Annotation 9 страница

Глава 22 Йен Какой же я мудак. Я не намеревался расстроить Грэйс, а теперь не знаю, должен ли обнять ее или оставить в покое и ничего не говорить. Я видел жену ее отца той ночью в больнице. Она выглядит как мамочка из комедийного сериала. На ней была юбка. Моя мама надевает юбки только на свадьбы. И Линдси… она была в обычных джинсах и футболке на вечеринке Миранды, но позволила троим парням себя облапать. Господи, каким образом, черт побери, все так усложнилось? Понятия не имею, зачем вообще спросил у нее про камеру, а теперь никогда не смогу выкинуть из головы этот образ Зака с пьяной, теряющей сознание Грэйс. Я не знаю, что сказать, что сделать, что думать об этом – обо всем. Поэтому ничего не говорю. Подбираю барахло для уборки и возвращаюсь к мытью шкафчиков, не переставая гадать, какого же на самом деле цвета волосы у Грэйс. Как я и сказал. Я мудак. Я не хотел ее огорчать. Я просто пытаюсь понять. Так что, да. Думаю, Зак тут серьезно налажал. Но действительно ли это было изнасилование? Я не могу спросить Грэйс об этом. Она вырвет мне язык и придушит меня им. Почему девчонки не осознают, что между " выглядеть привлекательно" и " напрашиваться" лежит тонкая грань? Ладно, теперь мне понятно, из-за чего Грэйс одевается как фанатка тяжелого металла, но сапоги на высоких каблуках? Супер-обтягивающие вещи? Она, бесспорно, сексуальная и заметная. Почему Грэйс не может просто… не знаю… носить спортивные костюмы и не мыть голову, если ей хочется стать полной противоположностью мачехи? Это равносильно тому, как люди оставляют двери открытыми, а потом плачут, когда их обворовывают. Почему девушки не ведут себя умнее в этом плане? Я не понимаю. Проклятье, теперь у меня по-настоящему разболелась голова. – Нужен перерыв, – бормочу, оглянувшись через плечо, и иду в мужской туалет. Не спеша умываюсь. В заднем кармане вибрирует телефон; я его достаю, вижу сообщение от Зака, который созывает толпу на вечеринку в лесу вечером. Пишу ему ответ. Йен: Не могу. Иду на прием к доку, подписать допуск к играм. Гарантирую, родители не отпустят меня сегодня. Зак: Хреново. Я смеюсь. А потом задумываюсь. Очередная ночь распития холодного пива до беспамятства. Наблюдения за тем, как парни пытаются с кем-нибудь переспать – Джереми обычно остается в пролете, Зак обычно добивается успеха. Наблюдения за тем, как Миранда торгует Линдси, словно проституткой, чтобы подобраться поближе к парню, которому она не очень-то и нужна. Я не хочу идти. Меня не волнует то, что я пропущу это сборище. Смеюсь, потому что мне кажется, будто я внезапно превратился в своего отца. Рассеянно листаю приложения на сотовом, проверяю новости. Местная газета утверждает, что один из жителей города сообщил о сломанном почтовом ящике на Олд Брук Роад. Свидетели говорят, они видели черный внедорожник, покидавший улицу на большой скорости практически сразу после полуночи. Полиция просит всех, кто обладает какой-либо информацией, позвонить на их горячую линию. Господи. Господи Иисусе, это был не черный внедорожник. Это была белая Камри. Это произошло не в полночь. Было около часа ночи. Я знаю, потому что я ответственен, и мне повезло, чертовски повезло, что это оказался почтовый ящик, а не мужик, выгуливавший собаку, столкновения с которым я как раз пытался избежать. Бросаюсь к ближайшей пустой кабинке, блюю в унитаз, пытаясь убедить себя, что в глазах жжет от кислого запаха, а не по другой причине. Когда понимаю, что во мне больше не осталось лишних физиологических жидкостей, нажимаю на смыв, отклоняюсь назад, сев на пятки, кладу голову на холодную керамику и пытаюсь найти пути все это скрыть, удостовериться, что папа никогда не узнает о совершенном мною поступке, глупейшем из всех возможных, или, черт, повернуть время вспять, чтобы этого вообще не случилось. Прикосновение чьей-то руки к моей спине катапультирует меня на орбиту. – Боже, Грэйс. Это мужской туалет. Она не обращает внимания на мое возмущение и вручает мне бутылку воды. Я принимаю ее с благодарностью; полощу рот, затем сплевываю в унитаз. – Йен, что с тобой? Головные боли, головокружение, теперь это… Насколько твое сотрясение серьезно? Сотрясение. Ладно, сотрясение. – Позже выясню. Мои родители ведут меня к врачу сегодня днем. – Я отхожу к раковине, умываюсь, избегая зрительного контакта. В зеркале вижу, как Грэйс поднимает мой забытый телефон. Моя