Бурлак Б. С. 14 страница

⇐ ПредыдущаяСтр 34 из 41Следующая ⇒

Правда всегда найдет удобный случай, чтобы взорвать неправду. (Бедная Наталья Сергеевна, что станет с ней?)

...Утром Синев поднялся раньше всех, намереваясь уйти из дома, пока спят женщины.

Но Ольга встала тут же.

— Ты болен, друг мой. Зачем скрываешь от врача?

— Ты же детский врач.

— Не отделывайся шуточками! Не ужинал, не спал. Так дело не пойдет. Говори, что случилось?

— Пустяки. Очередная неприятность на работе.

— Алексей Викторович сказал бы мне вчера.

— Алексей не в курсе событий.

— Не в курсе? По-моему, тебе необходим курс длительного отдыха от всей этой нервотрепки.

— Погоди, мы отдохнем, мы отдохнем! Помнишь, как в «Дяде Ване»?.. — сказал он и вышел, оставив Ольгу в полнейшем недоумении.

«А впрочем, придется все же посоветоваться с ней», — решил он. Ему очень хотелось, чтобы все произошло без его вмешательства. Какой все-таки жестокой бывает правда. Кому-кому, а правде-то, наказывая Витковского, полагалось бы осторожно обойти Наталью Журину...

Рабочий день его действительно начался с неприятности: позвонили из области, отругали за слабый подвоз материалов на новую площадку.

Выслушав нотацию Зареченцева, он равнодушно пообещал принять меры и бросил трубку. Потом заглянул в кабинет управляющего трестом — Алексея на работе еще не было. Опять, верно, чуть свет отправился на объекты. И чего он там бродит после гриппа? Решал бы лучше неотложные вопросы: завтра или послезавтра прибудет пополнение, а размещать негде, без того общежития переуплотнены, люди ютятся в коридорах. Скорей бы уж наступало лето: палатки всегда выручают из беды строителей.

Братчиков явился как раз в ту минуту, когда все радиостанции начали передавать чрезвычайное сообщение ТАСС:

«12 апреля 1961 года в Советском Союзе выведен на орбиту вокруг Земли первый в мире корабль-спутник «Восток» с человеком на борту. Пилотом-космонавтом космического корабля-спутника «Восток» является гражданин Союза Советских Социалистических Республик летчик майор Гагарин Юрий Алексеевич...»

Синев и Братчиков как встретились в дверях приемной, молча кивнув друг другу, так и простояли рядом до тех пор, пока диктор не закончил словами, что полет на орбите продолжается.

— Что творится, — сказал Братчиков, входя в свой кабинет. Он сказал это негромко и как бы с укором самому себе: вот, мол, с кого следует брать пример.

А Синев позабыл сейчас обо всем на свете, ему буквально все казалось мелким, незначительным в сравнении с тем, что произошло. Ну и Братчиков — до чего же спокойный мужик! — сел за стол, задумчиво постучал карандашом по бемскому стеклу и сразу заговорил о деле. (Недаром он в шутку замечает, что эти ракеты подгоняют всех и каждого).

— Да постой ты с грузовиками! — перебил его Синев. — Как думаешь, сколько витков сделает для начала майор Гагарин? Один или больше?

— Пусть гадают там, на Канаверале, задали им задачку... Так чем недоволен Вениамин Николаевич?

Синев рассказал все по порядку и, рассказывая, поругивал начальство за чрезмерные требования и слабую помощь.

— Одним словом, придется нам поработать на два фронта, ничего не поделаешь. — Братчиков откинулся на спинку кресла, позвонил главному инженеру Соловейчику.

Втроем они принялись выкраивать для «Асбестстроя» грузовики, палатки, дефицитные материалы. Когда речь зашла о посылке на новую площадку демобилизованных солдат, Синев не выдержал, стал обвинять и Братчикова в легкомысленном распылении сил и средств.

Наконец все трое сошлись на том, что бригады посылаются временно, до июля, на период организации стройки.

