От автора 3 страница

- А как же я буду… - Швец хотел спросить у начавшей всхлипывать Мальцевой, на чем же ему располагаться, но не договорил.

В зал вошли двое. Грустный мужчина с властным подбородком и барашковым воротником на пальто (совсем, как у ректора) и щуплый усатый дядечка в замызганном «белом» халате. Как понял Швец - отец юной покойницы и ночной сторож-санитар.

- Мне бы столик, - попросил семинарист после знакомства.

- Сделаем! – пообещал санитар. – Сейчас люди уйдут и сделаем.

- Надеюсь на вашу добросовестность, - хмуро выдавил из себя отец покойницы, вяло пожал Швецу руку и вышел из зала.

За ним промакивая слезы, вышла Мальцева.

- Завтра к восьми утра прибудут, - сказал санитар. – А ты, как мне сказали, обряд совершать будешь?

- Буду.

- Семинарист?

- Семинарист.

- А я Сергей Николаевич.

- Степан.

- Такое, Степа, у нас бывает. Редко, но бывает. И попы приезжают, бывает. Морг-то особый, следственный. Это тебе не проходной двор. Так что ты хотел?

- Столик бы… Книгу свою положить. Она такая тяжелая, что на руках долго не продержишь. А мне читать всю ночь.

- Так вот и всю ночь?

- Да.

- А кто тебя проверит? Побормотал часок и домой.

- Бог все видит. И еще за прослушание. Оно выше поста и молитвы. Поэтому всю ночь вычитывать и буду. А не бормотать. Может, разок покурить выйду, для проветривания. А так всю ночь.

- Ты я вижу, герой. Табуретка не подойдет?

- Нет это слишком низко. Не на коленях же мне стоять?

- Ну тогда ступай за мной, поможешь.

И Сергей Николаевич повел Швеца по коридорчику к обитым сталью дверям с надписью: «Посторонним вход строго воспрещен! ».

- Там у нас вскрывают и биохимия, - пояснил санитар. – Идем.

В прозекторской (запах формалина, разделочные столы, над ними конвелары, разные шкафчики и полки, уставленные банками с органами и их остатками, на полу кафель со стоком и резиновый шланг) они взяли высокий столик-этажерку для инструмента. Тяжелый, железный, с резинками на ножках.

После того, как импровизированный «аналой (столик) поставили рядом с гробом, Сергей Николаевич спросил:

- Что еще?

- Где тут туалет? И где у вас курят? И куда мне деть верхнюю одежду?

- Туалет, как выйдешь, направо в самом конце. Курить можешь на улице возле мусорной урны, для одежды я тебе сейчас принесу стул. Ну и посидишь, когда ноги устанут. Или не будешь? Из принципа?

- Буду.

- То-то…

Принеся стул, Сергей Николаевич хлопнул Швеца по плечу:

- Ну, спокойной ночи, семинария! Я к себе на пост. Без нужды не беспокой, хочу вздремнуть. Возить обычно начинают к утру, вот и надо пользоваться возможностью. Еще набегаюсь.

И санитар скрылся за стальными дверями с табличкой «Вход воспрещен».

Первым делом Швец вышел покурить. Хорошенько, чтобы затошнило и очень долго снова не хотелось. Накурившись, он вернулся в зал, и занялся приготовлением. Отодвинул от гроба «аналой» (Швец решил, что он стоит слишком близко к покойнице), положил на него псалтырь и с помощью спичечного коробка поставил рядом с книгой иконку «Воскресение». Иконку «Казанская» Швец определил в гроб, согласно инструктажу, проведенному отцом Вениамином – так, чтобы мертвая «смотрела» на божию матерь. Для этого Швец прислонил икону к выпуклости, образованной сложенными под саваном руками.

«Совсем, как спящая! » - подумал Швец, рассматривая лицо девушки. Чувствуя при этом неприятный магнетизм – не хочет смотреть, а все равно смотрит.

Действительно, покойница казалась спящей. Как спят очень уставшие люди – глубоко, сладко, в полном равнодушии к происходящему вокруг.

