Часть первая 27 страница

Во время своего очередного визита в Балтимор Баффет нашел новую тему для размышления. Кон показал ему планы строительства двух новых магазинов (в Йорке и Мэриленде), которые компания вынашивала последние два года. Идея заключалась в повышении капитализации за счет исхода из города в пригороды. Все больше людей начинало ездить в пригородные шопинг-моллы.

«Они строили планы в отношении этих двух магазинов уже на протяжении пары лет. Парень, отвечавший за мужскую одежду, уже сделал подробные выкладки по торговым площадям. Он точно знал, каким образом будет декорировать свой отдел. Все было готово и у женщины, отвечавшей за дорогую женскую одежду». Баффет не любил конфронтации и ненавидел разочаровывать людей, но пришел с Чарли к выводу о том, что открытие магазинов в этих новых местах не входило в их планы. Он заикнулся о том, чтобы прикрыть проект магазина в Йорке, но столкнулся с сопротивлением и сотрудников, и руководителей Hochschild-Kohn. Уоррен почувствовал, что у него нет сил для борьбы, и сдался. Однако он смог поставить жирную точку на проекте магазина в Мэриленде. «Я просто перечеркнул этот проект. И все замолчали как убитые».

Цифры из Балтимора становились все более тревожными. Каждый раз, когда один из четырех конкурирующих универмагов устанавливал у себя новый лифт, три остальных должны были сделать то же самое. Каждый раз, когда один магазин обновлял витрины или покупал новые кассовые аппараты, все остальные должны были следовать его примеру. Баффет и Мангер называли такую стратегию «стойкой на цыпочках на параде»¹¹.

Наконец-то у Баффета и Мангера нашлось дело, в котором они могли выступать в качестве партнеров. С помощью Diversified Retailing они вместе с Готтесманом смогли, в сущности, создать отдельную компанию для владения розничным бизнесом. Однако приобретение Hochschild-Kohn положило начало новой стратегии, которая потом проявилась и на более продвинутых рынках, — Баффет снизил свои стандарты оценки инвестиций. То, что он взял на вооружение эту стратегию в то время, когда ему было все сложнее находить хорошие инвестиции на фондовом рынке, не было случайностью.

«В данном случае мы находились под сильным влиянием Грэхема, — говорит Мангер, — и нам казалось, что если у нас достаточно много активов в расчете на каждый доллар, то мы каким-то образом сможем повернуть ситуацию в свою пользу. Мы недооценили степень важности конкуренции между четырьмя универмагами в Балтиморе в условиях, когда универмаги как таковые уже не обладали достаточным весом на рынке».

За первые два года работы с Hochschild-Kohn Баффет понял, что самое главное в рознице — мерчандайзинг, а не финансы. Он и его партнеры узнали о ритейле достаточно много, чтобы понять, что этот бизнес чем-то похож на ресторанный — в сущности, он представлял собой изнурительный марафон, в котором была важна каждая миля, а свежий и агрессивный соперник мог быстро тебя обогнать. Однако когда у трех партнеров появилась возможность купить через DRC еще один магазин (не похожий на первый и управлявшийся человеком, разбиравшимся в мерчандайзинге), они воспользовались ею. Весть об этом магазине принес им Уилл Фелстинер, юрист, помогавший им во время оформления сделки с Hochschild-Kohn. Уилл сказал: «Если вас интересует розничная торговля, то вот вам данные магазина Associated Cotton Shops, торгующего женскими платьями». Баффет сделал еще один шаг в сторону от своего «круга компетентности». Но именно этот шаг позволил ему познакомиться с одним из величайших менеджеров, с которыми ему доводилось встречаться в своей жизни.