Так прошли те полтора часа, в течение которых «Восток» совершил полный оборот вокруг Земли. Московское радио сообщило о благополучной посадке космического корабля в заданном районе.

Только сейчас, пожимая руку Братчикова, Синев отметил, что и Алексей взволнован, хотя умеет, черт возьми, держаться, привычно занимаясь будничными делами.

Вошел секретарь парткома Реутов.

— Народ собирается у столовой, митингуют.

— Ясно. Пойдем к народу, — сказал начальник строительства и, обращаясь к Синеву, добавил: — Теперь наши хлопцы горы сдвинут!

Это были совсем еще молодые люди. Ну кто из них втайне не надеялся совершить что-нибудь из ряда вон выходящее, чтобы заговорил весь мир? Для того они сюда и приехали. И что же? Скоро год, как они здесь, в степи, а чуда не произошло. Да разве это подвиг, — жить до половины зимы в палатках, долбать мерзлую землю ломом, когда ее не берет ковш экскаватора, расчищать в метель железную дорогу, когда застревают в выемках снегоочистители, или день и ночь возить бут на Сухую речку, чтобы спасти плотину от вешних вод? Все это судя по книгам, уже было в тридцатые, сороковые годы. Все это, судя по газетам, бывает на стройках и сейчас. Где ж тут героизм? Простое, ученическое повторение пройденного. В лучшем случае старательное подражание старшим. В молодости хорошо бы замахнуться на такое, на которое раньше никто и не замахивался. Вот почему весть о том, что на орбиту выведен космический корабль с человеком на борту, произвела особое впечатление на сверстников Гагарина. Людей, поживших на свете, это потрясло, осчастливило, заставило их снова переоценить длинный ряд минувших лет. А людей, начинающих жизнь, это окрылило, вскинуло ввысь, распахнуло перед ними совершенно незнакомое поле деятельности. За каких-нибудь девяносто минут, потраченных на первый виток вокруг Земли, появилась принципиально новая мера подвижничества. И коммунизм, который до сих пор был досягаем лишь для мысли, стал доступен и для чувств. Ну, конечно, Гагарину завидовали все, старались отыскать в его жизни какой-нибудь исключительный факт, который бы помог понять случившееся. Но ничего такого не было: будущий космонавт учился в ремесленном, готовился стать рядовым рабочим и вышел на Млечный Путь из трудовых резервов. Значит, дорога к звездам берет свое начало в самых обыкновенных мастерских. Значит, любой, если есть терпение, осилит эту небесную дорожку. В конце концов, каждый так или иначе, несмотря на громадность происшедшего, остро ощутил свою причастность к этому событию, и связь истории с простым делом каждого становилась уже вполне естественной.

Синев приглядывался к ораторам, сменявшим друг друга на грузовике, который служил трибуной: они говорили о космосе и цементе, о космической эре и апрельском плане, о межпланетных кораблях и простоях самосвалов. А Федор Герасимов, выступая вслед за Реутовым, сказал, что его бригада завтра же переселится в палатки, уступив общежитие семейным людям, приезжающим по оргнабору на площадку.

Братчиков, довольно улыбаясь, энергично пожал руку бригадиру: ему понравилась речь Герасимова, который с такой завидной легкостью решил одну из самых деликатных проблем стройки.

День выдался высоким. С утра дул низовой ветер, выплескивая из балок остатки жиденького тумана; но потом он сдал дежурство верховому ветру, и тот, в свою очередь, взялся за генеральную уборку неба, припорошенного белесой пылью. К обеду все в мире засияло по-весеннему — и ковыльная степь, и лазурная вышина.

День выдался маршевым. Утро, начавшееся последними известиями, физической зарядкой и популярной песенкой, вдруг изумило всех небывалой новостью, вслед за которой грянула походная музыка, время от времени перемежаемая краткими радиограммами из космоса.

День выдался работящим. И хотя до обеда люди отрывались от своих занятий, чтобы послушать радио, переброситься несколькими словами, даже устроить летучий митинг, нормировщики отметили в нарядах рекордную выработку.

