – сказала она, опустила глаза и немного сместила ногу в сторону.

Анника сделала глубокий вдох: полная женщина была нисколько не виновата в ее семейной ситуации.

Она могла бы остаться одна в квартире Джимми (нет, ее и Джимми квартире ) при отсутствии детей каждую вторую неделю и его постоянном отсутствии. Они, пожалуй, смогли бы видеться по выходным: Джимми приезжал бы в Стокгольм или она в Норчёпинг, это ведь не так далеко, всего какие-то сто семьдесят – сто восемьдесят километров, ерундовое расстояние. И Серена, с ее холодными темными глазами и твердым как камень телом, могла бы находиться там постоянно…

Поезд сбавил скорость. Анника чуть не завалилась на мужчину, которого ранее ткнула в голову локтем. Двери открылись на станции «Медборгарплацен», и люди устремились наружу. Анника присоединилась к ним, хотя для нее было немного ближе добираться до дома, если бы она проехала еще остановку, до «Сканстулла», но ей срочно понадобилось на свежий воздух.

А если она переедет вместе с Джимми в Норчёпинг? И позволит детям постоянно жить у Томаса? Им не требовалось бы совершать не самые приятные поездки на метро в часы пик, они смогли бы ходить в школу пешком и, пожалуй, забегать домой на обед или на переменах…

И встречаться с ними каждые вторые выходные? Немыслимо.

И кому она сделала бы лучше?

Анника поправила сумку на плече и ускорила шаг.

Нина Хофман стояла перед входной дверью и смотрела на прикрепленную к ней табличку. Четыре фамилии, шведские и иностранные, здесь вместе жили люди, посчитавшие такой порядок вещей необходимым для себя (но это, пожалуй, не касалось детей). Семья не всегда означала кровные узы, хотя они тоже могли иметь место, но в первую очередь речь шла об ответственном сознательном выборе индивидов, вовсе не обязательно происходивших из одной части мира.

Она позвонила в дверь. Ее открыла девочка-блондинка со светлыми глазами. Нина сразу же узнала в ее маленьком личике черты красивого правительственного чиновника, которого видела вчера.

– Привет, меня зовут Нина, – улыбнулась она. – Я хотела бы встретиться с твоей мамой.

Девочка сделала шаг назад и крикнула в направлении кухни:

– Мама! Оперативный аналитик здесь.

Потом она быстро исчезла в комнате с левой стороны коридора.

Анника Бенгтзон вышла в прихожую, вытирая ладони кухонным полотенцем.

– Добро пожаловать, – сказала она и протянула руку. – У меня там одна штука в духовке, поэтому не могли бы мы…

Нина сняла куртку и туфли и незаметно огляделась. Квартира произвела на нее впечатление. Она имела стеклянные двери и высокие потолки с лепниной, а в зале прямо впереди Нина заметила балкон и изразцовую печь. Она прошла вслед за журналисткой направо, в довольно тесную и непрактичную кухню. К одной из ее стен был приставлен маленький столик с тремя стульями, покрытый хлопчатобумажной скатертью с узором в виде красно-белых квадратов.

– Хочешь кофе? – спросила Анника Бенгтзон.

– Нет, спасибо, – ответила Нина.

Она расположилась у стола, а репортерша наклонилась и заглянула сквозь стекло в чрево старомодной газовой плиты. Там внутри лежало филе какой-то рыбины. По мнению Нины, она напоминала лосося, а из ее самой мясистой части торчал термометр.

– Честно говоря, я немного удивилась, когда ты позвонила, – сказала Анника. – И обрадовалась. – Она улыбнулась Нине, блуждавшей взглядом по поверхности стола, и села напротив нее. – Я разговаривала с комиссаром после обеда. И он оказался на удивление доброжелательным, пообещал, что кто-нибудь свяжется со мной. Ты в курсе, что у него на уме?

Нина удивленно посмотрела на нее:

– А я поняла так, что ты захотела встретиться с нами, поскольку у тебя есть информация для нас по какому-то старому случаю.