Швец уловил идущий от тела гнилостный запах и сразу вспомнил прозекторскую: плавающие в мути чьи-то мозги, почки, кишки… От этого ему стало «не по себе», которое состояло из забравшегося в живот страха. Пока еще легкого.

- Ну ничего, справимся, – пробормотал Швец и стал зажигать свечи.

Четыре («крестом») он прилепил на скамью с гробом. Одну на свой столик. Еще три установил на покрытом столетней пылью узком оконном откосе. Стало значительно светлее, и низкий зал словно раздвинулся ввысь.

После этого Швец снял пальто, пиджак и натянул свой смешной и узкий подрясник. Через минуту почувствовал, что начал мерзнуть.

- И это перетерпим. – сказал он вслух, удивляясь тому, что голос значительно уменьшает робость. - Нужно только громче читать. Для смелости и усиленного кровообращения. Если уж совсем окоченею, накину пальто.

Швец сделал глубокий вздох, бросил еще один взгляд на гроб:

- Ну… Господи, благослови!

И перекрестившись, затараторил:

- Молитвами святых отец наших, Господи Иисусе Христе, Боже наш, помилуй нас. Аминь. Слава Тебе, Боже наш, слава Тебе. Царю́ Небесный, Утешителю, Душе истины, Иже везде́ сый и вся исполняяй, Сокровище благих и жизни Подателю, прииди́ и вселися в ны, и очисти ны от всякия скверны, и спаси́, Блаже, души наша. Святый Боже, Святый Крепкий, Святый Безсмертный, помилуй нас…

Прочтя вступительные молитвы и необходимые тропари, Швец перешел непосредственно к Псалтири, ее первой «кафизме», отрапортовав которую, возгласил:

- Помяни, Господи Боже наш, в вере и надежде на жизнь вечную новопреставленную рабу Твою Елизавету. И, яко Благ и Человеколюбец, отпусти ей грехи, пренебреги ее самообманом, умали, освободи, оставь и прости ей все грехи… бу-бу-бу… бу-бу-бу… и Сына и Святого духа, аминь!

На все ушло двадцать пять минут. Так показали ручные часы Швеца. А ему показалось, что миновал целый час или полтора.

- Медленно, но ничего. Справлюсь с божьей помощью. Ничего. И не такое бывало.

И тут Швец заметил, что у него открылась особая способность – он мог читать маловразумительный текст, и одновременно думать. О том, как завтра будет рассказывать об этой ночи. Может быть, отпросится у ректора с занятий и отоспится, а вечером, пойдет на свидание (розовощекая Маша со Второго хлебозавода), а потом в кино. Ну и что, что Великий пост…

Но и это не все. Швец мог не только одновременно читать и думать о завтрашнем дне. Он также чувствовал холод, желание курить, слышал, как потрескивают свечи, и видел в голове картинки. Неуместные, навязчивые и страшные. Швецу виделось, что пока он читает, тело под саваном начинает двигаться. Медленно съехала к стенке гроба иконка – это мертвая выпростала руки. Вот теперь она их поднесла к лицу и понюхала. Подняла голову. Открыла глаза… И увидела в двух метрах от себя Швеца. И улыбнулась зловещей улыбкой… И опершись руками о гроб…

Швец посмотрел на гроб. Все было так, должно было быть – спящая девушка, как одеялом накрытая белым атласом погребального покрывала, волосы закрыты платком. Лицо неподвижно. Ресницы подчеркивают длинный разрез глаз. Рядом потрескивает вскипающим воском свеча, где-то медленно капает вода.

- Вот дочитаю (читалась уже пятая кафизма) и выйду перекурить. А потом кусну шоколадку. Нет, рядом с трупом никаких шоколадок не хочется. Но покурить схожу. Господи, помилуй меня грешного!

Швец дочитал, что наметил, накинул на плечи пальто и быстро вышел. После каменного холода похоронного зала, казалось, что на улице тепло. В больничном корпусе кое-где горели окна. Ветер размазывал серые тучи по черному небу. С Невского донесся долгий автомобильный гудок.

