СТИЛЕТЫ И БЕЛЬКАНТО 5 страница

Бартоломео Росетти упоминал ещё один вид поединков, известный как «alla саргага» – «пастушья дуэль», или «дуэль козопасов». В этих поединках ножи держали в правой руке, а левые запястья обоих бойцов связывали вместе[393].

Рис. 31. Ссора в Риме. Бартоломео Пинелли.

Рис. 32. Битва обнажённых. Антонио Поллайоло. 1470 г.

Одно из самых ранних изображений этого вида поединка, можно увидеть на гравюре «Битва обнажённых», известного флорентийского художника, скульптора и ювелира пятнадцатого столетия, Антонио дель Поллайоло.

На этой гравюре, датированной примерно 1470 г., изображены пять пар сражающихся мужчин, вооружённых фальчионами. Двое дуэлянтов, расположенных на переднем плане картины, левыми руками держатся за концы короткой цепи. Примерно в тот же период, между 1470 и 1500 годом, на основе сюжета гравюры, был создан терракотовый барельеф. В скульптурной версии, цепью соединены уже две пары бойцов, а фальчионы заменены на кинжалы.

Этот старинный обычай практикуется и в наши дни. В 1993 году один из боссов мафии 38‑ летний Маурицио Аббатино упомянул в интервью, что «в Риме всё ещё живы древние традиции мужества и чести, когда оскорбление карается не автоматной очередью, а ударом складного ножа «саканьо». Также Аббатино заметил, что результатом позорящего оскорбления становится дуэль «алла капрара», когда «левые руки обоих дуэлянтов связываются вместе, а в правой держат ножи и кто‑ то умирает первым»[394].

Булли, как и каморристы, не прекращали тренировки и за решёткой. И для многих из них Новая тюрьма, Сан‑ Мишель, Регина Козли, или острова‑ тюрьмы Понца, Вентотене, Пианоза, Липари, Устика, стали университетом владения ножом. В качестве оружия они использовали щётки и ёршики, которые макались в известь или штукатурку, чтобы оставлять видимые отметины, и нередко устраивали соревнования со ставками и букмекерами[395].

Самая прославленная школа ножа римских булли находилась на небольшой улочке под названием Виа делла Паломбелла, расположенной сразу за Пантеоном, рядом с Пьяцца делла Минерва. На этой улочке, до начала 1900‑ х, стоял ресторанчик с одноимённым названием – «Паломбелла», на стенах которого осталась кровь не одного поколения булли[396]. Здесь, в «Паломбелле» и проходили их легендарные «чиччиаты».

Вот как в 1867 году описывал эту кровавую традицию Валадье: «Слово «чиччиата» образовано от «чиччиа» – мясо, и вы не найдёте его ни в одном словаре. Это слово не имеет французского эквивалента и может быть интерпретировано как резня или бойня. Когда приятели собираются в пивной и их мозг разогревается винными парами, то один из них предлагает чиччиату. Те, кто не хочет в этом участвовать, пытаются покинуть помещение, но вход и выход уже заблокированы в качестве предосторожности на случай появления полиции. Как только оговаривается длительность чиччиаты, можно приступать. После достижения соглашения по всем условиям произносится короткая молитва к Мадонне, гасятся лампы, и все бросаются потрошить своих друзей и собеседников. И самое ужасное, что у этих людей нет абсолютно никакого повода для враждебности – всё это совершается только для увеселения и эмоционального подъёма. Всё происходит в страшной тишине – ни жалоб, ни стонов, лишь шумное дыхание, звон столкнувшихся лезвий и летящие от ножей искры, иногда освещающие эту кровавую резню. Однако, эта игра имеет свои правила. Запрещено разговаривать, чтобы раненый не узнал голос друга и у него не возникло обиды или желания отомстить. Если нож вошёл в тело по рукоятку, надо вытащить его, не пытаясь разрезом расширить рану. Нельзя атаковать человека, лежащего на земле, поэтому любой, кто хочет выйти из игры, может лечь на землю. Удары должны наноситься не на уровне лица, а в нижнюю часть живота»[397].

