Чтение третье. Ночные животные 20

Чтение третье

Сьюзен Морроу возвращается к книге, проведя день в трудах. Уборка, пылесос. Оберточную бумагу, подарки и игрушки — наверх. Час на оплату счетов и другой — у телефона, говоря с Морин про все на свете, кроме того, о чем она думает.

Дороти и Генри катаются на коньках с Фаулерами. Идет снег, обратный путь может быть опасным. Рози в спальне смотрит телевизор, не делай так громко, солнышко. Джефри на диване: уйди, псина, знаешь ведь — тебе сюда нельзя. Тоска по пицце жжет уголки ее губ.

Сьюзен Морроу открывает папку, вываливает рукопись задом наперед на кофейный столик, ищет красную закладку. Она кладет прочитанные страницы в папку, нечитаные — стопкой на столик. Новая стопка меньше. Сьюзен предвидит момент, когда для всего, что должно произойти, не останется места. Она предчувствует разочарование от того, что все кончится, — оно уже ждет ее внутри этой стопки.

Она сидит со страницами на коленях и припоминает. В ночи бандиты лишили Тони Гастингса его семьи. Глядя предыдущим вечером на предыдущую страницу, она видит, как он в трейлере выбивает Рэю Маркусу зуб. Она вспоминает свой праведный гнев. До этого Тони с Бобби Андесом посадили в машину Рэя в бейсбольной форме, а до этого Тони опознал Лу Бейтса после того, как не сумел опознать Турка.

От того, что все это написал Эдвард, она чувствует себя пристыженной. Она берет страницы в руки и готовится продолжать.

Ночные животные 20

Рэя Маркуса и Лу Бейтса будут судить в Грант-Сентере, как только мы подготовим дело. Вам придется приехать. Обвинителем будет мистер Горман, окружной прокурор. Это еще месяца через два как минимум.

На судебном слушании он уверенно отвечает на вопросы мистера Гормана, глядит в глаза Рэю, который глядит в глаза ему. Побитое лицо. Мистер, засужу я тебя. Нет, он тебя не засудит — ты держишься уверенно, тут же — адвокаты, присяжные, американский флаг в углу, пресса.

По дороге домой он неожиданно для себя запел сквозь ветер, врывавшийся в открытые окна. Освобожденный. Июнь на дороге, яркие молодые поля, тучная вскопанная земля, лошади и коровы удобряют корни нашей еды, густо пахнет навозом.

«Пой, пой, пой, Христофор Колумб». У меня получилось. Костяшки его пальцев еще болели, раньше он этого не замечал. Там, где кожа ободралась о скол зуба, кровила ссадина. Боль ему нравилась — приятное напоминание.

Он возвращался домой, где его ждала вечеринка, ехал быстро, как никогда, над ним было большое июньское небо, — прохладный теплоносный ветер, погожие облака, — проносился мимо грузовиков, «кадиллаков» и «фольксвагенов». Не отнимая ничего у своей любви, Тони Гастингс теперь может продолжать жить, пел он. Разделавшись с тем, что ему мешало. Он коснулся неприкасаемого, вырубил его. Высвободил невысвобождаемое, разбил бутылку и выпустил кораблик, прекрасный Тони. Скороходный Тони, все радары обманул, ни одному копу не попался. Приехал домой хорошо загодя. Стоял голый под душем и примечал свое тело, наполняясь надеждой. На самом деле не одна, а две вечеринки — преподавательская у Ферманов и аспирантская, и записка от Луизы Джермейн: «Надеюсь, вы сможете прийти». Обе назначены на одно время.

Он налепил пластырь на Рэев последний укус. Оделся на вечеринку у Ферманов, сожалея, что приходится выбирать. Необходимость выбора умерила его надежду — на что-то; на что, он не знал. Желание сказать кому-то нечто важное. Что, кому? Он попробовал соотнести свои надежды с вечеринкой у Ферманов. Франческа Гутон? Перед уходом он оглядел дом, разгладил постель, повесил в ванной чистое второе полотенце и обругал себя дураком.

Малки, Артуры, Вашингтоны, Гарфилды. Франческа Гутон стояла у крыльца, держа в руке бокал, со своим мужем. Он забыл, что она замужем. Все гости стояли с бокалами в руках — на веранде, на лужайке и в саду, в девятичасовых июньских сумерках. Экзотический вечер, негаснущее свечение, спокойный свет, горящий в окнах дома, светлячки — в таком духе. Все напоминало ему о Лоре. О ней напоминал свет в окнах и светлячки. Стояние с налитым.

