Борис Бурлак. 9 страница

Она руководила кружком конкретной экономики. Федор первым записался в кружок, узнав, что вести его будет не кто иной, как Бороздина. Он готов был штудировать что угодно, только бы встречаться с ней хоть раз в неделю. Ну, а конкретную экономику сам бог велел изучать бригадиру. И он теперь все чаще просиживал в библиотеке допоздна, упрямо одолевая книжку за книжкой. Добрался и до «Капитала», чтобы быть, так сказать, на высоте. Его прилежание было замечено. Надя спрашивала старательного ученика лишь в исключительных случаях, когда никто не мог ответить на какой-нибудь вопрос. Он вставал и четко, по-военному, словно на занятиях по тактике, объяснял, что такое выработка на человеко-день или из чего складывается себестоимость кубометра кирпичной кладки; а она утвердительно кивала головой и в заключение говорила: «Видите, товарищи, оказывается, очень просто».

В общем, на что только не способна эта любовь, вдобавок к тому еще и безответная!

Случалось, что после занятий они шли вместе в столовую. А недавно Надя попросила Федора проводить ее до поселка геологической экспедиции.

Наконец-то можно будет поговорить по душам.

— Вы любите научно-фантастическую литературу? — неожиданно спросила Надя.

— А что?

— Так, интересно.

— Нет, не люблю..

— Но почему же?

— Холодом веет от таких романов.

— Не понимаю вас, Герасимов.

И он вынужден был доказывать ей, что фантастика, может быть, и увлекает тех, кто интересуется техникой будущего, но составить себе представление о человеке будущего по таким книжкам невозможно. Совсем чужие люди. Конечно, умные, образованные, но какие-то неземные, лишенные всяких чувств. Мы вот до сих пор восхищаемся Спартаком, поем песни о Степане Разине, читаем стихи о декабристах, а герои фантастических романов, кроме своих ракет, знать ничего не хотят: они будто переселились на Землю из других миров, им будто не приходилось держать в руках учебников истории; в общем, их интересуют только одни галактики. Да и любят эти люди холодно, не ревнуя, не страдая, не радуясь. Поэтому он, Герасимов, скорее прочтет исторический роман, чем фантастический, если уж не окажется в библиотеке стоящей книги о нашем времени.

— Какие рассуждения в космический век! — сказала Надя. — А я думала, что вы — мечтатель.

Он промолчал, задетый за живое.

— Спасибо, теперь я доберусь одна. До свидания, Герасимов.

Он пошел обратно. Отойдя на приличное расстояние, оглянулся: Надежда Николаевна уже стучала в окошко дома, где жила геолог Журина. Вот встретятся сейчас, посидят за чашкой чаю и, конечно, посмеются над ним, старшиной-сверхсрочником, который в пух и прах разнес научную фантастику. Нет, Федор, ты не должен выглядеть смешным, пора бы тебе взяться за ум и оставить в покое эту казачку-гордячку.

...Бригада Герасимова закончила разгрузку кирпича, устроила перекур. А управленческие работники еще таскали картонные коробки с электроарматурой, мотки провода и прочую мелочь.

— Не помочь ли нам плановому отделу? — Борис Арефьев заговорщически подмигнул Мише Перевозчикову.

— Давайте возьмем экономистов на буксир! — с готовностью отозвался Миша.

Даже этот мальчик начинает подсмеиваться над ним, Федором Герасимовым.

Они дружной гурьбой окружили пульман. Через каких-нибудь четверть часа вагон был пуст.

Возвращались со станции разгоряченные, и не верилось, что термометр показывал двадцать два градуса ниже нуля. Федор шел вместе с Бороздиной. Их учтиво обходили, Арефьев и тот прибавил шаг. Все же молодцы его ребята!

— Не представляю, как вы до сих пор живете в своей палатке, — сказала Надя. — Холодище, видно, страшный.

— Как в космосе.

— А вы, оказывается, злопамятный! Я рассказала Журиной о вашем отношении к фантастическим романам. И знаете, Герасимов, она согласна с вами.

