3 месяца спустя 20 страница

На что Кингсли чуть не ударил его.

Он стал заниматься спортом больше, чем положено по здоровью, почти снова начал курить, и все в фирме стали избегать его как чумы.

Пять сотрудников чуть не лишились работы за то, что просто разговаривали с ним, когда он был в плохом настроении. Что в последнее время случается чаще всего.

Я пытаюсь отвлечь его от дел работой, простыми разговорами или даже обещанием съесть все, что он приготовил.

Именно это мы сейчас и закончили — есть. Мы сидим за стойкой на моей кухне, между нами стоит стул. Это просто страховка, потому что у нет никаких сомнений в том, что он заставит меня снять «незаконный запрет», как он любит это называть.

За последние пару недель у нас появилась привычка ужинать вне дома. Отчасти потому, что находиться в помещении душно, а отчасти потому, что... наверное, мы встречаемся. Или так это назвали Гвен и Кэлли, восторгаясь и отправляя сотни сердечек в групповом чате.

Кингсли никогда не называл это так, хотя. Я тоже не называла, так что не знаю, что нас ждет дальше.

Секс это все, что было в наших отношениях, и теперь, когда он исключен из уравнения, мы ощущаем себя парой, которая вместе уже много лет.

Мы вместе собираемся на работу, обсуждаем дела за ужином и ведем разговоры, от которых у меня перехватывает дыхание. Мало того, в последнее время мы проводим больше времени вместе, чем раньше.

Вчера мы отправились в дальнюю поездку на одном из кабриолетов Кингсли, и хотя я потеряла шарф и моя прическа стала ужасной, я чувствовала себя такой дикой, вне секса, конечно. И да, очевидно, у Кингсли коллекция спортивных машин. Ничего удивительного. Он стремительный человек и любит стремительную скорость, огонь вызова и непредсказуемость ситуаций.

Но он также стремится к контролю, поэтому тот факт, что в данном конкретном случае у него его нет, превратил его в ворчливое существо.

Я вытираю рот, фактически доев всю тарелку макарон. С тех пор как я перестала пить, ко мне постепенно вернулся аппетит. Я все еще не очень люблю еду, но Кингсли не позволяет мне голодать. Гвен тоже. Клянусь, и отец, и дочь ополчились на меня.

— Вкусно, — говорю я ему.

Он ворчит в ответ и смотрит на разделяющее нас пространство.

— И для чего этот стул между нами?

— Для безопасного расстояния.

— Скорее для бесполезного расстояния. Если я решу наброситься на тебя, никакой долбанный стул не спасет тебя от меня.

— Но ты не сделаешь этого, — напоминаю я ему, наполовину опасаясь, что он действительно развалит все до основания.

— Возможно, и сделаю.

— Ты... прекрасно держался две недели.

— Это не гребаная ломка от зависимости, Аспен. Со временем становится хуже, а не лучше.

— И? Что это значит?

Я говорю необычайно осторожно, почти испуганно.

— Это значит, что ты чертов диктатор. Может, мне стоит вести список негативных слов, как это делает Гвен, и вписать туда твое имя.

Это вырывает из меня улыбку, и я бросаю салфетку в его сторону, которую он ловит с такой очаровательной ухмылкой, что я начинаю переосмысливать решение, стоящее за этим глупым запретом.

Я прочищаю горло.

— Она рассказала мне об этом списке и сказала, что это то, что помогает ей справляться с эмпатической реакцией на негативные слова, но она думала, что ты об этом не знаешь.

— Конечно, я знал. У нее плохо получается заметать следы и еще хуже скрывать, вот почему я был ошеломлен ее чувствами к Нейту.

— Должно быть, она приложила немало усилий, обманывая тебя.

— Ей бы это не понадобилось, если бы не похититель дочери Нейт.

Я закатываю глаза и бросаю виноградину в рот.

— Со временем, она бы вышла замуж.

— Со временем это не в двадцать лет. Я думал, у меня есть еще несколько лет с ней.

— Нейт оказался прав. Вы с Гвен созависимы.

— Нейт мудак, поэтому его мнение имеет значение использованной салфетки. И это не созависимость. Мы с дочерью просто близки, потому что мы являлись миром друг для друга в течение двух десятилетий..., — он запинается, когда мои плечи опускаются. — И этот срок ты наверстаешь, находясь в ее мире в течение будущих десятилетий.

