ФЛАМЕНКО С НАВАХОЙ 7 страница

В этом случае задержанному улыбнулась удача, ему повезло, и он вырвался из когтей смерти. Но многие его товарищи по несчастью стали жертвами показательных судов и жёстких приговоров, призванных продемонстрировать испанцам всю мощь карающего меча испанского правосудия и служить предостережением остальным.

Так, например, удача отвернулась от 27‑ летнего баратеро Игнасио Аргу‑ маньеса, 7 марта 1836 года убившего в проходившем в тюремном дворе поединке на ножах, другого баратеро, Грегорио Кане. Казнь его вызвала широкий резонанс и многочисленные публикации в либеральных изданиях. Известный испанский писатель и журналист первой половины XIX века Мариано Хосе де Ларра, прославившийся своими критическими очерками, посвятил этому событию статью под названием: «Los barateros о el desafí o у la репа de muerte» («Баратеро, или Вызов на дуэль и смертная казнь»)[221]. В этой статье, написанной в форме диалога двух аллегорических образов – испанского общества и баратеро, Ларра поднял различные морально‑ этические вопросы и в том числе тему права общества принимать решения о жизни и смерти своих граждан. Но Аргуманьес не смог порадоваться окружившему его имя ажиотажу, так как к моменту выхода статьи был казнён традиционным удушением гарротой.

Рис. 57. Дуэль баратеро Игнасио Аргуманьеса и Грегорио Кане, 1836 г.

Рис. 58. «За нож» («Ужасы воины», офорт 34). Франсиско Гойя, 1810 ‑ 1815 гг.

Особенно жёстко обходилась с нарушителями законов французская администрация. Изображение подобных несчастных, казнённых за найденный у них нож, можно увидеть на известных офортах Франсиско Гойи из серии «Los Desastres de la Guerra» – «Бедствия войны». На офорте «Рог una navaja» – «За нож» изображен казнённый удушением гарротой, на шее которого висит виновница его смерти – маленькая наваха. А на другом офорте, называющемся «No se puede saber рог que» – «Неизвестно за что», изображена массовая казнь восьми человек, у каждого из которых на шее висит виновник его смерти. Но надо заметить, что с названием последнего офорта Гойя несколько слукавил. Сказать, что и в самом деле совсем уж «не за что», было бы погрешить против истины.

Итак, мы вплотную подошли к событию, сыгравшему немаловажную роль в популяризации образа навахи в Европе и в формировании её зловещей репутации. Речь пойдёт о войне за независимость Испании, или, как за партизанскую тактику испанцев её называли французы, «войне плетней и оврагов»[222]. Преамбула такова: с 1795 по 1808 год Испания входила в военный альянс с Францией. В 1807 году, прикрываясь предлогом войны с Португалией, Наполеон Бонапарт ввёл в Испанию около 65 000 французских солдат. Когда испанский король Карл IV понял, что ему грозит участь марионетки, то попытался сбежать из страны, но в марте 1808 года многотысячная толпа штурмом взяла королевскую резиденцию. Карл отрёкся от престола, и новым королём был провозглашён сын Карла Фердинанд VII.

Под предлогом решения неких неотложных вопросов французский император пригласил отца и сына в Байонну, где в качестве почётных пленников они и подписали отречение от престола. На пустующий трон Испании Наполеон тут же посадил своего старшего брата Жозефа. Новость о том, что французы увозят законного короля и подсовывают вместо него какого‑ то «лягушатника», радостного ажиотажа у ортодоксальных традиционалистов‑ испанцев не вызвала, и 2 мая 1808 года вооружённые преимущественно ножами жители Мадрида под предводительством двух офицеров испанской армии, капитана Педро Веларде и лейтенанта Луиса Даоиса, напали на французский гарнизон.

Рис. 59. «Ни за что» («Ужасы войны», офорт 35). Франсиско Гойя, 1810–1815 гг.

