«Это тот парень, которому кажется, что я лгала насчет Джейка». 2 страница

Я говорю как мелкая сучка, которая скулит на своего парня, чтобы он обратил на нее внимание, но это не то, что происходит здесь. Мэйв неоднократно выступала в защиту Алекса. Она стояла за него, когда я впервые увидела его в коридоре перед кабинетом Дархауэра. Она постаралась не обращать внимания на то, что он, будучи несовершеннолетним, жил сам по себе, хотя все еще считалось, что он находится под опекой Монти. Без нее Алекс никогда бы не получил эту квартиру. И Мэйв пообещала, что поможет Алексу с его делом об опеке над Беном. Не говоря уже о том, что если бы она не стояла рядом с ним, когда он пришел в суд после того, как подстрелил Джейка, то, скорее всего, он все еще был бы в тюрьме прямо сейчас. Алекс все время наносит ей словесные удары, но я знаю, что он ценит ее. Я тоже. Думаю, что эта женщина очень крутая.

Нет, я не хочу, чтобы он пошел открывать дверь, потому что по ту сторону нас ждет что-то плохое. И как только мы это впустим, то уже не сможем отмахнуться от этого. Я редко испытываю какие-то внутренние чувства, но это... это совсем другое. Чувство страха сжимает меня в своих челюстях. Это своего рода предчувствие, которое садится вам на плечо за мгновение до того, как что-то появляется и разрушает все, что вам дорого, и вас вместе с ним.

— Бедная маленькая Париси. Не беспокойся. Я был хорошим мальчиком. Я не нарушал никаких законов. Во всяком случае, мне об этом неизвестно. — Он ухмыляется, и в его темных глазах искрится веселье, как тлеющие угольки костра. — Иногда самые странные вещи оказываются незаконными. Я узнаю, чего она хочет, и избавлюсь от нее. Эта женщина чертовски настойчива. Если она думает, что я дома, то она не оставит…

— Алекс! Я не валяю дурака! Ты должен открыть эту дверь прямо сейчас!

Темные волосы падают ему на глаза, Алекс наклоняет голову набок, выражение его лица печально.

— Видишь.

Парень слезает с меня, и этот ледяной ужас погружает свои когти еще глубже. Я хочу схватить его и заставить остаться. Запертые здесь, в нашем маленьком пузыре, и все безумие, существующее снаружи, не может повлиять на нас. Не может причинить нам боль.

Взглянув вниз, Алекс замечает, что его стояк все еще натягивает спортивные штаны. Он усмехается, протягивает руку к брюкам и поправляет свой член, пытаясь спрятать его.

— Не смотри так грустно, Dolcezza. Нет никаких шансов, что эта штука в ближайшее время куда-нибудь денется. Я тверже, чем гребаная армированная сталь. Дай мне две секунды. Вот. — Он берет меня за запястье, направляя мою руку вниз, между моих собственных ног. — Я хочу, чтобы к тому времени, как я вернусь, ты дрожала и трепетала. Но не кончай. Я накажу тебя, если ты лишишь меня этого.

Я смотрю, как он надевает футболку, застыв на месте и во времени. Позже этот момент будет бесконечно повторяться в моей голове. Я вспомню, как красиво двигались мускулы на широкой спине Алекса, когда он засунул руки в рукава футболки и лениво натянул ее через голову. Я не смогу забыть медленную, уверенную улыбку, которую он бросает мне через плечо, когда переступает через гитарный футляр и выходит из спальни, прикрывая за собой полуоткрытую дверь. Я все еще буду вдыхать густой, соблазнительный аромат свежего хлеба, исходящий из пекарни через дорогу, и это все еще будет терзать мой желудок…

Машинально я придвигаюсь к краю кровати. Мои руки и ноги деревянные и непослушные, когда я натягиваю свитер и джинсы. Элементарные манеры диктуют, что было бы невежливо следовать за ним, я должна дать ему возможность поговорить наедине с его социальным работником, но манеры и этикет сейчас не кажутся важными. Мне нужно быть с Алексом. Я это чувствую. Я это знаю.