— Спасибо. — я опускаюсь на стул между нами и кладу свою руку поверх его. — И не только потому, что ты принял меня как ее мать, но и потому, что рассказал ей о моем прошлом. Теперь она смотрит на меня по-другому, с большим уважением и... любовью. И я знаю, что ты имеешь отношение к изменению ее отношения.

— Если ты действительно хочешь отблагодарить меня, что я тебе настоятельно рекомендую, ты можешь использовать не слова, а другую валюту.

Я ударяю его по плечу, улыбаясь, и пружинисто поднимаюсь на ноги.

— Я помою посуду. Иди и выбери сериал, который не «Во все тяжкие».

— Это единственный превосходный сериал, который когда-либо выпускало телевидение. И это «нет» в части минета?

Я наклоняюсь ближе, чтобы вдохнуть его воздух, провожу пальцами по его подбородку, заставляя его ноздри раздуваться, а затем шепчу:

— Возможно. Попробуй еще раз через четырнадцать дней.

— Ах ты, маленькая дразнилка, — бормочет он, когда я скрываюсь за прилавком, и показывает на свои обтягивающие штаны. — Посмотри, что ты наделала.

— Ты всегда в таком состоянии.

— Около тебя. Так что тебе стоит решить проблему, которую ты и создала.

— Через четырнадцать дней.

— Через четырнадцать дней тебе лучше взять больничный, потому что ты лишишься способности ходить.

Его голос темнеет, и я решаю уставиться на стену, дабы не попасть под влияние потусторонней энергии, которую он создает одним лишь своим существованием.

И ему действительно нужно перестать быть привлекательным, когда он одет в обычные штаны и рубашку-поло. Нет смысла в том, чтобы он был ходячим секс-богом независимо от того, во что он одет. Или, может, на меня больше влияет запрет, чем я хочу признать.

— Кстати. — я занята уборкой прилавка, чтобы не смотреть на него. — Поздравляю с победой в сегодняшнем деле.

Мы теперь так делаем — участвуем в делах друг друга — и это принесло больше гармонии, чем я когда-либо думала. Мне нравятся его советы, а он, на удивление, ценит и мои несмотря на то, что мы работаем в разных областях.

Кингсли берет с прилавка зеленое яблоко и хрустит им.

— То, что я выиграл, было вопросом времени. У прокурора почти не было никаких аргументов.

— Скромничаешь? Это дело было непростым, в котором все было против тебя. Не знаю, как ты это делаешь

— Что делаю?

Он прислонился к прилавку, ест яблоко и следит за моими движениями, пока я навожу порядок.

— Все время одерживаешь победу.

— Не все время.

— Девяносто шесть процентов времени.

— Моя, дорогая. — ехидная ухмылка кривит его губы. — Следишь за моими процентами? Не знал, что я тебе так небезразличен.

Мое лицо становится горячее, чем температура в комнате.

— Нет. Я просто знаю это, потому что это на один процент выше моего. Что, кстати, несправедливо. Я больше соблюдаю протокол, чем ты, и должна иметь более высокий процент выигрыша.

— И все же нет.

— Это изменится.

— Ты говоришь так, будто ты мой соперник. — он приостанавливает жевание, когда мои пальцы замирают на чашке. — Подожди секунду. Ты ведь считаешь меня соперником, не так ли?

— А ты нет?

— Нет. Ты старший партнер в моей фирме. Мы должны быть подчиненными, а не соперниками.

— Тогда почему ты пытался сорвать мои дела, когда впервые узнал, что я мать Гвен?

— Чистая злоба.

— Не соперничество?

— Нет.

Я вздыхаю.

— Не могу поверить, что все это время я сама себе устраивала это соперничество.

— Это восхитительно, тем не менее. Мысли о том, что ты пытаешься побить мой процент и заводишься из-за этого, меня даже возбуждают. Хочешь искоренить это из наших систем?

— Нет, Кингсли.

Он поднимает плечо и выкидывает остатки яблока в мусорное ведро.

— Стоило попробовать.

Я мельком вижу, как он исчезает в гостиной и просматривает Нетфликс, пока я загружаю посуду в посудомоечную машину.

