Джулиан Синклер 2 страница

— Квинн спасла жизнь моему сыну. А не твоя жалкая задница.

— Это я! — восклицала она, уже рыдая. — Это была я! Я спасла их обоих. Я помогла им! Ты должен что-то сделать! Ты должен мне!

Едва заметный намек на сочувствие смешался с отвращением, скрутившим желудок Ноа. У нее были мать и отец, которые любили ее, и удивительная дочь Квинн Райли. А она всех их отвергла.

— Теперь уже слишком поздно, Октавия.

Ее беспокойный взгляд метнулся мимо него.

— Пожалуйста! — кричала она, ее хриплый голос срывался. — Пожалуйста, помоги мне!

Саттер вошел в комнату. Он окинул ее одним взглядом и с отвращением покачал головой. Вскинув винтовку, Саттер ударил ее прикладом по виску.

Октавия без звука рухнула на матрас, завалившись набок, и потеряв сознание.

Глава 17

Ноа

День десятый

— Зачем ты это сделал? — спросил Ноа, опешив. — Она уже подчинилась. Она...

Саттер посмотрел на Ноа.

— Она взбесила меня. Я слышал ее визгливый голос из кухни.

Ноа уставился вниз на распростертую Октавию, нахмурив брови.

— В этом не было необходимости.

— Не было необходимости? — Саттер насмешливо хмыкнул. — Да что с тобой такое? Весь твой город умоляет о головах этих монстров на пиках. И мы собираемся дать им их.

Саттер пнул Октавию носком ботинка. Не жестоко, а так, словно пинал кусок мусора или уличное отродье, что-то отвратительное, от чего он хотел избавиться как можно скорее.

Ноа стиснул зубы.

— Ты не должен этого делать.

Саттер пожал плечами.

— О чем она говорила? Эта чертова женщина не могла заткнуться.

— Она сказала, что кто-то их выпустил. На свободе есть сообщник.

— Она под кайфом и безумна. Они все такие. Скажут что угодно, если посчитают, что это их спасет. Но это время прошло. Здесь нет адвокатов.

— Только пока, — сказал Ноа. — Даже если эта ситуация с отключением сети продлится месяцы или даже годы, в конце концов все вернется на круги своя. Мы не можем просто делать все, что захотим.

Саттер только усмехнулся.

— Кто сказал?

Секунду Ноа молчал, слишком ошеломленный, чтобы ответить.

Все менялось слишком быстро. Ему это не нравилось, не нравилось беспокойство, сковывающее его внутренности.

— Суперинтендант Синклер..., — начал Ноа.

— Суперинтендант уполномочила нас делать все, что мы сочтем нужным, чтобы положить этому конец и защитить город. Именно это мы и делаем.

— Мы все еще должны делать все по правилам, где это возможно...

Саттер только рассмеялся.

— Нет никаких правил. Мы сами устанавливаем правила.

— Мы все еще ответственны за то, чтобы поступать должным образом. Мы все еще закон.

— Приди в себя, парень! — заявил Саттер. — С этим покончено. Ни один кабинетный чиновник из правительства не будет анализировать все, что ты здесь сделал, сидя за своим шикарным столом, и искать недостатки в действиях храбрых солдат, идущих в бой. Правительство разваливается на части, пока мы говорим. Общество рушится, как карточный домик, которым оно всегда было.

Саттер наслаждался произошедшим. Он, его люди и такие же, как он, годами ждали чего-то подобного. Хотели, чтобы это случилось. Чтобы они могли контролировать ситуацию. Чтобы у них наконец появилась власть.

— Ты видел города? Выезжал за пределы этого маленького анклава? — Он насмешливо фыркнул, когда Ноа покачал головой. — На это ушло меньше недели. Сплошной хаос. Каждый сам за себя. Подражатели военачальников и бандитские группировки сражаются за помощь Федерального агентства по чрезвычайным ситуациям и Красного Креста, которую они воруют, потому что не хватает военных, чтобы защитить обычных людей.