Вечером в красном уголке общежития собралась вся бригада Герасимова. Теперь она мало чем отличалась от г р а ж д а н с к и х: ребята давно сменили защитные брюки и гимнастерки на штатские костюмы, кирзовые сапоги — на рабочие ботинки, потрепанные шинели — на ватные пиджаки, которые на стройках почему-то называют бушлатами.

И только Миша Перевозчиков, мечтавший стать офицером и с легкой руки Арефьева прозванный «Суворовым, попавшим под разоружение», — только он один и щеголял в военном.

— Начальник строительства дает надо две штабные палатки, — сказал Федор. — Сегодня выберем местечко, а завтра вечером переселимся.

— Чего там, раскинем на старом месте, — сказал Роберт Янсон.

— На старом месте будет заложен квартал жилых домов.

— Тогда давай поближе к озеру, чтобы подальше ходить на работу, — с ехидцей заметил Борис Арефьев.

— Правильно, на лоне природы — это здорово, — с наивной готовностью согласился Миша Перевозчиков.

— Постой ты. Скажи, Федор, ну кто тебя тянул за язык с этим переселением? Что мы — цыгане, что ли? Как солнышко пригрело, так и на травку. Почему не посоветовался с бригадой? Командуешь по-прежнему как старшина сверхсрочной службы.

— Позволь, а разве бригада против? Кто против, товарищи?.. Убедился?

— Всех запугал, все тебя боятся! — сказал Арефьев.

— Не говори чепуха, — одернул его Янсон, который трудные русские слова произносил обычно в именительном падеже.

— Не говори чепухи, — вежливо поправил его Миша.

— Понимаем без переводчика Перевозчикова, — сказал Арефьев.

— Ничего ты не понимаешь, — Федор встал, опираясь ладонями на стол, — Люди едут с семьями. Так неужели мы разместим их в палатках, а сами будем жить со всеми удобствами? В общем, сегодня и говорить-то об этом стыдно.

— Хватит, товарищи.

— Пойдем, ребята, пока суслики не заняли лучшие места!

В дверях, дружески толкнув Герасимова плечом в плечо, Арефьев подмигнул ему с плутовским выражением на лице.

— Только не бросай нас, Федя, на произвол судьбы, когда задумаешь жениться!

— Не собираюсь.

— Что: бросать или жениться?

Все засмеялись. А Федор, не удостоив Арефьева ответом, пошел вперед вместе с Янсоном, который один из всей бригады не позволял себе никаких вольностей по адресу бригадира.

Южнее поселка находился аэродром, отделенный от стройки широкой полосой травянистой целины. Самое подходящее местечко для летнего лагеря: сухо, чисто, протока рядом. В густом прошлогоднем ковыле зеленеют маковки на тонких стеблях; еще несколько теплых дней — и распустятся белые, красные, желтые тюльпаны.

Борис артистически поднял руку.

— Отсель грозить мы будем плановому отделу, здесь будет холостяцкий город заложен!

Но очередная выходка Бориса уже не произвела никакого впечатления. Всех заворожила эта вечерняя тишина, эта неброская красота ранней весны. Слабый ветерок расстелил над поселком шелковистые дымы, насквозь просвеченные солнцем. На северо-западе, среди извивов проселочных дорог ослепительно поблескивали лобовые стекла автомобилей. К железнодорожной станции осторожно подходил товарный поезд, так осторожно, что казалось, он ощупывает каждую пядь неокрепшего пути.

— Жаль, что Гагарин не мог увидеть из космоса наш городок, — сказал Миша Перевозчиков.

— Чудак ты, парень! — немедленно подхватил Борис Арефьев, обрадовавшись, что наконец нашелся собеседник. — Чтобы быть замеченным оттуда, с космической верхотуры, надо поработать хотя бы с десяток лет. А ты повозился каких-нибудь полгода в котлованах и хочешь, чтобы тебе помахали рукой с Марса! Хорошо еще, что нашего брата замечают из планового отдела.

