Борис Бурлак. 1 страница

Стр 1 из 41Следующая ⇒

ЧЕЛЯБИНСК

ЮЖНО-УРАЛЬСКОЕ КНИЖНОЕ ИЗДАТЕЛЬСТВО

ББК 84Р7

Б 91

Текст печатается по изданию:

Борис Бурлак.

ГРАНЕНОЕ ВРЕМЯ.

Свердловск, Средне-Уральское книжное издательство, 1972.

Бурлак Б. С.

Граненое время: (Роман) / Б. Бурлак. — Челябинск: Юж.-Урал. кн. изд-во, 1980. — 293 с., ил

Дивизия была построена для последнего парада.

С моря тянул упругий ветер. Сосны на дюнах, сбросив мохнатые снеговые шапки, с утра шумели налегке. В балтийском небе плескались крутые волны пенистого тумана: они то закрывали верхушки деревьев — и тогда все вокруг становилось серым, сумрачным, то, слабея и растекаясь, обнажали синие промоины в вышине — и тогда слепящий свет разливался по всей поляне, а в конце просеки, разрубившей лес надвое, вырисовывался песчаный берег, старательно прибранный трудолюбивым морем. Оттуда доносились пронзительные крики чаек, круживших над Янтарной косой, и беспрерывное гоготанье перелетных птиц, отдыхавших поодаль от берега. Была весна 1960 года.

Полки стояли по команде «вольно», без оружия, которое еще вчера сдано на склад по строгому счету мирного времени.

Они формировались в первые дни войны. Они и отступали, и оборонялись, и наступали — всего хлебнули вдоволь. Они мертвой хваткой цеплялись за кремнистые тропы Главного Кавказского хребта и приостановились в изумлении, пораженные тишиной, на зеленых отрогах Австрийских Альп. Весь организм дивизии давно уже обновился, но слава ее осталась прежней.

На правом фланге артиллерийского полка прохаживался, непривычно сутулясь, полковник Синев. Он был сосредоточен, хмур. Вся его жизнь принадлежала армии, с тех юношеских лет, когда он, курсант Вася Синев, зачитывался военными статьями Энгельса (тоже артиллериста!), написанными для Новой американской энциклопедии. И вот — увольнение в запас на сорок пятом году жизни.

Среди солдат-батарейцев выделялся ростом и непринужденной выправкой сверхсрочник Федор Герасимов. (Новички всегда удивлялись, почему он так и остался старшиной, ведь мог бы дослужиться по крайней мере до капитана.) Ожидая сейчас начала парада, Синев и Герасимов то и дело встречались взглядами, без слов понимая друг друга. Мало, мало осталось их, ветеранов. Даже сталь отжила свой век: в дивизии не сохранилось ни одной старой пушки, если не считать вот этой, вознесенной на пьедестал, что заключила войну последним прицельным выстрелом на дунайской круче, за Венским лесом.

Время — бесстрастный разводящий — сменяло одно пополнение другим. Нет, не узнать теперь дивизию, хотя у нее тот же номер, что вписан в военную историю еще под Москвой. И ей, истории, принадлежат отныне эти тяжелые знамена, овеянные ветрами всей Европы.

— Дивизия-а, смирна-а-а!...

Отраженная стеной соснового леса, взрывная волна команды всколыхнула ряды солдат. Оркестр заиграл встречный марш.

Ура подкатывалось все ближе к артиллеристам. Впереди шел маршал, за ним два генерала: свой, дивизионный, и из штаба округа — Витковский, которого на фронте, в сорок третьем, считали самым молодым генералом. Конечно, никто точно не знал, действительно ли он моложе всех среди генералитета, однако ему в то время едва исполнилось тридцать. На какую высоту могло бы вскинуть Павла Фомича Витковского военное счастье, если бы Верховный время от времени не обрушивал на него свой гнев. Первый раз он был разжалован в рядовые за неудачную попытку с хода форсировать Днепр. Потом, на Южном Буге, получил Героя и был прощен. Но уже через год в заграничном походе он снова был понижен в звании до полковника. На этот раз ему попало за неудачу на Дунае, где сам черт отступил бы под натиском «королевских тигров». И только великодушная Победа, вспомнив о Витковском, полностью списала все его грехи и окончательно вернула ему генеральские погоны. Да поздно, поздно — слишком долог мирный путь от звезды к звезде.