Анника не ответила, она смотрела на свою гостью сузившимися глазами. Нина ждала.

– Я не говорю о вещах, о которых нельзя говорить, – произнесла Анника Бенгтзон тихо. – Если что-то надо обнародовать, я стараюсь довести это до всеобщего внимания. Если нет, все остается у меня.

Нина знала, что это правда, журналистка так никогда и не рассказала никому о случившемся на ферме. Филипп просто пропал, фискальные власти пытались взыскать с него экстренный налог, поскольку он не подавал декларации за последние годы, но никто не заявил о его исчезновении, никто не хватился его. Два человека, составлявшие ему компанию в Марокко, были заочно арестованы по обвинению в мошенничестве с банковскими карточками и считались сбежавшими по этой причине. Никто не думал, что они мертвы. Никто не знал этого, за исключением Нины, Анники и людей с фермы.

– Меня интересовал только один вопрос, когда я звонила комиссару, – сказала Анника Бенгтзон. – О Виоле Сёдерланд. Ты занимаешься ее случаем?

Виола Сёдерланд? Невероятно богатая дама, исчезнувшая сто лет назад? С большими долгами?

– Занимаюсь ли я?.. Нет, с какой стати?

– Я получила задание от моего главного редактора отыскать ее.

Нина посмотрела на Аннику:

– Не самая простая задача…

Анника почесала голову:

– И я хотела узнать, не получил ли данный случай какое-либо развитие за последние двадцать лет, и тогда комиссар пообещал, что кто-нибудь позвонит мне…

Нина втянула носом воздух: на кухне пахло укропом и рыбой.

– Что ты точно сказала комиссару?

Плита издала неприятный металлический звук. Анника встала и устремилась к окошку духовки. Секунду спустя входная дверь открылась, мужской голос крикнул «Привет! », и пол в коридоре задрожал от топота бегущих детских ног.

– Еда готова, – сказала Анника Бенгтзон. – Ты ела?

Нина сразу же пожалела, что приняла ее приглашение.

– Мне не следовало приходить сюда, – сказала она.

– Да прекрати, ты мне нисколько не в тягость, – уверила ее Анника и поставила на плиту продолговатую сковороду, сверху в ней лежали веточки укропа и кружочки лимона. Она посыпала все морской солью и полила медом.

В кухню вошел мужчина, статс-секретарь Джимми Халениус из министерства юстиции. Он был невысокий и коренастый, с каштановыми волосами и вполовину не такой красивый, как Томас Самуэльссон.

– Привет, – сказал он, наклонился и пожал гостье руку. – Джимми.

Нина встала, и оказалось, что она выше его.

– Нина, – представилась она коротко.

– Нина из ГКП, – сообщила Анника и поцеловала мужчину в губы. – Нам надо будет позднее поболтать об одном деле. Не захватишь еще одну тарелку?

Джимми потянулся к шкафчику и достал из него тарелку, бокал и столовый прибор. Мимоходом он прижался к Аннике, сделавшей вид, что она не заметила этого, но его действие не ускользнуло от глаз Нины.

На кухню вошла маленькая девочка-блондинка.

– Что у нас на ужин сегодня? – поинтересовалась она.

– Ты же уже догадалась обо всем по запаху, – сказал мальчик из прихожей.

– Калле не любит лосося, – сообщила малышка Нине.

– Пора есть, – сказала Анника и коленом подтолкнула девочку из кухни. В одной руке она держала тарелку с запеченными овощами, а в другой сковороду с рыбой.

– Давай я помогу тебе, – предложила Нина и взялась за прихватки.

Анника взамен схватила графин с холодной водой с мойки и направилась в находившуюся по соседству столовую.

Старый обеденный стол был накрыт на семь персон с салфетками, бокалами на ножках и тарелками для закуски, на которых лежало что-то вроде салата. Чернокожая девочка с украшенной множеством маленьких косичек головой зажигала массивную люстру из покрашенного в черный цвет металла.

– Я узнаю ее, – сказала Нина. – Она с завода в Хеллефорснесе.