Любопытное описание этого кровавого ритуала оставил один из очевидцев, которому довелось присутствовать на этом зрелище в 1848 году. Взглянуть на чиччиату его пригласил приятель‑ итальянец, а проходило всё действо в некой таверне неподалёку от театра Альберто. В небольшом зале, освещавшемся четырьмя лампами, за длинными столами сидело около двадцати крепких парней. Хотя на столах и стояли кувшины с вином, но пьяных среди них не было. Вскоре один из этих людей забрался на скамейку и предложил присутствующим чиччиату, что всей компанией было встречено с одобрением. После этого они быстро расчистили пространство, сдвинув столы к стенам, разделись до пояса и достали ножи, которые каждый положил на стол рядом с собой.

Высокий мужчина, предложивший чиччиату, напомнил всем правила поединка. Так, нельзя было выдавать себя криками боли, чтобы не быть узнанным, и запрещалось атаковать лежащего, поэтому раненый мог броситься на пол, где никто не смел его тронуть. После того, как убрали последнюю скамейку, все участники встали лицом к стене, держа в руках ножи. Высокий распорядитель чиччиаты по очереди погасил все лампы. Свидетель вспоминал, что в первые минуты ничего не происходило и в полной темноте слышалось только дыхание, поэтому зрителям оставалось лишь догадываться, как бойцы осторожно передвигаются по залу на носках. Но вскоре глаза привыкли к темноте, и уже можно было различать действия отдельных фехтовальщиков. Было слышно, как они прыгают от одного конца помещения к другому, пытаясь на ходу нанести удар. До зрителей доносился шум сталкивающихся тел и звуки ударов, сопровождаемые грохотом падений.

Автор вспоминал, что, когда длившаяся около двадцати минут бойня достигла апогея и в помещения стояла какофония придушенных возгласов и сдерживаемых криков, чей‑ то голос вдруг громко скомандовал всем лечь на пол. Несколько минут стояла мёртвая тишина. Затем высокий мужчина, погасивший лампы, зажёг их одну за другой. Те, кто не был серьёзно ранен, поднялись на ноги, как только зажёгся свет. Семь человек осталось лежать в кровавых лужах, и ими занялись те, кому посчастливилось избежать ранений, а легкораненые с ледяным спокойствием и невозмутимостью осматривали свои колотые и резаные раны. Самые хладнокровные бойцы, не обращая внимания на ранения, вытирали ножи носовыми платками[398].

То, что, несмотря на обилие ранений и крови, убитых в подобных развлечениях было не так много, обусловлено тем, что, во‑ первых, удары наносились строго в определённые части тела, а во‑ вторых, клинки ножей иногда обматывались по всей длине шпагатом. Свободным при этом оставляли приблизительно двухсантиметровый кончик лезвия, которым наносили поверхностные и не столь опасные ранения[399]. Подобную технику, известную как «пунтатина», можно увидеть в вышедшем в 2009 году документальном фильме Франческо Сбано «Uomini d`onore», посвящённом истории преступной организации Калабрии – ндрангеты. На кадрах из фильма «пунтатину» демонстрирует бывший член ндрангеты, скрывающийся под псевдонимом Мастро Чиччио – Маэстро Франческо, незадолго до того отбывший шестнадцатилетний тюремный срок[400].

Больницей, в которую после подобных экзерсисов доставляли булли, была Санта‑ Мария делла Консолационе, располагавшаяся между Форумом и театром Марцелла, на перекрёстке районов Трастевере и Монти, неподалёку от Понте и Рипа. В настоящее время там находится Управление дорожной полиции Рима. Врачи этой больницы несколько десятилетий вели учёт раненых и убитых в поединках. Так как долгое время не утихают споры об эффективности колющих и резаных ранений, я решил привести часть этой статистики, демонстрирующей очень показательный баланс.