Курил Швец медленно и долго. Одну, вторую, третью. Дым потерял необходимые Швецу свойства - не было ни легкого тумана в голове, ни расслабления в теле. Каждая затяжка вызывала тоску и сильное нежелание возвращаться.

- Терпи! – подбадривал себя Швец. - На земле нет ничего вечного. Рано или поздно наступит утро. Сколько сейчас?

Часы показывали без четверти полночь.

- Черт! Самое время для нечисти. Ну ладно, хватит! Мужчина я или нет?!

Вернувшись, Швец сбрасывать пальто не стал. И смотреть на гроб тоже. Специально за этим следя.

- Во имя отца…

Через час, в течение которого в голову Швецу лезла все та же чушь (покойница пытается вылезти из гроба, но у нее не получается), он снова сделал перерыв.

- Мой страх от самовнушения, - громко произнес он, вернувшись после курения в зал. – А мы его клин клином! В лобовую атаку!

И вместо того, чтобы талдычить псалмы, Швец стал смотреть на гроб. Не отрываясь, стараясь не моргать, «мужественно». Минуту, две… Трещали свечи, где-то продолжала капать вода...

Когда улыбающийся, полностью освободившийся от надуманных страхов Швец собрался подойти ко гробу, чтобы еще больше утвердиться в победе над самовнушением, случилось следующее.

Под саваном прошла легкая волна, отчего иконка тихо съехала с тела. А тело девицы… Ее тело задвигалось! Не все, только между сложенными руками и шеей. Что-то на груди у мертвой зашевелилось и стало вспучивать накидку, из-под нее выбираясь или под ней судорожно дергаясь. Готовый упасть в обморок Швец отчетливо увидел косо падающий из окна рубиново-красный луч, очень похожий на луч киноаппарата. Свет луча был сильным, болезненным для глаз, но при этом рассеянным и как от пыли «густым». Странный луч преломился в треугольник или воронку, основание которой приходилась точно на место шевеления савана. Дерганье ткани усилилось, и сквозь нее, как сквозь воду, совершенно беспрепятственно проступила скользкая, вытянутая к затылку головка безобразного чудовища – открытый, хватающий воздух рот, в нем длинные зубы, черные, похожие на сливы глаза, тонкая стебель-шея…

Короткие волосы Швеца встали дыбом, а он от ужаса оцепенел - ни закричать, ни перекреститься, ни броситься вон. Только стоять с отвисшей челюстью и выпученными глазами.

Вылезающий уродец был «прозрачным». Как изображение, благодаря красному лучу, совмещенное с трупом. Так бывает, когда опоздавший во время сеанса пробирается на свое место в первом ряду – по лысине и спине скачут копыта и катятся колеса тачанки.

Головка издала шипение, яркий свет луча сразу потемнел, и отвратительное «нечто» было стремительно всосано в световую воронку. Воронка сузилась, и красный поток исчез…

Только после этого Швецу вернулась способность двигаться.

- Дьявол! – хрипло прошептал Швец. – Это был дьявол! А я не верил.

Около шести утра проведать Швеца заглянул Сергей Николаевич. Семинариста в зале не было. Тускло горела над дверью лампа, пахло воском, на столике лежала раскрытая книжища, рядом иконка. На сиденье стула шапка-ушанка, под стулом чемоданчик.

И гроб, в котором лежит закрытая саваном девушка. Как будто она не умерла, а спит.

А семинариста не было.

Сразу после похорон капитан Чеботарев поехал в парикмахерскую, потом (свежий, мастерски выбритый, приятно пахнущий одеколоном) к майору Сологубу.

- А вы помолодели, Сережа. И стали совсем мальчишкой.

- Рад стараться, Лидия Дмитриевна!

- Идемте, сейчас обедать будем.

Пока обедали о деле не разговаривали, просто с большим аппетитом ели приготовленные женой Сологуба биточки в томате. С картошкой и маринованными грибами (собирал майор, страстный грибник). И только после, когда была убрана посуда, майор, пересев в кресло, спросил:

- Ну как, Сережа, прошло мероприятие? Есть что-то для нас важное?

