От автора 5 страница

Он съел. Шоколадную, с вишневым привкусом конфету.

Минут через десять они, сдав лодку (кататься в темноте стало невозможно), сидели на берегу. Прямо на траве, устроившись между наклонившимися к воде старыми ивами, вислая листва которых закрывала его и Шуру от гуляющих по дорожкам компаний.

Голова Анатолия приятно кружилась, а сам он пребывал в каком-то беспечно-легком состоянии, отчего его обычная скованность с девушками окончательно исчезла. «Вроде и не пил, - думал он, - а пьяный».

Еще Анатолий думал, что сидящая рядом Шура его сильно возбуждает – ему хотелось ее поцеловать. И обнять, прижавшись щекой к ее волосам.

- Мы с тобой, как в шалаше, - тихо проговорила Шура и коснулась его руки. – Но наш шалашик, к сожалению, не греет, а я замерзла.

Анатолий снял пиджак и осторожно накинул его на плечи Шуры. Сердце его забилось: «Сейчас ее обнять или позже? Позже, а то все испорчу…»

Он чуть отодвинулся от Шуры и стал смотреть на колесо обозрения.

В этот момент там что-то блеснуло. Анатолию показалось, что это вспыхнул огонек в самой верхней кабинке. Огонек был красным и очень ярким.

«Сейчас перегорит, - сразу определил он. – Спираль перекалилась»

Но ярко-красное свечение не исчезло. Оно стало тонким лучом, силы которого хватило на то, чтобы достичь его и Шуру, и сделать ее большие глаза тоже светящимися и красными, будто и они тоже лампочки. «Сегодня волшебная ночь! – улыбнулся Анатолий. – Вот досчитаю до тридцати, и ее обниму! »

Но Шура опередила.

- Обними меня! И поцелуй… - вдруг прошептала она. – Не бойся же. Ну!

И закрыла свои лампочки-глаза.

Он опять придвинулся к девушке и ее неловко обнял. И чмокнул в щеку, чувствуя, как его возбуждение растет.

- Нет, - прошептала Шура, - В губы. И сильно-сильно! Крепко-крепко! Не робей.

Они стали целоваться. Вначале сидя, что было не совсем удобно, потом лежа.

Анатолий наслаждался. Шуриными мягкими губами, грудью, которую он трогал, ногами, по которым иногда скользила его ладонь. Шура (она все чаще и чаще дышала) тоже его обнимала и через брюки трогала. «Там», где уже отвердело…

Женщин он еще не знал. Но знал прекрасно, что для мужчины это самое приятное – «засадить» (если пользоваться любимым словечком ворюги-Жукова) и излить в женщину семя. Это самый сладкий момент, когда семя изливается. Самый сладкий. Даже Алексей Толстой в «Петре Первом» об этом писал.

И теперь этот заветный момент наступает!

Шура уже стонала.

- Сейчас… - она нежно отстранила Анатолия.

Затем быстро сняла с себя трусы, их отбросила и легла на спину. Потом высоко подняла платье, и Анатолий видел белеющий контур голого тела - живота, бедер, ног.

- Ну что же ты? Люби меня…

Не веря счастью, Анатолий (задыхаясь, торопясь, потея…) расстегнул ремень, брюки и тоже себя оголил. Потом зажмурился и лег на Шуру...

Когда-то в детстве он видел книгу, где был нарисован глубоководный кальмар, опутавший щупальцами детеныша кашалота. Каринка его очень испугала. И вот…

И вот сейчас (ткнувшись обо что-то носом, Анатолий на миг зажмуренные глаза открыл) он оказался на той страшной картинке. Его шею, живот, спину и ягодицы опутывали, гладили, «лизали» такие же щупальца. Много-много светящихся (как светятся угли остывающего костра) щупалец. Но они не жгли. Только мягко его сжимали и шелестели. И продолжали быстро его обвивать, со всех сторон обхватывать, стараясь попасть при этом внутрь – через рот, уши, попу. И получалось, что он стал совокупляться с кальмаром или осьминогом!!! Или наоборот. Багрово-красное чудовище, в которое превратилась минуту назад бывшая человеком Шура, совокупляется с ним!!!