Примерно 400–500 французских солдат, в одиночку или небольшими группами прогуливавшиеся по городским улицам и пребывавшие в полном неведении о надвигающейся буре, пали мёртвыми и изувеченными под испанскими ножами. Даже французы, находящиеся на излечении в госпитале, были атакованы и вырезаны – испанская ярость не знала милосердия. Мюрат ввёл в город войска и артиллерию, и вскоре несколько кавалерийских атак и пара залпов картечи очистили улицы. Испанцев, павших на улицах, было несравненно меньше, чем французов, погибших от их ножей[223]. Некоторые исследователи считают, что одной из причин восстания стали репрессии Мюрата, направленные против махо. Так как махо обычно носили с собой ножи, Мюрат воспользовался этой традицией как предлогом для арестов. Также в качестве повода для преследований и арестов французская администрация использовала и привычку махо носить длинные плащи. Ну, а поскольку махо оставались верны старинным испанским обычаям, и, как известно, болезненно переносили нападки на свои привилегии, эти пассионарии и возглавили восстание против французских оккупантов[224].

На батальной сцене, изображённой на известном полотне Гойи «Dos de Mayo 1808» – «Второе мая 1808», мы видим эпизод Мадридского восстания. Вооружённые одними лишь ножами испанцы бесстрашно бросаются на французских кавалеристов – драгун и мамелюков, втыкая ножи в бока лошадей и всадников. Два дня шли ожесточённые бои у Пуэрто дель Сол и Пуэрто Толедо, а также в районе Артиллерийского парка.

«Каждого встречавшегося француза умерщвляли на месте. Французское войско выступило из казарм и заняло важнейшие посты. В толпы народа стреляли беглым огнём из ружей и картечами вдоль улиц, но ожесточённые испанцы бросались с ножами в ряды французов и лезли, как слепые, на пушки! » – писал об этих событиях участвовавший в боевых действиях против французов Фаддей Булгарин[225]. Бонапартисты, невзирая на пол и возраст, безжалостно казнили каждого задержанного, имевшего при себе хоть что‑ то, отдалённо напоминающее оружие. Так одной из первых жертв этой антиножевой истерии стала пятнадцатилетняя мадридская швея Мануэла Малазанья Оньоро, оказавшая сопротивление пытавшимся её изнасиловать французским солдатам. Формальным поводом для ареста и казни стал обнаруженный при досмотре её рабочий инструмент – ножницы.

Как заметил в «Письмах об Испании» Боткин: «Едва ли есть в истории восстание более благородное, более героическое, как восстание всей Испании против Наполеона в 1808 году. Оно показало Европе, что Испания не умерла еще»[226].

В этот день, 2 мая 1808 года, испанцы и фигурально, и буквально выкопали наваху войны. Символом и хоругвью этой «священной войны» стал светлый образ их законного монарха, Ferdinando Sé ptimo, он же Фердинанд VII, коварно отнятого у Испании подлыми «gavachos» (от искажённого французского «gavache», или «негодяй»), как называли наполеоновских солдат испанские повстанцы‑ герильясы. А вскоре кроме символа герилья обрела и идеологию. Произошло это событие в декабре 1808 года, когда французские войска осадили Сарагоссу, гарнизон которой возлавлял ставший вскоре национальным героем Испании герцог Хосе Реболледо де Палафокс и Мельци. Гарнизон отбил все атаки французов и вынес шестидесятидневную осаду. На неоднократные предложения сдаться Палафокс отвечал сакральной фразой, которая и легла в основу концепции сопротивления. Фраза эта звучала как «Guerra a cuchillo! » – «Война на ножах! »[227].

Герилья – партизанская война в Испании была бесконечно далека от привычного для французов регламента боевых действий регулярной армии. Бонапартистов резали все и при любой возможности – дети, женщины, старики. Мопассановские старухи Соваж с ножами в руках сотнями поджидали наполеоновских гвардейцев за каждым углом. Мы видим, как отчаявшиеся люди на картинах Гойи бросаются на врага с ножами и самодельным оружием. На офорте Desastre 9 – «Они не хотят» мы видим французского солдата, нападающего на девушку, и бросающуюся на него сзади старуху с поднятым ножом. А на Desastre 5 – «Они просто звери! » перед нами предстаёт героический поступок женщины: мать, сжимающая своё дитя под мышкой, свободной рукой втыкает пику в атакующего солдата, а её раненая подруга лежит на земле с ножом наготове[228].

