|
|||
Четвертая картинаИграют в крокет. МЯГКАЯ. Ну что же, развод. Слышали? Вронский даже стрелялся из-за нее. LINON. Какой дурак. Сколько баб еще есть на свете, Боже ты мой … ЛИДИ. А что лучше: мнение света или любовь? НОРДСТОН. Кого интересует ваше мнение? МЯГКАЯ. Они уехали за границу, от стыда. Уехали, чтобы проветрится. БЕТСИ. Что там проветривать? ЛИДИ. Он там занялся живописью. ЖЮЛЬ ЛАНДО. Он художник? Ну, нельзя запретить Вронскому баловаться живописью, все дилетанты имеют право писать, что им угодно, но как это неприятно. НОРДСТОН. Нельзя запретить человеку сделать большую куклу из воска и целовать ее. ЖЮЛЬ ЛАНДО. Но если б этот человек с куклой пришел и сел пред влюбленным и принялся бы ласкать свою куклу, как влюбленный ласкает ту, которую он любит, то влюбленному было бы неприятно. НОРДСТОН. Вы бредите, господин Ландо. Вы совсем обабились. Остались в России и стали, как баба последняя. Сплетни собираете. ЖЮЛЬ ЛАНДО. Нет, я не русский, я общаюсь с греком Николаем каждый день! КОРСУНСКИЙ. Художник Михайлов рассказывал, что при виде живописи Вронского ему было и смешно, и досадно, и жалко, и оскорбительно. БЕТСИ. Анна прекрасно поступила, и я не стану упрекать ее. Она счастлива, делает счастье другого человека и не забита, как я, и так же, как всегда, свежа, умна, открыта ко всему. КОРСУНСКИЙ. Не провести ли нам очередной сеанс? Мы можем позвать Каренина? НОРДСТОН. Молчите. Вы не достойный упоминать его имя. Я еду к нему. ЖЮЛЬ ЛАНДО. Вы влюблены в него? Об этом весь Петербург говорит! Ну, дела! НОРДСТОН. Не ваше дело!
|
|||
|