Воздух в коридоре на десять градусов холоднее, чем в спальне. Порыв обжигающего ветра змеится мимо двух фигур, стоящих в дверном проеме впереди; он пронзает прямо сквозь черную толстовку, которую я только что натянула, заставляя мою кожу покрыться мурашками.

Высокий звенящий звук приглушает слух, когда я делаю каждый шаг вперед.

«Ты ошибаешься. Ты ведешь себя как чертов параноик. Перестань преувеличивать. Предложи приготовить кофе или еще что-нибудь. Серьезно, остынь уже, девочка…»

Моя маленькая ободряющая речь остается без внимания.

В трех футах от меня Алекс протягивает руку и берется за дверь, костяшки его пальцев становятся белыми, когда он хватается за дерево.

— Что?

— Я все понимаю. Я знаю, Алекс, послушай... Впусти меня, ладно? Это долгий разговор. Тебе нужно присесть…

— Вы все врете. — У Алекса лопатки соединились под футболкой. Напряжение, которое он излучает, шокирует даже больше, чем холод. — Это она, я точно знаю. Джеки придумала эту дерьмовую историю, чтобы разорвать со мной отношения навсегда. Она хочет быть уверенной, что я никогда больше его не увижу, а вы... вы почему-то с этим соглашаетесь. Почему... какого хрена вы это делаете? — Его голос звучит тихо, и он спотыкается на каждом слове.

Прямо за его спиной я выглядываю из-за его руки, устанавливая зрительный контакт с Мэйв. Я видела ее только один раз, в тот раз в Роли. Она была одета в элегантный серый брючный костюм, воротник ее рубашки был плотно застегнут. Ее темные волосы были собраны сзади в практичный пучок. Эта женщина, стоящая в дверях, совсем не похожа на человека, который обсуждала дело Алекса с Дархауэром. Сейчас она одета в спортивные штаны и массивный свитер, украшенный спереди надписью «ДУХОВНЫЙ ГАНГСЕР». Неряшливый узел на макушке выглядит так, словно в нем гнездились крысы, а предательское черное пятно вчерашней туши под каждым глазом говорит о том, что она не умылась сегодня утром, прежде чем выбежать из дома.

Женщина качает головой, ее голос, грубый от волнения, застревает в горле.

— Ты думаешь, я настолько жестока? Ты не думаешь, что я на твоей стороне? После всего, что случилось?

Алекс замечает, что я стою позади него. Он отодвигается на дюйм в сторону, освобождая мне место, но его глаза не отрываются от Мэйв.

— Если вы не соучастник, то она и вас дурачит, — хрипло говорит он. — Вы же знаете, как сильно она хочет его удержать. Она сделает все, чтобы я не смог вернуть Бена.

Мэйв опускает голову, ее глаза на мгновение закрываются. Когда она их открывает, то не поднимает взгляд. Она смотрит на ключи в своих руках, потирая подушечкой большого пальца золотой диск, прикрепленный к брелоку.

— Хотела бы я... чтобы это было правдой. Если бы это было так, все было бы просто. Мы бы их выследили и нашли. Но... я только что была в похоронном бюро, Алекс. Я... я видела Бена. Это был он. Он находится там уже почти неделю. Возникла какая-то административная путаница. Они никак не могли сообразить, кому нужно позвонить.

Алекс отступает назад, качая головой. Он спотыкается, едва потрудившись удержаться на ногах, и пытается поспешно отступить.

— Чушь собачья, — шипит он. — Гребаное дерьмо. Джеки... она нашла способ... говорю вам, это все Джеки…

— Это не притворство, Алекс. Я ничего не выдумываю. — Мэйв говорит так, словно находится на другом конце света и разговаривает по очень плохой телефонной линии. Мои уши пытаются блокировать то, что она говорит. — Она тоже была в похоронном бюро, ясно? Ее травмы были катастрофическими. Она... тоже не выжила.

