Вторник. 14 мая 4 страница

Анника улыбалась и улыбалась:

– В этом нет необходимости. Мы можем познакомиться с архивом сами. Где все лежит?

Аудитор повернулся к помощнице, и они обменялись быстрыми взглядами.

– В подвале, но…

– Замечательно, – сказала Анника, вышла на лестничную площадку и устремилась вниз.

Хенрик и секретарша поспешили следом.

– Бухгалтерские документы двух первых фирм Ингемара уже сданы в макулатуру, – сказал Хенрик, – поэтому, к сожалению, мы ничем не сможем помочь…

Анника наклонила голову:

– Мы можем взять документы двух других, спасибо.

Хенрик кивнул помощнице, и та исчезла в слабо освещенном коридоре. Его лицо было черным от теней.

– Средства массовой информации стали ареной для гладиаторских боев, – сказал он. – Вы вытаскиваете людей под свет прожекторов, подбадриваете их криками и аплодисментами, а потом наслаждаетесь, наблюдая, как они истекают кровью и умирают.

Анника спокойно посмотрела на него.

– Гладиаторы считались главными знаменитостями Римского государства. Это были не просто рабы и христиане, которых заставляли драться в манеже, молодежь из высшего общества рвалась туда добровольно. Дело дошло до того, что пришлось ввести нижний возрастной ценз для желавших стать гладиаторами…

Хенрик вглядывался в нее несколько секунд. Потом повернулся на каблуках и удалился вверх по лестнице.

Вальтер посмотрел по сторонам широко открытыми глазами. Его этические сомнения, похоже, растворились в сухом подвальном воздухе.

– Какое странное место для банкнотного архива, – прошептал он.

Анника прищурилась, обратив взгляд в темноту вниз по коридору. Это место напомнило ей подземелье в многоквартирном доме на Таттарбакене в Хеллефорснесе, где она выросла, в нем тоже было три этажа, точно как здесь, с прачечными и сушильными помещениями и кладовками, разделенными металлической сеткой. Благодаря близости к Стокгольму данное здание, однако, выглядело более приятно при том же возрасте, чем его родные братья из сёрмландской глубинки. Лестничную площадку явно недавно покрасили, а каменный пол был натерт до блеска. Маленький письменный стол с настольной лампой и стул стояли в небольшом закутке перед подвальным коридором.

Помощница аудитора выкатила им тележку с нагруженными на нее папками. Их оказалось не так много, четыре от одного банкротства и три от другого.

– Просто оставьте их здесь, когда закончите и поднимитесь предупредить меня, – сказала она.

Губная помада по-прежнему красовалась на ее передних зубах.

– Какие относятся к Lerberg Consulting AB?

Она показала на папки, покоившиеся на левой стороне тележки. Потом засеменила вверх, ее каблуки застучали по каменным ступеням. Вальтер немного испуганно посмотрел на груды документов.

– Садись, – сказала Анника и махнула рукой в направлении стула, стоявшего у маленького письменного стола.

Она сняла куртку, сложила ее и использовала в качестве сиденья на лестнице. Потом взяла три папки и расположилась там.

– Почему ты хочешь посмотреть именно их? – спросил Вальтер.

– Эта фирма подверглась аудиту со стороны налоговиков, – ответила она и открыла первую страницу бухгалтерии.

Вальтер осторожно сел на старый офисный стул.

– Откуда мне начинать?

– Наверное, с самого начала.

Вальтер познакомился с содержанием папок, указанным на тыльной стороне, и открыл первую из них. Он читал каждую страницу, прежде чем перелистывал ее.

– Lerberg Investment AB, – сказал он. – Офис на Страндвеген в Сальтшёбадене. Трое сотрудников, Ингемар Лерберг и две секретарши. – Он присвистнул. – Месячная зарплата Ингемара двести пятьдесят тысяч, секретарш – двадцать тысяч.

