Часть вторая. Суводь. Отрезок нулевой

Часть вторая

Суводь

Отрезок нулевой

Мама научила печь пироги. Наиболее успешным в моем исполнении оказался лимонник. Стандартные компоненты, пара лимонов, пара рук, растущих из нужного места, — и пирог получается отменный. Частенько, приходя в гости, я заглядывал в холодильник, в пенал, где бабушки хранят муку в железных банках, производил в голове незамысловатые подсчеты и произносил:

— Не хватает маргарина.

После чего производился досмотр содержимого карманов, набиралась нужная сумма, и кто-нибудь отправлялся в магазин за дрожжами или сахаром.

Мне доставлял удовольствие сам процесс. Поменяться ролью с женщиной в переднике — подневольной советских кухонь (с точки зрения специалистов, изучающих гендерные проблемы) и произвести на свет изделие, отличное от табуретки или шкатулки, которые я изготовлял когда-то в большом количестве. Погружение рук в тесто — три не-чно: непривычно, необычно, нелогично.

Конечный продукт набухал древесной почкой в духовке, вызревал под чутким наблюдением шеф-повара Павлика. Я тыкал вилкой мягкое, слоеное пузо, чтоб лимонное нутро могло дышать. Французское тесто слегка поднималось и оседало, как девичья грудь перед атакой мужской похоти. Изделие извлекалось из раскаленной газовой печки, аромат расползался по квартире, как туман. Тут же над готовым продуктом начинали кружить проголодавшиеся гости, потому что процесс его выпечки занимал часа два.

Таким пирогом я хотел порадовать девушку, которая работала промо-герл, простаивая по четыре часа в день в универмагах и предлагая кастомерам ликер «Бэйлис». У нее были рыжие волосы и удивительно мягкий характер. Промо-герл училась в «Тряпке» проектироть людскую одежу. Частенько мы с ней прогуливались по стылому городу, захаживая в различные клубы. Помню поход в «Арт-клинику», где играла группа «Ленинград».

— Ты знаешь Леля, Леля, Леля, фотографию твою, я на груди, как партбилет храню, — надрывался Вдовин, облаченный в тельняшку. «Чистяков слился, но дело его живет», — подумал я и оказался не прав, поскольку Федя не изрыгал столько мата, сколько несется ныне из глотки Шнура. С Вдовиным матюгов как будто меньше было. Хотя какая разница.

Мы инспектировали Марсово поле на предмет впечатлений, жарили взгляды на вечном огне и грели замерзшие носы. Каждый год здесь травятся газом с пяток человеков. Таких, как те волосатые парни, гревшиеся по центру братской могилы с пятилитровой пластмассовой канистрой, на дне которой плескалась жижа цвета ржавчины. Я думал пиво, ан нет — коньяк. Домашний. Парни оказались балерунами. В их глазах проглядывало недостающее содержимое пластмассовой тары.

Выпив с промо-герл по колпачку коньяка, мы уселись на железные решетки, которые раньше стояли возле палящей тумбы. На них сознательные граждане складировали венки. Решетки выглядели как жаровни для барбекю. Балеруны, с волосатостью на голове не меньшей, чем у Джимми Пейджа, долго доказывали, что они классные танцоры, хотя мы с промо-герл не дали им ни малейшего повода усомниться в этом. Один из них, чтобы доказать, что ему, как танцору, яйца не мешают, раздвинул ноги-ножницы и сел на шпагат, растянув свои нижние конечности от одной жаровни до другой. Завис в воздухе, как Троицкий мост, таранящий Дворцовую набережную, до которой от Марсова поля сто шагов. Публика в количестве двух человек восхищенно зааплодировала. Представитель изящных искусств попытался встать, но его ботинки провалились между прутьями, и он застрял. После чего балерун опрокинулся назад, угодив головой в газовую конфорку вечного огня. Я еле успел вытащить его оттуда. Волосы малость подпалились. Теория о Боге, берегущего пьяных, очередной раз подтвердилась.

В один из весенних дней мы договорились с промо-герл поехать ко мне. Я подписал на мероприятие Жеку с подругой. Что-то у меня не срасталось, настроение было ниже уровня моря, и я уже предвкушал вечер в компании приятных личностей. Промо-герл готовила коллекцию к конкурсу «Адмиралтейская игла», вкалывала иголки в ткани. Я позвонил ей домой, и она соорудила в разговоре бруствер извинений, из-за которого ее уже не смогли достать атаки моих уговоров. Бо-бо в сердце, облом в паху.