Согласно собранным больницей данным, в 1892 году в неё поступило 72 раненых дуэлянта, получивших проникающие ножевые ранения и порезы. В 1893 году – 58 раненых и четверо погибших с колотыми ранениями и 185 человек, получивших резаные раны, с одним смертельным исходом. В 1894 году 43 человека получили проникающие колотые ранения. 1895‑ й: 8 погибших и 196 раненых. 1896‑ й: 6 убитых, 37 раненых, 129 проникающих колотых ранений. 1898 год: 112 колотых ранений с 20 трупами и 109 резаных с двумя. 1899‑ й: 86 колотых ранений с 20 мёртвыми и 79 резаных с одним. 1900‑ й: 106 колотых ран и 18 мёртвых и 71 резаная рана без трупов. 1902 год: 118 колотых ранений с 16 мёртвыми и ни одного летального исхода на 99 резаных ран. 1904‑ й: 86 убитых с колотыми ранениями и 258 раненых с резаными, из которых скончалось трое. 1906 год: 140 колотых ранений с 18 погибшими и 183 резаных без единого смертельного исхода[401]. Таким образом мы видим, что даже в начале XX столетия проникающие колотые ранения в сборе кровавой жатвы оставались вне конкуренции.

Поводов для вызова на поединок у булли хватало с избытком: достаточно было вяло пожать руку, схватиться за нож, пялиться на чужую женщину, расплескать вино или наливать его левой рукой, как наливают предатели[402].

Рис. 33. Игра в морру. Бартоломео Пинелли, 1809 г.

Естественно, как и везде, немало конфликтов начиналось за игорными столами. Кроме карт, печальной славой пользовались такие «народные» игры, как боцце, морра, и, конечно же, легендарная пассателла.

Морра, известная у нас как «камень‑ ножницы‑ бумага», была необычайно популярной в народе «кабацкой игрой» с военными корнями, древними, как римские легионы. Правила её были просты: правая рука, сжатая в кулак держалась на уровне лица, один из игроков быстро выкидывал пальцы, и оба участника выкрикивали предполагаемую сумму между нолём и десятью если использовалась одна рука, и от ноля до двадцати, если обе. Морра требовала железных нервов, молниеносной реакции и быстрого ума. Случалось, что вошедшие в раж игроки, допускали различные нарушения, поэтому неудивительно, что в ходе этой игры начинались ссоры. Хотя, надо сказать, что учитывая темперамент римлян, повод для конфликтов давали практически все игры[403].

Абу описывал случай, когда некий мужчина средних лет, флегматичный и спокойный, выиграл за игровым столом энную сумму. После чего с карманами, набитыми монетами, он покинул игорный дом и направился домой. Толпа, знавшая о его выигрыше, двинулась вслед за ним, осыпая его насмешками и ударами и пытаясь отнять деньги. Всё это продолжалось до того момента, пока мужчина не взял в руку складной стилет – и тут его беззащитность и флегматичность исчезли без следа. Уже через две минуты трое его обидчиков были мертвы и ещё четырнадцать ранены[404]. Учитывая привычку римлян носить с собой ножи или стилетообразные шпильки для волос, было редкостью, когда вечер за игрой в таверне не заканчивался одной‑ двумя смертями[405].

Ещё одной популярной в народе игрой была боцце, от итальянского «боцца», – деревянный шар. Боцце представляла собой напоминающую французский петанг игру в шары, не менее древнюю, чем морра и также известную ещё в Римской империи[406].

Но в сборе кровавой жатвы вне конкуренции была другая античная игра – пасателла. Пасателла, или, как её ещё называли, «сопра э сотто», «токка» или «падроне э сотто‑ падроне» – довольно жестокая старинная питейная игра, цель которой – унижение одного из участников. Игру обычно начинали восемь или десять мужчин, играющих в боцце, морру или карты, чтобы создать общий денежный котёл для оплаты напитков. Падроне и сотто‑ падроне, то есть ведущий игры и его помощник, выбирались жеребьёвкой, с помощью карт или каким‑ либо иным способом. Падроне заказывал поднос с напитками. Первый стакан он выпивал залпом сам, а второй предлагал выпить сотто‑ падроне. Затем падроне предлагал вино и другим выбранным им игрокам, но, прежде чем выпить, каждый из них должен был попросить у него разрешения. Если позволение было получено, то игрок выпивал предложенный стакан. Игра шла до тех пор, пока поднос не опустеет[407].