Сам Сологуб занимался «рутиной», продолжая тщательно изучать «Объяснительные». Своему помощнику капитану Чеботареву он поручил поехать на похороны и незаметно для всех понаблюдать за поведением присутствующих на этом печальном мероприятии.

- А у вас, Андрей Федорович?

- А у нас в квартире газ! Ах ты, хитрец! Ну хорошо, начну я. И не стесняйся Лиды, кури.

- Благодарю.

Чеботарев с удовольствием закурил.

- Сейчас не буду касаться того, что я обнаружил в донесениях, а коснусь нашей операции с ищейкой. Первое - следы на траншее. Сорок второй размер, подошва рифленая, какие бывают на горных ботинках. Следы ведут в обе стороны. Человек, напавший на Мальцеву, прекрасно знает территорию комбината и здание, в котором работала Мальцева. То есть, он тоже работает там. Но не в вечернюю смену. В субботу он оказался на комбинате только лишь для совершения изнасилования. Чтобы проникнуть на комбинат, преступник выбрал самый удобный и безопасный для себя способ. Как понимаешь, минуя проходную, где его обязательно бы узнали. И время подгадал самое удачное – темно, сыро. Может быть, у него были колебания или раздумья. По ту сторону забора я нашел несколько папиросных окурков, на том месте, где он в нерешительности топтался. Ловкий, перемахнул через забор без помощи приспособлений. Во всяком случае, в достаточном радиусе я не обнаружил ни ящика, ни лесенки, ни иной подставки. Ловок, но курит. Папиросы марки «Любительские». Курит манерно, две-три затяжки и бросает, до конца не докурив. Второе, не менее важное. Почему собака взяла след? Ведь прошло более суток? И сколько людей ходили по лестнице в кладовую, затаптывая нужные нам следы? А потому, Сережа, что глина из траншеи насквозь пропиталась запахом нечистот. Это мы с тобой его не чувствуем, а для собаки отловить подобные флюиды - пустяк.

- Нота?

- Именно. Поэтому мы еще раз пройдемся с Альмой по всем мужским раздевалкам комбината. Завтра, в ночь с воскресенья на понедельник. Что-то обязательно обнаружим, я уверен. Мне Ушков говорил, что дерьмо очень въедливо, так просто от его аромата не избавишься. А у ботинок насильника такая подметка, что глины в ней на десять экспертиз с избытком хватит.

- Да, но если не будет носить эти ботинки на работу?

- Не исключаю, но проверить обязан. И между прочим, экскаваторщика. Говорят, что он бывший заключенный. Есть еще кое-какие мыслишки, но обнародовать их (майор подмигнул Чеботареву) не буду, чтобы не сглазить. Теперь ты. Ничего странного не углядел?

- Углядел, Андрей Федорович. И на кладбище, и до похорон. А погодка была сегодня… Солнце, теплынь. В такой денек не на кладбище нужно быть, а в парке. Или за городом. А здесь могила, слезы, черные платки, оркестр с похоронным маршем. Мальцев на себя непохожий, чуть не шатается, сестра его набожная со свечкой в руке, девочки с комбината платочками носы утирают. И видно, что испуганы, подавлены, боятся, а вдруг и на них вот так же нападут.

- Да, обстановка на комбинате тревожная, нервничают люди. Пересуды, слухи, взаимные подозрения… Ну и?

- Молодец парторг, сильную речь двинул, встряхнул людей. Войну вспомнил, погибших. Призвал продолжать трудиться и жить дальше. Ради павших. Молодец!

- Да, хороший мужик Карамыш. Побольше бы таких.

- А вот Рудаков Анатолий, несостоявшийся жених Мальцевой... Сейчас, после того как вас послушал, я многое вижу иначе. Рудаков принес букет гвоздик штук на триста, охапку целую. Ни с кем не говорил, так и молчал все время. Мать его чуть не за руку водила. А когда тело предали земле и могилу начали засыпать, рыдал, как ребенок. И все грозил: «Я найду его! Найду! ». Искренне, без тени фальши. Так не сыграешь.