Он истошно закричал, вскочил (вырваться из объятий монстра оказалось на удивление легко) и бросился бежать. И сразу упал – движению ног помешали спущенные брюки и ползущая к воде старая ива. Перевалившись через ствол, он поднялся, кое-как подтянул штаны и рванул напролом через кусты…

Всю ночь Анатолий ходил по Москве. Без мыслей и чувств, которые съел пережитый им дикий ужас. Ему все еще было страшно, и он шарахался от случайного света фар, хохота (по городу гуляли веселые толпы), выстрела хлопушки.

Потом он оказался на набережной Москва-реки. По ней сновали продолжающие катать гостей столицы прогулочные пароходики и катера. Но на воду и увешанные гирляндами речные трамвайчики он смотреть не мог. Тогда он, плутая и ошибаясь в направлении, медленно побрел в гостиницу. Так же медленно наступало утро – светлело и становилось прозрачным небо, рассветная тишина наполнялась свежими звуками, выползли поливочные машины и сердитые дворники с метлами.

Уставшие ноги уже не двигались. Он сел прямо на поребрик, положив голову на колени. И от изнеможения задремал. Но утренняя сырость и холодный гранит бордюра надолго забыться не дали. И все же было несколько минут сна, после которых Анатолий очнулся. Очнувшись, очень удивился: «А что я здесь делаю? И где мой пиджак? »

Выйдя из поезда, Рудаков направился в буфет. Там он с жадностью выпил три стакана сока (последний раз он сделал глоток воды дома, когда собирался в дорогу) и заставил себя съесть пирожок с мясом. Потом пересек Комсомольскую площадь и вошел гудящее, как улей здание Ярославского вокзала.

Ему повезло – поезд «Москва-Пермь» отправлялся через полчаса, то есть, в девять часов двадцать пять минут утра.

Но повезло Рудакову не только в том, что ему не пришлось ждать и он купил верхнее место в отдельном купе. И не потому, что в купе до Перми вместе с ним ехал всего один пассажир (очкастый дяденька с портфелем), сразу занявшийся своими бумагами и совершенно Рудаковым не интересующийся. Повезло Рудакову в другом. В одиннадцать, когда колеса состава, бодро стуча, увозили его на Урал, во все отделения милиции крупных городов поступил его подробный словесный портрет. В том числе и в отдел милиции Ярославского вокзала. А в Ленинграде (пока только там) на стендах «Их разыскивает милиция» появилась его фотография.

Рудаков был полностью «выжат» - его истерзанное воспоминаниями сознание нуждалось в отдыхе. Поэтому занявшую полтора суток дорогу он в основном спал. Спал, слезал с полки, пил воду, выходил в туалет, покурить в тамбур и снова забирался наверх, чтобы через несколько минут крепко уснуть.

В Пермь Рудаков приехал в сумерки. Из вагона он вышел вполне спокойным – долгий сон принес ему некую умиротворенность и ясность мысли. Ядовитая сила воспоминаний выдохлась.

Падал снег, было морозно, лица людей окутывались паром дыхания – настоящая зима. В момент прибытия поезда дежурившие в этот день сотрудники вокзальной милиции занимались разбором драки, имевшей место на привокзальной площади возле пивного ларька – тут уж не до примет и словесных портретов беглых преступников.

Местный поезд до Горноуральска уже ушел.

- Почему? – спросил Рудаков у кассирши. - В расписании указано, что в шестнадцать десять.

- Ну. А сейчас, молодой человек, сколько?

- Без пяти четыре.

- Так это по Москве.

- Я и забыл. Так что, теперь туда уехать можно только завтра?

- Почему? Можно сегодня. На автобусе.

И она объяснила Рудакову, как добраться до автовокзала.

Автобус уезжал через три часа. Поэтому Рудаков смог не спеша пообедать в столовой (грязное помещение с тремя столиками) и немного погулять по городу, который ему совершенно не понравился. Даже широкая Кама, кажущаяся из-за снега и пологих берегов безбрежной. Но это было неважно, как неважной была еще одна ночь пути.

- Поехали, слава те! – сказал усевшийся рядом носатый мужичонка.