— Мне бы еще вас убедить.

— Не пытайтесь. Мы с вами вечно будем спорить.

Эти ее слова прозвучали с той женской игривостью, которая всегда обнадеживает мужчин.

И, стараясь поддержать ее в этом настроении, Федор заметил:

— В общем, не получается у нас с вами конкретного разговора.

— Вы о чем?

— Конечно, не о конкретной экономике.

Она тихо рассмеялась, сбоку, искоса взглянула на него. Как хороша!

Игольчатый иней на прядке волос, на бровях и на ресницах мягко оттенял вечернюю синеву ее глубоких глаз. Что делает иней с женским лицом! (Знают ли об этом сами женщины?)

— Хотите, Надежда Николаевна, я расскажу вам об одном человеке, с которым познакомился на прошлой неделе?

— Ну, слушаю, Герасимов.

— Он работал в одной областной организации. Интеллигентный, добрый такой. Женился рано, студентом. Прожил с женой семь лет и полюбил другую. Полюбил, понимаете? А ему на работе учинили допрос, пригрозили выговором. Но вторая любовь бесстрашна...

— И он приехал к нам?

— Да. Алексей Викторович прав, говоря, что на стройку тянутся или энтузиасты, или выбитые из колеи.

— Не слыхала я от дядюшки подобных изречений.

— Никогда не пойму, как можно наказывать за любовь. Будто человек лишен права полюбить второй раз в жизни.

— К слову пришлось, а вы сами-то любили когда-нибудь?

— Я?.. Нет. Хотя был грех — увлекался одной замужней женщиной.

— Вот видите, оказывается, вы не случайно защищаете этого товарища! Полюбил — разлюбил, пришла любовь — ушла любовь... Это мне не понятно. Однако рассказывайте-ка лучше о себе.

Нет, не умеют мужчины до конца беречь такие тайны. Когда-то Федор дал себе слово, что никому и ни за что не расскажет о своем увлечении Верой Владимировной Гордиенко, женой начальника штаба артполка. Никто на свете не должен был знать, какие он писал ей наивные, высокопарные письма, иногда даже в стихах; как вызывался вне очереди дежурить на контрольно-пропускном пункте, чтобы лишний раз взглянуть на освещенные окна квартиры подполковника; как однажды, проходя через КПП, Вера Владимировна тайком передала ему записку («Милый мальчик, не надо обманывать себя иллюзиями»), и как не находил он себе места в тот черный день, когда узнал о переводе Гордиенко в Вильнюс, — мог бы, пожалуй, и застрелиться, окажись у него под рукой оружие.

— Вот вы, оказывается, какой! — сказала Надя, выслушав его. — Прямо-таки купринский Ромашов из «Поединка».

— Только не смейтесь, пожалуйста. А в общем, мне теперь и самому смешно. Вера Владимировна, конечно, была права.

— Виделись вы с ней потом?

— Однажды встретились в Риге, на окружном смотре художественной самодеятельности (она приезжала со своим хором). Можно было наговориться вдоволь, но я торопливо поздоровался — и с глаз долой. Сам поразился своему поступку... Виноват, Надежда Николаевна, разболтался...

Они расстались на развилке зимних троп: одна, протоптанная, вела в сторону каменных домов, над которыми виднелись тонкоствольные дымы среди подлеска антенных мачт, а другая, извилистая тропинка убегала к палаточному городку, еле различимому в заснеженной степи.

...Федор вставал, подбрасывал в печурку добротный карагандинский уголек, курил и снова устраивался на раскладушке. Но уснуть не мог. То острый холодок просверлит его солдатскую постель, то помешает храп Янсона, то забормочет Борис Арефьев, переворачиваясь с боку на бок. Ну к чему он сегодня разоткровенничался? В самом деле, что это он, Герасимов, все витает в облаках, воображая, что через эту степь проходят координаты его счастья?.. И пытаясь развенчать себя в собственных глазах, он вспомнил Надю сидящей на чемодане, в одной юбке, когда она растерянно прикрывала грудь не то кофточкой, не то полотенцем.