— У нас есть два варианта. Сдаться, как кроткие маленькие девочки, и умереть от рук таких вот человеческих отходов, или мы сами возьмем власть. Ваши правительственные боссы ушли. Ты слышал о них? От кого-нибудь? Они бросили вас. Чем дольше вы верите в них, тем слабее становитесь.

Ноа не мог с ним спорить. Он выезжал за пределы Фолл—Крика, чтобы забрать тела на горнолыжном курорте, но избегал всех городов и поселков. Он не видел своими глазами, как обстоят дела за пределами Фолл-Крика.

Тем не менее, он видел многое. Больше, чем ему хотелось бы за всю жизнь.

— Я тебя понял, — сказал он. — Но это не значит, что мы будем отвергать все и сами становиться боссами.

— Конечно, нет. Мы все здесь люди разумные. Мы сделаем работу намного лучше, чем когда-либо делал губернатор штата. Вот увидишь.

Этот парень считал себя главным. От него веяло силой. Чувством власти и авторитета. Высокомерием.

Как будто Ноа и другие полицейские играли роль подчиненных в этом уравнении.

Взгляд Ноа скользнул к АК-47 в руках Саттера. Он слышал, как Саттер сказал Розамонд, что у них хранятся боеприпасы на годы вперед. И много мощного оружия.

Он собирался доверить этим парням безопасность города.

«Доверься мне», — попросила его Розамонд. Он действительно доверял ей. Розамонд была умна. Она заботилась об этом городе, о нем. Она никогда не подводила его раньше. И все же...

Себастьян Десото вошел в комнату. Его винтовка была перекинута через грудь. В руках он нес толстый моток веревки. Ноа не знал, принесли ли они ее с собой или нашли здесь. Да это и не имело значения.

Бледные глаза Саттера потемнели. В его пристальном, немигающем взгляде на Ноа появилось что-то пугающее.

— Это животные. Человеческие отходы. Для них остается только одно.

— Что ты собираешься делать? — Ноа снова ощутил это чувство, неприятное ощущение, скользнувшее по коже. — Для чего это?

Десото бросил веревку поверх бессознательного тела Октавии. Он улыбнулся. Его широкие белые зубы блестели в утреннем свете, проникающем через окно.

— Справедливость.

Прежде чем Ноа успел спросить его, что именно он собирается делать с этой веревкой, Джулиан вошел в спальню следом за Десото.

— Кстати, о справедливости. — Он переложил винтовку в левую руку и завел большой палец за спину. — У меня есть кое-что для тебя, брат.

Ноа настороженно перевел взгляд с Октавии на Джулиана.

— Что?

— Ты просто должен пойти и посмотреть. — Джулиан нетерпеливо усмехнулся. На мгновение он стал похож на того Джулиана Синклера, которого Ноа знал до ЭМИ — харизматичного и общительного, уверенного в себе и красивого, с короткими светлыми волосами, ровными чертами лица и очаровательной улыбкой.

В последнее время он держался напряженно и нервно, выражение его лица стало мрачным, а взгляд — тяжелым. Вероятно, он потерял не менее пяти килограммов, а может, и больше.

Но разве большинство людей не изменились? И не все в лучшую сторону.

— Ну же, — сказал Джулиан, уговаривая. — Поверь мне.

Ноа повернулся к Саттеру.

— Не трогай ее.

Саттер усмехнулся.

— Даже не мечтал об этом.

Ноа последовал за Джулианом из трейлера, по протоптанной тропинке через снег к одноэтажному дому, стоящему ближе всего к реке. Там было еще грязнее, если такое возможно. Мешки с мусором валялись повсюду.

Отвратительная вонь человеческих экскрементов вперемешку с аммиачным запахом мочи обожгла его ноздри. Он закрыл нос и рот воротником куртки и закашлялся, глаза слезились.

— Как люди тут живут?