- А зачем ему играть? И грусть его вполне понятна и дезориентация от горя. Причем здесь фальшь?

- А при том, товарищ майор, что Рудаков тоже курит. Не «Беломор», как вы или я, папиросы марки «Любительские». Занимался туризмом, лазил по горам и имеет туристические ботинки. Лично видел. Может быть, сорок второго размера. Кстати, задники испачканы глиной.

- Вот как?! Очень интересно.

- Я накануне заходил к нему домой, но не застал. Хотел поговорить с ним сегодня сразу после похорон, но пожалел парня. Да и при мамаше его не хотелось. Поеду к Рудакову завтра с утра. Заодно и ботинки толком осмотрю. Или сразу заберу на исследование.

- А что он делал в субботу?

- Ходил в планетарий. Так мне сказала его мать. Вернулся поздно. Но это в его манере. Гулять, неизвестно где по ночам или ранним утром.

- Интересно. Продолжай, Сережа.

И Чеботарев подробно рассказал Сологубу о том, как ходил к Рудаковым.

Едва он закончил, в гостиную вошла жена майора с большим подносом. На нем, дразня обоняние, лежал румяный пирог с капустой.

- Ох ты! – воскликнул Чеботарев.

- Не пора ли вам, товарищи сыщики, сделать перерыв?

- Пора, Лидия Дмитриевна. Вы, как всегда правы.

- Тогда к столу.

Сели, разлили чай. Сологуб и Чеботарев энергично принялись за пирог, его нахваливая.

Наевшись пирога, Чеботарев спросил:

- А как у вас на работе, Лидия Дмитриевна? Есть что-нибудь поучительное?

Когда в гости к Сологубу приходил капитан, Лидия Дмитриевна всегда рассказывала ему смешные курьезы, забавные случаи, а то и ЧП из своей специфической практики.

- Век живи, век учись. К нам, Сережа, недавно приезжал профессор Нечипоренко из Киева. Читал лекцию о лунатизме и способах его лечения с помощью гипноза. Очень обширное и перспективное направление.

- Вот как? – Сологуб удивленно посмотрел на жену. – А ты мне не говорила.

- Так сейчас скажу, Андрюша. Вы же оба знаете, кто такие лунатики?

- Это которые во сне по крышам бродят и как канатоходцы ходят по проводам с закрытыми глазами? Проявляя чудеса осторожности и… - Чеботарев заметив рядом с собой лежащий на скатерти кусочек капустной начинки, быстро его взял и положил на тарелочку, - внимательности. Не то что, некоторые.

Лидия Дмитриевна улыбнулась:

- Почти так. Но не совсем. Лунатизм, или по-другому, сомнамбулизм - заболевание, возникающее вследствие незрелости нервной системы, депривации сна, нервного перевозбуждения и ряда других, пока невыясненных причин. Не знаю, ходят ли лунатики по проводам, но ряд действий они все же совершают. То к чему привыкли, будучи бодрствующими. Например, моют посуду, глядят белье, готовят и даже водят машины. Представляете? Находясь при этом в состоянии сна. Точнее, полусна. Почему так происходит, пока непонятно. Но совершенно, очевидно, что существует некий «пусковой механизм». Вот именно этим, поиском и блокировкой пускового механизма сейчас занимается Нечипоренко. Довольно молодой, Андрюшиных лет, а уже профессор, докторскую пишет. Умница величайший.

- Спасибо, - буркнул Сологуб.

- Ты тоже умница, не переживай… Еще одна особенность снохождения. После пробуждения больные об инциденте ничего не помнят. Потому что, во-первых, процесс запоминания во время сомнамбулизма отключен, а в0-вторых, у них нарушен процесс извлечения событий из памяти. Поэтому Нечипоренко решил начать отсюда, с восстановления памяти путем гипноза. Для чего? Для того чтобы вместе с больным нащупать то место в психике, где начинается сбой в ее нормальной работе. Есть определенные успехи. К тому же, Нечипоренко с помощью гипноза пытается помогать страдающим амнезией. Вот такие новости советской психиатрии, милые мужчины.