— У тебя есть еще какие-нибудь подушки, которые не пропагандируют личность Барби Кэролайн? — зовет он, отпихивая пушистые подушки.

Я улыбаюсь.

— В шкафу в комнате дальше по коридору.

Он выбрасывает еще одну пушистую подушку, не имея никаких других намерений, кроме чистой злобы, прежде чем направиться туда, куда я его направила.

Я беру несколько закусок и засовываю попкорн в микроволновку. Только когда жуткая тишина квартиры ударяет мне в грудь, я вспоминаю, что еще находится в шкафу в комнате, куда только что ушел Кингсли.

Черт возьми.

Я практически бегу по коридору, и все дыхание выбивается из легких, когда я обнаруживаю сцену, которая прямо из моих самых страшных ситуаций.

Тусклый желтый свет бросает мягкий отблеск на Кингсли, стоящего перед открытым шкафом. Подушки, за которыми он пришел, разбросаны по полу, а все его внимание сосредоточено на коробке в его руке.

Я медленно подхожу к нему, мое сердце бьется в горле.

— Это... не то, что ты думаешь.

Его глаза превращаются в расплавленную лаву, когда переходят с коробки на меня.

— Хочешь сказать, что это не те маска и шарф, которые были на тебе в ту ночь, когда я тебя обрюхатил?

— Да, но...

Я прерываюсь, полностью отвлеченная тем, как он скользит пальцами по фланелевому шарфу, словно это мое тело.

К черту меня. Сейчас самое неподходящее время для возбуждения.

— Но что?

— Они ничего не значат.

— Лгунья. Ты хранила эти вещи двадцать один год, так что они определенно что-то значат. Я тебе так понравился, да?

— Замолчи.

— Нет. На этот раз тебе не удастся спрятаться. Я думал, ты сожгла все, что связано со мной, но, похоже, эта маска и шарф чудом избежали огня.

— Ты можешь притвориться, что не видел их?

— Нет, не могу. Признайся, ты была влюблена в меня.

Я издаю стон.

— Ну и что с того? Это была глупая подростковая влюбленность.

— Влюбленность, да? — он ухмыляется, и так беззаботно, что я застигнута врасплох.

— Почему ты опустил часть про «глупую» и «подростковую»?

— Я не услышал ничего, кроме слова «влюбленность».

Он надвигает черную маску на мои глаза, позволяя лентам свисать по обе стороны моего лица.

Весь воздух высасывается из легких от грубого вида его глаз. Возможно, я ошибалась раньше, потому что буря в нем не прекратится, пока не перевернет море во мне.

— Что ты делаешь? — шепчу я, пугаясь собственного голоса.

— Вспоминаю воспоминания.

— Например... какие?

— Например, как я буду трахать тебя в этой маске, когда незаконный запрет подойдёт к концу, и ты будешь кричать мое имя, как маленькая шлюшка, а не роковая женщина.

— Прекрати. — я отталкиваю его руку, в основном, чтобы контролировать свою реакцию на его обещания. — Пойдем посмотрим что-нибудь.

— Не так быстро. — он хватает меня за руку, впиваясь в нее пальцем. — Ты так и не сказала мне, почему ушла тем утром.

— Мы были незнакомы, и ты был немного угрожающим. Я спасала свою шкуру.

— Чушь. Есть что-то большее.

— В основном потому, что ты был угрожающим и напоминал мне моего отца, но также... потому что я боялась твоей реакции, если ты узнаешь мой реальный возраст. Мне все равно нужно было готовиться к экзаменам, так что.... да, я подумала, что самый безопасный вариант это уйти.

— Я все еще напоминаю тебе твоего отца?

— Нет. У тебя есть антисоциальные наклонности, но тебе не все равно. Он настоящий психопат, который ценит только собственную выгоду. — я делаю паузу. — Что ты на самом деле планировал сделать той ночью?

— Просто поджог в Ночь Дьявола.

— Ничего себе. Не могу поверить, что такой преступник, как ты, стал адвокатом.

— Я сделал это только для того, чтобы использовать закон в своих интересах. Я невиновен в любых обвинениях, которые могли бы обвинить меня в отстаивании справедливости.

Я смеюсь.

— Ты был по определению плохим парнем и спортсменом, да?