– Щедрый работодатель, – заметила Анника. – По крайней мере, в отношении себя самого.

Она перелистала квитанции и счета, рассортированные по датам, где каждый из них был прикреплен скрепками к листу формата А4 и зарегистрирован надлежащим образом, и остановилась на большом счете из ресторана Оперного театра в Стокгольме на семь тысяч девятьсот крон. Она осторожно подняла его и на обратной стороне прочитала список всех участников ужина. Ни одно из имен ей ничего не сказало.

Вальтер прочитал вслух:

– Конференция в Монако, пять ночей в Hotel de Paris. – Он посмотрел на Аннику. – А это не…

– Казино в Монте-Карло? Угу. Продолжай.

Он перевернул лист.

– Аренда яхты. Аренда вертолета, чтобы добраться из Монако в аэропорт Ниццы.

Анника поменяла папку. Документы зашуршали. Она наткнулась еще на один представительский ужин в том же известном столичном кабаке, опять сплошь незнакомые ей имена. Рождествеский стол в Гранд-отеле, хотя здесь уже фактически нашлось несколько знакомых: Кристина Лерберг, Нора Андерссон и Хелмер Андерссон, помимо других. Сестра Ингемара, его будущая жена и, возможно, ее отец. Скромный семейный ужин за счет фирмы.

– Сценические костюмы на двенадцать тысяч пятьсот девяносто крон, – сказал Вальтер и поднял глаза на Аннику. – Неужели подобное вычитается при начислении налогов?

– Тебе попадаются какие-то доходы? – спросила Анника.

Вальтер пролистал бумаги вперед и назад.

– Есть вложения на счет предприятия, – сказал он. – Капиталовложения от инвесторов.

У Анники имелись документы того же рода. Названия фирм ей ни о чем не говорили, Lindberg Investment AB, Соллентунская подрядная компания, Viceroy Investment Inc. Она открыла последнюю папку. Сейчас она приближалась к дате публикаций в средствах массовой информации. Первая квитанция представляла собой еще один огромный счет, теперь из «Элдсбака Крога», датированный октябрем семь с половиной лет назад. На тот момент это был единственный ресторан в Швеции, имевший две звезды в справочнике Мишлена. На ужине присутствовали двое, они ели изысканные блюда и пили невероятно дорогие вина. Она перевернула тонкую бумагу и прочитала имена участников: Ингемар Лерберг и Андерс Шюман.

Ее рука замерла в воздухе.

Андерс Шюман?

– Ты веришь, – сказал Вальтер тихо, – что кто-то из инвесторов сделал это? Отказался от всех своих денег?

Анника какое-то время таращилась на имя на обратной стороне счета, потом перевернула его и проверила дату.

28 октября. Всего за две недели до того, как посыпался град публикаций.

Она закрыла папку.

– Выглядит немного неубедительно. – Анника посмотрела на Вальтера. – Его фирма сегодня ведь хорошо держится на плаву.

– И что все это значит? Будем мы писать об этом? О его банкротствах? Или ресторанных счетах?

Анника посмотрела на стену.

– Не сейчас в любом случае, – ответила она. – Мы же не можем пачкать грязью его имя, когда он пребывает между жизнью и смертью.

– Но если он выкарабкается? Тогда мы напишем?

Анника почувствовала внезапно и слишком явно, что квота в части журналистской этики на сегодня исчерпана. Она поднялась, отряхнула куртку и надела ее.

– Пожалуй, – сказала она, – сейчас мы уходим.

Андерс Шюман наклонился и выдвинул самый нижний ящик архивного шкафа, занимавшего одну стену его кабинета. В нем лежали папки и бумаги. Документы. Записи, в алфавитном порядке, обо всем на свете, начиная с правительственных кризисов и сокращений в оборонительных силах и заканчивая муниципализацией средних школ.

Он простонал.