Тони пожалел, что не пошел на другую вечеринку. Он попытался вспомнить то важное, что хотел сказать Франческе, пока не выяснилось, что она замужем. Единственное, что пришло ему в голову, — новость, что они взяли Рэя и он лично ему врезал. Она казалась полной смысла, но иссякла, как развязанный воздушный шарик, когда он вышел на веранду, увидел этих добрых друзей, которых так хорошо знал, и понял, каково будет с ними разговаривать.

В саду что-то говорила Элинор Артур и, говоря, медленно дрейфовала в другой его конец, к оврагу. Он почувствовал себя обязанным лечь в этот дрейф. Она говорила о преподавании математики в сравнении с преподаванием английского — своей работой. Она попыталась затеять полемику. Он не хотел оспаривать ее взгляды на этот или любой другой предмет, но ее раздосадовало, что он с нею не бранится. Поэтому она попыталась затеять полемику о том, почему он не отстаивает своих убеждений. Он и тут не стал спорить, и тогда она попыталась затеять полемику, впрочем, глубоко сочувственную, вокруг того, что он никак не может прийти в себя после своей утраты, но он и тут ей не возразил, хотя весь день говорил себе, что это не так, и тогда она завела речь о церковных общинах, Обществе охраны природы и сочувствующих друзьях, которых ему надо только попросить. Сцепив руки за спиной и задумчиво склонив голову, словно пасущийся бык, он попытался догулять до двери, но она встала колом — и он был на привязи, пока не додумался освежить ее бокал. Вернулся он с Франческой, а потом его разобрало, и он рассказал им про Рэя.

— Я не сдержался и врезал ему.

Элинор Артур пришла в восторг:

— Убийце? Какой вы молодец, теперь-то он точно задумался о том, что сделал.

Вряд ли, подумал Тони. Он посмотрел на Франческу, ища маяк среди других маяков. Ее взгляд был все так же светел, но он не мог отгадать, что этот взгляд означает. Он почувствовал себя глупо — знаменательное событие стало легковесным бахвальством на вечеринке. Он стыдился, а Франческа смотрела на него Лориными глазами.

Он решил пойти на вечеринку к аспирантам. Из вежливости дождался закусок, затем попрощался с Франческой Гутон, с Джеральдом, с Элинор Артур, с Биллом и Роксаной Ферманами, вышел в теплый июньский вечер за несколько минут до полуночи и поспешил к своей машине под кленом, покрытым свежей листвой, думая — не поздно ли еще.

Квартира на третьем этаже старого дома, узкая улочка, машину пришлось оставить за три квартала. Подходя, он слышал музыку. Снова вдруг встревожился — очередная глупость, что ему до этой молодежи с ее громкой музыкой, что, здесь лучше, чем там? Ответ был — Луиза Джермейн. О которой он не знает ничего. Есть ли у Луизы друг? Роман? Ничего. Только — лестные слова, которые она ему говорила, и записка, приложенная ею к распечатанному приглашению на вечеринку.

Он поднялся но узкой лестнице в джунгли шума. Дверь открыта, в комнате — гам и толпа. Его коллега Гейб Дэлтон прислонился к дверному косяку, трубка, борода, пластиковый стакан пива в руке, и поучал группу из трех человек, уважительно ему внимавших. За их спинами — участники его семинара.

— Здравствуйте, мистер Гастингс. Пиво на кухне.

Он был рад Гейбу Дэлтону — не придется чувствовать себя совсем уж не в своей тарелке. С высоты своего величия, вооруженный трубкой и защищенный бородой, тот рассуждал сначала про одно, потом про другое. Морочил ребятам голову. Не прерывая речи, он тронул руку Тони с большим значением, как то: приятно видеть, что ты выбираешься из своей кельи, дружище. Разочарованный, Тони поглядел по сторонам. Он пошел на кухню и увидел там Луизу Джермейн.

Прислонясь к холодильнику, она говорила с Оскаром Гаметти и Мирой Слу. Увидела его и помахала рукой. Она была такая яркая, высокая. Красно-синяя футболка, пшеничные волосы забраны синим шарфом.

— Принесу вам пива.

Пивной бочонок в углу; она набрала стакан и протянула ему. На кухне было тише, чем там, где гуляли остальные. Она была рада, что он пришел, как будто верила, что так будет. Оскар Гаметти задал ему вопрос, и он заговорил. Студенты вежливо стояли перед ним, и он говорил, точь-в-точь как Гейб Дэлтон, все свободнее и свободнее, с высоты своего возраста и знаний, о политике, математике и кафедре математики. Он подумал: с каким уважением они к нему относятся, как восхищенно ловят каждое его слово.