У пасателлы было множество вариаций. Если и падроне, и сотто‑ падроне относились ко всем игрокам одинаково хорошо, то каждый из них получал свою законную долю питья. Но любой из ведущих мог отказать каждому, манипулируя таким образом статусом игроков. Бывало, что сотто‑ падроне так и поступал, и в результате сверх меры пил падроне. Единственным возможным уравнителем в игре являлся правильный выбор падроне или сотто‑ падроне. Нередко случалось, что, когда кто‑ то из игроков был обойдён вниманием ведущих игры, такое неучтивое обращение в конце концов могло быть отмщено ударом ножа[408].

Случайным свидетелем такой кровавой развязки пасателлы стал французский журналист и публицист Эдмон Абу. Как‑ то раз, ужиная в любимой таверне, он услышал, как смазливый слесарь, сидевший за соседним столом, предложил своим приятелям сыграть в запрещённую тогда пасателлу. Каждый из участников, согласно старинному римскому изречению «оплати своё питьё», дал по четыре цента, и хозяин поставил пять графинов вина на середину стола. Они бросили жребий, чтобы определить, кто будет рассчитываться за всех и кто из пяти участников станет Хозяином вина. Точно так же древние римляне когда‑ то бросали кости для определения главенства в трапезе. Патроном вина оказался сосед Абу, смазливый мастеровой. Как уже говорилось, основной привилегией этого титула в первую очередь являлась возможность самому утолить жажду, прежде чем предложить что‑ то другим. Кроме этого, падроне выбирал заместителя, наполняющего то один, то другой стакан всегда к удовольствию короля и только с его согласия.

Вскоре Абу заметил, что один из игроков, мужчина, похожий на бульдога, не пользовался особым расположением падроне. Дважды он протягивал свой стакан за напитком, дважды заместитель брал бутылку, чтобы налить ему вина, и дважды слесарь с удовольствием произносил: «Он не будет пить – выпью я. Помощник, друг мой, вот стакан, который должен быть наполнен». Всё это вызывало у игроков бурное веселье и хохот. Мужчина с бульдожьей мордой выглядел недовольным. За питьё он заплатил, глотка его пересохла, вино несли мимо его рта, и приятели потешались над ним. Вскоре вино закончилось, и «бульдог» сам предложил вторую пасателлу. На этот раз он решил действовать наверняка и, очевидно, рассчитывая взять реванш, попросил смазливого мастерового сделать его Хозяином вина, на что тот рассмеялся ему в лицо.

Рис. 34. Игра в пасателлу. Бартоломео Пинелли 1831 г.

Фортуна опять улыбнулась мастеровому и распределять вино снова выпало ему. «Бульдожья морда» наполовину в шутку, наполовину всерьёз заметил, что веселье зашло слишком далеко и что, заплатив восемь центов из собственного кармана, он рассчитывал, что ему всё‑ таки позволят выпить. На что весёлый слесарь отшутился, ответив, что ему, как доброму христианину, следовало бы пестовать в себе добродетель терпения. Так как эти господа разговаривали очень громко, а их соседи по столу смеясь комментировали беседу, вскоре перепалка привлекла внимание всей таверны.

Абу заметил, что за соседним столом началась уже третья пасателла и упрямая фортуна снова предпочла мастерового. «Бульдожья морда», потерявший голову от жажды и злобы, бросил ему пару грубых фраз, не вызвавших у того ничего, кроме смеха. Он отвечал шутками на достаточно серьёзные угрозы «бульдога», пообещавшего мастеровому смерть от «холодного удара». Ударом в Риме XIX века называли апоплексический удар, а холодным ударом – удар ножом. Но это не смутило слесаря, который в свою очередь со смехом предрёк своему оппоненту смерть от жажды. Эта шутка вызвала необычное веселье, и ярость «бульдога» выросла вдвойне. В конце концов «бульдог», уставший быть мишенью для насмешек, недовольно удалился. Вскоре таверну покинули и остальные участники игры, а смазливый мастеровой на прощание пожал Абу руку. Тогда он ещё не подозревал, что жить этому весельчаку оставалось всего несколько минут.