— И не говори. — Саманта Перез стояла на страже у двери. Она натянула свитер на рот и нос. Стянула его, только когда они вошли. — Извините, у меня просто легкое головокружение.

— Это чудо, что ты не потеряла сознание от вони, — заметил Ноа.

Саманта — или Сэм, как все ее называли, — заправила свои черные волосы длиной до подбородка за одно ухо.

— А я думала, что подгузники моего племянника ужасны. Фу.

Полнотелая и фигуристая, Сэм была еще и невероятно сильной. Свои широкие плечи и мускулистые руки она накачала в спортзале. После десяти лет службы в Национальной гвардии она знала толк в оружии.

До ЭМИ она выполняла обязанности офицера на полставки, но за последнюю неделю проявила себя с лучшей стороны. Она была жесткой и надежной. Даже веселая, если находилась в хорошем настроении.

Джулиан посмотрел на нее.

— Дай нам минутку.

Она перевела взгляд с Джулиана на Ноа, колеблясь.

— Вы уверены?

— Все в порядке, — заверил Джулиан. — Мы позаботимся об остальном. Ты освобождена от несения караула.

— О, слава богу. — Сэм практически бросилась через входную дверь. — Удачи!

Когда она ушла и в трейлере воцарилась тишина, Джулиан двинулся дальше в гостиную. Ноа последовал за ним. Джулиан без слов указал пальцем.

Билли Картер стоял на коленях в центре испачканного, замусоренного ковра

Глава 18

Ноа

День десятый

Руки Билли были стянуты за спиной. Его лицо превратилось в месиво, губа разбита, правый глаз уже опух и стал фиолетовым.

Кровь текла из пулевого ранения в левом бедре выше колена. Еще больше крови сочилось из пореза на лбу и изо рта.

— Вот. — Голос Джулиана прозвучал резко. Его глаза стали яркими и стеклянными, почти лихорадочными. — Это он. Он тот самый.

Билли смотрел на них, один глаз блуждал влево. Он выплюнул окровавленный зуб на ковер у их ног.

Ноа прислонил винтовку к стене. Сжал руки в кулаки.

Все вернулось в одночасье. То, что сказала ему Квинн. Что именно Билли забрал маленьких девочек Бишопа из подсобки в церкви.

Билли Картер. Убийца детей.

Отвращение наполнило Ноа.

— Ты убил Юнипер и Хлою Бишоп.

Билли одарил их злобной улыбкой. Его зубы были окровавлены. Отсутствующий зуб оставил зияющую дыру.

— Где мой адвокат?

Ноа сделал два широких шага и ударил Билли по лицу.

Он даже не знал, что собирается это сделать. Он никогда в жизни никого не бил, даже преступников, которых арестовывал и бросал в тюрьму.

От удара голова Билли покачнулась назад. Он чуть не упал на спину, но сумел восстановить равновесие.

— Это полицейский произвол!

— Я тебе покажу полицейский произвол, сучий выблядок, — прошипел Джулиан. — Кому ты собираешься об этом рассказать, а? — Он широко раскинул руки. — Здесь никого нет.

Билли зло уставился на них. Его косящий глаз придавал ему странный, безумный вид. Все лицо распухло и покрылось багровыми синяками. Переносица была искривлена, из ноздрей сочилась кровь.

Ужасные воспоминания той ночи пронзили мозг Ноа — слепой страх, нервная паника, ужас, словно тонущий камень в его внутренностях, тошнотворное отчаяние, когда он вошел в церковь и увидел тела.

Каким напуганным и совершенно беспомощным он себя чувствовал. Теперь он не был беспомощен.

— Ты убил маленьких детей, — выдавил Ноа сквозь стиснутые зубы. — Ты убил семью моего друга.

Билли выругался и сплюнул еще больше крови.

— Ты сломал мне нос.

— Ты убил их. Это был ты.