Вот и с а м ы й м о л о д о й генерал дожил до седых волос и уходит теперь в запас...

Парад продолжался. Вслед за командиром дивизии выступил секретарь горкома, потом один из молодых солдат, не успевший отслужить свой срок, и в заключение сказал несколько напутственных слов сам маршал. Это уже походило на гражданский митинг.

Но когда ветераны стали прощаться с боевыми знаменами полков, дивизия опять почувствовала себя дивизией. Старшина Герасимов преклонил колено, помедлил и, коснувшись рукой холодного шелка, припал к знамени. Целуя, он отчетливо увидел травянистую лощину за Донцом, где погиб весь расчет его орудия... Он разогнулся, встал и, круто повернувшись к строю, занял свое место на правом фланге.

Старшина плакал. Никто не заметил этого, потому что это было невероятным. Заметил один Синев.

— К торжественному маршу-у!...

И пока эхо повторяемых команд дробно рассыпалось над ближним бором, отчего звенели отлитые из чистой бронзы сосны, душевное напряжение бойцов достигло того накала, когда вся жизнь — восторг, когда все в жизни — только подвиг.

Как ходко идут батальон за батальоном, наслаждаясь игрой мускулов. Справа — кромка земли, отороченная бахромой прибоя, слева — прибрежный лес. Туман рассеялся, над головой сияет солнце.

Когда плац опустел и оркестр, удаляясь, унес с собой последний аккорд «Варяга», мерный гул Балтийского моря хлынул в дремучий бор, затопил все его потайные тропы. Синев вышел на берег. За Янтарной косой, на горизонте, залив отсвечивал зеркальными гранями; но чем ближе к берегу, тем круче вздымались волны и, ступив на мель, они с размаху падали ничком, а те, что бежали вслед за ними, неловко спотыкались уже близ косы, почти достигнув цели. Словно это шли по минному полю густые цепи пехоты, — головные ценою жизни прокладывают путь остальным. Но волны, пожалуй, и за целые штормовые сутки не успеют встать в полный рост столько раз, сколько пришлось подниматься в атаки его, Синева, однополчанам. Кто же кому служит примером: море — людям или люди — морю?

Память — цемент времени. Синев припомнил сейчас боевых друзей. Скольких он пережил... Вот и настал его, Синева, черед уступить дорогу молодым.

Василий Александрович остановился у каменистого основания Янтарной косы, окинул все полудужье залива быстрым, скользящим взглядом и вдруг почувствовал, как заныло сердце, будто он прощался не с морем, а с молодостью.

Море постепенно затихало. Волнам надоело вставать и падать в этой бесконечной перебежке, и они грузно валились на песчаные отмели, как дьявольски уставшие солдаты на большом привале. Ветер ослаб, разморенный полуденным солнцем, и лишь чайки по-прежнему кружили над заливом, то взмывая в небо, то отвесно падая и исчезая среди волн.

Синев долго ходил по берегу, тщательно расчерченному тонкими извилистыми горизонталями: берег был похож на топографическую карту, совсем новенькую, только что из печати. Свернув к лесу, он взобрался на дюну и отсюда, как с наблюдательного пункта, еще раз, напоследок, стал рассматривать море.

Море лежало перед ним широкой ничейной полосой, разделившей два разных мира.

Место, выбранное для будущего города, понравилось начальнику строительства. Кругом озера, в которых находит себе приют множество всякой дичи. Говорят, что ранней весной здесь опускаются по старой памяти красавцы лебеди. И будто остались еще в камышах матерые кабаны, не пожелавшие искать пристанища на чужбине. В озера впадают безымянные речки: летом они рвутся на перекатах, рассыпаются, как бусы, по окрестным балкам и сверкают под солнцем стеклянными омутками — недорогим украшением степи, отгулявшей свое в тюльпанном наряде.

Первыми сюда явились геологи, потом уже почвоведы. И все здесь насторожилось: утки и гуси держатся на расстоянии двух-трех ружейных выстрелов; сурки поочередно дежурят на обочинах летников, тревожным свистом предупреждая смешных сурчат о приближении человека; а кабаны, конечно, и не показываются на глаза. Только беркуты, как и раньше, с утра до вечера парят в небе, над буровыми вышками, гордо выказывая свое презрение к опасности.