Она должна находиться где-то здесь. Он был абсолютно уверен, что сохранил ее. Он ведь наверняка сделал это?

Шюман ногой вернул ящик на место и сел за письменный стол. Он начал поиски с тумбы, особо не надеясь найти старую видеокассету именно здесь. Он достаточно хорошо знал, что лежит в ящиках. В отличие от стоявшего у стеклянной стены буфета, книжных полок и архивного шкафа, о чьем содержимом в данный момент не имел столь четкого представления. Боже праведный, чем он только не занимался за все годы: политикой, и борьбой за власть, и коррупцией на всех уровнях, но так и не нашел старой видеокассеты с записью документального фильма, некогда принесшего ему журналистский приз. Дома ее тоже не было, это он знал наверняка. Когда жена решила избавиться от всего подобного несколько лет назад, она спросила, нет ли у него желания оставить что-либо, он пообещал ей подумать немного позднее, но, поскольку так и не сделал этого, она в конечном счете выбросила все вместе. Ничего страшного, подумал он тогда. Ведь все, имевшее отношение к его трудовой деятельности, есть у него на работе. Так он считал.

Но куда же, черт побери, подевался фильм?

Он поискал среди классики «Открытого архива Телевидения Швеции», но там явно не нашлось для него места. В архиве на его прежней работе фильм, конечно, имелся, но сегодня там уже никого не застать, а если бы он захотел купить копию, на это, вероятно, ушло бы несколько недель и немало денег. Но, прежде всего, на телевидении обратили бы внимание на это дело и поняли, что тема внезапно снова стала актуальной.

«Нельзя будить спящего медведя», – подумал Шюман. Хотя стоило задаться вопросом, насколько крепко зверь спал в настоящий момент. Последний опус на «Свете истины» набрал уже пятьсот девяносто комментариев. Все, за десятком исключений, ненавидели его. Он прочитал все написанное о нем.

Как он понял, внезапно подробности жизни Виолы Сёдерланд стали известны всем и каждому. Пятьсот восемьдесят комментаторов знали с вероятностью в сто пятьдесят процентов, что он откровенно солгал в своем творении, и старая миллиардерша была с гарантией мертва, и уже в течение двадцати лет. Минимум. Вопрос состоял в том, а не успела ли она покинуть мир живых еще в те последние годы, когда топила собственную компанию. Ее фирма недвижимости «Шпиль Золотой башни» появилась на волне нового, нерегулируемого капитализма в конце веселых 80-х, когда банкам отменили верхнюю планку кредитов, и для людей с менталитетом хапуги наступили счастливые времена. Виола Сёдерланд занимала деньги и покупала недвижимость, которую потом закладывала, а на вырученные таким образом средства покупала недвижимость снова и закладывала ее опять, при горячей поддержке, помимо прочих, своих компаньонов Линетт Петтерссон и Свена-Улофа Виттерфельда. И так она продолжала до тех пор, пока мыльный пузырь в один прекрасный день не лопнул, и «Шпиль Золотой башни» не рассыпался, как карточный домик.

Его записи, однако, не пропали – сохранился блокнот, куда он заносил все факты относительно исчезновения Виолы Сёдерланд. Она пропала со своей виллы в Юрсхольме в ночь на 23 сентября почти двадцать лет назад. Ее сумочка, паспорт и бумажник остались в доме, дверь была не заперта, а на полу в прихожей лежала разбитая цветочная ваза. В остальном же внутри царил полный порядок.

Куда он мог засунуть видеокассету?

Шюман хорошо помнил, что, когда записывал программу, вся редакция собралась на работе, но он смотрел ее и дома с женой, и еще записал выступления ведущей до и после фильма. Его показали 13 апреля. А о номинировании Шюмана на Большой журналистский приз стало известно 8 ноября того же года. Собственная победа не стала для него сюрпризом. Все видевшие программу не сомневались, что Виола Сёдерланд жива. Конечно, у него не было интервью с ней, и он не смог продемонстрировать ее фотографии на фоне газеты, дата на которой подтверждала бы его версию, но все другие факты он, по большому счету, представил. Как она заранее спланировала свое бегство, как зимней ночью пересекла погруженную в темноту Швецию и покинула страну через пограничный переход в Хапаранде.