Вскоре после того, как Абу распрощался с весёлой компанией, в таверне появился старик, с повязанной на ноге окровавленной тряпкой. Как ему объяснили, это был отец юноши, убитого совсем недавно ударом ножа в желудок прямо перед таверной. А лоскут, намоченный в крови сына, по древней традиции вендетты, должен был служить отцу напоминанием о мести. Убитым же, как с ужасом выяснил Абу, оказался тот самый весельчак‑ мастеровой, отказавший в выпивке товарищу по пасателле[409]. Хрестоматийную пасателлу, также окончившуюся ударами ножа, можно увидеть и в итальянском фильме 1971 года «Ег piu: storia d'amore е di coltello», более известном российскому зрителю, как «История любви и ножей» с Адриано Челентано в амплуа типичного римского булл и и очаровательной Клаудией Мори в роли его верной подруги.

Кроме уже перечисленных игр, Сьюзан Никассио упоминает и другой трас‑ теверский обычай проведения на праздниках импровизированных рифмованных поэтических поединков в сопровождении мандолины, напоминающий и пайады аргентинских гаучо, и аналогичные рифмованные «дуэли» пастухов Крита[410]. Очевидно, подобные символические единоборства были характерны для многих культур Средиземноморья и служили в качестве бескровной разновидности народной дуэли. Искусность бойцов здесь доказывалась не хитроумными финтами и ударами, а сложными аккордами, а молниеносные атаки были заменены на скорость импровизации в стихоплётстве и остроумные экспромты.

Власти неоднократно предпринимали отчаянные попытки разоружить булли. Но успеха в этом нелёгком деле добилась только французская администрация. Французы подвергали булли, задержанных с оружием, публичному унижению, и в конце концов им пришлось научиться оставлять свои ножи дома[411]. Закончилась эпоха булли с приходом фашизма. Правительство Муссолини вело непримиримую борьбу с этой субкультурой, и в лучшем случае булли ждали длительные тюремные сроки, а в худшем – смертная казнь. Поэтому, можно сказать, что ножевая «сага» булли охватывала столетний период от начала XIX века, и до нескольких лет после окончания Первой мировой войны[412].

И хотя культура булли давно канула в лету, она не забыта и является одной из самых ярких страниц истории Вечного города. Достаточно пустить в ход воображение – и вот они снова тут: Понте, Порчетта, Гринца, Гечетта, Бруньо‑ лоне, Польпо, Джиджиотто, Зеппа, Миньотелла, Ансельмуччо, Чичориаро, Серафино, Помата, Тото, Аттилио, Мусетта, Стурапиппе, Морбидоне, Спарекка, Маццангроппа, Капо Раббино, Нино, Камерьер, Фрамичитто, Терремото, Кайо де Понте, Паццайя, Кафаббо, Стиволоне, Барбиретто, Грамичетта, Аугусто‑ фонтанщик, Тото‑ заточка, Ахилл‑ задира, Аугусто‑ питторетто, Сильвестр‑ кампаниец, Броколетто, Тармато, Эттороне‑ мясник и многие другие[413].

Благодаря жанровым сценкам известного итальянского иллюстратора начала XIX века, певца культуры булли Бартоломео Пинелли, мы и сегодня можем увидеть надменных трастеверцев в их расшитых камзолах с переброшенными через плечо плащами, играющих в боцце и морру или собравшихся с ножами в руках за Форумом, чтобы схлестнуться с заклятыми врагами из Монти или Борго[414].