— Вполне. Нейту приходилось останавливать меня от совершения настоящего преступления с тех пор, как мы были подростками.

— Но он не был спортсменом.

— Нет. Он считал, что это ненужный, корыстный вид насилия.

— Ну, он не ошибся. Дай угадаю, парень, который был в костюме Джокера той ночью, тоже был спортсменом.

— Ты угадала. После той ночи он пытался заставить своих родителей заявить на меня за нападение и побои, но мой отец зашил им рты несколькими тысячами баксов.

— Уместен.

— Не совсем. Я мог бы зашить ему рот кулаком.

— Какой грубый. — я смотрю на то место, где его большой палец давит на мою руку, не в силах смотреть ему в глаза. — Ты сохранил что-нибудь с той ночи?

— Кроме Гвен?

Я перевожу взгляд на него, мой голос слишком низкий и уязвимый, на мой вкус.

— Кроме Гвен.

— Если ты спрашиваешь о маске Анонима, то Сьюзан выбросила ее, так как у нее имелась привычка портить мои вещи из презрения. Я узнал об этом только несколько дней спустя.

— Ох.

— Я выбросил всю ее коллекцию винтажной одежды на помойку в качестве мести, но этого было недостаточно. Эта сука должна уйти на дно.

— Ты действительно не хочешь забыть о Сьюзан?

— Не в этой жизни.

— Ты помнишь мою любимую цитату?

Его выражение лица смягчается, а в темных глазах загорается озорство.

— Если ты долго смотришь в бездну, то бездна тоже смотрит в тебя.

— Вся версия такова. Тот, кто сражается с монстрами, должен быть осторожен, чтобы самому не стать таким. И если ты долго смотришь в бездну, то бездна тоже смотрит в тебя. — я глажу его по лицу. — Не становись монстром, Кингсли.

***

К восемнадцатому дню запрета Кингсли превратился в абсолютную боль, от которой так и веет токсичной, антагонистической мужественностью. Никто не хочет иметь с ним дело на работе.

Без шуток. На днях один из помощников адвоката увидел, как он идет по коридору, и тут же изменил направление.

— Что бы ты ни делала, отмени это, — говорит мне Нейт, тонко подталкивая меня в направлении кабинета Кингсли.

— И почему ты думаешь, что я имею к этому какое-то отношение?

— Тот факт, что он смотрит на тебя так, будто хочет трахнуть, а потом убить. Или убить тебя, а потом трахнуть. Не совсем уверен в его жестких рамках и в том, включают ли они некрофилию.

— Ты драматизируешь.

— А он ведет себя как козел с открученным винтом. Отрицай это сколько хочешь, но мы оба знаем, что это все из-за тебя. Иди в кабинет, пока он не убил Сьюзан по-настоящему.

Я делаю паузу.

— Сьюзан здесь?

— Да. Она выступает со своим надоедливым шоу в течение месяца.

— Я думала, ей запретили появляться в Уивер & Шоу.

— Она получила постановление суда, в котором говорится, что раз она судится за акции, то имеет право входить в здание.

— Дерьмо.

— Действительно, дерьмо. С его нынешним настроением даже чертов муравей не застрахован от его гнева. Не говоря уже о гиене.

— Я посмотрю, что можно сделать.

Я направляюсь в его кабинет, впервые сомневаясь в своем решении.

На самом деле, нет. Я начала сомневаться в нем примерно через два дня, когда у меня случился дурацкий случай сексуальной абстиненции. Мне нравится думать, что я выживаю и что это для общего блага.

Кингсли соблазнял меня на секс с самого первого дня. Тот факт, что он не знает, почему именно я это делаю, расстраивает его больше, чем сам запрет.

Напротив, мы вместе много занимаемся активным отдыхом, например, бегаем и даже ходим в походы с Нейтом и Гвен в прошлые выходные.

Часто я просыпаюсь от того, что его огромная эрекция прижимается к моей заднице или животу. Он стонет, называет меня секс-террористкой и идет заниматься делами в ванную.

— Спасибо за путешествие в прошлое. Теперь я снова половозрелый неудачник, который дрочит в душе, — вот что он сказал мне в первый раз, когда уступил и занялся мастурбацией.

Через неделю после запрета.