Он даже сумел рассказать, где она остановилась, чтобы заправить машину, а именно на станции Мобильмак в Хокансё у автострады Е4 в сорока километрах к югу от Лулео. И пусть у него отсутствовали подтверждавшие это материалы, он сделал логичный вывод, что Виола Сёдерланд направила свои стопы в тогда только заново образовавшуюся Россию. Она ведь вряд ли остановилась в Финляндии после того, как ее автомобиль миновал таможню в Торнео, и, скорее всего, достигла границы с Россией еще до того, как ее успели хватиться дома в Швеции. Где она в конечном итоге осела, однако, было угадать труднее. У Черного моря или в какой-нибудь курортной зоне на Каспийском побережье, если искала тепло. В Москве или Санкт-Петербурге, если хотела наслаждаться культурой и жизнью в большом городе. Он посетил все эти четыре места и снял кучу материала, чтобы зрители поняли, на какое существование Виола могла рассчитывать там в то время. И в той ситуации все уже настолько уверовали в перипетии ее драматического бегства, что ожидали увидеть Виолу в каждом следующем кадре.

У него получился по-настоящему хороший документальный фильм. Он всегда гордился им и считал венцом своей карьеры.

Но сейчас его представляли в Интернете как чистую ложь.

* * *

Я никогда раньше не видела его плачущим.

Потом наступила тишина. Мы прекратили существовать.

– Я здесь, все может остаться как раньше, – говорю я, но он не отвечает.

Я не подхожу, и он отворачивается, его спина угловатая и белая.

Мир стал абсолютно серым, плотным, как бетон. Нельзя дышать цементом.

И я решилась.

Кристина Лерберг жила в коричневом кирпичном доме, окруженном лесом, недалеко от моря, пусть и невидимого за деревьями. Занавески оказались задернутыми, но, поскольку госпожа Лерберг, если верить ей, не собиралась никуда уходить, это не особенно обеспокоило Нину, когда она припарковала машину перед домом и, заперев ее с помощью пульта, направилась к двери по ухоженной гравиевой дорожке, окруженной столь же хорошо выглядевшими газонами, на которых не было и намека на старые листья. С обеих сторон дорожку также окаймляли вереницы увядающих растений, в которых Нина по листьям узнала тюльпаны. Лепестки уже опали, и от цветов остались только объеденные какими-то животными стебли.

Она поднялась на крыльцо и нажала на звонок, отреагировавший на ее прикосновение громкой трелью, эхом отдавшейся внутри дома. Дверь приоткрылась, в то время как несколько голосов хором прокричали:

– Исак, нет, не открывай!..

В дверном проеме стоял маленький мальчик и смотрел на нее снизу вверх большими глазами.

– Привет, – сказала Нина. – Меня зовут Нина. Тетя дома?

Дверь резко распахнулась. Кристина Лерберг схватила малыша за руку и дернула с такой силой, что он чуть не упал назад. Его лицо скривилось от боли, и он заплакал. Она держала ребенка у себя за спиной и враждебно смотрела на нее.

– Ты тоже журналистка? У меня нет никаких комментариев.

– Нина Хофман, Государственная криминальная полиция, – сказала Нина как можно спокойнее и показала свое удостоверение.

Кристина Лерберг сомневалась несколько секунд, потом сделала шаг назад.

– Я прошу прощения, – пробормотала она. – Входи.

Они обменялись рукопожатиями. Ребенок хныкал. Нина шагнула внутрь и закрыла за собой дверь. В прихожей было очень темно. Еще двое детей виднелись вдалеке, мальчик поменьше и девочка. Она тоже заревела за компанию со старшим братом. Нина сняла обувь и повесила куртку на крючок около полочки для шляп.