Некоторые исследователи объединяют все виды неформальных народных дуэлей Италии под общим термином «дуэлло рустикано», или «сельские дуэли», что мне кажется не совсем корректным. Я считаю, что трактовка «сельской дуэли» скорее подразумевает решение внутренних бытовых и семейных конфликтов между членами крестьянских общин, а не сложную систему кодов, обрядов и ритуалов, более характерную для закрытых иерархических сообществ, таких как каморра или булли.

Сам термин «дуэлло рустикано» появился достаточно поздно, и полагаю, что рождением своим он обязан выходцу из сицилийской Катании писателю Джованни Берга, известному своими зарисовками из сельской жизни сицилийцев. В 1880 году увидел свет сборник его новелл, среди которых была история, не только прославившая имя Верга и вписавшая его в историю мировой культуры, но и ставшая одной из фундаментальных основ идеологии сицилийской мафии на следующие сто лет. Новелла эта называлась «Cavalleria rusticana», что можно перевести как «Сельское рыцарство».

Рис. 35. Сицилийская семья. Конец XIX в.

Рис. 36. Джузеппе Питре (1841–1916).

В основе новеллы лежит любовный треугольник – сюжет незамысловатый и древний, как скалы Сицилии. Туридду влюблён в односельчанку, красавицу Лолу. Вскоре его забирают в солдаты, а когда он возвращается, то узнаёт, что Лола уже замужем за другим, неким возчиком Альфио. Чувства вспыхивают с новой силой, и парочка дружно наставляет рога старине Альфио, о чём ему, естественно, доносят доброхоты. Развязка предсказуема, и кульминацией её становится поединок. Обманутый муж и его удачливый соперник вызывают друг друга на бой согласно сицилийской традиции – куснув за ухо. Вскоре после этого они скрещивают ножи на дуэли, где Альфио убивает Туридду тремя ударами ножа.

Сцену этой дуэли сицилиец Верга описал со знанием дела. Оба героя новеллы были искусными фехтовальщиками. Первый удар получил Туридду, но он оказался достаточно быстр, и рана пришлась в руку. А когда он наносил ответный удар, то вернул его так ловко, что ранил соперника в пах. Так как Альфио низко нагнулся, чтобы прикрывать левой рукой причинявшую ему боль рану, он молниеносно зачерпнул горсть земли, и швырнул в глаза своему противнику. «Ах! – воскликнул ослеплённый Туридду. – Я погиб! ». Он отчаянно попытался спастись, отпрыгнув назад, но Альфио настиг его и поразил несколькими ударами ножа в желудок и горло. Туридду, пошатываясь, сделал несколько шагов среди колючих грушевых деревьев и рухнул как подкошенный. В его горле булькала кровавая пена, и он даже не смог вскрикнуть[415].

Любопытным ритуалом являлся описанный Вергой вызов на дуэль – укус за ухо. Известный сицилийский фольклорист, этнограф и политик второй половины XIX – начала XX столетия профессор Джузеппе Питре, чьим именем назван этнографический музей в Палермо, в одной из своих работ упоминал о существовании подобного ритуала на Сицилии. Согласно Питре, этот ритуал служил в качестве традиционного вызова на дуэль на ножах. Для этого uomo d'onore – человек чести обнимал своего противника и легко кусал его за ухо. Перед укусом он целовал соперника «per la vita е per la morte» – «за жизнь и за смерть». Укус же символизировал «е о muoio io о muori tu»: один из нас умрёт.

Если противник отвечал на поцелуй uomo d'onore, то вызов считался принятым. Согласно правилам, если у одного из дуэлянтов не было ножа, он должен был его найти. После этого соперники, как хорошие друзья договаривались о типе предстоящей дуэли: «'n cascia», или «'n musculu», и направлялись в укромное место, где без свидетелей и без риска чьего либо вмешательства приступали к поединку.

В случае, если была выбрана «'n cascia», то удары наносились в корпус, а в «'n musculu» – только в конечности. Не оставляет сомнений, что первая из этих форм дуэлей, «'n cascia», чаще всего заканчивалась смертью одного из участников. Большую часть времени отнимали приготовления, сама же дуэль являлась минутным делом. Противники определяли дистанцию, скрещивали клинки, проводили две‑ три инквартаты, преодолевали защиту противника, и кто‑ то из них наносил удар ножом. Более искусный боец склонялся к раненому или убитому противнику, целовал его и удалялся с таким видом, как будто это не его рук дело[416].