Ударная стройка начинается обычно так. В каком-нибудь столичном институте только приступают к составлению проектного задания, в Госплане еще продолжаются дискуссии о мощности нового завода или комбината, а люди уже потянулись в глухой уголок земли. Это всегда удивляет. Удивляет даже тех, у кого вся жизнь прошла на стройках.

Алексей Викторович Братчиков пережил не одну горячку, — золотую, никелевую, медную, — однако и он, узнав о редкостной находке в Зауралье, тоже заволновался не на шутку. Хотел было написать в обком, чтобы его направили — пусть, в крайнем случае, прорабом. На большее он не рассчитывал: ему поручали самые что ни на есть средненькие площадки, где все как на ладони (и стройки бывают по-домашнему уютными). Братчиков не жаловался, что его держат в черном теле. В конце концов у него и образование-то среднее: окончив в тридцатые годы техникум, он так и не смог поступить в институт, хотя бы заочником, — времени оставалось в обрез перед войной, а после войны, на пятом десятке, учиться было уже поздно.

И вдруг его вызвал сам председатель совнархоза и предложил «Никельстрой».

Он начал разговор издалека. Взял с тумбочки два кусочка руды и протянул их на ладони ничего не понимающему Братчикову.

— Смотрите, Алексей Викторович, какое совпадение. Вот это образец наших никелевых руд, открытых в Зауралье. А это — не догадываетесь откуда?

Братчиков пожал плечами.

— Не знаете? Я тоже не отгадал, когда меня спросили геологи, которые любят подшутить над нашим братом, хозяйственником. Это кубинская руда, Алексей Викторович.

— Кубинская?

— Да-да, самая настоящая кубинская руда. Очень похожа на уральскую, не правда ли?

— Похожа, — сказал Братчиков, приглядываясь к образцам. — Я думал, что это одна и та же руда.

— Ну и я, как человек, не искушенный в геологии, решил, что меня просто-напросто разыгрывают товарищи из геологического управления. История этого образца такова. Еще до войны, когда были открыты первые залежи комплексной руды в Зауралье, Григорий Константинович Орджоникидзе заинтересовался новой находкой. У нас в то время фактически не было никелевой промышленности, и никель ценился дороже золота. Естественно, что нарком лично занимался организацией разведки, ничего не жалел для ее успеха. И вот как-то на совещании геологов выкладывают ему на стол наши образцы и вот этот образчик с далекой Кубы (его привез один инженер, побывавший в научной командировке в Соединенных Штатах). Нарком долго рассматривал этих близнецов, потом спросил: «А как американцы получают никель из такой руды?» Ему объяснили, что у американцев нет еще законченной технологической схемы, что кубинская руда, как и наша, уральская, очень трудная и что за океаном усиленно ищут экономически выгодное решение. Тогда нарком заметил: «Мы их опередим!» И опередили: в самый канун войны построили уникальный комбинат, наладили производство отечественного никеля. А теперь вот открыли такие запасы руды, что их хватит на полсотни лет.

— Но как же попал этот заокеанский образец к вам? — не удержался Братчиков.

— Серго Орджоникидзе подарил его геологу-первооткрывателю нашего никеля, а он вчера преподнес его мне, так сказать, в знак дружбы и доверия!

— Но я слыхал, что руды, открытые в районе степных озер, отличаются от тех, на которых работает южно-уральский комбинат.

— Верно, отличаются. Каждый никелевый комбинат по-своему уникален. И все-таки удивительно это родство уральских и кубинских недр... Однако ближе к делу. На днях принято решение о строительстве второго никелевого комбината на Урале. Начнем строить в текущем году, чтобы к зиме освоить площадку, создать кое-какой жилфонд, а с весны будущего года полным ходом двинемся вперед. Как вы смотрите на это дело?

Братчиков помедлил с ответом, думая о том, что теперь и ему, начальнику небольшой площадки, на которой сооружается завод силикатного кирпича, тоже придется раскошелиться ради такой стройки. (Ох уж эта «взаимопомощь», когда гиганты забирают последний экскаватор у рядовых строек!)

— Поделимся, чем можем, — сказал Братчиков.

— Поделитесь? — председатель совнархоза весело прищурился, встал из-за стола. — Я вызвал вас, Алексей Викторович, вовсе не для того, чтобы обложить подоходным налогом в пользу «Никельстроя». Хотим предложить вам пост управляющего новым трестом. Поедете? Я понимаю, что предложение для вас неожиданное. Но время не терпит, надо буквально с завтрашнего дня приступать к работе. Ну, как? Только откровенно, без обиняков.