Чеботарев улыбнулся:

- Благодарю, Лидия Дмитриевна. За пирог и за лекцию. И сразу хочу задать вопрос, а вы когда-нибудь применяли гипноз?

- Персонально я?

- Вы.

- Пыталась, но не считаю себя специалистом в этой области. Я сторонник медикаментозного лечения. Так как, твердо знаю, что причина большинства психических заболеваний органическая. А что такое органика?

- Химия.

- Молодец, Сережа.

- Молодец, - подтвердил Сологуб. – Только вижу устал наш молодец. Иди, Сережа, отдыхай. Завтра после встречи с Рудаковым сразу мне позвони. А теперь вы, капитан, свободны.

- Слушаюсь, товарищ майор.

И все засмеялись...

После трех звонов, как было указанных на табличке с фамилиями жильцов, не прошло и пяти секунд. Дверь капитану Чеботареву открыл Анатолий Рудаков. Можно сказать, они столкнулись – Рудаков был в весеннем полупальто, кепке, на ногах (Чеботарев сразу посмотрел на его обувь) начищенные до блеска элегантные ботинки.

- А я к вам.

- Вы из уголовного розыска?

- Да.

- Мне мама говорила, что вы приходили. А я как раз сегодня собирался вам звонить. Вчера не мог, извините.

- Я знаю, ничего страшного. Пошли (Чеботарев хотел сказать «пройтись», но передумал) погулять?

- Нет, мама в молочный послала. Да и мне папиросы купить надо.

- Прекрасно. Если вы, не возражаете, я пойду с вами. Погуляем немного, поговорим. Да и маму вашу смущать своим присутствием не буду.

Приятное, несколько деревенское лицо Рудакова осталось прежним – чуть задумчивое и грустное. Ни тени испуга, настороженности.

- Конечно, товарищ капитан. Идемте. Только, если можно, вначале заглянем в гастроном за папиросами.

- Не возражаю. Да и мне тоже табачок нужен.

Они зашли гастроном и купили – Рудаков пачку «Любительских», Чеботарев «Беломора».

- На Обводный? – предложил Чеботарев.

- Давайте.

Пока шли на канал, Рудаков курил. Как-то «по-детски» - пару неглубоких затяжек и всё, бросает почти целую папиросу в урну. И берет новую. Увидев это, Чеботарев разволновался и, чтобы скрыть волнение, начал:

- Хочу начать с того, что выражаю вам свои соболезнования. Я знаю о ваших отношениях с Лизой, и даже представить не могу, что вы в эти дни испытали. Но что поделаешь? В мире, нас окружающем, еще очень много зла. Но сейчас оставим отвлеченную патетику, и поговорим без эмоций о деле, которое я веду.

- Поговорим. Но кто?! – Рудаков внезапно сорвался на крик. - Кто этот бесчеловечный изверг?! Вы сможете его найти?! Прошла уже неделя! Убить его мало. Я бы… Я…

Искренность Рудакова не подлежала сомнению.

- Успокойтесь, Анатолий. И не сомневайтесь – мы его очень скоро найдем, и мерзавец понесет заслуженное наказание. По всей строгости советского закона. А теперь несколько вопросов. Ваша мама говорила, вы увлеклись астрономией?

- Да. С Нового года по субботам хожу в планетарий. Абонемент даже купил. Вы знаете, я даже представить не мог, как громаден наш космос. Но теперь всё! – голос Рудакова снова стал громким. - Ни в какой планетарий я больше ходить не буду. Никуда я теперь ходить не буду. Никогда!

- Это пройдет, Рудаков, ваше отчаяние. По опыту знаю, что любая боль со временем проходит, поверьте.

Они вышли на Обводный. Лед уже потемнел, стал грязным и отлепился от гранита. Кое-где появились черные промоины, на краях которых сидели вороны и что-то клевали. Народу, за исключением выгуливающих собачек старичков, не было никого.