Алексей Викторович и Мария Анисимовна привыкли к тому, что после ужина Надя сразу же уходила в свою комнатку и читала там до полуночи. Только сестра отрывала ее от чтения неумеренной болтовней. Вот и сегодня Варя приоткрыла дверь, изо всех сил стараясь выглядеть серьезной.

— Можно? Я на минуточку. — Она присела на кровать, опустила руки на колени, как это делала их тетушка.

Надя отложила книгу, недовольно взглянула на сестру.

— Ты думаешь, я ничего не замечаю? Дудки!

— Довольно, Варвара.

— Нет, я не уйду до тех пор, пока ты не ответишь прямо — нравится он тебе или ты его водишь за нос?

— Ты о ком?

— Не хитрите, Надежда Николаевна! С вами разговаривает замужняя женщина. Вы должны знать, что еще ни одной девушке не удавалось перехитрить меня.

— Нравится, нравится, только оставь в покое.

— Раз нравится, то покоя тебе не будет до тех пор... Ох, смотри, Надюшка, не выдавай себя с головой раньше времени, но и не задавайся очень! Это мой совет.

— Довольно, ты не в оперетте.

— Ухожу, ухожу! — И Варя, как всегда дурачась, ушла от нее на цыпочках.

Не выдавай себя раньше времени, но и не задавайся. Какая наставница явилась! Выскочила замуж девятнадцати лет да еще поучает старших. А может быть, это и есть та мудрость чувств, которая присуща только замужней женщине. Мудрость чувств, мудрость чувств, — что это за философия старой девы?

И все же трудно в тридцать лет: невольно проверяешь свои чувства житейским опытом других. Если Федор Герасимов действительно ее песня, то, странно, почему в этой песне одни слова? А может быть, любовь в ее годы так и начинается — с глубоких раздумий о человеке?..

Надя вспомнила студенческие годы в большом уральском городе. Она старалась меньше думать о том, что произошло семь-восемь лет назад, но вот сегодня Федор этой своей наивно-трогательной историей побудил и ее вернуться в прошлое.

Было так. Во время производственной практики она познакомилась с одной симпатичной женщиной из облплана. Клавдия Даниловна на второй же день ввела ее в свой дом, представила своего мужа, Николая Семеновича Терновского, главного механика завода. А уже через какую-нибудь неделю она запросто приходила к ним после работы, и они втроем отправлялись на «Москвиче» за город, в сосновый бор или на берег горной речки. Наде нравились эти добрые молодые люди, оба инженеры, прочно вставшие на ноги. Чего скрывать — ей, девчонке, еще не закончившей учение, доставляли истинное удовольствие и поездки на легковом автомобиле, и праздничные вечера в кругу самостоятельных людей, и вся атмосфера какого-то задорного отношения к жизни, царившая в этой маленькой семье. Она завидовала им, особенно Клавдии.

С наступлением осени Клавдия часто уезжала в командировку по районам области, и Надя подолгу не виделась с Терновскими, скучала.

— Не надоело вам ездить, Клавдия Даниловна? — спросила она, встретив ее однажды па улице.

— Нет, что ты, Надюша!

— Странно.

— Женщины только и отдыхают в командировках! Извини, спешу. Приходи к нам в воскресенье обязательно.

Она, конечно, примчалась чуть ли не с утра. Но Клавдии дома не было, опять уехала куда-то. Ее встретил Николай Семенович, провел в столовую, начал угощать свежей рыбой (он только что вернулся с ночной рыбалки).

Ей надо бы посидеть с часок, для приличия, да уйти. А она все медлила, оправдывая себя лишь тем, что явилась сюда по приглашению Клавдии. И дожидалась.

— Надя, я все собираюсь поговорить с тобой, — сказал Николай Семенович. — Дело в том, что я люблю тебя, Надя..

— Как?! А Клавдия?..