Уже к 1889 году новелла Верги с успехом выдержала несколько театральных инсценировок. Но мировую славу ей принёс не театр. В 1890 году сюжет новеллы позаимствовал для создания либретто своей оперы начинающий итальянский композитор Пьетро Масканьи, участвовавший в конкурсе одноактных опер. Впервые опера Масканьи была представлена широкой публике в римском театре «Констанци» 17 мая 1890 года и имела оглушительный успех. На премьере певцов тридцать раз вызывали на бис, и сама королева Италии аплодировала, не скрывая эмоций. Несколько месяцев спустя в письме к другу двадцатишестилетний Масканьи признался, что эта одноактная опера сделала его богатым на всю жизнь. Правда, Масканьи избавил зрителей от излишней драматизации и кровавых подробностей дуэли, поэтому о поединке и последующей смерти Туридду зрителям становилось известно лишь благодаря знакомой каждому любителю итальянской оперы финальной фразе: «Наппо ammazzato compare Turiddu! » («Убили кума Туридду! »).

Масканьи, уроженец тосканского Ливорно, никогда не был на Сицилии, и поэтому пафосное и патетическое либретто оперы скорее являлось отражением представлений композитора о сицилийских реалиях. Но всё это уже не играло никакой роли. В 1890 году Сицилия была модной темой. Публика в театре «Констанци» ожидала увидеть – и увидела – живописный и экзотический остров солнца и страсти, будто сошедший со страниц иллюстрированных журналов и населенный задумчивыми смуглыми крестьянами. Те, кто пришел на премьеру оперы Масканьи, воспринимали Туридду и в особенности возчика Альфио не только как типичных сицилийцев, но и как типичных мафиози. Слово «мафия» употреблялось в те годы не столько для обозначения криминального синдиката, сколько для сочетания яростной страсти и «восточной» гордости, которые, как считалось, определяют характер жителей Сицилии. Иными словами, быть мафиозо означало иметь представление о чести и следовать древнему рыцарскому коду, принятому среди сицилийских крестьян[417]. Именно этот «архетип» сельской чести сицилийца и лёг в основу идеологии, культурного кода, традиций, обрядов и ритуалов организованной преступности Сицилии. Таким образом «сельская честь» и её порождение «дуэлло рустикано» – «сельская дуэль» вошли в обиход благодаря усилиям тандема Верга – Масканьи, воплотившись в каноническом поединке деревенских «рыцарей» Туридду и Альфио.

Хотелось бы упомянуть, что Сицилия была одним из немногих регионов Италии, где дуэли на ножах можно назвать истинно «народными», так они использовались при решении дел чести не только каморрой, но и простыми крестьянами. Также и профессор Антонио Мерендони отмечал, что на этом острове поединки на ножах не были лишь прерогативой преступного мира и что там существовали многочисленные народные школы ножевого фехтования. Дуэльная традиция настолько укоренилась на Сицилии, что в период разоружения населения с 1849 по 1860 год в каждом квартале, в стенах домов находились известные всем местным жителям тайники, в которых прятали дуэльные ножи.

Истинной «дуэлло рустикано» также можно считать довольно любопытную пастушью школу владения ножом, распространённую в регионе Офантина, к северу от апулийского города Бари. Одним из последних хранителей секретов офантинской школы, является маэстро Доменико Манчино. Специфическим и узнаваемым элементом этой системы, считается использование ножа в комбинации с отрезком бечёвки, применяемой для захватами запутывания руки или оружия противника. В том, что в основу офтантинских техник лег именно нож, немаловажную роль сыграл рациональный фактор – простой расчёт. Местные крестьяне были небогаты и не могли позволить себе огнестрельное оружие – ружья и пистолеты были здесь в XIX веке слишком дорогим удовольствием, и приходилось полагаться на более доступные методы защиты, к тому же не привлекавшие особого внимания со стороны полиции[418].