— Если откровенно, то для меня такой масштаб непривычен.

— Э-э, батенька мой, дело не в масштабе! Было бы желание осилить стройку.

— Да я же только техник.

— Признаюсь, до последнего времени я считал вас инженером. Ну, не беда, побольше бы нам таких техников...

Что ж, это, конечно, входит в обязанность высокого начальства: ободрить человека, приступающего к трудному делу.

Братчиков не любил, когда его хвалят, да еще авансом, и все-таки он охотно, пожалуй, слишком охотно для его возраста согласился принять «Никельстрой».

Впрочем, принимать еще было нечего: трое молодых, со школьной скамьи, прорабов, бухгалтер, кассир, единственная машинистка (она же временный диспетчер) и с десяток водителей, присланных из областного центра. Вот и весь трест, который должен свершить чудо: за каких-нибудь полгода освоить без малого семьдесят миллионов целковых, до наступления зимы дать кров тысячам семей, начать сооружение плотины на степной речке, чтобы в достатке обеспечить водой будущий никелькомбинат.

«Ловко он меня сосватал, теперь не пойдешь на попятную», — думал Братчиков о председателе совнархоза, приглядываясь к целине, которая простиралась на сотни верст окрест. Кажется, совсем безлюдно. И все же присутствие человека угадывалось на каждом шагу. Так бывало на фронте: пройдет разведка, далеко оторвавшись от главных сил, и земля позади нее словно бесхозная, по она уже занята, завоевана, — с часу на час появится на горизонте пехота-матушка... А кто здесь, позволительно спросить, приготовил для него, Братчикова,свежие резервы?

Однако не успел он осмотреться как следует, поближе познакомиться с геологической экспедицией, побывать в соседних совхозах, как подошла обещанная колонна тяжелых грузовиков, доставив первую партию добровольцев. Стало повеселее. Два дня разбивали палатки, работали все без нарядов, без норм, полный световой день: ожидалась еще тысяча строителей, и надо было подготовить для них какое-никакое жилье в степи. Обедали под открытым небом, расположившись вокруг походных кухонь. Никто не спрашивал ни денег, ни кассовых талонов.

— Настоящий первобытный коммунизм! — сказал один из демобилизованных, судя по всему, сверхсрочник.

— Любая стройка начинается с первобытного коммунизма, — заметил Братчиков, обратив внимание на молодца.

А поздно вечером, в наспех сбитой из досок конторке, они разговорились.

— Не тот ли ты, случайно, и есть Герасимов, что еще мальчишкой служил у нас в дивизионе, в первой батарее? — спросил Алексей Викторович.

— Тот самый, — ответил Федор, точно ждал этого вопроса.

— Сын дивизиона? Вот так встреча!

— А я сразу узнал вас, товарищ старший лейтенант.

— Чего же молчал?

— Виноват. Все не верилось. Неужели, думаю, командир третьей батареи стал начальником строительства.

Братчиков рассмеялся.

— Ну и вымахал ты, братец!

Герасимов стоял перед ним, статный, подтянутый, как на смотру.

— Садись-ка. Рассказывай.

— Да что рассказывать, товарищ...

— Алексей Викторович.

— Виноват, Алексей Викторович, не привык к гражданке.

— Привыкнешь. Давай-ка начинай с Донца. Меня откомандировали из дивизии в сентябре сорок третьего: помнишь, дивизия была под Харьковом. Тогда я и отправился с попутным «студебеккером» в глубокий тыл строить ТЭЦ на Южном Урале.

— Слушаюсь, начать с Донца. — И Федор, привычно экономя время старшего, скупо доложил обо всем, что могло интересовать бывшего командира третьей батареи истребительного противотанкового дивизиона.

— Ловко ты уместил столько времени — порядка семнадцати лет — в четверть часа! Нет, братец, ты отмени так просто не отделаешься. Давай-ка с начала. Сперва о Синеве Василии Александровиче, потом — о себе. Одним словом, руководствуясь табелью о рангах. Только ты уж, братец, не рапортуй, а рассказывай.

Но у Федора опять получилось слишком протокольно. Он, как нарочно, избегал всяких мелочей фронтового быта, а Братчикова интересовали именно эти мелочи. Пришлось перебивать старшину, допытываться. Так они просидели до глубокой ночи, — благо никто не помешал, лагерь спал непробудным сном.