Пьяный праздник, не то девятое, не то первое мая — когда не работают и бухают. В метро ехала толпа, перегруженная пивом и водкой. Я терся о спины тех, кто узрел в небе разлетающиеся в разные стороны цветные искры — примитивную наркоманскую галлюцинацию. Все, что выходит за рамки обычного, мы привыкли называть салютом. Он только что закончился, и народ ломанулся под землю, чтоб добраться до телевизоров и алкогольных заначек.

У станции метро «Проспект большевиков» юлил Жека.

— Павлик, тут столько телок!!!

Я поведал ему о мировой скорби, которой были наполнены мои мысли. Амальгама депрессии, похуизма и злости. Жека предложил выправить ситуацию right here right now, познакомившись с отдельным индивидуумом в юбке, которых было полно среди тех, кто покидал здание подземной железной дороги. Предложение меня не устраивало никак, мне хотелось тихого праздника в узком, почти семейном кругу. Я отправился на поиск лимонов.

Ларьки изобиловали бутылками и чипсами. Лимонов не было. Я обошел все торговые точки в пределах досягаемости моих ленивых ног. Но это было все равно, что попытаться найти здесь инструкцию по эксплуатации автомобиля «ВАЗ».

Приехала белорусско-еврейская бодрость Инночка с волосами цвета шиномонтажки. Знаток дендрологии и мужских фобий. От нее исходили волны веселья, абсолютно некогерентные тем, что излучали мои зелки. Зелки прикрывали капоты ресниц, обслюнявленные слезами зевоты. Втроем мы погрузились в машину и поехали до ближайшего магазина. Цитрусовые отсутствовали, избавляя аллергиков от соблазна. Удалось выкопать в латке с яблоками один прохудившийся лимончик. Он был грустен, как и я. Как будто его уже нарезали, помакали в чай, потом высушили, склеили и покрыли желатином. Пришлось возвращаться к метро.

Проходя мимо автобусной остановки, я рефлекторно предложил стоявшей неподалеку барышне подбросить ее до пункта назначения. Барышня отвернулась, но когда я, найдя таки еще один цитрусовый желток, держал обратный путь, она преградила мне дорогу своим согласием. Вместе мы уселись в машину, я предложил ей присоединиться к нашей компании, но это не вызвало у нее энтузиазма. Энтузиазм появился спустя пять минут, когда мы подъехали к нужному ей перекрестку Искровского проспекта и улицы Дыбенко, где находится рынок, занимавший тогда шестое место в Европе по обороту наркотиков. Здесь барышня произнесла анемичным голосом:

— Может, ты меня уговорил?

Когда мы выгрузились из автомобиля, зашли ко мне на кухню и включили свет, стало понятно, что у моей новой знакомой кошки на душе выскребли остатки интереса к жизни. Бывают лица, на которых отпечатывается недавнее переживание, оно проступает, как водяные знаки на облигациях, стоит только усилить свет. Переживание не из разряда женских заморочек «у меня сломался ноготь», а нечто более серьезное, с могильным душком.

Барышню звали Катей. Голубые аквамариновые глаза — единственная яркая метка на лице, все остальное не запоминалось. Возраст — три по десять, юбка обрезком плиссированной трубы, светлая блуза и взгляд, потухший, как сигарета. Стало понятно, что без водки не обойтись.

С Жекой мы сгоняли к метро, купили на редкость неудачный бутлегерский продукт (настоящую водку в моем районе тогда было днем с огнем не сыскать). Она выпила денатурат в одиночку, словно это был чай. До пирога дело не дошло. Пришлось смириться с тем, что коитус отпадает. Как-то неловко трахать девушку, находящуюся в горе. Очевидность данного умозаключения настигла меня заполночь, когда компания уполовинилась, и на кухне остались только мы с Катей. Но, оказавшись в кровати, я даже выдохнуть не успел, как мою поясницу скрепили женские ноги, защелкнув замок в виде двух лодыжек.

— Давай колись, — вытряс я фразу из своего пересохшего рта, после того, как противозачаточные средства употребились по назначению.

— Колись? — ухмыльнулась она, и только тут я заметил норы для иглы, которыми изобиловали ее руки.