Он вынул из вещмешка бутылку вина и ловко откупорил ее зубами:

- На дорожку! Будешь?

- Я не пью, - ответил Рудаков.

- А чего?

- Нельзя.

- А мне можно. Жаль! Надо было еще одну брать.

Он сделал несколько зычных глотков…

- Меня, между прочим, Игорем звать.

- Анатолий.

- Будем здоровы! Вот, Анатолий, из отпуска возвращаюсь. Сестру навещал. Таньку. Но теперь все! Конец раздолью - с понедельника на завод.

- Машиностроительный?

- А какой еще?! У нас один завод на всех. Ты что, не из наших?

- Нет, в гости еду.

- А я домой. Надо было брать еще одну.

Допив вино, мужичок пожалел, что в автобусах не курят, и уснул.

Рудаков стал смотреть в окно, за которым был непроницаемый мрак стометровой морской глубины. Только иногда от проплывающих мимо заснеженных сопок он немного светлел.

В Горноуральск автобус приполз в семь тридцать утра. В городке (если бы не новые кварталы пятиэтажек, он мало бы чем отличался от большого села) было еще холодней, чем в Перми: обросшие сизым инеем фонарные столбы, радужные пузыри их мутного света, обжигающий лицо воздух, громкий скрип снега под ногами.

«Хорошо бы сейчас горячего чая! » – подумал Рудаков.

- А вон и наш завод! – испускающий перегар Игорь указал на далекие промышленные строения, упирающиеся в небесную черноту высокими, унизанными прожекторами трубами. – Наша гордость!

- А как туда добраться?

- Устроиться хочешь? Правильно.

- А переночевать? Где у вас гостиница?

- Тебе какую? Старую или новую. До старой руки подать, она на Щорса. А в новую ехать нужно.

- Еще не знаю. Пока хочу на завод.

- Тебе идти прямо.

Игорь объяснил, что значит «прямо».

- Пешком надежнее. Ну, Толя… – он протянул на прощанье руку. Или… - Игорь подмигнул и щелкнул себя по гортани. - За знакомство? Я организую.

- Спасибо. Мне нельзя.

- Ты от этого такой, что ли?

- Какой?

- Будто тебя вместе с огурцами в бочке засолили! А? Веселей, парняга! Мне вон в понедельник опять к станку, а я и то. Ну бывай!

- До свиданья.

Рудаков пошел к заводу. Быстрым, согревающим шагом.

Пока он шел, панорама расширялась - стало быстро светлеть. Рудаков увидел далекие, поросшие высоченными елями пригорки, лысые горы, иссеченные дорогами (машины казались букашками); шагающие к городку скелеты-опоры ЛЭП, там и сям зависшие над кладками, фундаментами и грудами труб строительные краны; ленивые дымки, вьющиеся над обнесенными заборами домишками.

Проходя мимо ларька-магазина, являющегося центром какой-то площади, на которой стояли настоящие сани с лошадью, он не удержался и купил четвертинку хлеба, оказавшимся еще теплым и очень вкусным.

Вблизи завод (бурые кирпичные цеха, такие же кирпичные, ограждающие территорию стены) оказался значительно меньше, чем издалека. А закоптелые заводские трубы ниже. Из цехов доносилось буханье штамповочного молота и надсадный гудеж механизмов.

«Это тебе не мой комбинат, - подумал Рудаков, направляясь к приземистой проходной, примкнутой к широким воротам, с висящими над ними литерами «ГМЗ». – И как я ее найду? Даже фамилии не знаю. И работает ли она здесь? Ну, ничего…»

- Да у нас этих Шур… - усмехнулся вахтер, - Тебе какую надо?

- Светловолосую.

- Да у нас этих светловолосых… Ты мне фамилию скажи. Номер цеха.

- Не знаю я ее фамилии. И номера цеха.

- А что ж тогда? Экий чудак. А! – толстая физиономия охранника отобразила догадку. - А, мать ети! Ты вот что… Сходи и посмотри на доску почета. Там кого только нет, почитай, половина завода висит. Сейчас выйдешь и сразу направо, к автобусному кольцу и повернешь за угол, к дирекции. Там перед ихним зданием аллея, на ней все трудовые герои и висят. А у нас на заводе все трудовые герои. Хе-хе.