Вышли из конторки. Тепло и тихо. Ни одного огонька в степи. Вечерняя заря потухла, утренняя еще не занялась, — в такой час, бывало, и на переднем крае устанавливалось сонное царство с его волшебными картинами прошлого.

— А что если написать Василию Александровичу Синеву? — спросил Братчиков. — Адрес знаешь?

— Конечно.

— Тогда завтра же черкни ему. Откликнется — за мной дело не станет.

Федор вопросительно глянул на него.

— Что, не понял? Плохой ты, братец, заговорщик! Мне самому-то писать неудобно, может обидеться, решит, что его бывший подчиненный возомнил себя большим начальником и вербует кадры. Я знаю вас, военных, вы народ тщеславный!

— Полковник — скромный человек. Полковника любила вся дивизия.

— Ну-ну, не расхваливай, иди спать, — по-дружески сказал он на прощание и, пригнувшись, исчез в своей палатке.

С тех пор прошла еще одна неделя. Каждый день на стройку прибывали грузовики, тракторы, экскаваторы. Налаживался подвоз материалов. На площадке уже насчитывалось больше тысячи добровольцев, и Братчиков радировал в область, чтобы больше людей не посылали. Но они ехали без путевок, без подъемных — на свой страх и риск. Таких не вернешь назад. Собрав их всех в обеденный перерыв, он сказал:

— До зимы остались считанные месяцы. Здесь холода наступают раненько, в октябре. А у нас ни кола ни двора. Построим жилье, хотя бы тысяч семь-восемь квадратных метров, тогда буран не страшен. Не построим, придется зимовать на старых квартирах. Одним словом, положение серьезное, товарищи. Или мы выиграем зиму, или проиграем...

— Выиграем! — крикнул Федор.

Его поддержали.

Стояла неимоверная жара, нечем было дышать (сурки и те прятались в норах), а со щитов, установленных над свежевырытыми котлованами, бросался в глаза один и тот же лозунг: «Выиграем наступающую зиму!»

Строился первый микрорайон: капитальные одно- и двухэтажные дома.

Братчиков решил обойтись без времянок и категорически отказался от предложенных ему каркасно-засыпных бараков.

— Сборные домики возьму, пригодятся для семейных. Но зачем мне, позволительно спросить, ваши бараки, давным-давно отжившие свой век? Продайте их с молотка, если найдутся покупатели.

— Напрасно отказываешься. Ты отвечаешь головой за жилищное строительство, — пригрозил ему начальник материально-технического снабжения совнархоза.

— Слишком дешево платите за чужие головы. Предложили бы что-нибудь стоящее, а не эти клоповники.

Потом он схватился с представителем института «Гипроникель», который прозрачно намекнул, что рабочие чертежи котельной вряд ли будут готовы к сроку.

— Уж не рассчитываете ли вы на печное отопление?

— Надо смотреть реально на вещи...

— Я реального училища не кончал, — перебил он проектировщика. И чтобы дать понять ему, что не отступит от законных требований, тут же, при нем, вызвал своего шеф-пилота, как окрестили в шутку молодого летчика, временно прикомандированного к строительству.

— Вот что, Юрий, отправляйся-ка сейчас в область, разыщи там «Сантехмонтаж» и доставь сюда знающего специалиста по внешним коммуникациям. Пакет получишь в производственном отделе. Погода летная?

— Сказка, а не погода, Алексей Викторович.

— Смотри только, не заигрывай с беркутами, как в прошлый раз!

Когда авиатор вышел из конторки, инженер «Гипроникеля» заметил, улыбаясь:

— Вы оказываете честь сантехникам, посылая за ними самолет.

— Была бы у меня баллистическая ракета, я бы и ее послал за чертежами в ваш институт!

На другой день примчался на «Волге» Зареченцев, начальник строительного управления совнархоза. Пришлось битых два часа водить его по стройке, как важного экскурсанта.

Братчиков с самых молодых лет знал почти всех знаменитостей строительного искусства. Он видел Завенягина, когда проходил практику в Магнитогорске. Был с группой техников в Горьком, когда там начинал строить автозавод Царевский. Много раз встречался в Орске с Франкфуртом, приехавшим со строительства Кузнецкого металлургического комбината. Братчиков с благоговением относился к начальникам крупных строек, которые умели удивительно просто разговаривать с людьми, чем подкупали даже иностранных специалистов. Человек по крупице в течение всей жизни добывает мудрость. А эти были какими-то редкими самородками: все им давалось, все они умели, хотя тот же Франкфурт вышел из мануфактурных приказчиков.