Эти слова, совершенно неожиданные для нее самой, прозвучали, видно, с такой искренностью и почти детским удивлением, что он громко рассмеялся, подошел к ней (она не могла пошевельнуться) и обнял ее, легонько, бережно.

— А Клавдия Даниловна? — уже серьезно, понимая значение этих слов, сказала она и вдруг вырвалась, выбежала в переднюю.

Потом было все: тайные письма до востребования, тайные свидания, взаимные объяснения и упреки. Была и ложь: Надя по-прежнему встречалась с Клавдией как с подругой, которая делала вид, что ничего не подозревает. (О, если бы она защищалась, ревновала, выгоняла ее, тогда бы она с дерзко поднятой головой увела из дома и Николая!)

Он все торопил ее. Как-то в мае Николай явился в студенческое общежитие, бросив свою машину прямо у подъезда. И Надя открыто, на виду у всех, поехала с ним за город.

Они долго бродили по лесу. Потом молча сидели на полянке. Над головой кричали грачи. Надя любила грачиный грай, но сегодня и крики птиц казались ей прощальными.

— Итак, я через неделю отбываю, переводят в связи с реорганизацией, — глухо сказал он.

— Совсем?! А Клава? А я?

— Все зависит от тебя. Ну же, ну, решай!..

Она упрямо смотрела в небо, где кружились грачи над гнездами. Она не противилась ему: в конце концов, пусть будет так, как решит сейчас сам Николай. Но он тут же встал и отошел к машине. Тогда она подумала, глотая слезы: «Что ж, видно, не судьба...»

Так неужели ее судьба — Герасимов? Неужели она доселе жила иллюзиями, никого вокруг не замечая? Реальность всегда проще воображения, как прост этот Федор по сравнению с твоим идеальным избранником, который, может быть, погиб еще на Волге или на Днепре... Да-да, война по-разному обездолила многих женщин, но общий знаменатель их бед — женское одиночество. О, это одиночество! Нет ничего страшнее его на свете. Война давно кончилась, жизнь вошла в берега, а вдовы и не первой молодости девушки вот уже сколько лет терпеливо ждут своих мужей и женихов.

Она подумала о Журиной. Наталье Сергеевне еще труднее, начинать все заново. Тебе самой надо только вернуться с небес на землю: в конце концов девичьи идеалы рассеиваются, как утренний туман. Другое дело, когда приходится сравнивать два разных счастья — первое и второе. Это, наверное, совсем мучительно.

А Федор, что ж, Федор славный парень. Разве лишь не хватает ему образования. А что скромен, застенчив до неловкости, так ведь мужская скромность никогда не была отрицательной чертой характера... Рассуждая подобным образом, Надя всецело оказывалась на стороне Герасимова. Однако тут же и спохватывалась: что за нелепая рассудочность чувств? В любви не убеждают, в любви убеждаются. Тогда положись на время, не спеши с выводами. Но сколько можно ждать? Что бы там ни говорили о женском счастье, оно все соткано из одних мгновений. Чем больше их, тем ярче твоя судьба. Но бывает достаточно и одного мгновения, чтобы быть счастливой годы. Так ли это? Вот этого тебе уже никто не скажет, кроме тебя самой.

Всю осень Наталья Сергеевна жила под впечатлением своей находки: недавно ей удалось открыть подземное хранилище отличной питьевой воды. Полетели телеграммы в геологическое управление, в Москву. Вскоре дело дошло до проектного института. Там усомнились в практической ценности столь неожиданного открытия — разве можно полагаться на случайные роднички в степи? Хорошо, что Наталью поддержал старший гидрогеолог экспедиции Геннадий Григорьевич Потапов. Вдвоем они сумели убедить начальника строительства в необходимости теперь же, не откладывая до весны, пробурить несколько эксплуатационных скважин, пока в «Гипроникеле» разрабатывают схему временного водоснабжения. У Братчикова и не было другого выхода: ждать, когда институт выдаст рабочие чертежи на дорогостоящие очистные сооружения, которые придется возводить на берегах озер, — значит держать стройку под угрозой консервации. (И без того ему с Синевым едва удалось отстоять свое право на зимовку в необжитой степи.)