В наши дни Мангер называет Associated Retail Stores, родительскую компанию Cotton Shops, не иначе как «дешевой мелочью»¹². И он, и Баффет заинтересовались магазинами третьего эшелона, продававшимися по цене четвертого. Associated владела восьмьюдесятью магазинами с объемом продаж 44 миллиона долларов и прибылью около двух миллионов долларов в год. Шестидесятитрехлетний хозяин компании Бенджамин Рознер владел сетью магазинов-дискаунтеров, расположенных в не самых благополучных пригородах Чикаго, Баффало, Нью-Йорка и Гэри. Сеть использовала для своих магазинов несколько названий, в частности Fashion Outlet, Gaytime и York. Иногда Рознер открывал в одном районе несколько магазинов с одним и тем же ассортиментом, но под разными названиями. Они различались по размерам — самый маленький магазин был размером со скромную квартиру в Нью-Йорке, а самый большой — размером с пригородный дом. Рознер держал накладные расходы на минимальном уровне и торговал только за наличные. Управление этими магазинами требовало нестандартных навыков. Например, менеджер магазина в Чикаго, расположенного на Милуоки-авеню, большая и решительная женщина, «дула в свисток каждый раз, когда в магазин заходил человек, похожий на воришку». Все сотрудники бросали свои дела и начинали наблюдать за посетителем. Она знала в лицо практически всех воришек города, и уровень потерь из-за краж в ее магазине был куда

меньше, чем можно было ожидать от неблагополучного района”.

Бен Рознер, родившийся в 1904 году в семье иммигрантов из Австро- Венгрии, вылетел из школы в четвертом классе. В 1931 году, в самый разгар Великой депрессии, он открыл небольшой магазинчик на севере Чикаго. Его капитал составлял 3200 долларов. Вместе с партнером по имени Лео Симон он начал торговать платьями по 2, 88 доллара¹³. Симон умер в середине 1960-х годов, но Рознер продолжал платить его вдове Айе Симон (дочери издателя-магната Мозеса Анненберга) зарплату Лео в обмен на номинальную работу — подписку чеков на арендные платежи по восьмидесяти магазинам.

«Это продолжалось около шести месяцев, а затем она начала жаловаться, критиковать и давать беспристрастные оценки. И это в конце концов надоело Бену. Она была по-настоящему испорченной женщиной.

Бен же был человеком с принципами. По его собственным словам, он мог сражаться с кем угодно, кроме своих партнеров. С его точки зрения, она перестала быть его партнером. Поэтому он решил положить этой ситуации конец.

Он решил наказать ее. Он планировал продать мне весь бизнес по бросовой цене, несмотря на то что владел половиной. Ему казалось, что таким образом он преподаст зарвавшейся дамочке неплохой урок. Как только мы встретились с ним, он рассказал мне эту историю, и я быстро ухватил ее суть».

Баффету уже доводилось общаться с людьми, которые убеждали себя, что им будет лучше, если они с чем-то расстанутся. Он знал, что таким людям лучше не мешать. «Сначала он рассказывает о компании, которую выстраивал всю свою жизнь, а затем о том, что просто сходит с ума из-за того, что не может вынести вдову своего партнера. Он находится в полном раздрае. Чарли решает присоединиться к нашему разговору. Примерно через полчаса Бен вскакивает со своего места, а затем говорит: “Мне сказали, что ты самый быстрый стрелок на всем Западе! Решайся! ”, а я ответил: “Я приму решение до конца дня”».

Баффету был нужен хороший менеджер, однако Рознер собирался оставаться на своем месте лишь до конца года, а затем передать компанию новым владельцам.

Тем не менее Баффет заметил, что как компания не могла существовать без Рознера, так и сам Рознер вряд ли мог бы прожить без компании.