Анника широко улыбнулась, явно чуточку удивленная:

– Действительно. Прямо в точку. Мой папа работал там, он был литейщиком и председателем профсоюза. Это он ее сделал.

Чернокожая девочка ухмыльнулась презрительно, зажгла спичку и положила ее на стол.

– Не клади ее там, – сказала Анника. – Может остаться отметина.

– Это не твой стол, – буркнула девочка, но взяла спичку и ушла с ней на кухню.

Нина заметила складки, проявившиеся возле рта журналистки, девочка не впервые провоцировала ее.

В комнату вошли два мальчика, темноволосый сын Анники с такими же зелеными, как у мамы, глазами и мулат со светлой кожей и черной курчавой шевелюрой. У детей, похоже, не было постоянных мест, и после недолгих споров все расселись кто где мог. Нина оказалась рядом с Анникой.

Закуска была вкусной – классический салат из козьего сыра с рукколой, томатами черри и орехами пинии, приправленный медом и бальзамическим уксусом. Он исчез быстро, все, похоже, были голодны, а потом пришла очередь рыбы. Члены семьи имели традицию рассказывать, что каждый сделал за день, и статс-секретарь упомянул эпизод из своей правительственной работы, а Анника рассказала о том, как просила подозвать к телефону мужчину, который, как оказалось, не так давно умер, дети же говорили о своих одноклассниках и школьной еде.

– А ты, Нина? – спросил Джимми Халениус. – Какие успехи и неудачи выпали на твою долю сегодня?

Все посмотрели на нее: дети чистыми, невинными глазами и Анника с веселой миной. Нина положила на тарелку столовые приборы.

– Я полицейский, – сказала она, но сразу же поняла, что это неправда, и уточнила: – Или оперативный аналитик. Я помогаю полиции ловить воров и убийц.

Детские глаза резко увеличились в размерах.

– Ты поймала кого-нибудь сегодня? – спросила девочка-блондинка.

Нина почувствовала, как улыбка расплылась на ее лице.

– Я пыталась, – сказала она. – Но все не так просто. Они же прячутся постоянно, все эти злодеи и бандиты.

Дети положили на тарелки столовые приборы, повернулись в ее сторону и смотрели на нее, открыв рот.

– Каким был самый жуткий убийца, которого ты поймала? – спросил более темный мальчик.

Нина задумалась. Эти дети явно привыкли иметь дело с довольно сложными словами и событиями. Они без особых эмоций воспринимали разговоры о смерти и трагедиях, вон как внимательно слушали рассказ Анники о разговоре с женой умершего мужчины, он не испугал их.

– Убийцы вовсе не обязательно жуткие люди, – сказала она. – Зачастую они просто одинокие, печальные и сердитые.

– Но расскажи тогда о ком-нибудь, кто не был таким жутким, – попросил сын Анники.

Нина улыбнулась мальчику, он действительно как две капли воды походил на свою маму.

– Однажды я поймала молодого парня, ему было всего двадцать лет. Он убил своего лучшего друга. Они очень много выпили и поссорились из-за чего-то, и этот парень разозлился, взял нож и ударил им товарища. Попал в сердце, и тот умер. Убийца был ужасно печален и очень сожалел о случившемся.

– Нельзя пить так много алкоголя, что теряешь разум, – заметила темнокожая девочка.

Нина кивнула.

– А что у нас на десерт? – спросила дочь Анники.

– Мороженое на палочке, – сказала Анника.

И это явно послужило сигналом для окончания ужина. Дети поднялись все одновременно под скрежет стульев о пол и общими усилиями перенесли грязную посуду на кухню.

– Я позабочусь о ней, – сказал Джимми и открыл посудомоечную машину.

– Мы можем расположиться в кабинете, – предложила Анника Нине.

Она вышла в прихожую, а потом проследовала в маленькую комнату, прятавшуюся за кухней, где когда-то, вероятно, располагалась прислуга. Ее стены были уставлены полками с книгами, папками и отчетами, а большую часть пространства занимал эллипсовидной формы стол с двумя ноутбуками, стоявшими один напротив другого. Анника вытащила себе офисный стул и села.