Долгое мгновение Билли ничего не говорил. Ноа думал, что он будет отрицать это, заявлять о своей невиновности, как любой другой виновный преступник.

— Я сделал это. — Билли поднял голову и встретил взгляд Ноа своим единственным здоровым глазом. Медленная, довольная улыбка расплылась по его обезображенному лицу. — Это то, что ты хочешь услышать? Я убил их всех. Жену. Девчонок. Хочешь услышать, как они плакали? Как Бишоп умолял нас убить его? Как они смотрели...

Ноа снова ударил его. Впечатал кулак в лицо Билли. Костяшки пальцев затрещали. От удара боль пронзила руку. Кровь забрызгала перчатку.

Он отступил назад. Опустив руки вниз.

Рот Джулиана сузился. Выражение лица стало жестким и каменным.

— Пристрели его.

Ноа застыл на месте.

— Сделай это!

Маслянистые черные глаза Билли были красными от лопнувших сосудов. Он улыбался сквозь кровь, заливающую его лицо, его голос звучал невнятно.

— Мне понравилось. Это то, что ты хочешь, чтобы я сказал? Я наслаждался каждой чертовой секундой этого.

Ноа дрожал от гнева и ненависти. Он ненавидел Билли Картера всеми фибрами своего существа. Каждая секунда, когда он вдыхал кислород, которого никогда не будет у девочек Бишопа, наполняла Ноа невыносимой яростью.

— Разве ты не хочешь отомстить? — шипел Джулиан. — Я отослал Перес ради этого. Ради тебя. Слушай, после Кроссвея никто и глазом не моргнет. Никто не будет задавать вопросов. Этот подонок — всего лишь очередная жертва того первого шквала оборонительного огня. Перес будет все равно. Мы защищались. Это хорошо. Все хорошо. Железная защита.

Ноа облизал свои потрескавшиеся губы и покачал головой. Он едва мог думать сквозь красную дымку гнева, его пульс колотился в висках.

Джулиан достал свое табельное оружие и вложил его в руку Ноа. Он сомкнул свои руки вокруг руки Ноа, выражение его лица ожесточилось.

— Ты делаешь то, что должен делать. За Майло. За семью Бишопа. Не беспокойся ни о чем другом. Я прикрою тебя. Я всегда тебя прикрываю.

Ноа хотел его смерти. Он был личинкой. Чудовище. Худший из представителей человечества. Он заслуживал смерти. Он заслуживал ужасной, мучительной, агонизирующей смерти.

И все же. Ноа все еще оставался полицейским. Его чувство справедливости, порядка, правил и закона — оно не исчезло. Он был тем, кем он был.

Что-то внутри него сдулось. Он опустил руку. Покачал головой.

Не говоря ни слова, Джулиан взял пистолет.

— Я так и знал, — прокричал Билли. — Слишком много пуст...

Джулиан поднял пистолет, направил на него, прицелился в его фиолетовый опухший глаз.

Высокомерное лицо Билли побледнело. Он попытался подняться на ноги, но руки и ноги были связаны, и он оказался совершенно беспомощен.

Беззащитен перед пистолетом Джулиана.

«Ты должен остановить его», — прошептал голос в глубине сознания Ноа.

Он не сделал этого. Он замер, словно время остановилось, и он оказался бессилен изменить события, разворачивающиеся перед его глазами.

Он не двигался. Он не произнес ни слова.

Джулиан нажал на спусковой крючок.

Хлоп! Звук выстрела ударил по барабанным перепонкам.

Билли дернулся. Брызнула кровь. Центр его лица, казалось, провалился внутрь. Почти в замедленной съемке он упал боком на пол. На его изрезанных чертах лица застыло ошеломленное выражение.

Ноа уставился, быстро моргая. Далекое жужжание заполнило его голову.

Ошарашенный, он сделал шаг назад. Резко вдохнул, чтобы успокоиться.

Джулиан вытер пистолет о рубашку и убрал его в кобуру. Он плюнул на тело Билли.