- Спасибо. А смена когда заканчивается?

- В два. Ровненько в четырнадцать часов.

Рудаков посмотрел на часы. Они показывали без пяти девять. Часы на вахте без пяти одиннадцать.

Вахтер не ошибся. На одном из стендов висела Шура. При взгляде на фото Рудаков ощутил вызвавший сжатие мускулов холод злобы. Но не страх.

Фамилия ее была Окаёмова. Работала Александра Васильевна Окаёмова наладчицей, была перевыполняющей план ударницей и «самым молодым кандидатом в члены КПСС».

- Кандидатом, - повторил Рудаков.

Слоняться по промерзшему, пусть и залитому теперь ярким солнцем городишке Рудакову не хотелось. «Что же делать? – думал он, постукивая ногами (ботинки чрезвычайно крепкие, но холодные) – Идти на автобусную станцию, а потом опять сюда? Как убить три часа? Куда мне деваться? »

И вдруг он улыбнулся, вспомнив попутчика Игоря, их прощание.

Здание дирекции завода имело широкие подметенные ступени, два этажа, большие окна и длинную трещину на штукатурке розовых стен. Внутри находился затоптанный холл, кадка с пальмой, телефонный аппарат для местных звонков. И грозного вида бровастая тетя, сидящая перед выходом в коридор за конторкой-стендом, где вешают ключи от кабинетов.

- Простите, - обратился Рудаков к ключнице-дежурной. – Как мне пройти в отдел кадров?

- Устраиваться? – гнусаво спросила тетка.

- Да.

- А что это ты, как из пещеры? Недавно освободился?

- Нет, бритва сломалась. Хочу в электрики.

- Ну-ну… Второй этаж, комната двадцать три. Там и проверят, какой ты электрик.

На втором этаже в закутке у окна стоял диван, урна и висела табличка «Место для курения». Еще очень приятно жарила длинная батарея отопления, на которой вялилась серая тряпка для пыли.

Время заметить подобную мелочь у Рудакова было в избытке.

Почти три часа он тихо сидел на диване (правда, один раз с удовольствием отлучился в уборную). Иногда курил, иногда смотрел, как курят другие - люди в костюмах, засаленных робах, серых халатах, яркая, восточного вида дама по имени Маргарита Абрамовна. Ее неспешный элегантный перекур был прерван криком:

- Маргарита Абрамовна! Вас Андрей Иванович зовет!

Сидя на диване, Рудаков думал о маме. Как она сейчас себя чувствует? Плачет ли она по нему? Что о нем мог сказать капитан? Ему было очень жалко маму. И Лизу. И себя…

Без пятнадцати два по-местному Рудаков вышел на улицу. Там было по-весеннему тепло, почти как в курилке, с той разницей, что воздух был удивительно чист, свеж и прозрачен. Блистало и грело солнце, таял снег, ставший сырой, похожей на крупную поваренную соль кашей; колеса грузовых автомобилей и доезжающих до завода автобусов проделали черные грязные колеи, в которых отпечатался глубокий след шин.

Он встал недалеко от проходной, куда со всех сторон (одиночно, небольшими группами, целым, вновь приехавшим автобусом) бодро шагала вторая смена. Рудаков напряженно всматривался в лица, пытаясь узнать среди ни Шуру. Ее он не разглядел.

В четырнадцать ноль-ноль, перекрывая прочие шумы, раздался долгий пронзительный свисток. Затем все стихло. Минут через десять повалил закончивший работу народ. Смеясь, закуривая, поплевывая, что-то друг другу рассказывая, застегивая ватники и пальто, нахлобучивая на головы ушанки.

И вот (холод злобы снова сжал Рудакову мышцы, сердце застучало дизельным поршнем)…

В окружении подруг из проходной вышла она. В вязаной шапочке, пальтишке с небольшим меховым воротником в высоких войлочных ботиках.

Рудаков, расталкивая людей, смело пошел Шуре навстречу. Пытаясь сделать свое небритое лицо приветливым и располагающим. Вспомнились уроки на драмкружке, когда Мария Леонидовна добивалась от них полной естественности и натурализма, открывая для этого маленькие актёрские секреты.