– Успокойся, успокойся, – сказала Кристина Лерберг, обнимая девочку. – Мальчики, отправляйтесь играть в детскую. Шагом марш.

Старший из братьев всхлипнул несколько раз и вытер слезы.

– Можно посмотрим Бамсе? – спросил он.

– Да, да, – ответила женщина. – Ты знаешь, как включать?

Оба мальчика исчезли в одной из комнат в конце коридора. Женщина сунула пустышку в рот девочки и вошла в темную и душную гостиную. Толстые занавески не пропускали туда дневной свет.

– Кто бы мог подумать, что они пробудут у меня так долго, – сказала она и села на обитый цветастым плюшем диван. – Ингемар появился с детьми вечером в четверг, попросил позаботиться о них в выходные. Ты не знаешь, сколько им еще придется здесь оставаться?

Она принялась укачивать девочку у себя на коленях. Та жадно сосала соску.

– Я не могу ответить на этот вопрос, – сказала Нина и включила диктофон в своем мобильном телефоне. Речь не шла об официальном допросе, ей не требовалось предварительно зачитывать дату, время и место беседы.

– Вам удалось связаться с Норой? – спросила женщина.

– Пока нет.

– В голове не укладывается: уехать, бросить своих детей… Социальный департамент извещен? У них нет дежурной службы? Мне же надо работать.

Где-то в доме тихо зазвучала музыкальная заставка из мультфильма о медвежонке Бамсе. Нина посмотрела на женщину. Старшая сестра Ингемара, пятьдесят два года, никогда не была замужем. Ее седые волосы были аккуратно подстрижены. Она работала на неполную ставку экономистом в строительной фирме в Густавсберге.

– Что сказал Ингемар, оставляя детей?

– Я уже разговаривала об этом с инспектором, – ответила женщина. – Вчера после обеда. Инспектор Даниэльссон из полиции Наки.

Этого Нина не знала, ничего подобного не было зафиксировано ни в одном протоколе. Чертовы разгильдяи. Она ближе наклонилась к женщине:

– Я сожалею, что нам приходится беспокоить тебя. Но наверняка не в последний раз кто-то из полиции хочет поговорить с тобой. В крупных расследованиях всегда задействованы большие ресурсы, и предъявляются высокие требования к свидетелям и близким к жертве людям.

Кристина Лерберг кивнула, явно удовлетворенная ответом.

– Ингемар спросил, не могу ли я позаботиться о них. Я колебалась, на мой взгляд, все это было как-то неожиданно. Впрочем, когда ты одинок, с твоим временем не слишком считаются…

– Как он выглядел?

Девочка потеряла соску и принялась плакать снова. Кристина резко встала, подняла соску, подхватила ребенка на руки и вышла из комнаты. Нина слышала, как стук ее каблуков удалялся в направлении мелодии из Бамсе. Плач прекратился.

– Прошу прощения, – сказала она, когда снова вернулась к плюшевому дивану, села на него и провела рукой по колену, расправляя складку на юбке.

– Он был радостный? Усталый? Расстроенный?

Женщина скользнула взглядом по книжной полке, словно воспоминания прятались среди стоявших там предметов.

– Он был не склонен долго разговаривать. Когда я попыталась объяснить, что в субботу вечером собиралась сходить на лекцию «Предпринимательство в Африке», в Ротари-клубе, он немного рассердился. Спросил, почему меня внезапно заинтересовало открытие предприятий за границей. Я попробовала объяснить, что это не имеет отношения к делу, когда ты член…

Нина доверительно коснулась руки Кристины.

– Я понимаю, что тебе, возможно, трудно говорить.

Глаза Кристины наполнились слезами.