Как заметил Николай Неведомский: «Два оружия в руках герильясов были наиболее гибельны для французов: карабин и нож наваха[229] Француз, отнявши такой нож у герильяса, с трудом находил средство заставить эту полосу уйти в рукоятку. Полоса казалась языком тигра, который, высунувшись из пасти, хочет не прежде спрятаться в пасть, как отведавши крови»[230].

Рис. 60. Женщины Сарагосы сражаются с французскими драгунами. Хуан Гальвес, Фернандо Брамбийя, 1812–1813 гг.

Рис. 61. «Они не хотят» («Ужасы войны», офорт 9). Франсиско Гойя, 1810–1815 гг.

Пераль Фортон отмечал, что наваха, как гражданское и крестьянское оружие, сыграла немаловажную роль на Пиренеях во время наполеоновских войн[231]. Известный коллекционер и знаток навах Жан‑ Франсуа Лальяр в частной беседе как‑ то рассказал мне, что испанские партизаны нередко привязывали раскрытую наваху к длинному древку, получая таким образом копьё или пику. Мне это напомнило вооружение польских косинеров Костюшко, когда обычная коса вертикально монтировалась на древко, и в результате получалась длинная и острая как бритва пика – традиционное импровизированное крестьянское оружие, известное ещё с гуситских войн[232].

В некоторых заявлениях военного правительства Испании, опубликованных в 1810–1811 годах, ножи особо рекомендовались в качестве оружия для уничтожения французов наряду с другими видами холодного оружия, такими как шпаги или штыки. Нередко успех испанцев во время восстания жителей Мадрида против французских войск в 1808 году ставится в заслугу именно их умению ловко обращаться с ножом[233]. Но мстительным и злопамятным испанцам не требовались специальные правительственные рекомендации, они и без этого прекрасно знали, что французов‑ гавачос ждёт одна участь – «guerra a cuchillo». Судя по воспоминаниям английских офицеров, испанцы обращались с захваченными в плен французами с ужасающей жестокостью – если кто‑ то по дороге отставал, их на месте закалывали штыками. Когда французские пленники переходили под юрисдикцию португальцев, как это, например, произошло при отступлении из Саламанки, радость их не знала предела[234]. И, естественно, преисполненные негодованием британцы не могли удержаться от заявления, что «война ножей», объявленная испанцами, из того же разряда, что томагавки и ножи для скальпирования у дикарей[235].

Рис. 62. Мужчина с кинжалом. Франсиско Гойя, около 1820 г.

Рис. 63. Испанец добивает французского солдата. Начало XIX в.

В 1808 году, в Валенсии, каноник мадридской церкви Святого Исидора, Бальтасар Кальво, не только призывал с амвона вырезать французов, но и благословлял ножи своей паствы, предназначенные для этой миссии. Так на литографии известного французского иллюстратора девятнадцатого века, Дени Огюста Мари Раффе, мы видим коленопреклонённых испанских герильясов, протягивающих падре Кальво для благословения свои навахи[236]. Некоторые исследователи, включая Рене Шартрана, автора «Spanish Guerrillas in the Peninsular War, 1808‑ 14», приводят фамилию легендарного священника как «Cabo» – Кабо, в то время как в большинстве источников – например, в работах известного испанского историка XIX столетия, Висенте Бойкса, она звучит исключительно как «Calvo» – Кальво[237]. Также и в материалах уголовного дела оа 1808 года, уважаемый каноник фигурирует как «дон Бальтасар Кальво[238].

Методы «войны ножей» испанской герильи, безжалостность и жестокость по отношению к французским захватчикам напоминают другую «народную» войну, развязанную против Наполеона за тысячи километров от апельсиновых рощ Андалусии – в далёкой и заснеженной России. И тут мы подходим к событию Отечественной войны 1812 года, не вошедшему в школьные учебники, – созданию испанского подразделения, сражавшегося и умиравшего бок о бок с русскими в борьбе против Наполеона. Мы обратимся к истории легендарного Мстительного легиона и его лихого командира, российского полковника Александра Фигнера.