— Одним подонком в мире меньше.

Ноа сглотнул.

— Ты убил его.

— Мы убили его. — Выражение лица Джулиана смягчилось. Теперь он выглядел спокойным, умиротворенным. Он сочувственно положил руку на плечо Ноа. — Саттер все равно собирался это сделать. Этот монстр заслуживал особого правосудия.

Ноа покачал головой, пытаясь осмыслить происходящее. Он смотрел на изуродованное лицо Билли Картера, пока его глаза не заслезились.

Это не походило на правосудие. Все в этом ощущалось неправильно.

Ноа верил в закон. Он верил в порядок и последствия. В высшую инстанцию, перед которой нужно отчитываться.

Джулиан и Саттер считали, что единственный авторитет, перед которым они теперь отчитываются, — это они сами.

А Джулиан... как легко он только что убил человека. Намеренно. Умышленно, а не в горячке, как тогда в церкви.

Джулиан тоже был полицейским. Он поклялся соблюдать тот же этический кодекс, что и Ноа, но Джулиан даже не вздрогнул. Он казался в полном порядке.

Ноа чувствовал одновременно тошноту и удовлетворение. Облегчение — радость — этот ублюдок мертв. И разочарование от того, как все это произошло. Он не знал, на кого злиться — на себя или на Джулиана.

Или же ему следует просто принять эту новую жестокую реальность, как это сделал Джулиан.

— Пора восстановить справедливость в отношении остальных животных. — Джулиан перешагнул через Билли Картера и направился к двери. — Мы разберемся с этим беспорядком позже. А может, просто оставим его гнить.

Он оглянулся на Ноа.

— Ты идешь или как?

Ноа подумал о клятве, которую он дал на том ветреном лыжном склоне четыре дня назад. Клятву сделать все, что потребуется, чтобы защитить своего сына и этот город.

Все еще потрясенный, он отвернулся от мертвого тела, от человека, которого только что убил его лучший друг. Ноа хотел оказаться как можно дальше от этого унылого, гнилого трейлера.

— Иду.

Глава 19

Квинн

День десятый

— Эй, Мелкий, — позвала Квинн. — Что скажешь?

Майло медленно повернулся, его глаза расширились. Торжественный, худенький мальчик с оливковым оттенком кожи, темными кудрями и темными глазами, который каким-то образом сумел проложить себе путь в сердце Квинн, несмотря на всю ее оборону.

Она махнула рукой на стены.

— Я называю это своим шедевром.

Комнату Квинн украшали фрески, которые она делала сама. Когда она не лазила по деревьям, не читала фантастические триллеры или не упражнялась с рогаткой, она рисовала или писала.

Бумага и карандаши стоили дешево. Холст и краски — не очень.

Несколько лет назад дедушка подарил ей неиспользованную пинту желто-подсолнечной краски, которую он купил на распродаже. Через неделю он принес для нее краску яркого яблочно-зеленого оттенка и дешевую кисточку.

Через два года у Квинн собралась коллекция из более чем тридцати цветов, и она выкрасила каждый квадратный дюйм стен и потолка, дверцы шкафов, книжные шкафы, письменный стол и кровать. Она покрасила бы и пол, если бы на нем не лежал ковер.

Сегодня уже пошел третий день с того вечера. Вечера бойни. Вечера, когда Майло и Квинн чуть не погибли вместе, но всё же им удалось выжить.

Время близилось к середине утра. После утренней дозы таблеток гидрокортизона, которые Майло приходилось принимать дважды в день из-за болезни Аддисона, она приготовила себе и Майло завтрак из хлопьев, миндального молока, крекеров и арахисового масла.

Арахисовое масло Майло просто обожал. Он выпрашивал его практически во время каждого приема пищи.

Отец Майло, Ноа Шеридан, подвез его к дому бабушки рано утром, задолго до рассвета. Ноа отправился на службу вместе с другими полицейскими, недавно назначенными добровольцами и бойцами ополчения.