- Если бы я знал! Если бы мог предположить подобное, то примчался бы на комбинат к началу вечерней и не отошел бы от Лизы ни на шаг. А я о квазарах слушал с открытым ртом! – Рудаков со страдальческим лицом снова вынул папиросу, чуть затянулся и ее отбросил. – В воскресенье как обычно Лизе позвонил. Около десяти утра. Но никто подошел. Подумал, что Лиза уехала к Лемешевой за город. Лемешева – ее подруга по бывшему институту. Она говорила, что в одно из воскресений поедет к подружке. А Лиза в это время…

- А почему вы не встретили Лизу после работы? Смена кончается в одиннадцать. Довольно поздно для девушки ехать в такое время по городу одной, вы не находите?

- Сколько раз я ей то же самое говорил и предлагал! «Незачем. Не беспокойся, – говорит. – Я с Кудрявцевыми…», у нас в восьмом цеху работает Женя Кудрявцева. Они всегда вместе возвращаются, потому что Женька тоже живет на Петроградской. А по субботам Кудрявцеву после вечерни муж всегда встречает.

- Хорошо. Тогда скажите, Анатолий, а что вы делали после планетария? Ваша мама сказала, что вы вернулись домой очень поздно. Где вы были?

- Пошел в зоосад.

- В зоосад?

- Да. Днем, когда Лиза пришла на работу, мы с ней виделись, и она рассказал мне о кенгуру. Прочла в газете статью про Австралию, где писали о том, как там безжалостно истребляют кенгуру. Вот я и решил посмотреть на этих животных. Лекция в планетарии закончилась в шесть, а зоосад работает до восьми. Ну и пошел туда.

- И сколько вы пробыли в зверинце?

- Ходил почти до закрытия.

- Предположим, я сказал бы вам – докажите! Что бы вы сделали?

- У меня билет сохранился. Сейчас.

Они остановились, и Рудаков вынул из внутреннего кармана потертое портмоне.

- От отца остался. У меня в нем самое дорогое. Личное.

Чеботарев отвел взгляд.

- Вот он. Я его специально сюда убрал, чтобы Лизе показать. Она тоже меня иногда проверяет. А вот ее карточка, еще когда она на паспорт фотографировалась.

С маленькой, уже начавшей желтеть фотографии смотрела веселая девчонка с косичками.

- Я еще сохранил билеты в цирк. Это было наше первое долгое свидание.

- Спасибо, Анатолий, демонстрировать билеты в цирк не нужно. Стало быть, вы после планетария смотрели на австралийских кенгуру. Ушли из зоосада около восьми, с этим мы разобрались. Ну а потом! Что вы делали потом? Ваша мама мне сказала, что вы вернулись домой уже после одиннадцати. Или она ошибается?

- Нет, не ошибается.

- Прекрасно. А где вы были и что делали после того, как побывали в зоосаде?

Рудаков не отвечал. Чеботарев заметил, что он покраснел.

- Где вы были?

Рудаков молчал.

- Вас смущает мой вопрос? По-моему, ничего сложного – где вы были после зоосада? И почему вы покраснели?

- Я покраснел не от вашего вопроса.

- А от чего?

- А от моего ответа.

- Не понимаю.

- Я, товарищ капитан… не помню!

- Как это?

На голубых и ясных лазах Рудакова мгновенно выступили слезы, отчего они стали бирюзовыми и выпуклыми. Но смотрели прямо, не отрываясь. В глаза Чеботареву. И Чеботарев почувствовал, что Рудаков не лжет.

- Не помню, товарищ следователь. Честное комсомольское! Вышел из зоосада, пошел на трамвай. А в трамвае… А что было в трамвае и потом, не помню. Может, уснул и катался от кольца до кольца, не знаю. Я же сразу после работы в планетарий езжу, вставать рано. И у зверей натоптался. Вот и уснул. Наверно, так.

- «Наверно»… К сожалению, ваше «наверно» меня не устраивает. Не может быть, чтобы вы не помнили совершенно ничего.

- Зачем мне врать, товарищ капитан?

- И я не понимаю, зачем вам врать, Рудаков. Или есть особые причины?

- Какие?

- Вот именно, какие.