Алекс останавливается, прислонившись боком к стене. Он смотрит на меня, слегка нахмурив брови, его грудь не двигается, и мое сердце, разбивается вдребезги. Я не слышала, чтобы Мэйв говорила это. Я также не слышала, как он это сказал, но слова были там, как самодельное взрывное устройство, на которое я невольно наступила, взрываясь, и взрываясь, и взрываясь, этот взрыв никогда не закончится.

Бен мертв.

Случилось что-то ужасное.

Брата Алекса больше нет.

ДЕНЬ ПЕРВЫЙ

Я не знаю, что делать, папа. Он просто продолжает пялиться в стену. Я ничего не могу для него сделать. Ему нужна помощь профессионала…

ДЕНЬ ВТОРОЙ

«Пожалуйста, Детка. Тебе надо что-нибудь съесть. Ты можешь просто попробовать? Ты же сам себе делаешь плохо. Алекс? Алекс? »

ДЕНЬ ТРЕТИЙ

«Они спрашивают, во что ты хочешь, чтобы он был одет. Я могу... я могу пойти в магазин и купить костюм или что-то еще? Что ты думаешь? Прости. Я знаю, что ты не хочешь иметь с этим дело, но они говорят, что им нужно знать…»

ДЕНЬ ЧЕТВЕРТЫЙ

«Я НЕ ХОЧУ НИКАКОГО ГРЕБАНОГО ТОСТА, ЯСНО? ПРОСТО ПОЛОЖИ... ПОЛОЖИ ХЛЕБ, СИЛЬВЕР!

Черт.

Прости. Прости меня. Боже, мне так чертовски жаль. Мне не следовало огрызаться на тебя. Господи, мать твою! Я... ты не должна быть рядом со мной прямо сейчас. Тебе действительно нужно уйти».

ДЕНЬ ПЯТЫЙ

«Когда же мы отдадим достаточно? Когда же мы потеряем достаточно? Нет никого, кто бы следил за тем, сколько боли нам причинили... сколько мы должны вынести... и это самое страшное, Сильвер.

Потому что если никто не следит за ними...

…тогда нет никого, кто мог бы остановить это».

ДЕНЬ ШЕСТОЙ

«Я чертовски сильно люблю тебя, Argento. Я знаю, что ты пытаешься помочь, но... пожалуйста. Пожалуйста, поезжай домой на некоторое время. Со мной все будет в порядке, обещаю. Мне просто нужно немного времени, чтобы подумать».

Глава 2.

Неделю спустя

Резко просыпаюсь, звук громкой, отвратительной панк-музыки раскалывает мне голову. На какое-то ошеломляющее мгновение я так охрененно забылся, что даже не представляю, где нахожусь и что, черт возьми, происходит. Потолок трейлера не такой, каким он должен быть. Окна справа от меня не было прошлой ночью, когда я рухнул на свои простыни и погрузился в забытье. Дверь напротив кровати сдвинута на три фута влево…

Только…

…подождите…

Трейлер. Я больше не живу в трейлере. Теперь у меня есть квартира. Я живу над хозяйственным магазином. И Сильвер…

Сильвер.

В тот момент, когда я думаю о ней, ко мне начинают возвращаться другие опасные воспоминания. Правда, с которой не стоит сталкиваться прямо сейчас. Резко выпрямляюсь, комната раскачивается, как качающийся корабль, когда я пытаюсь встать с кровати и запоздало понимаю, что у меня похмелье сильнее, чем когда-либо за всю мою гребаную жизнь, и меня вот-вот вырвет.

— Святое... дерьмо. — Поспешно я пытаюсь добраться до ванной. Но удача не на моей стороне. Меня рвет, желчь прожигает путь вверх по пищеводу, и у меня нет гребаных вариантов. Я хватаю первое, что попадается мне под руку, и сгибаюсь пополам, ловя рвоту, которая вырывается из моего рта.

У меня такое чувство, как будто меня несколько раз пнули в живот, когда спазмы в диафрагме прекратились и я, наконец, могу сделать рваный, обжигающий вдох. И тут я вижу, что меня вывернуло в мой чертов пустой футляр от гитары.