«Он слишком сильно любил ее, чтобы просто так уйти. Он делал дополнительную копию всей отчетности магазина для того, чтобы не терять времени и изучать данные, даже находясь в туалете. А еще у него был соперник — Милтон Петри из Petrie Stores. Как-то раз Бен пошел на большую вечеринку в отеле “Уолдорф”. Милтон тоже там был. Они немедленно начали обсуждать деловые вопросы. Бен спрашивал его: “Сколько ты платишь за свои лампочки? А какую наценку делаешь на... ? ” Это было все, о чем Бен мог говорить. Наконец, он задал Милтону вопрос: ^МА сколько ты платишь за туалетную бумагу? ” Милтон ему ответил. Оказалось, что Бен покупал ее гораздо дешевле, однако он знал, что дешевизна — не всегда лучшее решение. Милтон это подтвердил: “Да, это лучшие условия, которые я мог выторговать”. Бен тут же извинился, поднялся с места, покинул мероприятие, поехал на свой склад в Лонг- Айленде и принялся разрывать упаковки с туалетной бумагой и проверять количество листов в каждом рулоне — он был чертовски подозрителен. Он знал, что разница между закупочной ценой, по которой они с Милтоном покупают бумагу, не может бьггь такой большой, поэтому заподозрил, что его обманывают поставщики.

Так оно и оказалось. Поставщики говорили ему, что в каждом рулоне содержится по 500 листов бумаги. На самом деле их оказалось значительно меньше. Они действительно пытались его обмануть».

Баффет знал, что хотел бы заниматься бизнесом с парнем, которому ничего не стоило уйти с важного мероприятия ради того, чтобы проверить количество листов в рулоне туалетной бумаги. Человек, готовый обмануть другого человека, сидящего напротив него за столом, никогда не смог бы стать партнером Уоррена. Он договорился с Рознером на шесть миллионов долларов. Стремясь добиться того, чтобы Рознер остался на работе и после продажи компании, он не скупился на лесть и похвалы, затем придумал ему несколько заданий, результатам которых можно было бы дать нормальную количественную оценку, а затем просто оставил его в покое¹⁴.

Баффет чувствовал себя одним из Бенов Рознеров нашего мира — в их непримиримости таился дух успеха. Он устал от проблемных компаний типа Hochschild-Kohn и постоянно искал людей типа Бена Рознера, выстроивших великолепные компании, которые он мог отныне купить. Он разделял с Рознером одну и ту же навязчивую страсть. Сам Баффет говорил об этом так: «Энергия — это плата за совершенство».

Глава 30. Реактивный Джек

Омаха • 1967 год

В конце 1967 года Сьюзи начала думать о том, что если бы Уоррен перестал так много работать, то смог бы уделять больше внимания и ей, и всей остальной семье. С ее точки зрения было очевидно, что они с Уорреном могут вести вполне хорошую жизнь с состоянием восемь — десять миллионов долларов. Комиссионные Уоррена за 1966 год составили 1, 5 миллиона долларов, а капитал превысил девять миллионов*. Сьюзи пыталась убедить Уоррена в том, что пришло время для менее напряженной работы. Однако тот совершенно не собирался сходить с накатанной колеи, несмотря на то что постоянно перемещал фокус своего внимания — находя деньги для партнерства, покупая акции National American, Sanborn Map, Dempster, Berkshire Hathaway, Hochschild-Kohn,

American Express и делая массу более мелких инвестиций. Иногда в самолете у него начинала болеть спина, и время от времени Сьюзи приходилось ухаживать за ним по нескольку дней, пока он корчился от боли. Доктора не могли найти причины болей — по их мнению, это было каким-то образом связано с его работой или стрессом. Однако Уоррен не перестал бы работать из-за каких-то там болей в спине. Это было так же невероятно для него, как съесть большую тарелку брокколи, руководствуясь соображениями здоровья.

Он был всегда занят — книгой, телефонным звонком, партией в бридж или покер с друзьями типа Дика Холланда или Ника Ньюмана, успешного бизнесмена, владевшего торговой сетью Hinky Dinky, в магазине которой маленький Уоррен испытал большое унижение после того, как дед отправил его купить там немного хлеба.