— Дался тебе этот плановый отдел.

— У каждого своя орбита! Пойдем, а то столовую закроют.

Федор твердо ступал на скользкий, перепутанный осенними ветрами, отбеленный, как лен, старый ковыль. Он мог бы идти сейчас до горизонта, где начинается южное предгорье Уральского хребта. Он мог бы измерить вдоль и поперек всю степь, омытую вешними ручьями. И сколько бы ни ходил, все было бы мало. Как изменился в течение одного дня масштаб жизни! Выйдя на простор Вселенной, где совершается титаническая работа бесчисленных галактик, человек впервые взглянул оттуда на дело своих рук и поразился своему величию.

Федор припомнил сейчас, как на берегу Дуная, под Веной, он коротал с друзьями одну из последних ночей войны. Солдаты отыскивали в небе знакомые по учебникам созвездия, жарко спорили о законах всемирного тяготения. Он слушал их, не вступая в спор. Солдаты любят пофилософствовать накануне боя, чтобы заглушить тоску по родному клочку земли, чтобы легче было подняться на рассвете в полный рост, преодолевая земное притяжение... И вот он, Герасимов, чудом уцелевший в том бою за Флоридсдорф, идет по уральской целине, идет ходко, скоро, будто принял эстафету от своих друзей, погибших 12 апреля 1945 года.

Да, конечно, это случайно совпали даты на координатной сетке времени. Да, этот смоленский парень не был на Дунае, не брал Вены. Но детонатором для взрыва его славы послужили, может быть, и те последние гранаты, что рвались в далеком Флоридсдорфе.

Он свернул в сторону от рабочего поселка, ему хотелось еще побыть наедине с однополчанами. Он ходил до тех пор, пока не закатилось солнце и не кончился весенний день — 12 апреля 1961 года — день, заново открывший людям Землю.

Весна неожиданно отступила.

Ночью грянул крепкий морозец. Обожженные лепестки первых тюльпанов сморщились, поблекли. Мохнатый иней надежно укрыл молодые травы. Распушился густой ковыль. Суслики, сурки, тушканчики забились в норы; а синицы и воробьи подняли такую веселую возню в бурьяне на обочинах проселков, что снежная пыль заструилась по дорогам, как в февральскую поземку.

Витковский заночевал на третьем отделении, которое позднее других начало полевые работы. По военной привычке он проснулся рано. Открыл обитую войлоком дверь тракторного вагончика и остановился на дощатой лесенке, пораженный тем, что произошло. Вчера он просидел с управляющим отделением дотемна, разрабатывая план решительных действий и вот — на тебе! — зима вернулась.

Он обошел заиндевелые тракторы, сеялки, грузовики, потоптался на подернутой хрупким ледком мелкой лужице, тронул носком сапога зачерствевшую землю — понятно, сеять сегодня не придется.

Утомившиеся люди спали, ничего не подозревая. Шоферы устроились в кабинах машин, трактористы — на узких полках вагончиков, а управляющий, Олег Мальцев, сладко дрых в немецкой охотничьей палатке. Витковский хотел было разбудить к а д е т а, но раздумал, — все равно делать нечего, пусть нежится, как байбак в своем убежище.

— Весна холодная — осень хлебородная!

Он обернулся: к нему подходил тракторист Стенюшкин, тот, что прошлой осенью ездил на самоходном комбайне в сельпо, за водкой.

— Раненько поднимаетесь, Павел Фомич.

— А вам что не спится?

— Я тоже в армии приучен к раннему подъему. Прослужил без малого десять лет. Три раза собирался домой и три раза заворачивали обратно то японцы, то финны, то немцы. Как соберусь, так обязательно заваруха. Чуть-чуть не остался холостяком на всю жизнь. В такое время живем, Павел Фомич, что и семейное положение зависит от международного!