Вениамин Николаевич Зареченцев принадлежал ко второму поколению строителей. Оно уже не застало на площадках ни высокомерных инспецов, ни длинных верениц грабарок, ни закрытых распределителей для ИТР. Эти пришли на стройки с дипломами, на смену заграничным советникам, и сразу же заняли высокие посты, как наши кровные, доморощенные инженеры, обласканные народом.

Именно таким человеком представлялся Братчикову сейчас Зареченцев. И он уже не думал о том, что Вениамин Николаевич оторвал его от дела. Он с удовольствием показывал ему едва начатые объекты и все ждал каких-нибудь внезапных вопросов, готовясь ответить на каждый из них с достоинством. Но Зареченцев только слегка покачивал утвердительно головой и шел дальше. Высокий, сутуловатый, в отлично выглаженном костюме и легких туфлях-сандалиях, Зареченцев иногда останавливался у котлованов, тщательно вытирал пот с холеного лица и, прищурив зорко чуть задумчивые глаза, бросал короткий взгляд в полуденную оранжевую степь. Нет, это не знатный экскурсант, это все видящий, все знающий инженер-строитель первой величины. Когда Братчиков встречался с ним, он особенно остро чувствовал себя рядовым техником-прорабом. Зареченцев как бы гипнотизировал Братчикова.

— Надолго к нам, Вениамин Николаевич? — между прочим поинтересовался он.

— Видите ли, как пойдут дела...

Прислали все-таки чрезвычайного уполномоченного. Лишь бы не заставил строить бараки и класть печки в домах, ссылаясь на фактор времени.

Но Зареченцев целые дни пропадал на трассе железной дороги, и Братчиков успокоился, даже был доволен, что появился помощник — нештатный, так сказать.

Вечером к нему в палатку, зашел Федор.

— Читали, товарищ...

— Алексей Викторович.

— Читали, Алексей Викторович? Вот. Узнаете? — Федор развернул на столике газету.

Братчиков придвинулся к лампе.

— Узнаете? Назначен директором совхоза «Гвардейский».

Да, это был генерал Витковский: в полной парадной форме, со всеми орденами и медалями. Он смотрел с газетного листа строго, испытующе. Лицо моложавое: наверное, снимался вскоре после войны.

Братчиков бегло прочел, принялся читать сначала.

Федор с удовольствием отметил, что начальник строительства взволнован.

— Что ж, встретим, как полагается, — сказал он, отложив, наконец, газету. Потом добавил: — Выходит, будем работать по соседству. — И еще повременив, спросил: — От Василия Александровича ничего нет?

Федор развел руками.

Оставшись один, Братчиков курил сигарету за сигаретой, пока не начало поташнивать. Эту ночь он спал тревожно: до утра все воевал во сне. На фронте-то он пробыл только полтора года, но вот уже который год память услужливо проявляет все новые и новые негативы военного времени... Вряд ли заместитель командующего армией помнит командира противотанковой батареи; но ему, Братчикову, до конца жизни не забыть, как ранней весной сорок третьего переправлялись через Кубань его пушки на подручных средствах — связанных из бревен и жердей плотиках — «душегубках». Немцы били точно по переправе. И откуда ни возьмись — Витковский. А тут, как на грех, солдаты замешкались с одной пушкой. Генерал выхватил из кобуры пистолет, крепко выругался и пальнул в воздух. Он, Братчиков, сам бросился к орудию, почувствовав себя кругом виноватым перед этим генералом, которому ничего не стоило переправиться через Кубань вместе с передовой группой десанта.

Картина кубанской переправы была настолько ощутимой физически, что Алексей Викторович, очнувшись, быстро вскочил с постели, чутко прислушался. Чертовщина!.. Ну, ясно, проспал! Умылся прямо из бочки, надел чистую рубашку и, взяв соломенную шляпу, отправился на стройку. Завтракать было уже некогда.