Ньюман и его жена были активными членами местного сообщества и много занимались защитой гражданских прав. Как и Холланды, они представляли собой портрет типичных друзей семьи Баффетов. Сами Уоррен и Сьюзи почти не выходили в «городской свет».

Их общественная жизнь представляла собой серию повторявшихся событий, зависевших от ритма работы Уоррена. Они часто ездили в гости к друзьям. Тем не менее, живя в Омахе, Сьюзи не оставалась в изоляции. Она постоянно курсировала между друзьями и членами семьи, занималась общественной работой и помогала тем, кто нуждался в ее помощи. На постоянно открытой двери заднего хода в доме Баффета висела табличка «Доктор принимает». Часто можно было увидеть, как по дому блуждает то один, то другой «пациент» Сьюзи. Ее посещали люди разного возраста, занятий, по-разному настойчивые. Они просили, и Сьюзи давала им необходимое. И чем больше они просили, тем больше от нее получали.

Когда Сьюзи обращалась к Уоррену, он давал ей деньги. Если она просила больше, чем обычно, он не возражал. Пока она не поднимала вопрос о том, как он проводит свое время, он давал ей почти все, что она просила. В этот год они перестроили свой дом.

Хотя дом уже был самым большим в квартале, под руководством Сьюзи на месте старого гаража появилось новое крыло, что дало возможность соседским ребятам собираться в новой большой комнате. А у Уоррена появилось в подвале новое место для игры в пинг-понг. Он начал приглашать в эту комнату поиграть своих друзей и коллег по бизнесу.

Хотя во многом Уоррен оставался ребенком и Сьюзи мечтала о том, чтобы он стал более внимательным отцом, он был достаточно лояльным и преданным семье — регулярно ходил на детские мероприятия в школу и выезжал с детьми на отдых в каникулы. И хотя 1967 год, год Белого кролика и Сержанта Пеппера*, ознаменовал собой пик рок-н-ролльной культуры, густо замешанной на наркотиках, Баффеты (невзирая на то, что Сьюзи-младшая училась в восьмом классе, Хоуи — в шестом, а Питер — в третьем) избежали волнений, обрушившихся в те годы на многие другие семьи.

Сьюзи-младшая превратилась из робкого ребенка в самодостаточного подростка и авторитетного босса для своих младших братьев.

В то время как ее мать наполняла дом балладами и музыкой в стиле соул (она пела сама или постоянно ставила пластинки), Мальттттка Суз повернулась в сторону рок-н-ролла. Вместе с братьями она слушала такие группы, как Byrds и Kinks. Однако при этом она придерживалась строгих правил и никоим образом не соприкасалась с наркотиками, в том числе и в школе. Хоуи, которому уже исполнилось двенадцать, был еще ребенком — как-то раз он попытался напугать сестру и ее друзей тем, что залез в костюме гориллы на дерево и постучался снаружи в окно ее комнаты. С годами его розыгрыши становились все более изощренными, а порой и опасными. Однажды он вытолкнул собаку по имени Скаут на крышу, а затем спустился вниз и позвал ее. Хоуи было интересно, отзовется ли пес на его голос. Скаут отозвался, и дело закончилось сломанной лапой и ветеринарной клиникой. Хоуи бурно протестовал против наказания: «Я просто хотел проверить, сможет ли он спрыгнуть»¹. Время от времени мать запирала его в комнате (что его жутко пугало). Тогда он купил в магазине навесной замок и сам начал время от времени запирать мать в ее спальне. Питер же проводил много часов за фортепьяно, играя в одиночку или в паре со своим другом Ларсом Эриксоном. Он выигрывал один конкурс молодых талантов за другим — казалось, что он растворяется в музыке точно так же, как его отец — в зарабатывании денег.