Витковский окинул его потеплевшим взглядом. В замасленной телогрейке, в стеганых ватных брюках и резиновых сапогах, в шапке-ушанке набекрень, этот видавший виды человек понравился ему сегодня.

— А что, товарищ Стенюшкин, не махнуть ли за горючим, раз уж погодка совсем испортилась?

— Не забыли, выходит, Павел Фомич... — Он достал из брючного кармана пачку «Беломора», щелкнул пальцем по донышку и учтиво протянул директору. — Угощайтесь, Павел Фомич, московские, редкость в наших местах.

Витковский взял папиросу, изменив своему правилу не курить натощак.

— Это наша карманная география, Павел Фомич.

— То есть?

— Когда англичане с французами в пятьдесят шестом напали на Египет, у нас в рабкоопе весь «Беломор» раскупили. Даже некурящие брали. Всяк хотел заглянуть, где там находится этот Суэцкий канал, далеко ли от нас? Ну, а я, как старый вояка, в первую очередь заинтересовался. Мы тогда зябь кончали. Бывало, устроим перекур в борозде, разложим пачки «Беломора» перед собой вместо карты и заспорим, как на военном совете.

— Понятно.

— Мы теперь, Павел Фомич, сильно пристрастились к этой самой стратегии. Выезжаешь на загон сеять, а сам думаешь, как там, на Кубе, или как там, в Лаосе?

— Понятно, время тревожное.

— Одного я не могу уяснить себе, зачем вас-то распустили по домам?

— Чтобы не мешались около ракет.

— Ракета — это, конечно, штука! Я понимаю. Однако, Павел Фомич, военных надо беречь, а не посылать мерзнуть на полевые станы в грязь и слякоть.

Витковский заулыбался.

— Что, надоел я тебе, Стенюшкин? Так ты говори прямо, не хитри!

— Солдату может надоесть старшина, а не генерал. Если же вы имеете в виду прошлогоднюю историю, то обижаться мне не на кого. Сам виноват. Надо же было додуматься: на самоходном комбайне — за водкой! И правильно вы меня тогда уволили. Дисциплина должна быть, признаю. Ну, прямо черт какой-то меня попутал...

Стенюшкин явно увлекся, но ему помешал управляющий отделением.

Мальцев выполз из своей палатки, быстро вскочил на ноги, растерянно огляделся вокруг и сказал директору совхоза:

— Видите, Павел Фомич, мы предполагаем, а царица-природа располагает. Что теперь делать?

— Вы агроном, вам и карты в руки.

— С ней, с природой, лучше не берись играть, разденет и разует, — вполголоса заметил Стенюшкин, направляясь к своему ДТ.

Для порядка Олег Мальцев прошелся по загону, не оставляя за собой следов: схваченная морозцем, пашня звенела под ногами, как броня. Витковский подозвал его.

— Я уезжаю на центральную усадьбу. Объявите выходной. Но помните, Олег Зиновьевич, наш график остается в силе. Как только отпустит, сейте круглые сутки. Понятно?

— Лампочки на тракторах перегорают. Если можно, подошлите, пожалуйста, запасные.

— Могу прислать свою настольную, с абажуром, — сухо сказал Витковский, садясь в автомобиль. — Что я вам, агент по снабжению? Надо беречь лампочки пуще глаза.

— Хотя бы несколько штук, Павел Фомич.

— Пришлю. Но, смотрите, чтобы график выполнялся любой ценой, в любое время суток.

— Не беспокойтесь, Павел Фомич, сделаем.

«Эх, молодежь, молодежь, — думал Витковский, выруливая на большак. — И чему ее учат в институтах? Только не искусству руководить. Разве это специалисты? Подопытные кролики! У каждого профессора своя школа: один травопольщик, другой пропашник, третий исповедует еще какую-нибудь веру. Землю портят — полбеды. Людей портят. Посадить бы этих докторов и кандидатов на голодный паек, тогда бы узнали, как хлеб добывается. Изобретают всякие системы, давным давно изобретенные русским мужиком, и выдают их за последнее достижение науки. Нахлебники! Лучше бы учили студентов азбуке управления, а не изобретали тульские самовары».