– Так что же точно я сказала комиссару? – повторила она вопрос Нины, вздохнула и смахнула волосы с лица.

Ее плечи немного поникли, судя по всему, она постоянно находилась в плену тяжелых мыслей, и Нина посчитала, что они не имеют никакого отношения к комиссару и работе.

– Да, что же я, собственно, сказала? Я спросила, принимал ли он участие в поисках Виолы Сёдерланд. Оказалось, что нет, поскольку тогда был дежурным в Сёдерорте, но он знал, что мой главный редактор снял телевизионный документальный фильм о ней, согласно которому она сбежала в Россию.

– Я слышала об этой женщине, – сказала Нина. – Но не видела ее.

Журналистка кивнула:

– Ты же немного моложе меня, но большинство наших ровесников помнят ее, даже если не видели. Виола Сёдерланд стала понятием из разряда 11 сентября или когда «АББА» выиграла Евровидение, хотя немного меньшего масштаба, конечно…

Нина выпрямилась на своем стуле, сама она не сравнивала бы ни группу «АББА», ни Виолу Сёдерланд с 11 сентября, но поняла суть.

– Ты проводила такую параллель для комиссара? – не смогла удержаться от вопроса Нина.

Анника слабо улыбнулась:

– Я напомнила ему факты, касающиеся Виолы Сёдерланд. О том, что она долго планировала свое бегство, купила автомобиль так, что никто не знал об этом, поменяла имя за год до того, как отправилась в путь, позаботилась о втором паспорте, привезла наличные деньги с Каймановых островов, зашила их в одежду, упаковала в одну сумку свадебные фотографии и локоны детей…

Нина подняла руку с целью остановить журналистку:

– Подожди. Она поменяла имя?

Анника посмотрела на Нину, и ее глаза сузились.

– Комиссар тоже спросил об этом. Почему это вас так беспокоит?

Нине понадобилось сделать несколько быстрых коротких вдохов, чтобы взять себя в руки. У комиссара, вероятно, были серьезные причины разрешить ей приоткрыть завесу секретности относительно проводимого ими сейчас расследования.

– Нора Лерберг тоже поменяла имя до того, как исчезла, – сказала Нина тихо. – Она добавила девичью фамилию, Андерссон, и написала заявление о желании заменить свое первое имя на второе, Мария.

Анника Бенгтзон побледнела:

– Когда она сделала это?

– Почти год назад. В декабре прошлого года она заявила в полицию о том, что у нее украли сумку, и там находился паспорт.

Репортерша встала и закрыла дверь в кабинет. Она так и осталась стоять спиной к ней.

– А она не ездила недавно на Каймановы острова?

– Нет, зато слетала в Швейцарию. В прошлую пятницу, в Цюрих, на день. Она лжет своей золовке, утверждая, будто ей надо проходить процедуры в Сёдерской больнице, но взамен занимается совсем другими вещами.

Анника Бенгтзон медленно подошла к столу и села на свой стул.

– Один ее сосед, работающий в Международном валютном фонде в Женеве, летел туда вместе с Норой в самолете несколько раз и видел, как она обедала там в дорогом кабаке. Своим подругам она рассказывает, что ходит на йогу по вечерам в среду, но ничего подобного не делает. И по ее утверждению, слушает аудиокниги, но у нее нет времени на литературу.

Нина замолчала. Журналистка какое-то время сидела, опустив глаза в стол.

– Нора недавно не покупала машину? – наконец спросила она.

– Нет, насколько нам известно, – ответила Нина.

– А она не пользовалась услугами нового портного?

Нина обратила взгляд к окну, попыталась вспомнить утренний доклад Ламии, вроде там речь шла о разовом визите в какое-то ателье? В Эстермальме?

– Да, по-моему, обращалась, – ответила Нина.

– Ты проверяла гардероб Норы?