Бл*дь.

Бл*дь, бл*дь, бл*дь, бл*дь.

Стискиваю зубы, вздрагивая, когда хриплая, грохочущая музыка, играющая где-то в квартире, усиливается до оглушительного крещендо. Этому безумию может быть только одно объяснение. Каким-то образом я делаю второй неглубокий вдох и реву во всю глотку:

— ЗАААААААНДЕР!

Резкий визг прерывает дребезжащую панковскую мелодию — звук иглы, которую вопиюще тащат по поверхности пластинки — и музыка обрывается. Следуют ровные глухие звуки. Я не могу сказать, что это — шаги или неохотное, напряженное биение моего собственного сердца, но секундой позже в дверях спальни появляется Зандер Хокинс, одетый в пару черных боксеров и ярко-красный шелковый халат, такой халат носят скучающие домохозяйки в мыльных операх, лениво размышляющие, стоит ли им попытаться соблазнить мальчика из бассейна.

Широкая, дерьмовая ухмылка Зандера растворяется в открытом отвращении, когда он смотрит на меня.

— Чувак. Ты осквернил свой футляр. Да что с тобой такое? Ты же рядом с мусоркой.

Я смотрю налево, в том направлении, куда он указывает, и он прав. Секунду назад я легко мог бы схватить мусорное ведро вместо чехла, но был слишком занят тем фактом, что чувствовал себя так, будто вот-вот умру на полу своей спальни. И до сих пор мне кажется, что я могу умереть в любую секунду.

— Какого хрена ты со мной сделал? — Я прижимаю руку к лицу. Чееерт. С закрытыми глазами дышать намного легче.

«Алекс? Где ты? Мне здесь не нравится. Ты можешь приехать и забрать меня? »

Боже…

Нет.

Только, бл*дь, не это.

Паутина боли протягивает свои пальцы через мою грудь. Я быстро прогоняю звук этого голоса из своей головы.

Зандер издает язвительное «ха! ». Я чувствую его приближение, но даже не пытаюсь приоткрыть веки.

— Ты все это сделал сам, мой друг. Я сказал тебе остановиться после десятого шота, но разве ты послушал? Я позволю тебе угадать ответ на этот вопрос. О боже, ты выглядишь как искусно сколоченное дерьмо, мой друг.

Я сглатываю, снова подавляя позыв к рвоте.

— Текила? — Я уже знаю ответ, чувствую на вкус.

— Ты завалил эту сексуальную латиноамериканскую госпожу, как будто она просто умоляла тебя вылакать ее дерьмо, — подтверждает Зандер. — Я едва успел попробовать. К счастью для меня, я привел своего друга Джека Дэниелса на вашу грустную вечеринку жалости. Иначе мне пришлось бы смотреть, как ты напиваешься до беспамятства совершенно трезвым. Это было бы полным отстоем, чувак. Было достаточно плохо наблюдать, за этим даже с выпивкой.

Я застонал, о чем тут же пожалел. Вибрация воздуха, проходящего по моим голосовым связкам, заставляет меня чувствовать, что я вот-вот взорвусь. Или распадусь на части. Не уверен, что именно.

— Вечеринка жалости? — Я тяжело дышу.

Явное пожатие плеч Зандера практически слышно.

— Не спрашивай меня. Я понятия не имею, почему Алессандро Моретти, Разрушитель Миров, вышел играть. Это не моя работа-совать нос в чужие дела. Я хорош только для смутных, поверхностных эмоций и пьяных игр. Ты что-то говорил о своем младшем брате? И той женщине, которая заботится о нем. Ты назвал ее... как же это было? Злая, жестокая сука?

Да. Злобная, жестокая сука звучит примерно так. Я стискиваю зубы, хватаю себя за запястье и сжимаю его так сильно, как только могу. Я должен убраться отсюда к чертовой матери. Мой желудок возмущенно скулит, когда я заставляю себя сесть, прислонившись спиной к краю кровати.

— Телефон? Ты не видел мой телефон?