– Он выкарабкается? – прошептала она и бросила торопливый взгляд в коридор, в направлении детской комнаты. – Что мне делать, если он не поправится? И почему Нора не приходит домой? Где она может быть?

Нина внимательно посмотрела на женщину.

– Когда уехала Нора? – спросила она тихо.

Кристина начала теребить подол юбки.

– Уехала?..

– Ингемар ведь сказал, что Нора уехала, когда оставлял детей, именно поэтому ты и согласилась позаботиться о них, несмотря на Ротари, не так ли? Когда она исчезла?

Кристина Лерберг закашлялась.

– В среду вечером, – наконец сказала она и посмотрела в сторону музыки из Бамсе. – Они поссорились. Дети ничего не знают. Когда мне надо рассказать им, как ты считаешь?

– Из-за чего они поссорились?

Кристина Лерберг встала:

– Какая же я растяпа. Могу предложить тебе чашечку кофе?

– Не беспокойся, сядь, – сказала Нина.

Кристина села. Нина изучила ее взглядом – красиво уложенные волосы, холеные руки с ухоженными ногтями, стройное тело.

– В четверг же был день Вознесения Господня, – пробубнила Кристина. – У меня был законный выходной, я посетила церковь, а потом сходила в галерею Лильевалш. Как раз вернулась домой и налила себе бокал шабли, когда пришел Ингемар, часы показывали половину пятого или около того…

Она скосилась на Нину, словно это время не очень подходило для бокала белого вина. Нина ничего не сказала.

– У него были красные глаза, словно он плакал. Или выпил. Дети вели себя ужасно. Это обычная история, когда Норы нет с ними. Она избаловала их. «Нора бросила нас», – сообщил он. Я ему не поверила. Нора не из тех, кто уходит, она не из такого теста.

Кристина достала бумажный носовой платок из кармана юбки и высморкалась.

– Он сказал, что они поругались. В среду. Нора забрала куртку и ушла. Не взяла с собой ни сумочку, ни зонтик. Просто вышла и закрыла за собой дверь. Помнишь, какой дождь был в среду? Она так и не вернулась к утру. Ингемара прямо трясло от беспокойства, по его словам, с ней что-то, вероятно, случилось. А потом его самого так жутко избили! Когда я смогу посетить его? И что мне сказать детям? – Она закрыла лицо руками и заплакала.

Нина не стала докучать ей, дождалась, когда всхлипывания затихнут, и спросила:

– Как себя чувствовала Нора? Находилась в депрессии?

Кристина обвела взглядом комнату:

– Я не знаю ее настолько хорошо. Она постоянно занята детьми и домом, а Ингемар все время в делах… У нее были проблемы со щитовидкой, но чтобы в депрессии?.. Нет, вряд ли. С какой стати?

Она провела рукой по волосам и поджала губы.

Кристина завидовала Норе, поняла Нина.

– Где она может находиться? Есть у них какой-то домишко для отдыха? Место, куда они с Ингемаром имеют привычку наезжать время от времени?

Кристина покачала головой.

– Как выглядит ее куртка?

Кристина Лерберг вытерла лицо бумажным носовым платком, тушь у нее на ресницах растеклась.

– Куртка?

– По твоим словам, Нора забрала свою куртку и ушла из дому. Как эта куртка выглядела?

Кристина захлопала глазами.

– Ну… я не знаю. Это же, наверное, та, которую она всегда носила. Из плащовки. Водонепроницаемая. Темная. Серо-коричневая, пожалуй.

– Может, у тебя есть фотография Норы в ней?

Кристина окинула взглядом комнату, словно фотография могла лежать где-то там.

– Сейчас ведь нет никаких альбомов. В компьютере, возможно.

– Посмотри, вдруг найдешь снимок Норы в этой куртке?

Нина протянула одну из своих новых визиток, полученных ею от Ламии. Кристина взяла карточку, даже не удостоив взглядом.

– Тебе известно, из-за чего они поругались? Ингемар упоминал это?