Скважины пробурили. Студеная грунтовая вода хлынула на площадку, вошла в каждый дом.

Правда, сама Наталья с тревогой отсчитывала дни. А что, если в самом деле не хватит воды и на месяц, как утверждают проектировщики? Однако прошел месяц, второй, третий — подземный резервуар не иссякал. Природа хорошо позаботилась о людях: многими веками, может быть, тысячелетиями собирала она по капле живительную влагу в огромной линзе, заключенной в оправу из водонепроницаемых серпентинитов[4]. «Большое вам спасибо за водицу, вкусна, как лимонад!» — не раз благодарил Алексей Викторович Журину.

Начальник геологической экспедиции премировал Наталью месячным окладом, выхлопотал ей путевку на Кавказ.

Она вернулась из Сочи помолодевшей, хотя и без того выглядела моложе своих лет.

— Расцвели, определенно расцвели! Не узнать! — говорила Надя, встретив ее на полевом аэродроме, где уже строился вокзальчик из легких, пустотелых блоков. — Какой, оказывается, благодатный этот юг!

Однако юг был здесь ни при чем. Просто очень светло было на душе у Натальи, вот она и похорошела, приободрилась, стала тщательнее следить за собой. Сама удивлялась этой перемене.

— А он звонил мне, жаловался, что не пишешь, — сказала Надя.

— Я и в молодости никому не писала. Не в моем характере.

Оставшись одна в своем уютном домике на берегу протоки, она разыскала тот номер областной газеты, где напечатан его портрет, когда он был назначен директором совхоза. Во всем угадывается волевой характер: в энергичном повороте головы, в прямом прицеливающемся взгляде, в повелительном наклоне подбородка. Разве такой может скучать по ней? Значит, может, может! Даже звонил Наде, жаловался на ее молчание. А что бы она стала ему писать? О Черном море? О красотах Сочи? Не умеет. О вдовьих размышлениях на досуге? Ни к чему. О затаенных надеждах на будущее? Это уж совсем легкомысленно в ее-то возрасте. И потом, на почтительном расстоянии друг от друга все видится в розовой дымке, — так можно и ошибиться под настроение, приняв желаемое за реальность.

Скоро на работу. Некогда будет копаться в себе. Полезнее копаться в недрах: по крайней мере, приносишь кое-какую пользу людям.

Однако, как ни настраивала она себя на рабочий лад, в доме был праздник. Вот бы заехать е м у на часок по пути, как заезжал он в прошлый раз, когда возвращался из райкома.

Но нет, не приехал о н в этот день.

«И очень хорошо», — подумала Наталья, прибирая в комнате и на кухне. Недаром говорят, что утро вечера мудренее: сейчас она уже не чувствовала праздника, устроенного ей вчера разыгравшимся воображением. Слава богу, все прошло.

Витковский примчался после обеда. Он по-хозяйски распахнул ворота, поставил «газик» под навес, ничуть, как видно, не сомневаясь в том, что его здесь ждут. Наталья стояла у окна, не смея выйти ему навстречу.

— Не помешал? — спросил он, входя в комнату.

— Пожалуйста, Павел Фомич, — как можно равнодушнее сказала она.

— С приездом!.. О, как здорово загорели! У нас здесь отгуляла первая метель, а там двадцать градусов тепла. Я не пропустил ни одной радиосводки. Слушал и завидовал вам, Наталья Сергеевна! Даже пытался представить себе, как вы там барахтаетесь в море. Какое удовольствие! В это время разве лишь медузы портят настроение.

— Я не боюсь медуз.

— А я, признаться, теряюсь в море, когда они начинают приставать со своими ласками! Что, смешно?

— В нашем санатории отдыхал один старый полярник, так он тоже терпеть их не мог.

— Понятно. Мужчины всегда оказываются в смешном положении. Под пулями выстаивают, а пустячков побаиваются.

— Не знаю. Может быть.

— А вы понаблюдайте.