Зандер хихикает себе под нос, когда падает рядом со мной на пол.

— О да. Прекрасно видел. Вот.

Свет бьет мне в глаза, когда я приоткрываю их. Зандер достает из кармана своего красного шелкового халата искореженный кусок гнутого металла и бесцеремонно кладет его мне на грудь. У меня не так давно появился iPhone. Может быть, всего пару месяцев. Я долго не решался купить сотовый телефон, убежденный, что он мне никогда не понадобится, а простая покупка такой технологии сделает мою жизнь бесконечно хуже. А потом я встретил Сильвер, и все изменилось. Телефон быстро стал одной из моих самых ценных вещей, потому что это была моя прямая связь с ней. Теперь его экран разбит вдребезги. Все это искривлено и согнуто. Быть не может, чтобы он все еще работал.

— Когда я пришел сюда, ты уже сидел там с молотком, — сказал Зандер, засовывая в рот кончик электронной сигареты. Он втягивает ее, на секунду его щеки впадают, а затем густое облако белого дыма льется из носа и изо рта. Спальню наполняет запах вишен, сладкий и ядовитый. — В свое время я повидал немало глупостей, но именно этот акт бессмысленного разрушения возглавил список. Эти штуки чертовски дорогие. Как же ты теперь будешь смотреть порно?

— Мне нужно позвонить Сильвер, — простонал я.

— Если ты не запомнил ее номер, боюсь, тебе чертовски не повезло, — говорит Зандер нараспев. От его игривого настроя у меня сводит чертовы зубы. — Я мог бы отвезти тебя к ней домой, поскольку ты явно не в состоянии управлять тяжелой техникой, — предлагает он. — Но я только начал слушать Thunderbird, а ты все еще выглядишь дерьмово. Я не позволю заблевать кожу в машине. Это оригинал.

Я не могу выразить свое недовольство его комментарием настоящими словами, но гортанное, волчье рычание, которое я выдавливаю, делает свое дело. Зандер снова посасывает свою сигарету, целенаправленно выдувая тошнотворно-сладкий клуб белого дыма из уголка рта мне в лицо.

— Сделай это еще раз, и я засуну эту штуку туда, где не светит солнце.

— Ладно. Какой раздражительный.

— Ты разве не должен быть в Роли?

Зандер холодно оценивает меня.

— Нет, если только власть держащие не ожидают, что мы посетим эту дыру во время рождественских каникул.

— Значит, ты решил включить самую оскорбительную музыку, которая у меня есть, так громко, как только сможешь, просто чтобы по-настоящему разозлить соседей? — ворчу я.

— Сейчас шесть сорок пять утра. Еще часа два внизу никого не будет. По крайней мере, так ты сказал вчера вечером. Я подумал, что некоторые оптимистичные мелодии могут помочь тебе проснуться в хорошем настроении. Должен сказать, что ты грубо разрушил мои надежды. И раньше ты не был таким ворчливым с утра.

Это вопиющая ложь. В Денни, в центре временного содержания для несовершеннолетних, где мы с Зандером встретились, я был ходячим зомби, пока мне не удалось подкупить одного из тюремщиков, чтобы он дал мне двойную порцию кофе. И Зандер только что сказал это сам: он сидел и смотрел, как я убиваю бутылку текилы вчера вечером. Он прекрасно знал, что сегодня утром у меня будет болеть голова. Я подсчитываю, сколько энергии потребуется, чтобы развернуться и ударить его прямо в челюсть, но потом решаю, что удовольствие от его визга того не стоит.

— Помоги мне встать. Мне нужен холодный душ. Затем я смогу взять байк…

— Сейчас слишком опасно ездить верхом, старик. Бл*дь! На улице чертов каток. И вообще, вчера вечером я забрал у тебя ключи.

— Ты мне их вернешь.

— Ни за что. Друзья не позволяют друзьям делать глупости.

На этот раз я не утруждаю себя математикой. Разворачиваюсь и запускаю кулак в его бок, стискивая зубы, когда вступаю в контакт. Зандер тяжело дышит, его шелковый халат соскальзывает с татуированных плеч, когда он со стоном сгибается пополам.