- Я сел в трамвай номер шесть. В первый вагон. Вагон был почти пустой. Там еще старушка ехала в очень смешной шляпке. Я купил билет и сел напротив старушки. Потом в вагон залез парнишка из ремесленного, он грыз семечки и шелуху бросал под скамью. А потом… Потом возник красный свет. Я еще тогда подумал, что так бывает, когда резко тяжесть поднимешь. Красный свет в глазах и голову сдавило. А дальше все… Пришел в память только у себя во дворе. Посмотрел на часы, а уже начало двенадцатого.

- Странно, Рудаков. Старушку в шляпке запомнили, парнишку с семечками… А чем занимались целых три часа, не можете вспомнить. А во что вы были одеты, тоже не помните?

- Во что одет, помню. На мне было пальто, папаха, брюки серые, свитер. Мама вязала.

- А на ногах?

- На ногах? Ботинки старые. Я в них еще раньше в походы ходил. Подметка у них толстая, не промокают, а на улице шел мокрый снег, когда я утром на работу собирался.

- Значит, походные ботинки?

- Да. А почему вы спросили о ботинках?

- А вот с этим странным состоянием… Такое раньше бывало? Когда память у вас пропадала?

- Было. Один раз. В прошлом году в Москве. Меня еще ребята искать начали. Из моего номера.

- Это, когда вы на фестивале были?

- Да. Я, когда под утро заявился в гостиницу и сказал им, что не знаю, где меня носило, они все смеялись – лунатик. А мне не смешно, а страшно.

При слове «лунатик» Чеботарев вздрогнул.

- Скажите, Анатолий, - спросил он, - а вы хотели бы вспомнить? Что с вами было в субботу после лекции в планетарии?

- Очень хочу! А разве это возможно?

- Не знаю, но попытка не пытка. Есть один способ помочь вашей памяти. С помощью гипноза.

- Гипноза?

- Гипноза.

- Хорошо, товарищ капитан, хотя я не очень верю во всякие гипнозы.

- Тогда сделаем так. Сейчас мы с вами идем в молочный магазин, потом вы относите покупки домой. Я тем временем позвоню одному доктору. Может быть, мы сегодня с вами к ней и съездим. Позвоню и сразу поднимусь к вам. Нет возражений?

- Нет. Как скажете, так и я сделаю.

Проводив Рудакова до подъезда Чеботарев побежал к ближайшей телефонной будке.

- Товарищ майор, это Чеботарев!

- Что-то случилось, капитан?

- Случилось. Ниточка за иголочкой потянулась. Вчера мы с Лидией Дмитриевной о гипнозе и памяти говорили. Так вот есть кандидат.

- Рудаков?

- Да. Ваша супруга дома?

- Дома, у нее сегодня выходной. Не то, что у нас с тобой. Так что случилось?

- Рудаков, видите ли, не помнит, что делал вечером в субботу. В тот самый интервал. Полный провал в памяти. Хотел бы с ним сейчас приехать к вам.

- Вези.

- Понял, скоро приедем. Очень странный парень…

…Телефон отсоединили от розетки. Рудакова (сходил в туалет, покурил) положили на топчан майора в его небольшой, пропахшей табаком комнатке. Так распорядилась Лидия Дмитриевна, севшая рядом с Рудаковым на стуле. Она же объяснила всем, что будет происходить, предварительно достав из кладовки метроном (когда-то Лидия Дмитриевна недурно играла на фортепиано) и приготовив бумагу для записи.

Метроном был поставлен на тумбочке в голове оробевшего Рудакова. Чеботарев с листами и карандашом сел на табурет у двери. Сологуб встал спиной ко всем у полузадернутого окна – ни на что не отвлекаясь, слушать.

- А теперь, - внятным голосом диктора объявила преобразившаяся в строгого врача милая Лидия Дмитриевна, - прошу тишины. Никаких движений, скрипов. Полная тишина, чтобы ни случилось. Думаю, что все готовы.

Она запустила метроном. Механизм неспешно защелкал в полной тишине.

⇐ Предыдущая 1 234 5 6 Следующая ⇒