Его токсичный сарказм поднялся на ступеньку выше, и он постоянно говорил вещи, которые заставляли меня хихикать, например:

Мой член подает на тебя в суд за нанесение телесных повреждений, так что тебе лучше быть готовой к компенсации.

Ты ведь понимаешь, что я собираюсь вогнать свой член в твою киску и задницу, как только запрет будет снят? Уверена, что не хочешь ослабить удар?

Позвонили представители религий и сказали, что даже это является кощунством в их священных писаниях.

Может, мне стоит стать монахом или что-то в этом роде? Тогда, по крайней мере, запрет будет иметь смысл.

Сказать, что у меня полный иммунитет, было бы ложью. Я не только жажду его прикосновений, но мне все труднее и труднее игнорировать их или отмахиваться от них.

Именно поэтому я стараюсь планировать нашу неделю так, чтобы она проходила в основном на воздухе, с Гвен и Нейтом или даже с Кэлли и Матео.

Это бесплодные попытки отвлечься от недовольства, которое нарастает на заднем плане. Или на переднем плане для Кингсли.

Тот факт, что ему приходится иметь дело со Сьюзен в дополнение ко всему прочему, я не могу допустить.

Я стучу в дверь и вхожу, прежде чем он успевает что-то сказать.

Кингсли прислонился к дивану у большого окна, из которого открывается вид на мрачный Нью-Йорк. Он выглядит расслабленным, скрестив руки и ноги. Не говоря уже о том, что он уверен в себе и сексуален как дьявол в своем сшитом на заказ черном костюме и галстуке, который я надела на него сегодня утром.

В последнее время я почти не возвращаюсь в свою квартиру, и половина его шкафа забита моей одеждой.

Вот почему мы теперь пахнем друг другом. Одомашнивание немного странно, но в такие моменты я ощущаю, что передо мной партнер.

Человек, которого я хочу видеть рядом с собой на каждом шагу. Человек, который, когда я думаю о его уходе, вгоняет меня в депрессию.

Сьюзан поворачивает голову в мою сторону. Она сидит на диване, ее громкое розовое платье бросается в глаза.

Ее губы кривятся в улыбке.

— Аспен Леблан, приятно наконец-то познакомиться с мамой Гвинет.

Кингсли, который две секунды назад казался скучающим, поднимается во весь рост и идет ко мне. Он ничего не говорит, но ему и не нужно. Даже без слов он дает Сьюзен понять, что мы вместе и ей не стоит со мной связываться.

Не то чтобы она могла это сделать.

Я справилась со своей тетей, которая была худшей, более жестокой версией Сьюзан. Я могу справиться со снобистской, золотоискательской мачехой.

— Хотя это уже не первый раз. — она постукивает по своему острому подбородку. — Это было в больнице, верно?

Я напрягаюсь, и Кингсли медленно спрашивает:

— О чем ты говоришь?

— Двадцать один год назад меня посетила супружеская пара, утверждавшая, что ты обрюхатил их приемную дочь. Они хотели денег, как и все бедняки. Я дала им их, но только если все пойдет по моему плану. Это я предложила идею о мертворожденном ребёнке и была рядом, чтобы убедиться, что план будет хорошо выполнен. И именно я привезла Гвинет с собой и напечатала ту записку, прежде чем бросить ее перед домом. Думал, что сможешь превратить мою жизнь в ад, но ты опоздал на десятилетия, Кингсли. Я уже сделала тебя отцом-одиночкой в семнадцать лет и наблюдала в первом ряду, как ты сходил с ума в поисках матери своего ребенка, когда я точно знала, кто она. Ты думал, что мучаешь меня, но угадай, кто все это время одерживал верх?

В один момент Сьюзан сидит, а в следующий Кингсли поднимает ее за экстравагантные отвороты платья, пока ее ноги не отрываются от пола.

Я выныриваю из оцепенения от того, что она только что призналась. Подбегая к нему, я медленно касаюсь его руки, заставляя свой голос звучать спокойно.

— Отпусти ее, Кинг.

— Она убила мою мать, разлучила тебя с Гвен, заставила мою дочь жить без матери и забрала тебя у меня. Это последний гвоздь в ее гроб.

Он говорит отрывистым тоном, в котором достаточно напряжения, чтобы разрушить гору.