- Шура! – удивленно и радостно воскликнул он, как будто совершенно случайно ее увидел и узнал. – Вы ли?!

Он широко улыбнулся. Девушки, прекратив щебетать, с любопытством на него (потом на Шуру) уставились.

- Я, – невозмутимо ответила Шура своим чудесным грудным голосом. – А вот вашего имени не имею радости знать. И не очень-то к этому стремлюсь.

Расширив глаза, она посмотрела на подружек. Те захихикали.

- Неужели вы меня не помните, Шура?

Шура пожала плечами:

- Всех не упомнишь. Да и незачем.

«Может, и на самом деле? – допустил Рудаков. – Тем лучше»

Он улыбнулся еще шире и добродушнее.

- Вы меня превратно поняли. Я не в знакомство таким образом навязываюсь. Мы с вами уже встречались. Угадайте где?

Она нахмурилась:

- Нет у меня сейчас времени в угадалки играть. Пошли, девочки.

- Да, в Москве! На фестивале.

- А… - Шура засмеялась, и ее лицо потеряло напряженность. – А я уж было подумала. Ну и память у вас. А у меня с лицами плохо. Да, чудесное было время. А что вы у нас делаете? В нашей сибирской глуши?

Девочки смотрели Рудакову в рот.

- Я… Я журналист. Начинающий, конечно. Корреспондент журнала «Советское машиностроение». Показать удостоверение?

Он полез в карман…

- Зачем же? Мы людям привыкли на слово верить. Эко вас занесло!

- И отлично! Вот послали в Горноуральск сделать очерк о вашем заводе. Чего-чего, но что вот встречу здесь вас даже предположить не мог.

Рудаков не заметил, что они уже довольно далеко отошли от завода – он и Шура в центре, вокруг не пропускающие ни одного слова ее подружки. Они шли уже вдоль деревянных заборов, за которыми прятались покрытые дранкой или ржавым железом крыши, тощие березки и хрипло лающие собаки.

- Люди говорят, мир тесен. – бесстрастно сказала Шура, и было непонятно, верит она или нет.

- Точно! А то, что вы меня не смогли узнать, это понятно, - он поскреб щетину. - Трое суток не брился. Уж, простите за неаккуратность и помятый дорожный вид. Кстати, мы так и не познакомились. Меня зовут… Юра, Юрий Алябьев.

- Маша.

- Таня.

- Даша.

- Тоня

- Клава.

- Очень приятно, девушки. Какие вы все румяные!

- Какой вы нам отвесили комплимент! - сказала, скривившись, Даша. – Шура, мы тогда пойдем. А вечером встретимся у Клавы.

- Хорошо, идите. А я нашему гостю город покажу. Нехорошо человека одного посреди улицы оставлять. Да еще на новом месте, еще заблудится. – Шура снова смешно округлила глаза, девчонки снова прыснули. - Не возражаете, товарищ журналист?

- Никаких возражений!

«Отлично! – не верил удаче Рудаков. – Оно само, как нужно складывается. Сегодня или никогда! »

Девушки исчезли. Шура и Рудаков медленно пошли дальше.

- Ну как вам Горноуральск?

- Честно?

- Честно.

- Если честно, скучный городок. Как деревня. Я представлял проспекты, кинотеатры на каждом углу, рестораны.

- Так это здесь, в частном секторе. А в новом районе и кинотеатр имеется, и библиотека, и Дом культуры. Вы видели наш Дом культуры?

- Нет, не успел. Забросил вещи в гостиницу, которая на Щорса, и сразу на завод договориться о завтрашней экскурсии и интервью. Я и у вас интервью обязательно возьму.

- Нет уж. Лучше у девчонок.

- И у них.

- Вы напрасно считаете наш город скучным. Кроме Дома культуры, у нас есть краевой музей, стадион на тысячу мест, парк отдыха с аттракционами. Так что, вы весьма поспешили с выводами.

- И колесо обозрения имеется?