Дома Пелагея Романовна вручила ему записку от Журиной.

«Павел! Заглянула по пути с площадки «Асбестстроя». Однако опять не застала тебя дома. Понимаю, что время сейчас горячее, и ты, в самом деле, целыми сутками пропадаешь в тракторных бригадах. Если выберешь свободный часок, то заезжай. У меня все без перемен. Наталья».

Несколько слов было зачеркнуто. Но он разобрал их: после слова «однако» она зачеркнула «к сожалению» и перед словом «заезжай» более старательно затушевала невинное «пожалуйста». Все это он расценил как уступку женской гордости, которая не в меру строго редактирует подобные записки.

— Где ночевал-то сегодня? — недовольным тоном спросила его Пелагея Романовна.

— В поле. А в чем дело?

— Должна я знать или нет? Прошлый раз остался у нее, так я до света глаз не сомкнула. Жениться, так женился бы, Павлуша. Ты ведь не деревенский гармонист, чтобы пропадать на посиделках у вдовушек. Прошлый раз захожу в рабкооп, о тебе трещат совхозные сороки. Увидели меня, сразу языки прикусили. Не хочу я, чтобы каждая бабенка посмеивалась над тобой.

— Понятно. А как ты думаешь, Романовна, любит она меня?

— Чего спрашиваешь-то? Смех глядеть на вас со стороны: люди в годах, серьезные, а забавляетесь в любовь, как ребята. Негоже это, Павлуша. Устраивай свою жизнь, да и ей пора устраиваться.

— В деревне свадьбы справляют осенью.

— Нечего откладывать до ильина дня. Тебе сваху не искать, сами сосватаетесь.

— Что ж, потороплюсь! — Он набросил плащ-накидку и, посмеиваясь, вышел на крыльцо.

Погода снова круто менялась. Подул южный ветер, очищая небо от грузных туч. Вдоль разъезженной, в раскатах, столбовой дороги, по-заячьи отталкиваясь от кочек, бежали табунком линялые облачка тумана. Степь была сплошь усеяна стеклянным бисером. Над соседним финским домиком неуверенно пощелкивал, пробуя голос, озябший скворец. Высоко, в просвете между тучами, парил беркут, высвеченный солнцем, которое уже успело раскидать бронзовые копья по окрестным дымившимся пригоркам. Зима поспешно, в беспорядке отступала.

У конторы толпились механизаторы, приехавшие на центральную усадьбу с полевых станов ближних бригад. Они расступились перед директором, оживленный говор стих.

В другое время Витковский крепко отругал бы их за самовольство, но сейчас, в благодушном настроении, он громко спросил:

— Что, ребята, на побывку?

— Так точно, Павел Фомич.

— В баньке помыться, белье сменить.

— Женушек поласкать! — с вызовом добавил щуплый паренек из городских.

— Сперва женись, потом ласкай, — урезонил его кто-то из своих, совхозных трактористов.

— На наш век чужих хватит!

— Какой орел, — сказал Витковский и вошел в контору.

Здесь все сияло: полы в передней тщательно вымыты до желтизны, во весь коридор протянута нарядная дорожка, стены заново побелены. Когда в прошлом году он распорядился навести порядок в конторе, похожей на замусоренную хату, только что брошенную немцами, Захар и тот заметил: «На черноземе живем, Павел Фомич, целину коврами не укроешь». Но директор без всякого стеснения сам заставлял любого вытирать ноги, поднимать брошенный окурок, снимать верхнюю одежду. Он это делал с армейской придирчивостью и добился своего: люди стали приходить сюда празднично одетыми, внутренне подтянутыми, как на смотр. С чьей-то легкой руки совхозную контору так и прозвали в народе: штаб Витковского.

Еще в коридоре он услышал непрерывные звонки, доносившиеся из кабинета. Не снимая плащ-накидки, взял трубку, поднес к уху и тут же отнял ее, оглушенный треском. Выждал, пока телефонистка не перестанет трезвонить.