кровь леденеет. – Ты сломал этот почтовый ящик. Я резко разворачиваюсь, выпучив глаза. – Откуда, черт побери, ты это знаешь? Она склоняет голову набок, а я хочу дать самому себе пинок под зад за то, что практически нарисовал ей гребаную диаграмму. Хочется солгать. Хочется сказать ей, чтобы не лезла в чужие дела, но эти причудливые глаза меня словно рентгеновскими лучами пронизывают, и не остается ни секретов, ни мыслей, которые она не способна увидеть. Я сопротивляюсь порыву выхватить свой телефон из ее рук, покрытых кожаными нарукавниками, и растоптать его. – Да, сломал, ясно? Что такого-то? Я никого не убил. – Мой голос надламывается и дрожит; я не могу понять, почему сказал это. Видите? Это все глаза с рентгеновскими лучами. – Сам расскажи. Тебя же наизнанку выворачивает из-за этого. Господи. Я запускаю пальцы обеих рук в волосы, желая, чтобы Грэйс пришла искать меня хотя бы несколькими минутами позже. – Тебя это явно беспокоит, Йен, – говорит она, махнув рукой в сторону унитаза. – Ты хоть кому-нибудь сказал? Качаю головой. – Только Заку. Он единственный в курсе, потому что он был в машине тогда. Остальные парни не знают. – Расскажи мне. Сползаю на пол и все ей выкладываю. – Вечером в пятницу мы ездили в Холтсвилл и пили там. Я не был пьян. Выпил пару бутылок пива, максимум. Когда ехали домой, по улице кто-то шел. Я резко вильнул, чтобы избежать столкновения с ним, и врезался в почтовый ящик. И я испугался. Поэтому поехал дальше. Я не остановился, потому что не хотел получить штраф за вождение в нетрезвом виде, к тому же это был всего лишь почтовый ящик. Покачнувшись назад, сажусь на пятки, но не могу посмотреть ей в глаза. – На следующий день папа наказал меня за вмятину на машине. Запретил садиться за руль в течение недели. Я хандрил, сидя у себя в комнате, делал уроки, пока не наскучит. – Смотрю вверх, зная, что увижу отвращение в ее глазах. Но я не вижу. Грэйс выглядит… не знаю… обеспокоенно, наверно. – Я позвонил Заку. Я не мог рассказать отцу. Он был взбешен из-за машины и до сих пор бесился из-за звонка полицейских той ночью, когда тебя… – Я не завершаю предложение. Ведь она сама там была. Ей не нужны напоминания. – Если он узнает, что я пил, это станет для него последней каплей… Я уверен. Он, скорее всего, отправит меня в военную школу или типа того. – Черт, я едва ли не ною. – Тебе нужно ему рассказать. Бросаю взгляд на нее. – Нет. Не нужно. – Твои внутренности выворачивает наизнанку от рвоты из-за чувства вины. В этом нет ничего плохого. Ты никогда так не поступишь снова – это уж точно. Боже, она практически повторяет слова Зака. Воздух с шумом вырывается из моих легких от мысли, что Грэйс и Зак делят что-то общее, пусть даже одинаковую мысль. Проклятье, мне ненавистно, что она поймала меня в момент, когда я потерял самообладание из-за происшествия, которое не должно казаться столь серьезным, и теперь мне еще хуже из-за нее… ее неодобрения? Я сердито смотрю на Грэйс. – А как насчет тебя? – Меня? – Ага. К чему все эта хрень, которую ты наговорила Заку? Ты его боишься и поэтому подстрекаешь его? Зачем? Грэйс напрягается. – Мы говорим не обо мне, Йен. Мы говорим о тебе. Брось. Ты знаешь, что я права. – Серьезно. Что с тобой такое? Она выдыхает, сдувая волосы с лица. – Хорошо, ладно. Я сказала это, чтобы вывести его из себя. Когда Зак злится, он показывает свое истинное обличие. Той ночью? В лесу? Джереми постоянно дразнил его из-за меня. И тогда ему пришлось что-то предпринять. Пришлось. Да, да, опять пошло-поехало. Зак говорит одно. Грэйс говорит другое, и каким-то образом они оба правы. Я не могу сконцентрироваться. Я не могу разобраться в этом. Поднявшись на ноги, хватаю телефон и поворачиваюсь к двери. – Мне нужно подумать. Мне нужен свежий воздух. Я оставляю ее сидящей на холодном кафельном полу. *** Папа и мама приехали вместе, чтобы отвезти меня на повторный осмотр к доктору. – Как прошел твой день? – задает банальный вопрос мама. Я пожимаю плечами. – Рад, что он закончился. Возможно, я буду пахнуть апельсиновым чистящим средством до конца своей жизни. – У Грэйс нет новых фотографий для меня? Качаю головой. – Нет, не думаю, что у нее нашлось время. Теперь, когда мы исчерпали общие темы для разговора, я слышу, как Бейонсе поет о том, каково быть парнем, и просто вздыхаю. Даже суперзвезды думают, будто весь мужской род – отстой. Самое печальное – я