Нина вопросительно посмотрела на собеседницу.

– Согласно ориентировке, на ней, когда она пропала, были длинные брюки и куртка из плащовки, не так ли?

– Мы не знаем наверняка, это предположение.

– А ты не в курсе, не висит ли мусульманская экипировка в ее гардеробе?

Нина не поняла смысла вопроса.

– Ты имеешь в виду хиджаб?

– Настоящую шаль и юбку до пят и, пожалуй, прямое пальто.

Шали имелись в гардеробе Норы, и длинная юбка тоже, в этом она была почти уверена, и пара старых пальто. Прямых? Трудно сказать.

– С чего ты… Почему ты называешь такую одежду мусульманской экипировкой?

– А ты никогда не пробовала примерить ничего подобного? – спросила Анника. – Повязать голову платком, как делают мусульманские женщины? Тогда сразу же становишься невидимой.

Нет, такого Нина никогда не пробовала.

И что это означало? Автомобили, поездки, имена, паспорта, ложь… Нина почувствовала, как мысли вихрем закружились у нее в голове.

Она взглянула на свои часы, подарок на день рождения от Филиппа, и встала.

– Ты не могла бы прислать мне на электронную почту все детали относительно исчезновения Виолы Сёдерланд? – попросила она. – Все, что тебе известно? А я проверю, не возникало ли у полиции идей, как ее искать.

Анника Бенгтзон тоже встала.

– Приятно было встретиться с тобой снова, – сказала она. – Заходи поужинать с нами, если будет желание. Мы будем рады.

К собственному удивлению, Нина почувствовала, что у нее перехватило дыхание.

– С удовольствием, – услышала она свой ответ.

Вечером небо треснуло. Прорвавшийся в брешь между туч чистый голубой свет залил часть пространства у горизонта. Дети словно с цепи сорвались: мальчишки подрались, а Серена в голос ревела по своей матери. Аннике и Джимми пришлось в срочном порядке наведываться в детские комнаты несколько раз. Только после одиннадцати в спальнях воцарились тишина и покой.

– Мне надо завтра сообщить мое решение относительно новой работы, – сказал Джимми.

Они расположились, прижавшись друг к другу, в углу дивана, плечи Анники покоились на его животе. Она чувствовала, как усиливается давление на ее грудь, старалась ничем не показать, что это ей сейчас неприятно.

– И что ты ответишь?

– А ты как считаешь?

– Тебе это нужно? Ты хочешь стать генеральным директором?

– Да, по-моему.

– И почему?

Она произнесла это тихо и мягким голосом, полулежа в его объятиях. Он погладил ее по волосам.

– Дело не в самой должности и ее названии, и не в зарплате тоже. Мы в министерстве занимались все эти годы исправительной системой, и я точно знаю, чего хотел бы… – Он замолчал.

– Убийцы вовсе не обязательно жуткие люди, – сказала Анника. – Порой они просто одинокие, печальные и сердитые.

Он тихо рассмеялся:

– Хорошая девушка Нина. Откуда ты ее знаешь?

Анника окинула взглядом почти темную комнату.

– Исключительно по работе. Я каталась в ее патрульной машине в Сёдере одну ночь в незапамятные времена, ее и Юлии Линдхольм, а потом я писала об убийстве Давида. Как раз Нина и нашла его, кроме того, нам еще приходилось соприкасаться…

Она не сказала больше ничего, были такие вещи, о которых даже Джимми не следовало знать.

– А как ты сама относишься к этой работе? Стоит мне браться за нее?

Анника сделала глубокий вдох и почувствовала, что вот-вот расплачется.

– Я хочу, чтобы ты сам решил, – ответила Анника, стараясь говорить ровным голосом.

Он взял ее за плечи, повернул так, чтобы видеть лицо.

– Почему ты такая грустная?

– Я не грустная, – сказала она и заплакала.

Джимми привлек ее к себе, гладил ей спину, целовал ее волосы.

⇐ Предыдущая 2 3 4 5 6 7 8 91011 Следующая ⇒