рис. 64. Валтасар Кальво в 1808 году благословляет навахи.

Через четыре года после Мадридского восстания армия Бонапарта вторглась в Россию, что положило начало эпохальному событию, известному нам как Отечественная война 1812 года, или, как её называли сами французы, «Campagne de Russia pendant Гаппее 1812». События этой войны прекрасно известны, описаны в сотнях исторических трудов, мемуаров участников и очевидцев боевых действий и рассмотрены с точки зрения всех сторон, находившихся как с одной, так и с другой стороны «баррикады». Партизанские отряды беспокоили французов налётами и нападениями на обозы с фуражом. Все из школьных учебников помнят героев‑ партизан Герасима Курина, Василису Кожину и, конечно же, легендарного партизанского командира Дениса Давыдова, особенно в его экранных ипостасях – с неизменно лихо закрученными усами, в небрежно накинутом ментике и с неразлучной гитарой. Но история капризна и субъективна. И прекрасной иллюстрацией к этому является судьба другого прославленного партизанского командира, наводившего ужас на французов, ставшего в своё время легендой, но незаслуженно забытого и обойдённого вниманием драматургов и сценаристов соратника и конкурента Давыдова, любимца генерала Ермолова, баловня судьбы Александра Самойловича Фигнера.

Потомок остзейского рода, Фигнер был человеком уникального сплава ума, отваги, авантюризма и организаторских способностей, которые при этом сочетались в нём с крайней жестокостью, патетичностью, любовью к внешним эффектам и высокопарным фразам. Недолгая, но яркая и насыщенная жизнь Фигнера перекликается с судьбами целой плеяды воинов, дипломатов и авантюристов, таких как Калиостро, Ричард Бёртон, Лоуренс Аравийский или Отто Скорцени. Он появился на исторической сцене в правильный момент и в нужном месте и, кратко вспыхнув, вписал своё имя в скрижали Отечественной войны 1812 года. Романтичный, отважный, бесстрашный, презирающий опасность и смерть, склонный к аффектации, патетичный и слезливый и в то же время жестокий и беспощадный к врагам – ну чем не испанец, – Фигнер идеально подходил для роли, вскоре уготованной ему судьбой и его собственными амбициями.

Среди множества событий, которыми была насыщена Отечественная война 1812 года, нас интересует всего один малоизвестный и забытый эпизод этой кампании, начало которому было положено 24 июня 1813 года. В этот день начальник главного штаба соединенных армий генерал‑ лейтенант И. В. Сабанеев сообщил генерал‑ майору Ф. Ф. Довре, что «по высочайшему повелению лейб‑ гвардии полковнику Фигнеру позволено формировать из пленных итальянцев и гишпанцев войско под названием Мстительный легион, для чего и нужно, чтобы в том не только не было делано ему никакого препятствия, но и оказываемо все нужное содействие со стороны воинских начальников»[239].

В этот же день документ такого же содержания Сабанеев направил и великому князю Константину Павловичу. Последний наложил резолюцию: «Дать знать начальникам корпусов». А. В. Фигнер добавляет к этому, что легион был сформирован А. С. Фигнером «на счет добыч от неприятеля»[240]. О дальнейшей судьбе этого легендарного и окружённого мифами подразделения нам становится известно благодаря воспоминаниям очевидца указанных событий – Николая Васильевича Неведомского, корнета второго волонтёрского казачьего полка барона Боде в войне 1812 года, а также участника заграничных походов русской армии 1813–1814 годов. Неведомского, находившегося в период описываемых событий в отряде Фигнера, историки считают крайне компетентным автором, и без ссылок на его мемуары не обходится ни одна серьёзная научная работа посвящённая этому подразделению.