Он безо всяких церемоний снял тяжелое драповое пальто, достал из карманов коробку конфет и бутылку дорогого вина.

Наталья осуждающе качнула головой.

— Не сердитесь, надо же отметить ваше возвращение из отпуска. Чем богаты, тем и рады.

— Напрасно вы... — сказала Наталья и вышла.

Пока она была на кухне, он сосредоточенно разглядывал фотографию, на которую в прошлый раз не обратил внимания. Как ни старался этот юноша выглядеть строгим, даже суровым, предательская улыбка все равно светилась в его глазах и, затаившись в уголках поджатых губ, готова была немедленно расплыться по всему лицу. На вид еще подросток, а уже в полевых погонах с двумя звездочками. Где же ты выпустил из рук свой маршальский жезл?.. Ничего не поделаешь, лейтенант, у каждого своя военная судьба.

Витковский обернулся — в дверях стояла хозяйка.

— Это он?

— Да, — сказала Наталья, не любившая говорить с мужчинами о муже.

— Совсем мальчик.

— Теперь бы ему исполнилось сорок.

«До сих пор отсчитывает его годы», — подумал Витковский.

— А у меня жена утонула в Западной Двине, уже после войны, — сказал он, недовольный тем, что начал разговор о мертвых.

Наталья вопросительно взглянула на него.

И ему пришлось, хотя бы очень кратко, рассказать о катастрофе речного парохода. Павел Фомич тоже не любил говорить с женщинами о своей жене, но по другой причине: он плохо скрывал свое равнодушие к Юлии. Однако, рано или поздно, надо отчитываться за прошлое. Сейчас он даже увлекся сверх всякой меры, подбирая слова, достойные трагического случая. Так он и в самом деле мог показаться Наталье однолюбом, прожившим целых десять лет вдовцом.

Она не спрашивала его больше ни о чем, чтобы не выглядеть слишком заинтересованной, хотя какое-то чувство понуждало ее спросить еще, еще. «Неужели ревность?» — подумала Наталья.

— Извините, я на одну минутку...

Выйдя на кухню, она метнулась к зеркальцу, висевшему над умывальником, и стала придирчиво рассматривать себя. Боже мой, раскраснелась-то! Румянец проступает сквозь загар. Что же это такое: настоящая любовь или просто бабья дурь? Она присела на табуретку, чтобы немного успокоиться. Но его мерные шаги в соседней комнате гулко отдавались в ее сердце: один шаг — два удара, один шаг — два удара. Встала, умылась, чуточку попудрила лицо и, преодолевая озноб, пошла к нему.

— Все не могу акклиматизироваться после юга, — сказала Наталья, жестом приглашая его к столу.

— Рассказывайте, рассказывайте! — громко потребовал он, устраиваясь рядом с ней. — Давно я не был на Кавказе, кажется, с войны. Да и не тянет.

— Толкучка невероятная. Как в Москве.

— За ваше здоровье! — Он поднял рюмку, наблюдая, как нерешительно Наталья взяла свою. — За ваши новые открытия! Здесь каждый день вспоминали вас добрым словом.

— Только, пожалуйста, не преувеличивайте, Павел Фомич.

— Я вполне серьезно. К слащавым комплиментам не привык. Хочу вас пригласить весной к себе в совхоз. Начальник экспедиции не возражает. С весны будущего года мы начинаем строить отделенческие поселки, фермы, а воды нет. Проблема номер один. Надеюсь, поможете?

— Будет план — будет и помощь.

— А вы сверх плана! Договорились? — Он поднял вторую рюмку, заговорщически улыбнулся. — Прошу, символическое вино.

И она уступила, твердо решив, что пьет последнюю, будто никогда и не брала в рот слабенького портвейна... Вот так символическое! Она лишь ради приличия слушала его, внутренне сопротивляясь этой внезапной и приятной усталости.

— А мне все труднее обходиться без вас, — сказал он, кажется, вне всякой связи с тем, что говорил.

Наталья промолчала.