начинаю соглашаться. Я проигрываю в памяти все случившееся после той вечеринки – все, что сказала Грэйс, все, что сделали Линдси и Миранда. Серьезно, что с ними такое? Может, это женщины хуже мужчин, учитывая то, как они нападают друг на друга, трансформируясь из безумных в откровенно жестоких из-за какого-то парня. Господи, даже акулы не такие злые. Песня заканчивается, начинается обзор новостей. Мое тело будто судорогой скручивает. Я зажмуриваюсь, шепча молитвы Богу, в существовании которого уже не уверен. – Йен, ты идешь? Открываю глаза. Мы на месте. Папа припарковался. – Ох, да, извини. Уснул, наверно. После двадцатиминутного ожидания мы оказываемся в смотровой; я сижу на кушетке, мама сидит на единственном стуле, папа стоит рядом с ней, сунув руки в карманы, и читает какой-то дурацкий плакат, висящий на стене. Входит доктор Бернард, обменивается со всеми рукопожатиями, после чего смотрит мне в глаза, заставляя следить за его пальцем. – Беспокоили головные боли, головокружение? Я пожимаю плечами, отказываясь говорить ему, насколько плохо мне было. Я не могу отправиться на скамейку запасных. – Да, у него так закружилась голова, что он упал обратно на кровать, когда я его разбудил. Отлично, спасибо, пап. – Проблемы с концентрацией внимания? – Он был раздражителен, подавлен, и еще плохо спал. Доктор Бернард просит меня встать, затем проводит тесты для пьяниц: просит пройти по ровной линии, приставляя пятку одной ноги к носку другой, дотронуться пальцем до кончика носа и сжать его пальцы каждой рукой. Он поворачивает мою голову из стороны в сторону, пока я стою, и я теряю равновесие всего один раз. – Йен, твой мозг восстанавливается не так быстро, как мне хотелось бы. Это довольно типично для спортсменов, перенесших множественные сотрясения, но я хочу перестраховаться и не выпускать тебя на поле до тех пор, пока мы не проведем новые обследования. Мое сердце уходит в пятки. – Как долго? – До тех пор, пока мы не сделаем повторные МРТ и ЭЭГ, но точно до конца этого семестра. – Доктор Бернард, у моей школы есть шанс завоевать титул в этом году. И я играю в Турнире Лонг-Айленда в июне. Я не могу пропустить эти игры. Я не могу подвести мою команду. Доктор лишь качает головой и поворачивается к моим родителям, игнорируя меня, словно ребенка, которому давно пора в кроватку или типа того. – У Йена это уже второе сотрясение за время учебы в старших классах. Сотрясения могут иметь серьезные последствия. В его случае повторные сотрясения мозга начинают провоцировать незначительные повреждения. – Повреждения? В смысле настоящее повреждение мозга? Бернард кивает. – Да, Йен. Настоящее повреждение. После каждого ушиба мелкие кровеносные сосуды в твоем мозге лопаются и кровоточат, иногда образуют рубцы. Мозг – это большая сеть нейронов. Эти рубцы вынуждают определенные нейроны выпасть из сети. Сетевые соединения образуют обходные пути, связываясь с периферийными нейронами. Они не восстанавливают прежние соединения. Черт. Черт побери. Что это значит? Я… он ведь не пытается сказать… я ведь не умираю, да? Господи. – Если ты продолжишь играть и опять получишь травму, появятся новые очаги поражения. Со временем это может привести к утрате функций твоего организма. – Мохаммед Али, – бормочет папа. Бернард кивает. – Повторяющиеся удары по голове могут вызвать закрытые черепно-мозговые травмы схожие с сотрясениями Йена. – Это необратимо? – Я не знаю. Иногда требуется больше времени на восстановление после сотрясения, если прежде у тебя уже было одно или два. Со временем, я надеюсь, мы увидим полное восстановление. Для начала нам нужно локализовать повреждение, оценить его серьезность. Давай поскорее запишем тебя на повторные ЭЭГ и МРТ, потом нам все станет ясно. Мы втроем следуем за врачом к регистратуре, шаркая ногами, ошарашенные и сбитые с толку. Рука опускается мне на плечо и сжимает; я дергаюсь. Я пребывал в оцепенении до этой секунды. Пока мои родители согласовывают расписания, я сижу в комнате ожидания, после чего мы опять возвращаемся в нашу машину, едем домой. – Йен, мы ничего еще не знаем наверняка, поэтому постарайся не беспокоиться, ладно? Я киваю, но потом все равно беспокоюсь. Я не могу играть. Возможно, больше никогда не смогу играть. Теперь у меня нет шанса на спортивную стипендию, что сулит мне муниципальный колледж. Ура. Господи, что мне делать? Что, черт возьми, мне делать?