Около пяти тысяч испанцев, не успевших в 1808 году уйти из Дании с маркизом Романо, остались на французской службе. Три тысячи из них в 1812 году перебежали на русскую сторону и на английских кораблях были из Кронштадта отправлены домой в Испанию. Также около двухсот пятидесяти испанцев, в основном артиллеристов, в том числе тридцать португальцев, перебежали к русским в 1813 году во время перемирия. Из них Фигнер в силезском Олау и сформировал две роты, составлявшие пехоту его отряда[241] Кроме испанцев и итальянцев в отряде Фигнера были гусары, а также украинские и донские казаки. В рукописи, опубликованной Н. Окулич‑ Казариным, со ссылкой на воспоминания находившегося в отряде Фигнера Лариона Бибикова сообщается, что в состав Мстительного легиона также входили эскадроны «вновь формированного бессмертного казачьего полка»[242].

Фигнер настаивал на особой форме для своего Мстительного легиона, воспринимавшегося современниками как «чудной». Так, на них были мундиры из зеленого сукна, с черным воротником и обшлагами, обшитыми серебром, а на касках крупными буквами было написано: «Легион мести»[243]. Как вспоминал Денис Давыдов, Фигнер являлся «иногда в мундире сформированных им двух баталионов, из пленных испанцев и италианцев, кои он наименовал «мстительными легионами», почему на эполетах их были литеры М. Л. »[244].

Кровожадность и безжалостность сражавшихся в составе Мстительного легиона испанцев поражала их русских товарищей по оружию. Вот что об этом писал Николай Неведомский: «Испанцы в сражении редко просили пощады и никогда её не давали. После сражения прикалывали раненых, чаще прирезывали ножами, крича при каждом ударе: «Muerto gavacho! Muerto perros! Смерть французам! Смерть псам! » Испанскому «muerto» наши солдаты дали русское окончание и говорили: «Мусьи шпанцы муэртуют». Редко удавалось отогнать испанцев от раненого, отнять у него пленного – штыком, ножом готовы были защищать свою добычу, обречённую ими смерти. Часто случалось, что казак, гусар переставал обирать пленного, когда прибегали испанцы со своим вечным muerto. Совершив убийство, оставляли деньги и вещи убитого тому, кому они принадлежали по правам войны»[245].

Вот как описывал бой с участием испанцев один из офицеров, очевидец этих событий: «В деревне раздавались ружейные выстрелы и крики сражающихся и вдруг сменились радостными восклицаниями испанцев, воплями о пощаде и криками зарезанные это, по выражению наших рядовых, муэртовали мусьи Шпаны»[246].

Вместе с трепетным отношением к королю‑ символу Фердинанду VII, гитарами и андалузским табаком испанцы привезли с собой и более мрачные традиции своей далёкой родины: «Испанцы почитали нож почти таким же необходимым в сражениях, как пику или ружьё с примкнутым штыком. В двух испанских ротах только у пяти‑ шести человек были ножи, принесённые ими из Испании, длинные, острые как бритвы; прочие довольствовались ножами, по большей части отнятыми или украденными у немецких кухарок; многие имели по два: один за пазухой, другой в сапоге. Почти на каждом ночлеге можно было видеть нескольких испанцев, до крупного пота оттачивающих свои ножи; не доставший поварского не жалел ни рук ни времени, ухитряясь с помощью оселка сделать из столового ножа что‑ то похожее на кинжал»[247].

Сослуживцы, зная суровый нрав испанцев и их умение владеть ножом, старались с ними не связываться. Как писал Неведомский: «В частых ссорах за съестные припасы, за дрова, за кошельки французов, казак, гусар тотчас уступал испанцу, опускавшему руку за пазуху или за сапог»[248].

Солдатская фортуна изменчива, капризна и эфемерна, и Вестфальская операция, оказавшаяся последней в жизни Фигнера, наглядно демонстрирует, насколько честолюбивые замыслы заставили его забыть о реальности развивающейся военной кампании. Заманчивая цель – стать освободителем Касселя и вместе с ним всего королевства и победителем Бонапарта толкнула его на авантюрный маневр. Из‑ за тактического просчёта Фигнера 1 сентября 1813 года его отряд очутился на пути движения основных сил французской армии, был прижат к Эльбе, отказался сдаться и был разбит, а сам Фигнер погиб при попытке переправится через реку[249].