— Почему прекратили сев?! — долетел, наконец, до него простуженный сердитый голос первого секретаря райкома, который даже не поздоровался.

— То есть как почему? Вы что, из Сухуми звоните? У вас там что — субтропики? В таком случае мы с вами находимся на разных широтах!..

Первый секретарь сбавил тон до уровня второго или даже третьего секретаря, — он принадлежал к тем людям, которые, получив отпор, немедленно сменяют гнев на милость. Директор, тоже поостыв немного, с достоинством доложил о ходе сева, и в заключение разговора они уже по-свойски пожелали друг другу всего доброго.

Зашел Захар. Витковский обрадовался его появлению и стал жаловаться на Шебанова.

— Шебанов мне тоже звонил, — сказал Захар. — Горячий мужик. Разнес в пух и прах! Я привык... Сам секретарствовал, грешен. Вы правильно заметили насчет разных широт. Ведь как фактически бывало: если дело шло к весне, то райком словно бы переселялся далеко на юг, и оттуда, с юга, подгонял с севом. А если дело шло к осени, то райком оказывался на севере, и оттуда, с севера, подгонял с уборкой. Так уж было заведено. Чуть ли не каждый день звонят из области, не верят, что у тебя в районе лежит снег, обвиняют; ну и ты сам начинаешь вызывать один колхоз, другой, третий, доказываешь, что пора сеять, требуешь, грозишь. Вот так мы и подстегивали весны. А если весна попадется, тем паче, уросливая, если она вдруг заартачится, то, случалось, какой-нибудь молодой райкомовец и не удержится в седле. Тут нужен был не столько хороший секретарь, сколько хороший метеоролог, умевший держать нос по ветру.

— Опять ты за старое.

— Уроки из прошлого извлекаются с трудом, как, скажем, никель из руды. — Захар отметил для себя, что директор настроен миролюбиво, перешел на «ты».

И вообще в их отношениях за последнее время наступило некоторое потепление. Витковский объяснял эту перемену тем, что секретарь парткома, не найдя поддержки ни в районе, ни в области, понял, наконец, что втянулся в неравный бой. А Захар рассудил проще: когда одинокому мужчине есть к кому преклонить голову, то он и на службе становится помягче. Во всяком случае, в райкоме решили, что Витковский и Захар Синев почти сработались.

— Между прочим, никельщики официально предупредили меня, чтобы мы не засевали тот, приозерный участок, который отходит к ним по генпроекту комбината, — сказал Витковский.

— Начинают теснить нас, черт побери! Но тот угол не жалко — там земли сплошь засорены овсюгом.

— И откуда взялся этот овсюг на таких чистейших землях?

— Оттуда же, откуда взялись и тунеядцы на целине.

— То есть?

— Завезли на развод. Предшественник Шебанова громогласно заявлял: «Пока не выведу овсюг, до тех пор не успокоюсь!» Но вот и он ушел на пенсию, а овсюг остался.

— Не одолел, значит? — Витковский с удовольствием слушал эту очередную байку из синевской «Тысячи и одной ночи», как называл его деревенские полуанекдоты.

— Овсюг угробил не одного работника.

— Шебанов выдержит. Шебанов начал с того, что перечеркнул всю здешнюю историю. Помнишь, ты говорил о секретарях, которые привыкли считать, что до них никакой истории не было?

— Таких все меньше остается. Что же касается Шебанова, то он почти не подвергался в прошлом «облучению» — в рядовых ходил. Так, каких-нибудь несколько единиц рентгена. Это излечимо. Я ему утром прямо сказал по телефону. Обиделся. Ничего, переживет. Тут, в Зауралье, ранний сев не всегда благо. Тут приходится считаться с графиком суховеев. Шебанов это знает, но по старой привычке все торопит. Сроки сева, сроки сева. Нам ведь, Павел Фомич, десятилетиями внушали посредством выговоров, что от сверхранних сроков сева зависит срок построения социализма. Мы когда-то сеяли даже в грязь. Я сам однажды плюхнулся в грязь лицом с таким севом. Так что вы не огорчайтесь, что произошла заминка ввиду похолодания. Оно, может, к лучшему.