Кристина снова высморкалась и покачала головой:

– Нет, я не спрашивала.

Нина размышляла, о чем еще забыла спросить.

– Ингемару и Норе кто-то помогал по дому? С уборкой, стиркой или посидеть с детьми иногда?

Кристина расправила спину:

– Нет. Нора считала за честь следить за домом сама. А я заботилась о детях в тех случаях, когда ей нужно было проходить обследования в связи со щитовидкой.

– Тетушка Тина, почему ты такая грустная?

Старший мальчик стоял в дверях и смотрел на нее полными удивления и беспокойства глазами.

– Мне кажется, ты должна рассказать детям, – сказала Нина. – Кто еще сделает это?

Она взяла свой мобильный телефон, выключила запись и встала.

Мальчик не спускал с нее взгляда, пока она обувалась, надевала куртку и выходила.

Редакция, почти пустая, дремала в сером, тусклом послеобеденном свете. Отдельные личности, хоть как-то оживляющие ее вид, сидели сейчас, уставившись в экраны своих компьютеров, без участия которых ныне не обходилась никакая форма редакционной работы. Среди прочих Пелле-фотограф, в результате применения новых технологий оставшийся единственным из всех своих коллег и теперь со своего места занимавшийся покупкой забавных кадров у международных фотобанков. А также персонал интернет-версии, старательно вводивший обновления на страничку газеты, тогда как почти все репортеры находились «в поле». Ведь новое требование о живых картинках уже не позволяло редакторам просто позвонить и получить комментарии, из-за чего постоянно приходилось тащиться куда-то, несмотря на любую непогоду, чтобы встречаться с людьми и записывать их слова на камеру.

Анника встряхнула куртку, прежде чем повесила ее на спинку стула.

– Может, нам написать об этой странной погоде? – спросил Вальтер Веннергрен, проведя рукой по мокрым волосам. – Она же переходит всякие границы.

– Мы писали так много о погоде нынешней весной, что данная тема больше не продается, – вздохнула Анника.

Она смотрела в сторону стеклянного закутка Андерса Шюмана. Неужели он действительно ел и пил за счет Ингемара Лерберга за десять дней до того, как его газета выставила политика налоговым мошенником на первой полосе? Или Лерберг просто вписал его имя в счет, тогда как на самом деле ужинал с кем-то другим? Но почему он выбрал именно Шюмана? Они, конечно, знали друг друга. Но не насколько же хорошо!

И чем он, собственно, занимается? Анника видела большой зад шефа, торчавший над стоявшим рядом со стеклянной стеной шкафом, картонные коробки и кипы бумаг загромождали его письменный стол.

– И что мы будем делать сейчас? – поинтересовался Вальтер.

Анника достала из сумки видеокамеру и села.

– Смонтируй сюжет на минуту о подругах Норы, – предложила она. – Все мои наводящие вопросы вырежи. И пометь запись там, где Пелле-фотограф сможет взять какой-то кадр.

Вальтер растерялся:

– Но я никогда раньше не кроил новостной сюжет.

Анника подняла на него глаза.

– Ты разве не одолел четыре семестра на факультете журналистики? – спросила она.

– Пять, – уточнил Вальтер и сел. – Хотя он сегодня называется факультетом журналистики, массовой коммуникации и средств массовой информации.

– У тебя обязательно все получится, – подбодрила стажера Анника. – Программа редактирования рассчитана на полных профанов в части компьютеров. Загружай, кромсай, доводи до ума. Используй мои картинки с места преступления, если тебе понадобится сделать озвучку, они лежат на сервере. Уложись максимум в полторы минуты, больше не годится.

Сейчас главный редактор разговаривал по телефону.