Не сомневаюсь, что он свернет ей шею в следующую минуту, если я его не остановлю.

— В этом кабинете нет никого, кто хотел бы ее смерти так же сильно, как я. — я тяну его за руку. — Но она получит то, чего хотела все это время, Кинг. Она сломает тебя, разлучит тебя с Гвен и заберет тебя от меня. Не позволяй ей проникнуть в твою голову. Эта сука этого не заслуживает.

— Сделай это, дьявол. Убей меня. — она улыбается. — Все, кого ты знаешь, все равно умрут. Твоя собственная мать не осталась рядом ради тебя. Она рано увидела в тебе монстра и решила уйти. Твой отец тоже знал, насколько ты уродливый монстр.

— Ты не монстр. — я глажу его суровое лицо. — Ты самый лучший отец на свете и заботишься о тех, кто этого заслуживает.

Ты любовь всей моей жизни, хочу сказать я, но в последнюю секунду останавливаюсь.

— Отпусти ее. — я смягчаю голос. — Пожалуйста, Кинг. Отпусти себя.

Потому что это не Сьюзен, которую он держит в удушающем захвате с тех пор, как его мать совершила самоубийство. Это он сам.

Моя молодая версия была наивной.

Его версия была бездушной, потому что он так и не простил себя.

Он медленно начинает отпускать ее, затем прижимает ее к ближайшей стене.

Она выпрямляется с треском, который заполняет весь кабинет.

— С тобой покончено, Кингсли. Я собираюсь подать на тебя в суд за нападение.

Я стою перед ним, частично закрывая его от ее взгляда. Его ноздри раздуваются, и последнее, чего я хочу, это чтобы он действительно убил ее.

— Он собирается отсудить у тебя каждый цент на твое имя, — говорю я со спокойствием, которого не чувствую. — Ты только что призналась в нарушении брачного контракта, который ты подписала с Бенджамином Шоу и который гласит, что ты лишишься всего, чем владеешь после брака, если причинишь вред семье Шоу или ее членам физически, эмоционально или психически. Разлучить Гвинет со мной это олицетворение эмоционального и психического вреда. Сделав это, ты отказалась от любых прав на общее имущество, поэтому у тебя больше нет никаких претензий на деньги твоего покойного мужа. Приготовься жить на улице до конца своей жалкой жизни.

Ее смех исчезает, и она бледнеет, понимая, что сама вырыла себе могилу. Она могла бы оставить эту информацию при себе, но потребность в грандиозном самолюбовании вывела ее за грань.

— Ты также нарушила запретный судебный приказ. То, что тебе разрешили войти в здание, не дает тебе права приближаться к Кингсли. А теперь убирайся и бойся, Сьюзан. Очень бойся, потому что я заставлю тебя заплатить за беспомощность и потерю, которое я испытала в той больнице. Мы заставим тебя заплатить за весь тот ущерб, который ты нанесла нам троим, пока ты не пожалеешь о своём существовании.

Она спотыкается, ее глаза-бусинки следят за разъяренным Кингсли, пока она выходит за дверь.

Как только она уходит, я поворачиваюсь и смотрю на него. Его плечи сжаты, лицо напряжено, что я боюсь, что у него случится инсульт.

Я глажу его по щеке, лаская ее медленно, словно он раненое животное.

— Все в порядке. Она не важна.

— Она знала. — его тон резковат. — Она, блядь, знала о тебе и скрывала это от меня.

— Мы все равно нашли друг друга.

— Спустя двадцать один год, в течение которого Гвен страдала, оставшись без матери.

— Я знаю, но это нормально, я теперь здесь и никуда не уйду.

Его голова опускается на мое плечо, и я тяжело дышу, проводя пальцами по его волосам, слушая его резкие вдохи.

Я вижу, что он сдерживается, и что при других обстоятельствах тело Сьюзан лежало бы на полу его кабинета.

Мы остаемся в таком положении долгое время, пока его дыхание не становится более контролируемым, и он отстраняется.

— Прости.

— За что?

— За то, что недостаточно хорошо искал.

— Ты меня тоже. — я всхлипываю, борясь со слезами, которые собрались в моих глазах. — Теперь нам просто нужно доказать, что она нарушила брачный контракт.

— Я записал ее только что.