23

Глава 23 Грэйс Выходные пролетают быстро. Мама позволила мне взять машину, чтобы посетить еще два места с работами мистера Рассела, где я сделала замечательные фотографии, которые затем загрузила на сайт для обмена файлами и получила восторженное сообщение от самого мистера Рассела, написавшего, как сильно они ему понравились. С лишними деньгами в кармане я куплю Коди несколько фигурок Железного Человека – одну со сменной головой Тони Старка и одну с электронными эффектами. Что бы это ни значило. Я дочитываю " Укрощение строптивой" и дописываю эссе, которое нужно будет сдать на следующей неделе. Воскресным вечером, когда борюсь со своими волосами, пытаясь их выпрямить, мой сотовый вибрирует; гримаса сменяет мимолетный порыв радости от того, что мне кто-то звонит. – Привет, Кристи. – Привет, Грэйс. Слушай, милая, кое-что произошло. В системе бронирования мини-зоопарка произошел сбой, они не приедут. Ооой. Коди очень расстроится. – Ого, фигово. Коди так их ждал. – Знаю. Я пока не уверена, что мы будем делать. Вероятнее всего просто испечем торт для узкого семейного круга. От того, как она произносит " семейного круга", мои уши навостряются. – Значит, вы отменяете большую вечеринку? – Ну, да, раз уж развлечений не будет. Отметим без размаха. Просто и скромно. Я хотела сразу сообщить тебе, чтобы ты могла строить планы на выходные. Планы, разумеется. Ведь у меня такая насыщенная светская жизнь. Что ж, я не дам ей так легко отделаться. – Без проблем. Я могу зайти к вам после школы в любой день, когда вы решите сделать торт. Ни за что бы это не пропустила. – Ох. Ну, дело в том… мы пока не уверены. Я дам тебе знать. Плюс, это будний день, и я не хочу, чтобы у тебя возникли проблемы с Терезой, поэтому не волнуйся. Коди не станет возражать, если ты пропустишь празднование в этом году. – Нет, я так не смогу. В жизни только раз исполняется пять, к тому же он мой брат. – Я понимаю, ты разочарована. Представь, что мы чувствуем. Глупая ошибка с двойным бронированием, и планы Коди разрушены. – Мы могли бы сводить его в настоящий зоопарк. – О, ты знаешь, как ваш папа ненавидит толпу и стоянки и тому подобное. Это правда. Папа действительно ненавидит все вышеперечисленное. – Ну, мне пора бежать. Я просто хотела… – На заднем плане раздается шум; я слышу голос папы. – Что ж, ладно, дорогая. Спасибо, что позвонила. Пока! Кристи кладет трубку прежде, чем я успеваю хоть что-то сказать. К чему было это " спасибо, что позвонила"? Она позвонила мне. Я хочу пригвоздить телефон к полу и разбить его на миллион осколков, но умудряюсь сохранить крупицы самообладания. Полагаю, я могу позвонить папе и попросить разрешения заглянуть к ним на неделе, чтобы оставить подарок для Коди, желательно в тот день, когда Кристи не будет дома. Я засыпаю с мыслями о том, как бы подсунуть ей крем для депиляции вместо шампуня, занимавшими меня весь вечер. Следующим утром просыпаюсь практически счастливая. Довольно странное чувство. Моя жизнь – отстой, с какого угла ни посмотри, однако я ощущаю своего рода оживление. Это Йен. Я уверена. Меня… не знаю… окружает какая-то аура чистоты. Будто я смела всю эмоциональную паутину, и теперь внутри меня появилось место для танцев, пения и игр. Ладно, моя монструозная мачеха явно не горит желанием подпускать меня к своим ненаглядным мальчикам, а отец меня не понимает. И мама до сих пор в глубине души надеется, что я сбегу в Европу, но все это меркнет, стоит мне вспомнить, что есть один парень, который мне верит. Один особенный парень. Я спускаюсь по лестнице, пританцовывая, целую маму в щеку. – Ого, ты в хорошем настроении. – Она уже переоделась, приготовившись идти на работу. – Хочешь поделиться с классом? – О, Кристи отменила мое приглашение на празднование дня рождения Коди. Я замышляю расплату. – Извини? – Мама резко разворачивается, в ее голосе появляется характерная интонация, говорящая " о-нет-она-не-посмела", но я поднимаю руку. – Серьезно, я в порядке. Я даю отпор, помнишь? Она кивает и медленно улыбается. – Хорошо. Просто, знаешь, постарайся не сделать ничего такого, что потребует внесения залога, ладно? Смеясь, мы садимся в машину и, спустя считанные минуты, присоединяемся к веренице автомобилей, высаживающих школьников. – Ты сможешь сегодня вернуться на автобусе? Качаю головой. – Нет, никаких автобусов. Я или пройдусь пешком, или попрошу Йена меня подвезти. Помахав и произнеся напоследок " люблю тебя", она уезжает. Несмотря на неделю каникул, я по-прежнему самый актуальный предмет сплетен, гуляющих по школе. Поднимаюсь по