Анника потянулась к своей трубке, позвонила в Сёдерскую больницу, в ГКП и полицию Наки. Относительно супругов Лерберг не появилось ничего нового. Она напечатала короткую статью под названием «Тень над Солсиданом», где описала, как Нора и Ингемар жили со своими детьми и соседями (вечеринки, аудиокниги, церковные занятия для детей), как взволнованы и напуганы ее подруги и как столь страшное преступление повлияло на все общество.

Затем она встала, сунула ноги в туфли, надела куртку, застегнула молнию на сумке и повесила ее на плечо.

– Сейчас я собираюсь пойти домой и сделать рагу из цыпленка, – сказала она. – Увидимся завтра.

И, не оглянувшись, направилась к выходу.

Все дети находились в разных уголках квартиры, когда Анника пришла домой. Эллен притащилась из своей комнаты, а Калле от телевизора, где явно играл в автогонки с Якобом.

– Я проигрываю, – сообщил он и ткнулся лицом ей в живот.

Анника потрепала его по волосам. Ничего не поделаешь, Калле всегда проигрывал Якобу, и не только в видеоигры.

– Наедь на него сзади, – предложила Анника. – По крайней мере, он разозлится.

Калле вытаращил на нее глаза.

– Но так же нельзя делать, – проворчал он.

– Ах, – сказала Анника и обняла Эллен. – Это же просто игра.

– А вдруг он тогда не захочет больше играть со мной?

Анника улыбнулась мальчику:

– Хорошо. Обгони его. Тогда выиграешь ты.

Он поплелся назад к телевизору, а Анника сосредоточила внимание на дочери.

– Хочешь посмотреть мой новый рисунок? – спросила девочка.

– Конечно, – ответила Анника и улыбнулась. – А хочешь потом готовить цыпленка с манго со мной вместе?

– Да-а! – восторженно закричала Эллен и исчезла у себя в комнате, чтобы принести свое творение.

Анника слышала, как в конце коридора Серена общается с кем-то по телефону, она разговаривала по-английски, пожалуй, со своей матерью. Анника почувствовала, как усталость коснулась ее подобно порыву ветра, прилетевшего ниоткуда. Насилие и этические конфликты не имели к этому никакого отношения.

– Вот, это умирающий денди.

Анника взяла у дочери лист бумаги. Несколько личностей собрались вокруг дивана, на котором лежал огромный усталый мужчина.

– Ого, – сказала она.

– Это – картина, – объяснила Эллен. – Нильса Дарделя. Нам сказали нарисовать ее. По-твоему, он умрет? По-настоящему?

Девочка выглядела искренне обеспокоенной. Аннике пришлось улыбнуться снова.

– Нет, – сказала она. – Не думаю. Хотя, мне кажется, ему нравится быть в центре внимания, когда все ухаживают за ним, как по-твоему?

Эллен хихикнула.

– Пошли, – сказала Анника. – Будем готовить еду.

Рецепт цыпленка с манго придумал Калле. Он любил фрукты и никогда не отказался бы от ананаса в пицце и яблока в свином филе, но манго – это его любимый фрукт, во всех блюдах. Оригинальный рецепт, представлявший собой вариацию ее вечного куриного рагу, включал в себя индийские орехи, но поскольку у Серены была на них аллергия, пришлось использовать арахис.

– К ужину придет твоя кузина, – сообщила Анника, доставая куриное филе, фрукты, кокосовое молоко и лук.

Эллен заморгала удивленно.

– Дестини, ты же помнишь, – сказала Анника. – Дочь моей сестры Биргитты. Биргитта тоже придет.

Лицо Эллен расплылось в улыбке.

– Дестини, она же просто милашка!

Да, все так и обстояло. Девочка напоминала маленькую куклу, копия ее матери в детстве. Биргитта была светлая, красивая, добрая сестричка. В отличие от темной, ушлой, грубой Анники.

– Биргитта спрашивала, может ли Дестини остаться у нас на несколько дней, что ты думаешь об этом?

⇐ Предыдущая 1 2 3 4 567 8 9 10 Следующая ⇒