Катя ждала ребенка. У ее мужа Егора был друг Андрей, который влюбился в Катю еще до свадьбы. Дела коммерческие — сеть ларьков, общение с братвой слабого посола, редкие командировки на тот свет дальних знакомых за неотданные вовремя долги. Муж с другом мутили новую затею, которая должна была принести немалые барыши. «Крыша» все их подвижки наблюдала в стороне, давая семенам прорости, дабы потом собрать урожай. Затея пустила корни. Муж взял кредит в банке и открыл один из первых магазинов «Интим». Продавал резиновых женщин парням, побывавшим в горячих точках и удобрившим тамошний грунт компостом своих ног, оторванных минами. А так же тем инвалидам, которым живые бабы не давали, а резиновые никогда не отказали бы. В российском обществе такой деликатной проблеме никто никогда внимания не уделял. Люди с ограниченными способностями, как их называют в Европе, у нас живут урывками: выбивают что-то из благотворительных фондов, но, как правило, это костыли, коляска или денежные суммы, такие же мизерные, как их социальный статус. А Егора мамы и бабушки солдатенков, прошедших Чечню, на руках носили. Без женской дырки те стонали и выли, как мартовские коты, которых добропорядочные хозяева не выпускают на улицу, подумывая: «А не сходить ли к ветеринару». На голом онанизме далеко не уедешь. А так пусть не стопроцентный секс, но хоть какое-то подобие. При этом Егор не строил из себя добродетеля. Для него это была незанятая никем ниша в калейдоскопичном мире предпринимательства. Другие нувориши открещивались от подобных махинаций, предпочитая торговать кроссовками, унитазами и компьютерами. А он не гнушался. Делал свое дело.

Друг Андрей поначалу был пайщиком, но, перед самым стартом испугался изнуряющего марафона и нетрадиционного бизнеса, и сошел с дистанции. А у напарника, к его удивлению, все стало получаться, несмотря на экзотический метод наживы. И Андрей отдал свою долю «крыше», которая спустя некоторое время довела Егора до состояния резиновой продукции, которой он торговал. Катя уговаривала мужа продать дело, но вместо этого Егор нашел на складе веревку покрепче и вздернулся прямо у себя в офисе. На следующий день у Кати случился выкидыш.

После похорон Егора Андрей начал заявлять о себе. Сначала в монотонном режиме. В Катин адрес поступали упреки о том, что это она довела своего мужа до самоубийства. Упреки перемешивались с требованием посетить Андрееву квартиру. Нытье продолжалось месяца два. Он звонил каждый день, и в этой стабильности проглядывалось что-то нездоровое. Затем тон разговора изменился, Катя стала получать в свой адрес эпитеты, которыми награждают публичных девок. К требованию приехать присовокуплялись угрозы о том, что в один прекрасный момент он сломает ей нос, выпорет ремнем, как последнюю суку, будет держать дома на поводке и кормить собственным калом. Катя пробовала не отвечать на звонки. Он звонил на работу, где ей приходилось молча выслушивать словесный понос, дабы начальство не проявляло интерес к происходящему в ее личной жизни. Она все чаще ездила на могилу мужа, пока как-то раз не обнаружила надпись на надгробном камне: «Шлюха, эта смерть на твоих плечах». Кладбищенское графити вывело ее из себя, она написала заявление в милицию, но там посчитали, что повода для разбирательств нет.

Катя начала потихоньку пить. Потом поняла, что этот метод отдохновения от действительности не спасает, и позвонила давнему знакомому, который промышлял торговлей лекарств от депрессии. Катя закупила в аптеке шприцев и приступила к процессу трансформации своего настроения. Каждая внутривенная инъекция приносила облегчение страданием, весь вопрос состоял в том, как прожить промежутки времени между уколами. Андрей не переставал звонить.

Может, в другой период жизни она бы смогла переломить хребет создавшейся ситуации. Но смерть мужа и смерть ребенка, довлеющие над ней, непрекращающаяся депрессия и погружение в мир опасных грез сделали свое дело. В один прекрасный момент она завязала волосы и нервы в пучок, оделась попроще и поехала к Андрею в Веселый поселок, готовая быть искалеченной, изнасилованной и утопленной в реке Оккервиль. Действовала она с автоматизмом лунатика, мало понимая суть происходящего. Впереди вырастала ночь, несущаяся со скоростью «Формулы-1». Стоя на остановке, она ждала икарусную гармошку сто восемнадцатого автобуса, пока мимо не прошла последняя буква русского алфавита с лимоном в руках.

Мы встретились через полтора года в трамвае. От сомнамбулизма не осталось и следа. До Андрея она так и не доехала. Та ночь, что она провела у меня, стала клином, который вышиб другой клин. Спустя два дня после нашего с ней непродолжительного общения, Катя познакомилась в баре с молодым и горячим работником силовых структур. Тот съездил к Андрею и сделал с ним примерно то же, что Андрей обещал сделать с Катей. С инъекциями она завязала.

⇐ Предыдущая 14 15 16 17 181920 21 22 23 Следующая ⇒