лестнице, направляюсь к своему чистому, пахнущему апельсинами личному шкафчику, уклоняясь от перешептываний, злобных комментариев и парней, пытающихся меня облапать. Я не успеваю увернуться от одного; почувствовав, как чья-то рука хватает и сжимает мою грудь, я даже не задумываюсь. Просто реагирую, как меня научил папа: обхватываю и заламываю ему палец. Кто-то кричит, извергая поток ругательств. Я не останавливаюсь посмотреть, кто именно. Дойдя до шкафчика, бросаю туда все книги, которые пришлось забрать домой на каникулы. Первым уроком у меня Английская литература. Расправляю плечи, беру нужный учебник и отправляюсь в неблизкий путь на третий этаж. Йен Рассел идет туда же, смеясь с Джереми, Кайлом и Мэттом. Когда они видят меня, все четверо останавливаются посреди коридора. Я продолжаю идти. Джереми выглядит испуганно; какой-то частичке меня это нравится гораздо больше, чем должно. Мэтт раздражен, и в этом нет никакого смысла. Я ему ничего не сделала. Усердно стараюсь не пялиться на Йена слишком долго, только это невозможно. Его губы приоткрыты, темные глаза широко распахнуты. Я знаю, что мой наряд сделал свое дело. На мне кожаная мотоциклетная куртка, черные джинсы и черные сапоги. Под курткой – изрезанная футболка, оголяющая немного кожи, однако не в стратегических местах. Кожаные нарукавники с крестообразной шнуровкой исчезают под манжетами куртки. Мои волосы выпрямлены, распущены, и, да, я с четной помадой и черной подводкой. Смиритесь. Губы Йена сжимаются в тонкую линию. Думаю, он не рад, что я вернулась к своему костюму, как Йен его называет, но он остается в стороне. Кайл, Мэтт и Джереми, скрестив руки, обосновываются в центре коридора, вынуждая людей протискиваться мимо них. Ну, Грэйс Колье не станет протискиваться мимо кого бы то ни было. Я напролом прохожу прямо сквозь их линию. Джереми – коротышка, так что особых усилий для этого не требуется. Громкий смех следует за мной до кабинета, где я бросаю сумку на пол, достаю тетрадь и готовлюсь к уроку. В передней части класса две девушки, с которыми я лично не знакома, говорят обо мне так, словно меня тут нет. " Уже Хэллоуин? " и " О боже, ты видела ее макияж? ". Будто это самое худшее, что говорили в мой адрес. Самое смешное: я одевалась так с начала девятого класса – раньше никто и бровью не вел. Мои друзья думали, что это круто… в то время, когда они еще являлись моими друзьями. Покачав головой, пропускаю все мимо ушей. Сегодня меня ничто не ранит. *** – Когда Грумио говорит в 1 акте: " Чертовку Катарину! Слышал брань я, но хуже нет для девушки прозванья", он называет ее чертовкой или мегерой – худшим словом, каким только можно назвать девушку, – поясняет миссис Кирби классу. Я закатываю глаза. Это не худшее слово. Поверьте. – Но Петруччо она в своем роде нравилась, вы согласны? Возможно. Думаю, он просто видел денежные знаки, когда смотрел на нее, а не сердечки. – Каково ваше мнение о Кэт? Она действительно была мегерой, какой ее все считали? – Она была настоящей стервой, – выкрикивает кто-то с задних рядов. Обернувшись, прихожу к выводу, что это была Элли. – Ребята, вы бы хотели жениться на Кэт? Все парни строят гримасы и отрицательно качают головами. – Так почему же Петруччо с таким упорством стремился не просто жениться на ней, но и укротить ее? Я абстрагируюсь, когда мальчишки, которых вызывает учительница, дают какие-то бездарные уклончивые ответы, доказывающие, что они не дочитали пьесу. Нет никакой дискуссии, лишь перефразирование заметок миссис Кирби… до тех пор, пока один храбрый идиот не заявляет: – Если бы Кэт была моей женщиной, она бы очень быстро научилась проявлять уважение. Что? Возглас " Ооо" тихим бормотанием проносится по классу. Миссис Кирби улыбается, глядя на Джекса – парня, строящего из себя гангстера. – Что бы ты сделал иначе? – Я бы ей прямо втолковал: если хочешь выбраться из папочкиного дома, девочка, тогда будешь все делать по-моему, – добавляет он, взмахивая рукой, будто рэпер. О, мой Бог, серьезно? Вздохнув, качаю головой. – Ты не согласна, Грэйс? О-ой. Мои одноклассники оборачиваются, чтобы посмеяться надо мной, язвительно ухмыльнуться, изобразить похотливые жесты, которые каким-то образом ускользают от внимания учительницы. Я не отвечаю ей, но она не унимается. – Я бы хотела услышать твое мнение. Прочищаю горло. – Мое мнение? Хорошо. Я думаю, Кэт опередила своих современников на века. Женщина с оригинальным мышлением и интеллектом. О горе ее бедному отцу! – Я вскидываю руку ко лбу, добавляя драматизма. Несколько человек смеются, однако в