— Мне нужно спрашивать еще раз? — огрызаюсь я.

— Нет, нет, — хрипит он, закатывая глаза. — Этого достаточно.

Глава 3.

Удивительно, сколько раз человек может избегать смерти и все еще не чувствовать, что он заслуживает того, чтобы жить. Каждое утро я просыпаюсь с одним и тем же вопросом, звучащим в моей голове: Почему? Почему именно я? Почему я избежала смерти, когда было так много возможностей умереть?

Весенняя вечеринка Леона Уикмана.

Стрельба в школе.

Быть похищенной и повешенной на стропилах крыши спортзала школы Роли.

Восемнадцать человек погибли в школе в тот день, когда Леон решил, что с него хватит. Восемнадцать. Сара Гилберт занималась благотворительностью каждые выходные. Харизма Уэллс провела прошлое лето в Гане, обучая английскому языку детей в бедных отдаленных деревнях. Лоуренс Хардинг был одним из самых умных ребят в школе. Он уже заработал себе полную стипендию в Дьюке и собирался стать врачом. Скорее всего, он мог бы вылечить рак или что-то еще, но его светлое и многообещающее будущее было уничтожено простым нажатием гребаного спускового крючка.

Во мне нет ничего особенного. У меня средний интеллект. В хороший день я бы сказала, что внешне не слишком бросаюсь в глаза, но мир точно не изменится к лучшему, потому что я не безобразна. Я не сделаю мир лучше, только потому, что я в нем живу.

Так... почему? Как мне удалось пережить столько катастроф и опасных ситуаций, когда невинные одиннадцатилетние дети истекают кровью на задних сиденьях машин с пятизвездочными рейтингами безопасности?

«Осторожнее, Сильвер. Только не поддавайся. Не соскользни вниз по этому каменистому склону. Не представляй себе его лица. Не представляй его боль. Не воображай его страх. Ты этого не переживешь».

Единственное, что пугает или шокирует меня настолько, что заставляет отступить от края темной пропасти, разверзшейся в моем сознании — это лицо человека, который изнасиловал меня. Тошнит от того, что мне приходится прибегать к его воображению, но это работает. В тот момент, когда его самодовольная, жестокая улыбка мелькает в моем сознании, я отключаю их, все это — каждую нежную и болезненную мысль, которая кружится в голове уже целую вечность.

Я стою в своей комнате, застыв перед большим зеркалом у двери в ванную, уставившись на черное платье в моих руках. Одному Богу известно, как долго я прижимаю его к животу. Бог знает, как долго я стою здесь в нижнем белье. Мои тазобедренные кости слишком выпирают, лицо немного худее, чем должно быть, и я тону в мыслях о смерти и страданиях.

Я то ещё зрелище. День за днем мое тело восстанавливается после множества ран, нанесенных Джейком... но я еще далека от исцеления. Болезненно бледные призраки моих синяков все еще остаются, множество тревожных цветов, которые упрямо не исчезают, сколько бы мази я на них ни накладывала. Ребра яростно протестуют всякий раз, когда я кашляю, чихаю или дышу слишком глубоко. Я не могу смеяться без того, чтобы не согнуться пополам и не стиснуть зубы, пытаясь справиться с болью. Не то чтобы мне приходилось делать это всю прошлую неделю, конечно. Не над чем было смеяться.

Я встряхиваю платье в своих руках, влезаю в ткань и натягиваю ее на себя, стремясь скрыть все следы и пятна, которые все еще портят мою кожу. Если я их не вижу, то могу притвориться, что их там нет. Если я могу притвориться, что их там нет, тогда могу притвориться, что ничего этого никогда не было…

— Ты точно не хочешь, чтобы я пошел с тобой?

— Господи Иисусе! — Испугано прижимаю ладонь к груди, привалившись к комоду. — Папа! Перестань подкрадываться! У меня от тебя будет сердечный приступ.