Он пытался не дать городу развалиться на части, а жителям — ополчиться друг на друга, пока они не замерзли или не умерли от голода. Задача стояла не из легких.

Прямо сейчас он охотился на Рэя Шульца и его команду убийц. Включая Октавию.

Квинн закрыла глаза от волны тяжелых воспоминаний. Ее мать стала соучастницей массовой бойни. Она была убийцей. И все же именно мать защитила Квинн от Билли Картера в ту ночь.

Все это представляло собой запутанный клубок, распутать который Квинн не надеялась.

— Ты разрисуешь мою комнату также? — Майло прошелся по комнате, обходя одежду и хлам, разбросанные по полу, и осмотрел ее стены. Их покрывали фрески с изображением монстров. Кинг-Конг, Чужой, Годзилла и Минотавр, а еще драконы, гремлины и гарпии.

Она любила научную фантастику. Миры монстров, хаоса и магии, где могло произойти все, что угодно. Где не существовало скучного, тоскливого и уродливого. Все, что написано Октавией Э. Батлер, Робертом Хайнлайном, Филипом К. Диком или Урсулой К. Ла Гуин, и немного Стивена Кинга.

— Это заняло много времени. Сикстинскую капеллу нельзя расписать за одну ночь, знаешь ли.

Квинн дрожала. В ее спальне было холодно, как в ледяной коробке. Бабушкина дровяная печь поддерживала тепло и уют на кухне, но в остальном доме царил холод.

Они с Майло все еще одевались по-зимнему — подштанники под теплыми штанами, толстовки и зимние куртки, шапки, перчатки и шарфы, плотно обмотанные вокруг шеи.

По крайней мере, здесь не так холодно, чтобы они могли видеть свое дыхание. Не то что на улице, где температура держалась на уровне минус пятнадцати градусов.

Майло остановился у безумной оранжево-красной картины джунглей, которую она изобразила на двойных дверцах шкафа. Он указал на белого единорога в центре с огненно-красными глазами и сверкающим острым рогом.

— Кто это?

Она присела на край кровати.

— Единорог Джефф.

— Он сюда не подходит.

— Конечно, подходит. Он плохой единорог.

— Нет такого.

— Он вредный и грубый. Он оскорбляет тебя и использует самые нецензурные выражения. А если ты его сильно раздражаешь, он проткнет тебя своим рогом.

— Джефф — единорог-колючка?

Квинн понравилось его определение. Она чуть улыбнулась.

— Конечно.

— Единороги должны быть милыми.

— Многие вещи должны быть милыми, но на самом деле они не такие. Внешность обманчива.

Майло обдумал это, пожевал нижнюю губу.

— Почему он такой злой?

— Почему ты решил, что он злой?

Майло поднял руку и провел по изящной шее Джеффа.

— Может, мама его бросила.

Квинн бросила на него острый взгляд.

— Ты так думаешь?

Он пожал плечами.

— Не знаю.

— Возможно. А может у людей и единорогов иногда выдаются плохие дни.

— Или он злой, потому что ему грустно и одиноко.

Ее грудь сжалась. Все обычные саркастические колкости и язвительные замечания подвели Квинн. Она провела ладонями по черному с синими горошинами покрывалу, которое бабушка и дедушка подарили ей на двенадцатый день рождения. Один из многих дней рождений, о которых ее мать совершенно забыла.

Она собрала по горсти ткани в каждую руку, сжав пальцы в кулаки.

— Ты помнишь свою маму?

— Не особо. У нас везде стоят ее фотографии. — Он обернулся и почти застенчиво посмотрел на Квинн. — Она пела мне. Каждый вечер перед сном, говорит папа. Я иногда слышу ее, если очень сильно задумаюсь. У нее это очень здорово получалось. Папа считает, что она пела как ангел.

Квинн не знала, что на это ответить, поэтому промолчала.