глазах миссис Кирби заметен проблеск. – Почему ты считаешь, что оригинальное мышление и интеллект принесли горе ее семье? Бросаю на нее косой взгляд. – Да ладно. Разве это не очевидно? Она – девушка. Она – собственность, ничего более. Отец сулит ее тому, кто больше заплатит, ведь в ту пору девушки только для этого и годились. – Сегодня тоже не особо годятся, – говорит Джекс. Парни разражаются хохотом. Девчонки пронизывают его возмущенными взглядами, а внутри меня вспыхивает искра. Миссис Кирби открывает рот, чтобы поощрить очередной поток глупости, но мне терпения не хватит это слушать. – Трус, – парирую я. Несколько девушек одобрительно аплодируют. – Только те парни, которые всерьез верят, будто нам лучше вернуться в темные времена, когда женщины были лишь собственностью мужчин, боятся девушек. Ты боишься девчонок, Джекс? Он смотрит на меня, моргая, затем цепляет на лицо уверенную улыбку. – Я не боюсь никаких девчонок. Класс снова смеется, но учительнице все мало. – Подождите. Подождите. Мне кажется, мы движемся в верном направлении. Грэйс, развивай свою идею. Я делаю глубокий вдох. – Вот моя идея: Кэт не хотела, чтобы ее просто взрастили для замужества, а отец от нее большего не ждал. Когда все эти парни начали кружить вокруг ее младшей сестры, их отец был так рад избавиться от обеих, что заплатил потенциальным женихам, лишь бы сбыть дочерей с рук. А парни… какая им разница, кто эти девушки? Они не только получат деньги, но еще им достанутся красивые жены и гарантированный секс. А если девушке не нравился ее муж – очень жаль. Сама она выбрать не могла. – До сих пор не вижу тут проблемы. – Джекс пожимает плечами и стукается кулаками с парнем, сидящим рядом. – Серьезно? Не видишь проблему? Что, если бы мой отец заплатил тебе, чтобы ты на мне женился? Я тебя на дух не переношу, и тебе определенно не нравлюсь. Ты не видишь тут проблемы? – Тебе бы пришлось спать со мной, потому что ты легально моя жена, и все такое. – Он ухмыляется. – А еще тебе бы пришлось делать все, что делают жены, типа, убирать, готовить, стирать мою одежду. Я б так жил, даже если ты… – Джекс, достаточно, – миссис Кирби перебивает его, прежде чем он успевает назвать меня словом похуже мегеры, но уже поздно. Я знаю, что Джекс собирался сказать. Остальная часть класса тоже знает. Пытаюсь скрыть свою боль, только теперь она стала частью меня. – Ты считаешь меня шлюхой. – Грэйс… – Нет, миссис Кирби, все нормально. Ты это хотел сказать, верно, Джекс? Мы все прекрасно знаем. Джекс не отвечает. Он просто закидывает руку на спинку стула и улыбается так, будто он – царь мира. – Почему ты так думаешь? Я не помню, чтобы мы занимались сексом, и мне бы хотелось знать, почему ты пришел к такому мнению. – Грэйс, довольно. Мы обсуждаем Шекспира, не тебя. – Отлично. Давайте поговорим о Шекспире. – Я разберусь с придурком Джексом позже. – У Кэт не было выбора. Не было вариантов. Не было надежды. Появляется Петруччо, уже соблазненный обещанной платой, а потом решает, что ему нужно еще и дух ее сломить – так же, как дрессируемому животному. – Птице, – поправляет меня миссис Кирби. – Без разницы. Это отвратительно. – Эту пьесу часто называют женоненавистнической из-за того, как в ней относятся к женщинам. Тем не менее, другие литературоведы не соглашаются и говорят, что это фарс – якобы Шекспир пытался пролить свет на положение вещей в те времена. А некоторые вообще откровенно заявляют, что Шекспир был феминистом. Я задумываюсь на мгновение. Это объясняет финал пьесы. Когда я прочитала его в первый раз, ощутила разочарование. Словно Кэт сдалась. Но сейчас? – Миссис Кирби? Монолог Катарины в конце пьесы, тот, что про пари? Она ведь не всерьез говорила, верно? – Не знаю, Грэйс, как тебе кажется? Если он был феминистом, значит, я абсолютно неправильно поняла финал. – Она просто уступила. Сказала то, что хотел услышать от нее муж. – Ага, потому что она усвоила, где ее место, – говорит Джекс, смеясь. – Нет! Нет, она не была укрощена. Кэт не была сломлена. Она осталась собой, той же умной женщиной, действующей продуманно. Мне кажется, они с Петруччо заключили сделку. Я думаю, если отбросить позерство перед любопытными, они по-настоящему нравились друг другу. Кэт поняла, что для нее все могло сложиться гораздо хуже, и согласилась отказаться от своего стервозного поведения в обмен на помощь Петруччо. – Когда все продолжают безучастно сидеть, я машу рукой. – Да ладно вам, разве это не очевидно? Кэт по-прежнему думает, по-прежнему плетет интриги. Она просто нашла партнера, готового делать это