- Нет, колесо там на нужно, парк и так разбит на сопке. А вот качели в нем есть. И танцплощадка с летней эстрадой. С чего начнем осмотр достопримечательностей? С Дома культуры или музея?

- А давайте… Давайте, Шура, сходим в ваш парк? Дома культуры во всех городах строятся по одному проекту, музей он и есть музей, в него нужно ходить, когда холодно или идет дождь. А вот побродить среди сосен и забраться на сопку мне, как уставшему от шума и людей горожанину кажется очень заманчивым.

- Ох! Какие у вас выражения! Прямо бери в цитаты: «Уставший от шума и людей горожанин…» -Шура очень умело передала его интонацию. - Смотрите, не перестарайтесь в своей статье.

- Согласен, перестарался.

И они засмеялись.

«Парком отдыха» (две бетонные тумбы с изогнутой радугой вывеской) называлась гряда крутых холмов, на которых по-шишкински живописно росли столетние ели и сосны. В основном, сосны, шелушащиеся стволы которых янтарно светились на солнце и бросали черные четкие тени. Если бы не довольно широкая тропинка, усыпанная иглами и по колено утонувшая в толстом, покрытым хрустящим настом снегу, в «парк» войти они бы не смогли. Тропа уходила влево и, извиваясь между соснами и острыми глыбами гранита, поднималась на вершину первого холма. Справа была площадка аттракционов – находящиеся в зимней спячке качели на цепях, качели-лодочки (гондолы), заколоченная будка «Тир» и детская, под разноцветным куполом карусель.

- А тропинка? –спросил Рудаков. – Кто ее так старательно протоптал?

- Охотники. У нас в парке водятся зайцы и куницы.

- Куницы?!

- Представьте себе. Ну что, полезли наверх? Оттуда весь город, как на ладони.

- Полезли.

Шура ловко и быстро пошла по тропе.

- Подождите, Шура, я за вами не поспеваю! Чуть помедленнее, пожалуйста… – сердце Рудакова снова заработало, как поршень.

На полпути Рудаков скинул пальто и пиджак и бросил их на снег.

- Что это вы?

- Жарко с непривычки. Пусть подождет.

- Смотрите, не простудитесь. На верху может быть ветер. Это внизу тишина.

- Ничего. Надеюсь, что не успею.

- Да, мы не долго. Посмотрим и сразу пойдем в новый город.

На вершину они не взобрались. Рудаков напал на Шуру, когда они оказались в холодной тени елей, образовавших подобие ущелья, надежно закрывшего их от случайных глаз.

Он толкнул Шуру вперед очень удачно – руки, которые она инстинктивно выставила перед собой, оказались подмятыми телом. Приподняться она не успела – Рудаков смог очень ловко прыгнуть на нее сверху, усилив прыжок, упав коленями (буквально их «вбил) на Шурину спину. На хрустнувшие лопатки, выше к голове, вдавив Шуру в снег лицом вниз. Усевшись и для надежности крепко обхватив ногами Шурины вытянутые вдоль тела руки (она не успела их раскинуть или выбросить перед собой) Рудаков стал Шуру душить, пережимая горло потерявшими чувствительность пальцами - не пальцы, а стальные, сдавливающие гортань крючья. Изо всей силы! До их последней капли.

Нападение было настолько внезапным и удачным, что Шура не могла оказывать никакого сопротивления, только беспомощно дергаться, сучить ногами и, хрипя. задыхаться.

И Рудаков задыхался. И все сжимал, сжимал, давил ей горло, торопясь с Шурой покончить до того, как это может произойти. И оно произошло. Он не успел…

Красный луч упал отвесно, и его Рудаков не заметил. Но зато почувствовал: в глазах появилась багровая пелена, сдавило виски, и в голове стало шуметь, шелестеть и потрескивать. По спине, передавая свое чужеродное движение его рукам и ногам, пробежала волна. Еще он смог увидеть появившийся на снегу большой красный круг (как на сцене от прожектора), в свете которого началось жуткое превращение. Шурина шея стала мягкой, липко-желейной. Через секунду пальцы Рудакова стали давить сами себя, а Шуры не стало. В считанные мгновения она превратилась в светящиеся извивающиеся щупальца, количество которых с каждой секундой росло. Они не только извивались и били по снегу. Они лезли Рудакову в уши, раскрытый рот, ноздри, окутывая, оплетая Рудакова, заматывая его в кокон. Кокон твердел. Твердел и сливался в единую массу, не позволяющую ему подняться. Пошевелиться, вздохнуть… Жесткий пузырь красного света, он внутри.