Единственным членом семьи, которого привлекла темная сторона психоделических шестидесятых, оказался 17-летний Билли Роджерс, сын Дотти (сестры Сьюзи). Он был джазовым гитаристом и в какой-то момент начал экспериментировать с наркотиками. Его мать занималась различной волонтерской работой, любила шить, часто спала до полудня, и время от времени ее мысли витали так далеко, что с ней было буквально невозможно поддерживать связную беседу. Дотти начала пить и перестала уделять внимание своим детям.

Сьюзи часто брала Билли с собой на концерты местного джазового музыканта Кэлвина Киза — не только для того, чтобы Билли мог перенять технику, но и чтобы хоть как-то направить его на путь истинный². Эта задача была крайне сложной — привязанность к марихуане и ЛСД была

чуть ли не повсеместной, а Тимоти Лири” громогласно приглашал Америку «проснуться, настроиться и отвергнуть прошлое» (Turnon, tune in, dropout). Молодежная контркультура протестовала против всяческих авторитетов, даже тех, что являлись основой жизни в течение многих десятилетий. «Это больше не Америка Эйзенхауэра», — произнес один из хиппи, живших летом того года в районе Сан-Франциско под названием Хэйт-Эшбери. Многим его ровесникам было достаточно этих слов и не требовалось никаких пояснений³. Однако Уоррен, как и прежде, продолжал жить в эйзенхауэровской Америке. Он не заболел битломанией.

Он не распевал Kumbaya и не развешивал по стенам плакаты с

надписями о том, что «воина вредна для детей и других живых существ».

Его сознание оставалось незамутненным. Он погрузился в тщательные философские размышления, разрываясь между философиями «сигарных окурков» Бена Грэхема и «великих компаний» Фила Фишера и Чарли Мангера.

«Я находился под большим впечатлением от Чарли Мангера и пребывал в каком-то пограничном состоянии, бросаясь то туда, то сюда. Возможно, что-то подобное происходило в годы протестантской Реформации. В один день я мог слушать Мартина Лютера, а в другой — Папу Римского. Разумеется, в роли Папы выступал Бен Грэхем». В то время как Мангер приколачивал свои тезисы к дверям Храма Сигарных

Окурков”, сам рынок уже постепенно отказывался от авторитетов прошлого и настоящего. В 1960-х годах слухи и сплетни об акциях наполняли каждую вечеринку, а домохозяйки все чаще звонили из массажных кабинетов своим брокерам. Объем торгов вырос на треть⁴. Баффет в свои 36 лет чувствовал себя глубоким старцем в мире Transition, Polaroid, Xerox, Electronic Data Systems и других компаний с совершенно непонятными ему технологиями. Он сообщил своим партнерам, что

намерен снизить темп. Он писал: «У нас попросту нет достаточного

количества хороших идей». Однако он не ослабил правил в отношении поиска способов для более эффективной работы своих денег. Уоррен установил два новых ограничения, которые, напротив, усложняли инвестиционный процесс. Отныне его личные предпочтения стали частью официального канона.

1. Мы не занимаемся компаниями, успех которых определяется технологиями, недостаточно понятными для того, чтобы я принял решение об инвестиции. Я знаю о полупроводниках или интегральных цепях не больше, чем о брачных обычаях народа хрзаьич.

2. Мы не будем заниматься инвестициями даже при возможности высокой прибыли в проектах, где велики шансы на возникновение значительных проблем, связанных с людьми.

Под такими «значительными проблемами» он имел в виду массовые увольнения, закрытие заводов и деятельность профсоюзов, направленную на организацию забастовок. Это также означало, что перед тем, как «раскурить» очередной «сигарный окурок», ему нужно было дважды, а то и трижды подумать.