вместе с ней. – Это потому что она – секси. Горячие девчонки всегда заставляют парней делать то, что им захочется. – Да, а потом врут. – Эй-эй, довольно, – миссис Кирби пытается восстановить контроль над ситуацией, когда по классу проносятся громкие одобрительные возгласы, но я встаю и поворачиваюсь лицом к мелкой противной ведьме, сидящей около окна. Ее зовут Камрин; она и словом со мной не обмолвилась с начала девятого класса. Камрин маленькая, с гладкими темными волосами, спадающими на плечи, мягким взглядом и приятной улыбкой, которую я не вижу, потому что в данный момент она слишком занята, ядовито ухмыляясь мне. Сначала Джекс, теперь она? Ладно, с меня хватит игр. – Я не врала. Когда захочешь услышать правду, можешь в любой момент меня найти. – Грэйс, сядь на место и не разговаривай. Я резко оборачиваюсь к учительнице. – Я не буду молчать, когда ученики в вашем классе оскорбляют меня, миссис Кирби. – Пристально смотрю на нее. – И им это сходит с рук, – добавляю, отчего ее брови ползут вверх. – Камрин, извинись перед Грэйс. – Но я не… – Ты назвала ее обманщицей. Извинись, иначе пойдешь к мистеру Джордану. Камрин скрещивает руки на груди, пронизывая меня убийственным взглядом. – Извини. – Что? Я не расслышала… – Я сказала, извини. Теперь довольна? Поворачиваюсь к Джексу. – И? Он похлопывает себя по груди и смотрит на миссис Кирби, чтобы та его спасла, но она кивает. – Ты тоже, Джекс. – Ах, черт. Ладно. Мне жаль, что ты шлюха. – Джекс! – Хорошо-хорошо. – Он прочищает горло. – Извини. Но если люди не хотят, чтобы окружающие замечали, как они одеваются, тогда, может, им не следует одеваться так, чтобы на них обращали внимание. – Джекс, последнее предупреждение. Он поднимает обе руки; я же сажусь на место, про себя смеясь над тем, как лицо Камрин приобретает интересный оттенок пунцового. Но я еще не закончила. Я сказала маме, что больше не буду прятаться, не буду молчать. Я не шутила. – Знаете, немногое изменилось со времен Шекспира. Люди до сих пор не могут быть самими собой, не опасаясь того, что подумают о них другие. – Хорошо, Грэйс, ты высказала свою точку зрения. Звенит звонок; скрип парт по полу и звуки захлопываемых учебников заполняют кабинет. Я усвоила урок – лучше дождаться, когда толпа рассеется, прежде чем выйти самой. Собираю свои вещи, разворачиваюсь к двери и замираю на месте. Робин Нилсон и Кхатири Сони стоят передо мной. Робин кусает губу. Скрестив руки на груди и выпятив бедро вперед, готовлюсь. – Что? Робин поднимает руки. – Ничего, ничего. Просто… это было здорово. Мои брови взметаются вверх. – Что было? Она смеется, затем быстро замолкает, словно ее смех был заточен в подземелье и случайно вырвался наружу. – То, как ты осадила Джекса, Камрин и даже миссис Кирби. – Ты такая отважная, – добавляет Кхатири с нотками восхищения в голосе. Моргнув, наконец-то киваю. – Спасибо. – Я прохожу мимо них, но Робин останавливает меня, положив руку мне на предплечье. – Мы тебе верим. Учебник литературы выпадает из моих рук и шлепается на пол. Мне хочется схватить Робин и закружить ее по классу, как мама раньше кружилась со мной, а потом заставить ее подписать заявление, которое я могла бы растиражировать и опустить в каждый шкафчик, вычищенный мной на каникулах. Улыбнувшись и кивнув, они уходят. Остальные мои одноклассники злобно смотрят или шепчутся, прикрываясь ладонями, только я едва замечаю их, потому что кто-то считает меня отважной. Кто-то верит мне. *** Раздается звонок на третий урок; в толчее школьников, спешащих вовремя добраться до своих кабинетов, я замечаю рьяно спорящих Зака и Йена. Йен встречается со мной взглядом, но ничего не говорит, так что я держусь поодаль. Прислонившись спиной к шкафчику, жду, пока они не расходятся в разные стороны, после чего выпрямляюсь, глубоко вздыхаю и приближаюсь к Йену, чтобы спросить, можем ли мы пообедать вместе позже. – Не сейчас, Грэйс. – Он огибает меня и идет дальше. Что бы Зак ни сказал ему сейчас, это очень расстроило Йена, поэтому я заставляю себя не принимать его слова близко к сердцу. У него лицо бледное, слишком бледное, и, удаляясь, он обхватывает голову руками, как делал на прошлой неделе. Проклятье, надеюсь, Йен не мучается от очередного приступа головокружения или головной боли. У меня есть обезболивающее. Может, я дам ему пару таблеток на обеде. Вот только я больше не обедаю в кафетерии. Обычно упаковываю сэндвичи, пробираюсь тайком в библиотеку и ем там, читая какой-нибудь толстый учебник. Возможно, утренний урок литературы вселил в меня смехотворную храбрость, но