«Не испугаюсь! – смог прошептать Рудаков и заплакал.

Вдруг шум и шелест в голове, как тогда в трамвае обрел отчетливый смысл: «Ты единственный, кто смог. Мы забираем тебя…»

И Рудаков почувствовал, что неведомая, могучая сила из него выходит. Утягивает его с собой, засасывает. Туда, вверх. А он превращается в месиво, в котором растворяется кожа, глаза, уши, слабеющие мышцы, теряющие твердость кости, бешеное сердцебиение. Только ясность сознания…

Хлюп!

И не осталось ничего, только примятый борьбой снег.

В этот вечер Шура к своей подружке Клаве Егоровой заниматься английским (читали по странице оригинальный текст Джека Лондона, потом каждая говорила, что поняла) не пришла. А так ее ждали! Девчонкам не терпелось узнать о «журналисте» - откуда, женат ли, нравится ли он Шуре. Но Шура не пришла.

- Понятно, - сказала с усмешкой Тоня. – Зачем мы теперь ей?

- И английский зачем? – добавила Таня. – Вот она, цена дружбы. Ну и ладно! А парень, вроде, ничего.

- А мне не понравился, - заметила Маша и поправила очки.

Ночью поднялась сильная метель, как бывает перед наступлением настоящей оттепели. Валило и завывало до утра.

На следующий день, пасмурный и тихий от навалившего снега, Шура на заводе не появилась.

- Прогулять не могла. Значит, заболела, - предположила Маша.

- Мороженным объелась! – хихикнула Таня.

После работы подружки пошли ее проведать. Шура жила одна, в маленьком домике, оставшимся ей от умершей матери. Дорожка и покосившееся крылечко были покрыты толстым снежным слоем. На дверях висел замок.

- Девчонки, - удивилась не на шутку встревоженная Клава. - А вам не кажется, что Шура вчера домой так и не пришла? Следов-то нет!

- Точно!

- Ой! А где же тогда она?

- Надо, девки, к участковому немедленно сходить!

- Правильно!

- Но где- же может быть Шура? И где корреспондент?

- Какой корреспондент? – спросил участковый, которого Шурины подруги нашли через полчаса у гаража.

- Да тот парень, который встретил Шуру после работы, - сказала Тоня. - Он говорил, что приехал писать о заводе. Такой небритый. Назвался Юрием. Из журнала «Советское машиностроение».

- Они в Москве на фестивале встречались! – добавила Даша. - Он ее узнал, а она его нет.

- Ничего не понимаю, давайте-ка, девушки, все по порядку.

…Проверили гостиницы. На Щорса и новую на улице Чапаева. Никакой журналист по имени Юра в гостиницах не останавливался.

Вскрыли и обыскали домик. Но обыск никаких подсказок не дал.

А Шура (где ее только ни искали! ) бесследно исчезла…

В самом конце апреля, когда освободившаяся от снега земля радовалась прогревающему ее солнцу, пенсионер и охотник-любитель Лосев И. С. пошел в парк отдыха «дробануть», если повезет, зайца. Зайца не «дробанул», но нашел пальто, пиджак.

В карманах отсыревшей, начавшей преть одежды были обнаружены: паспорт на имя Рудакова Анатолия Владимировича, деньги (пятьсот двадцать рублей с мелочью), расческа, почти пустая пачка папирос «Любительские», старое портмоне, в котором лежали использованные билеты в цирк, использованный абонементный билет в планетарий, фотокарточка совсем молодой девушки.

Четвертого мая в Горноуральск прибыл полковник Сологуб.