Даже те «сигарные окурки», которые уже принадлежали ему, приносили немало головной боли. Компания Berkshire Hathaway пребывала в состоянии «подключения к аппарату искусственного кровообращения». Баффет нанял на работу Верна Маккензи, своего прежнего аудитора из Peat, Marwick, и отправил его в Нью-Бедфорд для руководства полуразвалившейся текстильной фабрикой. Он немало сожалел об ошибке, которую сделал на последнем собрании правления Berkshire Hathaway. Ему показалось, что новость о том, что «наша подкладочная ткань пользуется огромным спросом и мы уже распродали запасы нескольких месяцев и заработали кучу

денег» (что впоследствии оказалось лишь краткосрочным финансовым успехом)⁵, заслуживает того, чтобы акционеры впали в эйфорию и начали разговоры о выплате 10-центового дивиденда на акцию. Юристы компании выдвинули предположение о том, что Berkshire показывает настолько хорошие результаты, что может подвергнуться риску обвинения в неоправданном накоплении нераспределенной прибыли. Может бьггь, Баффет проявил слабость или просто размечтался, но, как бы то ни было, он согласился с распределением части прибыли. Десять центов на акцию казались ему пустяковой суммой. Потребовалось всего 24 часа для того, чтобы он осознал ошибочность своей позиции. Однако было уже слишком поздно, и не свойственная ему готовность пойти на компромисс стоила его партнерам и акционерам 101 733 доллара, которые, как он знал, в один прекрасный день могли бы превратиться в

миллионы. Подобную ошибку он не допускал больше никогда.

Восемь месяцев спустя Баффет предложил акционерам Berkshire сделку по обмену одной бумаги на другую. Каждый, кто хотел иметь ценную бумагу, приносящую доход, мог получить облигацию с купоном 7, 5% в обмен на свои акции. В итоге в компанию вернулось 32 ООО акций. С помощью этого шага Баффет смог избавиться от группы акционеров, жаждавших получения прибыли, и сохранил лишь тех, кто был заинтересован скорее в росте компании, а не в дивидендах. По словам Верна Маккензи, «это было великолепным шагом»⁶. Разумеется, вследствие сокращения количества акций в обращении Уоррен получил возможность усилить свою власть над Berkshire, при том что масштабы его изначальной ошибки при покупке компании становились все яснее. Кен Чейс стоически следовал приказам Баффета по сокращению объемов бизнеса. Вместо того чтобы следовать жесткому пути прежних владельцев, Баффет прислушался к рекомендациям Чейса о том, что с профсоюзами стоит дружить, и решил пойти на определенные потери с тем, чтобы сохранить компанию в рабочем состоянии, а город Нью-Бедфорд — в спокойствии.

К 1967 году Чейс и Маккензи смогли вытащить несчастного производителя подкладочной ткани обратно на уровень точки безубыточности. К этому времени, однако, у всех на устах вновь появилось слово «инфляция», почти забытое со времен Второй мировой войны.

Расходы на заработную плату и сырье росли, как ил на дне реки, а иностранные и южные текстильные фабрики с более дешевой рабочей силой иссушали поток продаж Berkshire.

Баффет поделился новостями со своими партнерами: «В-Н сталкивается с реальными трудностями, присущими текстильному бизнесу. Хотя в настоящее время я не предполагаю потери вложенного в бизнес капитала, однако не вижу перспектив по получению хорошего возврата на активы, задействованные в нашем текстильном предприятии. Таким образом, этот сегмент нашего портфеля будет оказывать

значительное негативное влияние на нашу сравнительную производительность... особенно если Доу будет продолжать рост»⁷. Он пытался как можно быстрее вытащить деньги из текстильного бизнеса, поэтому погрузился в тонкости оперативного менеджмента на фабриках, ежедневно беседовал по телефону с Чейсом и Маккензи⁸. В октябре 1966 года Чейсу пришлось закрыть на неделю подразделение Box вследствие давления иностранных конкурентов. Менее чем через месяц Баффет приказал ему остановить работу подразделения KingPhilip D, расположенного на Род-Айленде и обеспечивавшего около 10% всего выпуска Berkshire. Потеря 450 рабочих мест знаменовала собой финальную точку в развитии хлопкового производства на Род-Айленде⁹. Баффет выразил свое мнение о происходящем фразой: «Прилив для нас более важен, чем пловцы»¹⁰. Но этого было недостаточно. После изучения данных Баффет понял, что подразделения Apparel Fabrics и Box Loom теряли так много денег, что единственный способ спасти их заключался в максимально быстрой модернизации оборудования. Однако бросать деньги из прибыльных подразделений на спасение тонущих было бы как раз той ошибкой, которую постоянно допускал Сибери Стэнтон. Баффет отказался инвестировать в этот бизнес. Ему казалось, это все равно что пытаться напитать пустыню водой с помощью садового шланга. Тем не менее закрытие предприятий привело бы к тому, что сотни людей оказались бы на улице. Баффет сел за стол, начал раскачиваться в кресле и думать, думать, думать.