я решаю, что сегодня можно поесть и в кафетерии, особенно если Йена опять беспокоит голова. Весь третий урок я борюсь со страхом, который пытается отговорить меня от этой затеи. Когда звенит звонок на большую перемену, я собираюсь с духом и присоединяюсь к очереди. Слышу шепот, вижу удивленно приподнятые брови, однако все равно уверенно подхожу к линии раздачи, будто я тут хозяйка. Хоть у меня и есть сэндвичи, я кладу на свой поднос два куска пиццы. Похоже, всем очень нравится пицца. Пока расплачиваюсь за еду, в кафетерий входит Йен, только он меня не замечает. Он направляется прямиком к столику команды по лакроссу в дальнем правом углу, рядом с трофейной витриной. Зак сидит в центре длинного стола, его последователь Джереми – справа. Мэтт и Кайл стоят на карауле. Когда Йен приближается, они, похоже, смыкают ряды, не подпуская его к Заку. Я держусь в стороне. Напряжение нарастает. – Зак, ладно тебе, старик. – Йен поднимает руки ладонями вверх. Его лицо слишком бледное, чтобы из-за этого не забеспокоиться. Зак бросает на него скучающий взгляд. – Столик для шалав там. – Он дергает головой в моем направлении. Внутри все обрывается. Я не осознала, что меня заметили. Йен оборачивается, взгляд его темных глаза сосредотачивается на мне, затем быстро возвращается к Заку. Остальные парни ехидно ухмыляются, смеются, затем на их лицах появляется серьезное выражение. Я стою тут, держу поднос с обедом для двоих и баночкой Тайленола в жалкой попытке сохранить единственного оставшегося у меня друга, и им это известно. Они ждут, пускают слюни в предвкушении того, что последует. – Зак, серьезно, – снова пытается Йен, но тот лишь склоняет голову набок. – Ты не хочешь узнать, что женушка для тебя приготовила? – Наверно, венерическое, – говорит Кайл; Джереми стукается с ним кулаками. Я даю Йену несколько секунд, всего несколько секунд, чтобы заступиться за меня так же, как на прошлой неделе – сначала перед моими бывшими друзьями, потом перед своими. Но он этого не делает. – Йен? – окликаю я. Эффект такой, будто водой брызнули на пламя. Кафетерий погружается в тишину, если не считать шипения наблюдателей, внезапно заметивших представление, сопровождающее сегодняшний обед. – Никаких шалав, сюда можно только мужикам, – выкрикивает Джереми в мою сторону. – Значит, тебе придется поесть в другом месте, – выпаливаю в ответ. – Отвали, сука. – Он пытается казаться грозным, но у него не выходит. Йен наконец-то обретает дар речи. – Остынь, Линз. Чего ты хочешь, Грэйс? Чувствуешь возмущение в Силе? – огрызается он на меня; я вздрагиваю, когда парни ржут у него за спиной. Взгляд Йена продолжает метаться между мной и Заком. С ужасом, растущим словно на дрожжах, я понимаю. Мне все становится ясно. Это – суд, а Йен – подсудимый. Друзья заставляют его выбрать: они или я. Хочется бросить поднос и сбежать, скрыться, купить билет на самолет до Европы и никогда не возвращаться назад, однако все сказанное маме накатывает обратно, чтобы дать мне под дых. Я сказала, что больше не буду бегать. Я сказала, что не буду отступать, прятаться или молчать. Переношу свой вес на одну ногу, с вызовом бросаю на Йена взгляд. Давай, гад. Валяй. Я не дам тебе так легко отделаться. Скажи это, глядя мне в глаза. – Йен, – пытаюсь снова, но его имя вырывается из гортани невнятным хрипом. – Симпатичный прикид. – Губы Йена изгибаются в ухмылке. – Тебе действительно нравится, когда каждый парень в школе раздевает тебя глазами, правда? Он неторопливо приближается, рассматривая поднос в моих руках. – Еда для меня? – Пожалуйста, – шепчу я. – Пожалуйста, не делай этого. Если он и слышит меня, то не подает вида. Йен берет один кусок, потом морщится. – Ты ведь не трогала его, да? – Он бросает пиццу обратно на поднос, но забирает Тайленол и сует его себе в карман. Позади него Зак наблюдает с улыбкой. – Не хотелось бы ничего подцепить. – Этот выпад парни поощряют громкими выкриками. – Убирайся отсюда ко всем чертям, – тихо бормочет Йен себе под нос, и, проклятье, я не пойму, угрожает он или предупреждает меня. Долго я над этим не раздумываю. Мотив не важен. Важны действия. И Йен Рассел только что всадил мне нож в спину. Я резко разворачиваюсь кругом, мои волосы взмывают вверх, уверенно иду к мусорным бакам, выбрасываю туда все вместе с подносом. Я не бегу. Не плачу. Держу голову высоко, когда они называют меня шлюхой и шалавой. В коридоре я все еще слышу, как они радостными возгласами поддерживают свидетельские показания Йена. Полагаю, вердикт вынесен.
24

⇐ Предыдущая 4 5 6 7 8910 11 12 13 Следующая ⇒