Седьмого мая полковник Сологуб из Горноуральска убыл. Увозя с собой вещи Рудакова и десятки неразрешимых вопросов…

Эпилог

Мальцев Василий Георгиевич не сломился и смог одолеть свое горе – толково руководит, выступает на партконференциях. Но он теперь никогда не улыбается. Никогда. Даже если выпьет на праздник. Реакция противоположная – в глазах стоят слезы, подбородок дрожит. После второй он начинает беззвучно плакать. Сестра переехала к нему. На кухне в углу висит небольшая икона «Георгия Победоносца» в окладе под серебро.

Воришку и хама Жукова после общего собрания с комбината уволили. Он работает грузчиком в порту.

Степан Швец в семинарии больше не появлялся. То есть, появился, но на пять минут в общежитии - забрать паспорт. На следующий день после той жуткой ночи он спешно уехал в Псково-Печорский монастырь, где вскоре постригся в монахи с именем Сергий. Окормляется отец Сергий у старца Варнавы, несет послушание конюха и служит молодой братии примером истинного постничества и покаяния.

Хронический холостяк Капитан Чеботарев женился! Лидия Дмитриевна проявила «женскую хитрость», пригласив к себе на день рожденья старшую дочь своего брата, приехавшую учиться на педиатра. Естественно, был и капитан. Естественно, сидел рядом со Светланой. Девушка ему сразу понравилась – остроумная, удивительно начитанная, но скромная. И такая же обаятельная, как жена Сологуба. Они чем-то даже похожи.

Полковник Сологуб не может себе простить, что после гипноза Рудакова отпустил: «Надо было голубчика тогда без всяких сантиментов задержать и доставить в отделение! ». Дело об изнасиловании и смерти Мальцевой – единственное дело, которое он так и не раскрыл. Сологуб бросил курить – однажды (во время допроса) у него так прихватило сердце, что пришлось вызывать скорую.

Нина Михайловна стала совсем седой. Она по-прежнему трудится в библиотеке, стараясь быть в ней как можно чаще и дольше. После работы Рудакова уже не «лечит» старые рваные книги. Зимой она садится на стул, поставив его почти вплотную к двери в комнату, и чутко прислушивается к двери входной – не хрустнет ли в ней замок от поворачиваемого ключа… Затем слышится упругий, ей хорошо знакомый шаг по коридору, и в комнату, разрушив ее невыносимо тоскливое одиночество, входит сын: «А вот и я! ».

Замок хрустит, от радости у Нины Михайловны сжимается сердце… Но оказывается, это приплелся с фабрики сосед.

Летом она допоздна сидит на лавочке во дворе и всматривается в темную, глубокую арку подворотни. Вот сейчас из общего потока идущих по проспекту людей отделится один и в подворотню нырнет. Но не для того, чтобы завязать шнурок на ботинке. Это будет вернувшийся Толя. Как геолог, заросший бородой, обветренный, с облупленным от солнца носом. В пиджаке, под которым вязаный ею свитер (она почему-то представляла его в том, в чем он исчез), с перекинутом через руку зимнем пальто…

Может быть, он и вернется. Но когда, и в каком виде, неизвестно.

ноябрь 2021

От автора

Когда-то я был чрезвычайно озабочен важным параметром текста, названным мной «психологической достоверностью». Что это? Скрытие пружины (мотивы) поступков, которые совершают герои произведения. Причем, поступок — это не только «пришел», «сказал», «ударил», «выстрелил», но также «подумал», «захотел», «обрадовался». Чем больше психологической достоверности, тем больший вкуса правды, какой бы нереальной история ни была. А чем больше правды, тем сильнее интерес читателя – чем же все закончится? Чем больше сила читательского интереса, тем выше шанс снова с ним встретиться (А может быть, когда-нибудь и увидеться. На презентации изданной на пожертвования книги, например), стать им любимым.

Теперь основное внимание я (как сочинитель) уделяю стилю. К черту психологическую достоверность и правду! К лешему правдоподобие и подобие правдоподобия. Мой новый девиз «Пиши, как хочешь! Читай, как можешь! » Главное – развлекаться. Развлечение не имеет правил, принципов, морали. Никаких ограничений, кроме одного – усталости. И этим принципиально отличается от занятия .

Не занимайтесь ерундой, наслаждайтесь ею. Если сможете.

⇐ Предыдущая 1 2 3 456 Следующая ⇒