Отец стоит в дверях, одетый в строгую черную рубашку на пуговицах и отглаженные брюки от костюма. Тонкий черный галстук, завязанный узлом вокруг его горла, выглядит так, будто он пытается задушить его. Папа никогда не был загорелым, но его щеки обычно имеют немного больше цвета, чем сейчас. У его ног сидит Ниппер, его черная шерсть жесткая и потрёпанная, темные глаза печальны. Он тихо скулит, когда встает и хромает через мою комнату, слегка лизнув мою ногу своим шершавым розовым языком. Как и я, он восстанавливается после тяжелого испытания с Джейком, но, вероятно, будет носить шрамы от ран до конца своей жизни.

— Я пел «Алабама — милый дом» всю дорогу вверх по лестнице, чтобы ты знала, что я иду. Ты была в своем собственном маленьком мирке, — говорит папа.

Господи. Бедный. Он мог бы дуть в тубу и стучать в барабан, когда приближался к моей комнате, и я, вероятно, не услышала бы его. В последнее время реальность все чаще ускользает от меня.

— Не думаю, что это правильно, что вы двое направляетесь туда сами. Думаю, что должен пойти с тобой, — говорит папа, прислоняясь к дверному косяку.

Похоже, сегодня утром он оделся соответствующим образом, на всякий случай.

Я хмыкаю себе под нос, пытаясь улыбнуться, но безуспешно. Отражаясь в зеркале, мое лицо выглядит комично искаженным. Если это лучшее, что я могу сделать, чтобы изобразить простую улыбку, тогда мне никогда не светит актерская карьера.

— Оставайся здесь, папа. Немного поработай. Жаль, что ты уже несколько недель не можешь продвинуться в работе над книгой.

— Книга? Какая книга? К черту книгу. — Он тихо смеется. — Это очень важно, Сил. Ты такая взрослая, слишком взрослая, но это будет очень тяжело для тебя. И определенно тяжело для Алекса. Может быть... я не знаю. Может быть, мое присутствие поможет.

У меня щиплет глаза, они горят так же, как горели всю прошлую неделю, каждый раз, когда я думала о стуке в дверь, который эхом разносился по квартире Алекса. Сейчас я едва держусь за нити своего здравомыслия. Я невольно обнаружила, что участвую в неминуемой игре в перетягивание каната, и каждую секунду мне приходится бороться, чтобы удержать руки на веревке, продолжать тянуть, тащить себя назад по воображаемой линии на песке, где я могла бы думать, дышать и существовать, не чувствуя, как нож вонзается в хрупкую плоть моего сердца.

Иногда в течение дня проходят минуты, даже часы, и боль ослабевает. Я не забываю, не могу этого забыть. Но на короткие промежутки времени мои измученные нервы немеют, обезболиваются, и я обманываю себя, думая, что могу справиться с этим, что наконец-то смогу собраться с мыслями. А потом кто-нибудь говорит что-нибудь об Алексе или Бене, или предлагает мне помощь, и веревка рвется в моих руках, выпуская кровь, сбивая меня с ног и снова втягивая в хаос.

А Алекс... Боже, Бен даже не был моим братом. Само собой разумеется, что Алекс просто раздавлен. Знаю, что это глупо, он никогда бы этого не сделал, но мне страшно по ночам, что я проснусь от сообщения, что он покончил с собой.

Папа не хочет ничего плохого — он просто предлагает поехать с нами, потому что любит меня больше жизни, и заботится об Алексе тоже, но его доброта невольно поставила меня на колени. Я закрываю глаза и делаю ровный вдох, умоляя саму себя.

Нет.

Не делай этого.

Не смей, Сильвер Париси.

Ты не будешь плакать, черт возьми.

Мне уже дважды пришлось заново накладывать макияж; если я сейчас снова начну плакать, то у меня будут воспаленные глаза и буду хлюпать носом, когда приеду за Алексом, а я не могу... не могу так с ним поступить. Он был сильным для меня так много раз до этого. Сейчас мне нужно быть сильной для него.