Пикантность ситуации заключалась в том, что партнерство купалось

в море денег, а брокеры на Уолл-стрит с ума сходили от компаний с большими запасами наличности. На фондовом рынке появилось новое поколение людей, выросших после Второй мировой войны и не помнивших уроки Большого биржевого краха и Великой депрессии. Пока они активно толкали рынок вверх до прежде невиданных высот, Баффет принялся закрывать свою позицию по American Express, которая уже стоила на 15 миллионов долларов больше, чем изначально уплаченная сумма в 13 миллионов, и составляла почти две трети всех доходов партнерства. Однако он совершенно не хотел направлять эти деньги в Berkshire Hathaway.

Скорее, самая важная задача на этот год для него состояла в том, чтобы найти нечто новое, на что он мог бы опереться до того, как сложное положение Berkshire не станет невыносимым. Живя в Омахе, он давно положил глаз на компанию National Indemnity, головной офис которой располагался всего в нескольких кварталах от его офиса в Kiewit Plaza. Баффет впервые встретился с основателем компании Джеком Рингуол-том в начале 1950-х годов в зале заседаний брокерской фирмы Cruttenden and Company. Рингуолт был одним из самых толковых и предприимчивых людей в городе.

В какой-то момент Элис, тетушка Уоррена, попыталась вовлечь Рингуолта в Buffett Partnership¹¹. Позднее Рингуолт утверждал, что Баффет потребовал минимальной инвестиции в 50 ООО долларов (хотя в то время обычный взнос участников был значительно ниже). «Если вы думаете, что я позволю какому-то юнцу управлять 50 ООО долларов из моих денег, то вы еще глупее, чем я думаю», — ответил, по слухам, Рингуолт и отказался инвестировать.

Рингуолт считал себя экспертом в области инвестирования, а склонность Баффета к секретам отвратила от него многих людей¹² Тем не менее Баффет продолжал внимательно следить за деятельностью National Indemnity. Будучи настоящей машиной по получению знаний, он хотел знать о страховом бизнесе все, что только возможно. Он прочитал массу книг, взятых из городской библиотеки, и понял, в чем состояла стратегия Рингуолта, — он стремился страховать самых проблемных клиентов.

Рингуолт, по мнению Баффета, представлял собой странный тип игрока на страховом рынке. С одной стороны, он крайне редко и осторожно принимал на себя лишние риски и был скуповат в быту, а с другой — вел себя как агрессивный страховщик. Каждый вечер он обходил дозором свой офис и выключал свет во всех комнатах¹³. Вместе с тем он применял нереально высокие ставки для страхования всего необычного: жизни цирковых артистов, укротителей львов, а также частей тел звезд бурлеска¹⁴. Он любил повторять: «Нет такой вещи, как плохой риск, есть лишь неправильно рассчитанная сумма взноса». Один из его первых успехов был связан с необычной ситуацией. Банк попросил его дать гарантию, что некий бутлегер (считавшийся покойным) не вернется в Омаху. Это было связано с тем, что предполагаемая вдова бутлегера хотела снять деньги с его счета, не дожидаясь истечения семилетнего срока, указанного в законе.