— То есть?

— Поздние всходы могут оказаться в выгодном положении.

— Ты гарантируешь?

— Гарантировать не гарантирую, но верю некоторым своим наблюдениям. Да и главный агроном такого же мнения.

— Востриков молодец!

— Это хорошо, что вы поддерживаете его. С тех пор, как вы приняли совхоз, Востриков приободрился, а то, говорят, собирался удирать в Казахстан?

— Почему именно в Казахстан?

— Во-первых, потому что другая союзная республика, где ультимативные рекомендации Шахова уже не имеют силы; во-вторых, Казахстан рядом, можно продолжать научную работу в тех же климатических условиях, что и у нас.

— Я разрешил ему оставить для безотвальной зяби пять тысяч гектаров.

— Смело.

— А почему, спрашивается, один ученый может проводить свои опыты на миллионах гектаров, а другому — бросовые клочки земли. Это несправедливо.

— Да я согласен с вами, Павел Фомич. Только Осинков, узнав о такой крамоле, поднимет крик на всю область.

— Осинков проглотит пилюлю молча, вот увидишь. Я еще осенью предупредил его, что нападение на главного агронома будет расцениватьея как нападение на самого директора совхоза.

— Каков же был ответ?

— Гордое молчание.

— И ведь держат его на ответственном посту! До сих пор не пойму, за что держат?

— А кто будет популяризировать учение Шахова? Они друг без друга жить не могут.

— Вы читали во вчерашней газете осинковскую статью под интригующим названием «О теоретиках «рискованного земледелия» и практиках высокой агротехники»?

— Отложил на сегодня. Вчера было не до того.

— Порфирий Осинков так распалился, что заявил во всеуслышание: засуха нам впредь не страшна, суховей нам, что слону дробина. Никакой зоны «рискованного земледелия» на юго-востоке больше не существует. Трам-та-рарам!

— Безобразие.

— Дистиллированная демагогия! Ну кому же не ясно, что климат у нас суровый? Нам приходится труднее, чем американцам. И об этом следует говорить прямо. Подчеркивать, что мы и в более трудных условиях, рано или поздно перегоним Америку. А мы, бывает, иной раз преуменьшаем наши успехи, забывая об этом.

— Ты меня уже распропагандировал! Давай-ка лучше посмотрим, как идут дела у строителей. Целую неделю не был у них.

Апрельское солнце расщедрилось, и вязкий чернозем оттаял окончательно. Перепрыгивая с камня на камень, они пробирались вдоль палисадников на западную окраину поселка.

— Цирк, а не ходьба, — сказал Витковский, выбравшись на сухое место. — К осени обязательно заасфальтирую всю центральную усадьбу. Так дальше жить нельзя.

Захару нравилась его настойчивость в строительных делах. Меньше чем за год была закончена ремонтно-механическая мастерская, заложенная еще в первое лето освоения целины, было возведено несколько двухэтажных каменных домов и начаты зернохранилище, школа и Дом культуры на пятьсот мест. Витковский добыл и деньги, и материалы, и оборудование. Ему дали все, хотя и предупредили, что за клуб может влететь. «Пока пронюхают, я уже построю, только бы не печатали в газетах парадных фотографий», — сказал он. И, махнув рукой на городских шефов, он пригласил дикую строительную бригаду, которую занесло сюда весенним ветром с далекого Кавказа. «Отныне над совхозом шефствует солнечная Армения!» — заявил он, подписывая трудовое соглашение с бригадой, которой на радостях пообещал даже премию из директорского фонда, если аккордная работа будет выполнена точно в срок.

⇐ Предыдущая 29 30 31 32 333435 36 37 38 Следующая ⇒