Он приметил бугорочки грудей под футболкой Луизы Джермейн. Захотел поговорить с нею по-другому, что-нибудь другое ей сказать. Она слушала с интересом, охотно, как ему думалось, ее глаза, казалось, горели, глядя на него. Он хотел отделить ее от остальных. Он подумал, как это сделать. Он подумал: на чем она сюда приехала, как собирается уезжать, не мог бы он, скажем, отвезти ее домой. Можно ли ей это предложить — как ни в чем не бывало, так, чтобы не шокировать ее и не привлечь внимания остальных.

Он стал рассказывать свою историю, все с самого начала, с ночи на шоссе. Он подумал, что они, возможно, и так ее знают, но студентам он ее прежде не рассказывал. Он слышал себя как будто со стороны, сам едва мог поверить, что делает это, и рассказывать ему было стыдно, но остановиться он не мог. Он рассказывал самыми простыми словами, без пафоса, но не опускал ничего существенного. Он рассказывал, как о чем-то таком, что должен знать каждый, словно давал урок жизни. Их лица посерьезнели, они качали головами и выглядели потрясенными. Он видел широко раскрытые, полные благоговения и ужаса глаза Луизы Джермейн, глядевшие так, будто она хотела его поцеловать.

После повествования Мира Слу сказала:

— Мне пора домой.

Тони сказал:

— Мне, наверное, тоже. Скоро. — Потом, не слишком громко: — Я могу кого-нибудь подвезти. — Мира Слу не услышала, остальные, отвернувшись, где-то разговаривали. Он посмотрел прямо на Луизу Джермейн. Еще раз, ей: — Я могу вас подвезти?

Родные глаза и лицо, хотящее поцеловать, спрятали приятное удивление.

— Ой, спасибо, — сказала она, колеблясь, и прибавила: — Я приехала с Норой Дженсен.

Он дал проглянуть разочарованию. Она сказала:

— Пойду ее спрошу. — И, словно передумав: — Встретимся внизу.

Ни дать ни взять интрига, сговор. Его сердце подпрыгнуло. Когда она уходила искать Нору, он заметил ее легкую улыбку. Его чувство собственного достоинства несколько пошатнулось. Он попрощался с Гейбом Дэлтоном, который все вещал в дверях, и один спустился вниз, где дожидался Луизу Джермейн, гадая, придет она все-таки или нет, под разладный стук своего сердца.

Интервал в тексте не означает конца главы, но Сьюзен Морроу прерывается — тут какая-то преграда. Она предвидит скорую постельную сцену. Он не убеждена, что хочет это читать — разве только сумеет не подпустить туда Эдварда. Нервного Эдварда, чья постельная изобретательность в жизни была небогата. Он ее разозлил. Своим снобским изображением преподавательской вечеринки. Сама она преподавательские вечеринки любит — считает, что университетские люди умнее и развитее большинства других. Тони тоже ее разозлил, ее потрясло, что он рассказал студентам свою трагедию, возмутило, что он так по-мужски предпочел Элинор молодую Луизу. Опять же вопрос: этично ли трахать аспирантку, подумал ли он или Эдвард об этом?

Что ее беспокоит, мешает читать? Рози висит на телефоне, говорит с Кэрол. А если Арнольд дозванивается из Нью-Йорка? Ничего, пусть говорит. Сьюзен надеется, что не дозванивается. Эта мысль ее удивляет, с чего бы ей на это надеяться? Она без всякой уважительной причины боится его звонка и вдруг понимает, что боится и его возвращения завтра — завтра? — ей бы хотелось, чтобы был еще день на подготовку. Она представляет, как он привозит ей некий ужасный подарок. Некий подарок, который никакой не подарок — нечто смертоносное. Что это будет? Она не знает, мысль об этом опухолью сидит у нее в голове, бесформенная и непрозрачная, как уголь.

Она улавливает снаружи изменение звучания города, вызванное снегопадом. Слышит, как снег укрывает машину, которую ей завтра придется отскребать, и дорожку, которую придется расчистить — ей или Генри. Ее поражает странность того, что она делает — читает выдуманную историю. Приводит себя в некое особое состояние, наподобие транса, а кто-то другой (Эдвард) выдает плоды воображения за действительность. Вопрос на потом: что я на самом деле делаю? Учусь ли я чему-нибудь? Становится ли мир лучше, Эдвард, от этого взаимодействия между тобою и мною?

Мир Тони похож на мир Сьюзен, но он выстроен вокруг насилия и поэтому совсем иной. Что, думает Сьюзен, я получаю от того, что меня сделали свидетельницей такого несчастья? Усиливает этот роман различие между жизнью Тони и моей — или сближает нас? Угрожает он мне или успокаивает меня?

Такие вопросы приходят ей в голову и остаются без ответов во время перерыва в чтении.

⇐ Предыдущая 22 23 24 25 262728 29 30 31 Следующая ⇒