Рассеянно беру черную повязку, которая висит на верхней части моего зеркала, пробегая пальцами по грозди маленьких черных шелковых цветов, которые украшают её. Горло пульсирует, когда я смотрю вверх, находя свои собственные глаза в отражении. Я не смотрю на папу. Если я это сделаю, то точно разрыдаюсь.

— Алекс не хотел, чтобы даже я приезжала. Думаю... — Боже, черт возьми. Это уже очень тяжело. Как, черт возьми, я собираюсь пережить сегодняшний день? Как я смогу смотреть в глаза своему парню, не разрыдавшись?

Не так давно он сказал что-то такое, что не выходит у меня из головы.

«Я не вынесу, если с тобой что-нибудь случится. Я не могу видеть твою боль и не чувствовать ее. Я не могу видеть, как ты страдаешь, и не чувствовать, как внутри меня что-то увядает и умирает. Я не могу видеть, как ты ранена, и не чувствовать, что я чертовски тебя подвожу».

Эмоции в его голосе поразили меня. Я видела, что он действительно имел в виду то, что говорил, что он страдал, потому что страдала я, но я думала, что это был жест, какой-то знак привязанности. Попытка с его стороны попытаться взвалить на свои плечи часть тех страданий, которые давили на меня. Но теперь я все понимаю. Я хочу взять на себя непосильную ношу, которая вдавливает Алекса в пол, но это чувство внутри меня — нечто большее. Гораздо большее. Я чувствую, что умираю. Я чувствую, что подвожу его, потому что ничто из того, что я могу сделать или сказать, никогда не смягчит эту боль. Какой бы мерой ни была взвешена душа, я чувствую, как она просачивается наружу, кусочек за кусочком, унция за унцией, шепот за шепотом. Каждую секунду, когда Алессандро Моретти приходится жить с осознанием того, что его младший брат мертв, я чувствую, что умираю от боли.

С того момента, как я встретила его, Алекс был светом, который рассеивал тени. Он был той силой, которая поддерживала меня. Он был чистой силой природы, непостижимой в своей сложности, которая удивляла и поражала меня на каждом шагу. Когда его рот изгибается в этой кривой, соблазнительной ухмылке, я снова влюбляюсь в него, и мне невыносима мысль, что, возможно, он никогда больше не сможет улыбаться.

Если Макс умрет…

Христос. Нет. Нет, нет, нет. Я не могу даже на секунду отвлечься от этой мысли. Во мне больше нет места для боли, теоретической или какой-то другой. Я уже полна до краев, слишком переполнена и раздута от горя, чтобы вместить еще одну каплю.

Собравшись с духом, надеваю на голову ленту из черных шелковых цветов и быстро укладываю вокруг нее волосы. Я выгляжу так чертовски нормально. Даже несмотря на синяки, я все равно выгляжу так, как я. Как это вообще возможно, когда я чувствую, что превратилась в кого-то совершенно не похожего на себя?

— Я ценю это, папа. Правда, — натянуто отвечаю я. — Но Алекс... он...

Что он? Психологически надломлен? Скорбит? Я не могу сказать точно. Я искала все обычные признаки горя, которые могут появиться у нормального человека, когда он теряет кого-то близкого, но с Алексом трудно точно определить признаки чего-либо. Он кажется пустым. Отсутствующим. Выпотрошенным. Когда он смотрит на меня, он меня не видит. Алекс смотрит сквозь меня, в какую-то темную, запретную пустоту. Он был втянут в эту пустоту неделю назад, туда, куда я не могу следовать за ним, и с тех пор он не может найти свой путь обратно. Я начинаю думать, начинаю волноваться, что он, возможно, не захочет всплывать из чернильно-черных глубин.

— Хорошо. Ты знаешь его лучше всех. Если это должны быть только вы двое, тогда это должны быть только вы двое. Но...

Я оборачиваюсь и смотрю на отца.

— Но ты беспокоишься обо мне? Ты боишься, что это будет последнее, что приведет меня к нервному срыву?

⇐ Предыдущая 1 234 5 6 7 8 9 10 Следующая ⇒