На бровке теплотрассы погромыхивал экскаватор. Ровный отвал влажного грунта, прихваченный суховеем, поблек за ночь, и вороха глины, вынутой сегодня утром, отсвечивали на гребне чистой охрой. Поблизости вставали из котлованов первые дома: каменщики смахивали с простенков крошки зачерствевшего раствора, принимались выкладывать очередные рядки. Еще дальше виднелись сборные коттеджи: стропила были подняты, теперь дело за кровельщиками. А на самой окраине, где начиналась степь, изрытая сурками, автокран ловко подхватывал железобетонные брусы и, сделав полукруг, осторожно опускал их в основание будущей котельной. «Вот и зацепились за свой плацдарм, теперь бы только удержаться, перезимовать, а там сам черт не страшен», — бодро рассуждал на ходу Братчиков.

— Какие будут указания, Алексей Викторович? — встретил его у конторки «шеф-пилот».

— Отдыхай пока.

— Нет, пусть готовит машину! — сказал в раскрытое окно Зареченцев. — Скоро вылетаем в область.

— Как?!

— На бюро обкома вызывают. Кстати, там познакомитесь со своими помощниками — главным инженером и заместителем по общим вопросам.

— Кто такие?

— Главного инженера вы должны знать — Соловейчик, из «Жилстроя». Довольны?... А второго зама и я в глаза не видел. Какой-то отставник, говорят.

— Всегда сосватают, не показав.

— Что, был на примете кто-нибудь другой? Ничего, Алексей Викторович, стерпится-слюбится!..

В обеденный перерыв Федор получил телеграмму от Синева. Забежал в конторку — пусто. Без спроса влетел в палатку Братчикова и смущенно попятился от неожиданности: на чемодане сидела незнакомая молодая женщина. Первое, что он увидел, ее длинные темные волосы, текущие по голым плечам. Она была в одной юбке и едва успела прикрыть грудь не то кофточкой, не то полотенцем.

— А Алексея Викторовича нет? Виноват, извините...

— Ненормальный, — полушепотом сказала она ему вдогонку и невольно рассмеялась над своим испугом.

База геологической экспедиции находилась в трех километрах от стройки, на берегу протоки, происхождение которой считалось чуть ли не таким же загадочным, как и происхождение марсианских каналов (кое-кто утверждал, что здесь, на караванных путях из Средней Азии к Волге, в древние времена сооружалась оросительная система). Протока, действительно, была очень глубокой — настоящее чудо для гидрогеологов, которые с надеждой посматривали на нее: должны же быть, в конце концов, подземные водохранилища в этой сухой степи.

Судя по всему, экспедиция обосновалась здесь давно, и прочно: механическая мастерская, гараж, электростанция, приземистый корпус управления, однотипные саманные коттеджи и даже усадьбы индивидуальных застройщиков с их разностильными домиками.

Надежде Бороздиной нравилось это селеньице, не помеченное на карте, и она с удовольствием отправлялась на базу экспедиции, когда начальник планового отдела посылал ее, инженера-экономиста, с каким-нибудь, поручением к геологам. Радовала и лишняя встреча с Натальей Сергеевной Журиной. Они познакомились на прошлой неделе, вместе просидев весь день за проектом титульного списка изыскательских работ для «Никельстроя». После работы Наталья Сергеевна пригласила ее к себе:

— Идемте, идемте, накормлю вас свежей рыбой. А заодно посмотрите мою хату.

Это был чудный теремок над обрывом, огороженный с трех сторон штакетником. На грядках зеленые заросли редиса, укропа, лука, и тут же маки, жарко разгоревшиеся на ветерке. Ну прямо-таки райское местечко.

В доме — две комнаты и кухня — была идеальная чистота. Каждая вещичка на своем месте. Ничего лишнего, никаких безделушек. Открытая книга — на тумбочке, приютившейся в углу, рядом с кроватью. Тут и спрашивать не надо: без того ясно, что Наталья Сергеевна живет одна.

— Идемте на берег, я сейчас наловлю окуньков на уху. Или пожарить лучше, — говорила хозяйка, не обратив внимания, что гостья немножко задумалась, тайком оглядев ее жилище.

— Вы так уверены в успехе рыбной ловли?

— За сазанчиков не ручаюсь, а окуней будет сколько угодно.

Они сошли к воде по щербатым ступенькам земляной лестницы, которую Наталья называла самодельным, эскалатором, и очутились на мостках под высоким глинистым обрывом, сплошь исколотым гнездами стрижей. У причала мерно покачивалась одинокая плоскодонка, в ней лежали бамбуковые удилища, спиннинг, сетки.

12 3 4 5 6 7 8 9 10 Следующая ⇒