В ее голове промелькнуло воспоминание: она прижалась лицом к окну гостиной, наблюдая, как Ханна бежит по их улице с малышом Майло в коляске, ее каштановый хвост покачивается, когда она наклоняет голову, чтобы проверить его. Она говорит что-то высоким музыкальным голосом, а он хохочет и заливается смехом, веселье льется из него как вода.

Почему она вспомнила такую чушь? Почему смотрела на Ханну с голодом одинокой маленькой девочки, как будто материнская привязанность Ханны могла быть перенесена на нее саму?

Ханна едва знала о ее существовании, и все же Квинн знала о Ханне, замечала ее снова и снова, еще до того сочельника, когда та исчезла, превратившись в ничто, как лента зимнего тумана — была и пропала.

— Где твоя мама? — спросил Майло через минуту.

Она опустилась на кровать и подложила подушку под голову.

— Она астронавт. Очень занята там, в космосе.

Майло забрался в кровать рядом с ней и прижался, чтобы согреться. Он не спрашивал, просто решил, что его место здесь. Квинн не оттолкнула его.

— Думаешь, там, в космосе, электричество работает?

— Конечно, да.

— Там все нормально, как и раньше?

— Возможно.

— Будет ли здесь когда-нибудь нормально?

— Нет. Я думаю, что нет такой вещи, как норма. Мне кажется, все только выглядит нормальным на первый взгляд. Все делали вид, что все хорошо и прекрасно, но этого не было. Все едва держались. Балансировали на тонком льду, который трескался, но никто не хотел этого признавать. Теперь все выглядит так, как есть на самом деле — отвратительно.

— Твоя мама была в церкви, — тихо проговорил Майло.

Сердце Квинн сдавило.

— Да.

— Она... хотела причинить нам боль. Вместе с тем плохим мужчиной со странными глазами.

— Но она этого не сделала. — Квинн сглотнула. — Я позаботилась о том, чтобы она этого не сделала.

Он просунул свою маленькую руку в варежке внутрь ее руки.

— Я знаю.

Они так и не поговорили о том ужасном вечере. Все остальные задавали им так много вопросов. Ноа всегда смотрел на них обоих с тревожным, озабоченным выражением лица.

Ей это надоело, и Майло тоже.

Но между ними все было по-другому. Они пережили это вместе, выжили вместе.

Она единственная во всем мире могла его понять. Она и Аттикус Бишоп. Но у Бишопа имелась своя семья, по которой он скорбел.

Так что все зависело от нее. Она должна что-то сделать. Чтобы с ним все было хорошо. Квинн с трудом могла понять или сформулировать это чувство, но ей необходимо, чтобы он справился.

Спустя еще несколько минут Майло спросил:

— Как думаешь, твоя мама когда-нибудь вернется к тебе?

Квинн закрыла глаза. Она хотела солгать и придумать еще какую-нибудь глупую историю, но слишком устала, а Майло вел себя искренне и мило, и ее сердце болело невыносимо.

— Я так не думаю. Не думаю, что она когда-нибудь вернется.

— Я тоже.

Они лежали там в тишине долгое время.

— Споешь для меня? — спросил Майло.

Она подумала о своем разряженном телефоне, неработающем компьютере и радио. Вся музыка, которую она любила, пропала в одно мгновение.

— Я не смогу. Я пою как умирающая лягушка, застрявшая в горячем тостере.

Майло издал звук между фырканьем и хихиканьем.

— Круто.

— Не настолько.

— Только пару песен? Пожалуйста?

«Еще раз? Пожалуйста? » — Голос Юнипер болезненным эхом отдавался в ее голове. Квинн зажмурила глаза и вытолкнула его. Она не могла позволить себе думать о Юнипер и Хлое. Не могла позволить своим мыслям вернуться к церкви.

Она даже готова спеть, чтобы отвлечься. Квинн вздохнула, минуту возилась с пирсингом в брови.