Участник последнего сражения отряда Фигнера ротмистр Н. Депрейс в письме к матери, уже после освобождения из плена, описывает случившееся с ним. Он, в частности, указывает и состав, и численность отряда Фигнера – 56 гусар, 180 украинских казаков, 90 донских казаков и 270 человек пехоты, состоящей из испанцев и итальянцев[250]. Любопытно, что ни один из авторов не упоминает об итальянцах, бывших в составе Мстительного легиона. Также и Неведомский, рассказывая о составе отряда и о последнем сражении на Эльбе, упоминает только испанцев, но ни слова не говорит об итальянцах. Поведение итальянской части легиона Фигнера в момент решающего сражения источники либо скрывают во мраке умолчания, либо дают ему нелицеприятную оценку, что позволяет подозревать об отсутствии у итальянцев особого героизма. Описание же отваги испанцев из Мстительного легиона напоминает события Мадридского восстания, запечатлённые на полотнах Гойи и Кастелланоса: «Особую свирепость сражению придавали человек сорок испанцев, добровольно прибежавших из леса. Только не имевшие хороших ружей действовали штыками, прочие, бросивши ружья, ножами распарывали брюха у лошадей, резали ноги всадникам, втыкали ножи в горла и бока упавших»[251]

И в последние мгновения боя, когда отряд уже был прижат к реке, испанцы продемонстрировали, что они настоящие «того сгио» и в их жилах течёт не вода, а кровь Эль Сида и других матаморос – воинов, закалённых в восьми веках сражений за независимость. Вот как описал последние минуты легиона Николай Неведомский: «Да где его Высокоблагородие? Хоть бы он посмотрел, что мы не отдаёмся живыми. Воля ваша, Ваше Благородие, силы не хватает: позвольте повернуть в реку…» – говорили казаки и гусары; сперва поодиночке, а потом грудой повёртывали в реку; немногие ускользнули в лес; но испанцы ещё отмахивались окровавленными ножами, падали, вставали с восклицанием: «Viva el rey Fernando septimo! »[252].

Двести лет минуло с того сентябрьского дня, когда ножи испанцев Мстительного Легиона окрашивали воды Эльбы кровью французов. Мир с тех пор изменился. Изменились морально‑ этические нормы и система ценностей. Этому сопутствовало много факторов, но главное – в средиземноморском обществе изменилась трактовка личной чести, интерпретация социальной роли мужчины и мужской самоидентификации.

Однако отголоски старинного искусства владения навахой мы встречаем и в наши дни. Весной 1954 года во вьетнамском местечке Дьен Бьен Фу – «Долина кувшинов», произошло одно из самых кровопролитных сражений между французской армией и силами Вьетминя. Это битва известная как «Вьетнамский Сталинград» считается решающим сражением Первой Индокитайской войны. Штурмовые группы вьетнамцев шли на прорыв, или доводили свои траншеи до французских, и тогда десятки и сотни бойцов с невероятным ожесточением пускали в ход ножи, штыки, приклады, саперные лопатки, топорики. Тайцы предпочитали какие‑ то свои особые кинжалы, у нескольких немцев сохранились кинжалы СС. Ветеран 3‑ й полубригады Иностранного легиона сержант Клод‑ Ив Соланж, принимавший участие в этих боях вспоминал, что в его отделении служил баск, «который жуть что вытворял складной навахой с лезвием длиной сантиметров в 30»[253]

В сегодняшней Испании, как во многих других странах, где на протяжении столетий существовала развитая культура народных дуэлей, не любят вспоминать эти страницы своей истории. Хотя, по данным полиции Испании, в 2007 году в стране и было конфисковано 488 000 ножей – количество, вызывающее уважение, но убийств с использованием этого оружия в этом же году было зарегистрировано всего 135. Сегодня за большинство преступлений, совершённых в Испании с применением ножей, как правило, ответственны эмигранты из Марокко, Латинской Америки или из стран Восточной Европы. Но преследуемая законом и осуждаемая общественным мнением культура ножа не исчезла без следа, просто она, как и в соседней Италии, уйдя в подполье, стала невидимым для чужих глаз параллельным миром, уделом закрытых сообществ. [254]

⇐ Предыдущая 3 4 5 6 789 10 11 12 Следующая ⇒