Рингуолт предположил, что адвокат человека, подозреваемого в убийстве бутлегера, наверняка знает, жив тот или мертв. Адвокат помог своему клиенту избежать наказания, однако вдова жертвы (и ее банк) полагали, что он просто хорошо сделал свое дело при отсутствии достаточных улик. Разумеется, адвокат не мог сказать Рингуолту, сознался ли ему клиент в убийстве или нет. Рингуолт придумал схему, при которой адвокат рисковал своими деньгами в случае наступления гарантийного случая. Он предположил, что если есть хотя бы малейший шанс на то, что бутлегер еще дышит, адвокат не возьмет на себя риски. Разумеется, язык денег оказался предельно точен. Бутлегер не вернулся домой, и банк так и не заявил о наступлении гарантийного случая. Джек Рингуолт был предприимчивым человеком и прирожденным гандикапером.

Он расширил свой бизнес и начал страховать таксистов. Затем увлекся страхованием результатов азартной игры для радиошоу — он сам придумывал подсказки для участников, помещал эти подсказки в футляры от помады и прятал в укромные места. Подсказки для игроков, вышедшие из-под его пера, были настолько туманными, что главный приз в радиоигре так никогда никому не удалось выиграть. Достаточно быстро Рингуолт превратился в набирающего обороты, энергичного и самого удалого бизнесмена в Омахе. Его дочь дала ему колоритное прозвище Реактивный Джек (Jet Jack). Он лично управлял всеми инвестициями National Indemnity, покупая крошечные позиции в акциях сотен компаний, и записывал мелким почерком в своей бухгалтерской книге: «50 акций National Distillers, 2500 акций Shaver Food Marts... » Он хранил в старой спортивной сумке сотни сертификатов на акции различных компаний.

В начале 1960-х годов Баффет связался со своим другом Чарли Хайдером, который был членом правления National Indemnity, и поинтересовался у него, не хотел бы Рингуолт что-нибудь продать. Ответ Хайдера заинтриговал его.

«Каждый год в течение пятнадцати минут Джек изъявлял активное желание продать National Indemnity. Всегда возникало что-то, приводившее его в бешенство. Иногда он мог бьггь раздражен из-за наступления какого- то страхового случая или чего-то в этом роде. Поэтому мы с Чарли Хайдером внимательно обсудили, в каких ситуациях Джек может терять рассудок раз в год и всего на 15 минут. Я попросил его сразу же связаться со мной, как только он увидит, что Джек вошел в свое странное состояние».

Как-то раз пасмурным днем в феврале 1967 года Хайдер обедал с Рингуолтом, который внезапно сказал: «Мне не нравится эта погода». Постепенно разговор дошел до того, что Джек вновь захотел продать National Indemnity. Рингуолт сам убедил себя в том, что без компании ему будет значительно лучше, — отсчет 15-минутнош интервала пошел. «Возможно, в городе есть кто-то, кто захочет купить компанию, — сказал Хайдер. — Я думаю об Уоррене Баффете». Рингуолт дал понять, что заинтересован этим предложением. Хайдер позвонил Баффету и сообщил ему, что Джек Рингуолт может продать компанию за определенную сумму. «Мог бы ты встретиться с ним в ближайшие дни? » — «А как насчет сегодняшнего вечера? » — немедленно ответил Баффет. На следующее утро Рингуолт уезжал во Флориду, однако Хайдер убедил его перед этим посетить Kiewit Plaza*. Баффет попросил Рингуолта объяснить, почему он не продал компанию раньше. Рингуолт ответил, что все предыдущие предложения поступали от каких-то мошенников. После этого он начал излагать условия продажи. Прежде всего он хотел, чтобы компания осталась в Омахе. Чувствуя, что благоприятные 15 минут вот-вот закончатся, Баффет согласился оставить компанию в городе.

⇐ Предыдущая 22 23 24 25 262728 29 30 31 Следующая ⇒