— О, хорошо. Как скажешь. Это твои поврежденные барабанные перепонки. Какую песню?

— Тебе нравится рок?

— Классический? Вроде Aerosmith, U2, Pink Floyd, Journey, The Beatles?

— Ага. — Лицо Майло просветлело. — Это те, которые я помню. Те, которые мама любила петь.

Даже Квинн не была бессердечной, как бы она ни старалась притвориться таковой. Гораздо проще вести себя так, будто ничто не может причинить тебе боль, чем признать, что все вокруг причиняет боль.

То, что ранит сильнее всего, приходит к тебе с самых неожиданных сторон, от людей и мест, которым ты всегда доверял.

Например, церквь. Или мать.

Квинн пела ему. Начала с U2 «With or Without You» и «One» и перешла к Tears for Fears «Everybody Wants to Rule the World». Она помнила только половину слов и смешно сбивалась с такта, но это не имело значения.

Когда она дошла до песни The Beatles «Here Comes the Sun», Майло начал петь вместе с ней.

У него был мамин голос. Высокий, ясный и чистый. Такой красивый, что сердце замирало. Часть ее все еще жила здесь, внутри него.

Квинн не знала точно, когда именно начала плакать. Может быть, во время песни «Blackbird» или «The Sound of Silence» Simon and Garfunkel.

— Здравствуй, темнота, мой старый друг...

Слезы стекали по ее щекам. Она ничего не могла с этим поделать.

Майло сжал ее руку. Она сжала в ответ. Он держал ее здесь, держал ее связанной с этой комнатой, этой кроватью, этим местом.

Они долго лежали так, бок о бок, как брат и сестра, ища тепла и находя утешение и успокоение друг в друге.

Дверь спальни распахнулась. В дверях стояла бабушка, опираясь на трость. Один и Тор терлись о ее лодыжки, тихонько мурлыча.

— Вот вы где.

С тростью или нет, бабушка не была дряхлой старухой. Она отличалась крепким телосложением и выносливостью. Бабушка выросла на ферме. Она до сих пор готовила все вручную на дровяной печи, выращивала зимний сад и до инсульта сама колола дрова.

Вряд ли бы вы захотели попасть под удар бабушки.

Квинн быстро села. Она вытерла мокрое лицо тыльной стороной ладони. Она не любила, когда люди видели ее слезы, даже бабушка.

Локи прыгнул на кровать и просунул голову под руки Майло, умоляя погладить его. Майло крепко сжал его.

От напряженного выражения бабушкиного лица по позвоночнику пробежал холодок. Квинн быстро поднялась на ноги.

— В чем дело? Что случилось?

Глава 20

Квинн

День десятый

Майло соскользнул с кровати вслед за Квинн.

— Что происходит?

— Только что приходил мальчик Джареда Тейлора, стучался во все двери. — Бабушкины ореховые глаза блестели. — Они поймали их. Монстров, которые это сделали.

Квинн затихла.

— Суперинтендант распорядилась устроить публичную казнь.

— Что? — Квинн сглотнула. Ужас сковывал ее внутренности. Она не могла собраться с мыслями, не могла собрать воедино бабушкины слова. — Никакой тюрьмы? Никакого ареста и суда?

— Горожане требуют мести. Я думаю, они наконец-то приходят в себя и начинают понимать новый порядок вещей. — Лицо бабушки выглядело бледным и изможденным. Сеть морщин покрывала ее напряженные черты. — Не могу сказать, что я их виню. Ни капельки.

Воспоминания пронзили разум Квинн. Крики и выстрелы. Кровь повсюду. Маленькая девочка, выкрикивающая ее имя. Измученное выражение лица ее матери, дикие, отчаянные глаза.

Во рту пересохло.

— Я должна пойти. Я должна увидеть это.

— Тогда иди.

— А как же я? — спросил Майло. — Я хочу с тобой.

⇐ Предыдущая 2 3 4 5 678 9 10 11 Следующая ⇒