Описание ещё одного образчика народной дуэли содержат уже упомянутые «Кьоджинские перепалки» Карло Гольдони, увидевшие свет в 1762 году. В одной из сцен комедии во время конфликта между двумя персонажами, рыбаками Беппо и Тоффоло, вооружённый ножом Беппо угрожает своему противнику «sbuso» – в переводе с диалекта «проделать дыру». Далее Тоффоло с ужасом описывает оружие своих противников: «О проклятие! У них ножи! У Беппо Коспеттони рыбацкий нож, падрон Тони вышел с ножом размером с меч, которым можно отрубить голову быку, а Титта‑ Нане вооружён одним из тех складных ножей, что прячут под рубахой»[419].

Разумеется, нельзя обойти вниманием ножи, скрещиваемые в этих поединках, или, как называли это оружие сами итальянцы, «spade dei poveri» – «меч бедняков». Знакомство с арсеналом апеннинских дуэлянтов мы начнём с сики – прославленного кинжала гладиаторов Рима. Учитывая, что сика является предтечей многих боевых ножей, а также самым известным и легендарным и в то же время самым загадочным и малоизученным оружием поединков, этот сакральный нож заслуживает особого внимания.

Рис. 37. «Кьоджинские перепалки». Collezione completa delle commedie del signor Carlo Goldoni. Венеция, 1789 г.

С момента своего появления на исторической сцене вместе с фракийскими гладиаторами в правление Суллы в I в. до н. э. сика была окружена невероятным количеством мифов, домыслов, слухов, легенд и заблуждений[420]. Уже сама этимология этого термина тонет в трясине академических дискуссий. Так, например, по словам исследователя Каталина Боранджика, в румынской историографии сиками принято называть абсолютно все виды ножей и кинжалов с искривлёнными клинками. Учитывая, что Дакия длительное время являлась римской провинцией, и то, что современный румынский язык испытал в процессе своего формирования значительное влияние так называемой народной, или вульгарной, латыни, а позже и балканского латинского диалекта, я могу предположить, что это отголоски римской терминологической традиции[421].

Споры о происхождении этого термина ведутся уже не первое столетие и породили множество как вполне реалистичных, так и достаточно сомнительных теорий. Учитывая, что и фракийский язык, и латынь относились к одной и той же индоевропейской группе языков, крайне сложно однозначно говорить об эндемичности фракийского или же римского происхождения термина «сика». Сторонников версии об общих для всех индоевропейских языков корнях «sac», «sic» и «sec», послуживших основой для «сики», являлся Чарльз Даремберг[422]. Жан Дюмесниль в своём словаре латинских синонимов ведёт происхождение слова «сика» от латинского глагола «secare» – резать[423]. Эта версия звучит достаточно логично, учитывая что на латыни «sicilis» – это серп, «sicilio» – резать серпом, a «sicilicula» – небольшой серп, от которого, по мнению Бёртона, и произошло английское название серпа – «sickle» [424]. Плавт использует термин «si‑ licula» для обозначения серебряного столового ножа с изогнутым клинком[425], а выражение «sicilis» встречается в римских источниках также и в значении «режущий, как кинжал»[426]. Тем не менее известный специалист по дакийской культуре, В. Г. Котигорошко со ссылкой на Валерия Максимуса, считает, что термин «сика» является дакийским[427]. Оппонируя профессору Котигорошко, я хотел бы отметить, что работы Максимуса датируются I веком нашей эры, когда термин «сика» использовался в Риме для обозначения кривых кинжалов уже как минимум два с половиной столетия, и к этому времени «сика» являлась в Риме общеупотребительным словом. Кроме этого, отрывок из работы Валерия Максимуса «Factorum et dictorum memorabilium», на который ссылается Котигорошко, в оригинале выглядит следующим образом:

⇐ Предыдущая 8 9 10 11 121314 15 16 17 Следующая ⇒