Я отступаю назад и смотрю на него.

— Записал?

— Я всегда записываю ее на тот случай, если смогу использовать ее слова против нее.

Я делаю вдох, отказываясь думать о том, чего нам стоила эта женщина. Годы разлуки. Десятилетия отсутствия моей дочери. Время, когда я могла быть и с Гвен, и с Кингсли. Я должна была быть со своей малышкой все это время, и невозможно оправдать время, которое я с ней упустила.

Но, возможно, ни Кингсли, ни я тогда не были готовы друг к другу. Возможно, нам необходимо было время, чтобы достичь этой версии себя. Версии, которая немного сломана, немного темна, но все равно подходит друг другу.

Версии, в которой мы являемся мирами друг друга. Или, по крайней мере, он мой. Я не уверена, где я нахожусь в его уравнении.

Я знаю, что я ему небезразлична, правда, но Кингсли закрытый человек в плане чувств. И мысль о том, чтобы быть эмоционально уязвимой перед ним и быть отвергнутой, пугает меня до смерти.

— Давай пообедаем вместе, — говорит он.

— Гвен тебя опередила.

— Мы можем поесть втроем.

— Нет, я обещала после обеда пройтись с ней по магазинам, а потом мы вместе приготовим ужин. Вы с Нейтом можете встретиться с нами тогда. Можешь пообещать, что не будешь бить или убивать кого-нибудь в это время?

Он хмыкает, явно вспоминая о запрете.

— И что я получу взамен?

Я поднимаюсь на цыпочки и прижимаюсь губами к его губам.

— Давай оставим это в качестве сюрприза.

Его рука устремляется к моей талии, но я ускользаю прежде, чем он успевает поймать меня в ловушку, смеясь даже после того, как выхожу за дверь.

Я заставляю себя остановиться, пока не травмировала бедного сотрудника, который впервые увидел, как я смеюсь.

Гвен согласилась забрать меня из фирмы, и у меня имеется дикая догадка, что это потому, что она хочет увидеть Нейта в рабочее время.

Я всегда улыбаюсь, когда Кингсли обижается, что она не приехала за ним первой.

Я звоню ей по дороге в гараж и хмурюсь, когда она не берет трубку два раза подряд.

Тогда я набираю Нейта.

— Привет, Гвен с тобой?

— Нет, она не приходила ко мне.

Мой телефон пикает входящим звонком, и я открываю машину.

— Это она. Я перезвоню. — я отключаюсь и принимаю ее звонок. — Я в гараже. Где ты?

С другого конца раздается шорох, а затем приглушенный крик.

Я замираю, сердце едва не вырывается из груди.

— Гвен?

— Привет, мой красный георгин.

Глава 30

Кингсли

Тот, кто сказал, что наркотики это новая машина для убийства, не пробовал безбрачие.

Эта штука должна быть запрещена к существованию.

Иначе кладбища будут переполнены за несколько дней. Это все, о чем я думаю с тех пор, как Аспен придумала эту гребаную странность — или отсутствие таковой.

Убийство.

Точнее, о той ее части, которая подумала, что это отличная идея.

Между прочим, именно эта крошка была той, кто только что остановил конкретное убийство и спас Сьюзен от скорой встречи со своим создателем.

Но теперь, когда мой разум медленно возвращается в фокус, я понимаю, что отнять у этой суки ее любимую игрушку — деньги — лучший способ заставить ее страдать за сделанное.

Я должен был подозревать, что она имеет к этому какое-то отношение, с тех пор как Гвен появилась у нас на пороге. Сьюзан отреагировала мягко и предложила отдать ее на удочерение, но не стала настаивать на этом варианте, как я ожидал. И я, и мой отец отказались от этого варианта. Она была Шоу и должна была воспитываться как Шоу.

Единственный раз, когда мы с моим стариком были на одной волне.

Я сажусь обратно за свой стол в безнадежной попытке сосредоточиться на работе. Проблема состоит в том, что сексуальная неудовлетворенность это ебаная сука с проблемами настроения. Не говоря уже о том, что мой член ненавидит меня и теперь с усердием ублюдка вычеркивает дни из своего календаря до конца незаконного запрета.

⇐ Предыдущая 16 17 18 19 202122 23 24 25 Следующая ⇒