Тогда он взял ее руку, легонько сжал в своей ладони и объяснил, как несмышленой ученице.

— Твой отпуск был сущим испытанием для меня. Я понял, что уже не могу расставаться с тобой надолго.

Наталья молчала.

Тогда он наклонился к ней.

— Павел Фомич! — Она встала, отошла к окну.

— Не сердись, Наташа.

Наташа... Еще никто из мужчин после гибели мужа не называл ее Наташей. Ну зачем тревожить память неосторожной лаской? Неужели и для него она — Наташа, тоже Наташа? Нет, какая угодно, только не эта — Мишина интонация. Если уж другая жизнь, то все должно быть другим. Если уж второе счастье, то ничего заемного от первого.

— Сергеевна, Сергеевна! — исправляя ошибку, сказал он.

В дверь постучали. Не дожидаясь ответа, на пороге появилась женщина средних лет, в овчинном полушубке, закутанная пуховой шалью.

— С приездом, Наталья Сергеевна! С дорогим гостечком вас. Здравствуйте! Я к вам за мясорубкой. Дадите? Мой вернулся из командировки, требует пельменей.

Наталья вынесла из кухни мясорубку, отдала словоохотливой женщине, и та, поблагодарив, опять скользнула взглядом по столу и нехотя повернулась к двери.

— Соседка? — поинтересовался Витковский.

— Жена бурового мастера. Очень болтливая особа. Через час о нашей встрече будет знать вся геологическая экспедиция, вплоть до самых дальних вышек.

— Надежная у вас связь!

Настроение у Натальи испортилось. Ох, уж эта бабья молва! Все преувеличат во сто крат, все решат заранее. Ну как же, наконец-то гидрогеолог Журина нашла себе человека по душе! Слава богу, что не забыл о бедной вдовушке, послал ей такого серьезного человека! И прибавят обязательно немного грязи. Это уж непременно, без этого сплетня рвется, как изъеденная молью пряжа.

Разговор не ладился. Наталья отвечала односложно. Витковский выпил стакан чаю и стал собираться в обратный путь.

— Не обращайте внимания на обывателей, — сказал он напоследок.

«Куда же вы так рано?» — можно было прочесть в ее глазах. Но он не был приучен к такому чтению.

И опять, оставшись одна, Наталья долго ходила по комнате, бесцельно приглядываясь к ее убранству. Как тщательно ни готовилась она к откровенному разговору с ним, но это его признание застало ее врасплох. Что же делать? Посоветоваться с Надей? Однако не советовалась же она ни с кем, даже с матерью, когда полюбила Мишу. Да и что может сказать Надя? Обрадуется, расцелует, начнет поздравлять, смеясь и приговаривая: «Милый ты мой, мокрый геолог, будь смелым, будь решительным! Иди навстречу своему счастью, ты его заслужила!» Мокрый геолог. Это Надя услышала в конторе экспедиции, где гидрогеологов в шутку называют «мокрыми», и подхватила... Так что же делать? Что? Если бы у нее были дети, тогда она и внимания не обратила бы на Павла Фомича Витковского. Сколько женщин живет только для детей, никого вокруг не замечая. И у нее хватило бы сил поступиться личной жизнью.

Она ждала Михаила не год, не два, а многие годы, не веря ни похоронной, полученной из действующей армии, ни этим справкам Центрального военного архива. Она надеялась на чудо: возвращались же солдаты, которых давным-давно перестали ждать. Но судьба в самом начале не посчиталась с ней, хотя могла бы убедиться в ее терпении.

Наталья подошла к портрету мужа. Когда-то это была малюсенькая карточка — из тех, что делаются наскоро для документов. Искусный фотограф увеличил снимок, и вот юный лейтенант, ничуть не изменившийся с течением времени, по-прежнему зорко смотрит на свою Наташу, которой — подумать только! — пошел тридцать девятый год. Да, мертвые остаются вечно молодыми. Не потому ли мы, живые, всегда упрекаем их по праву старших, что они не берегли себя... «Миша, как быть?» — хотела бы спросить его сейчас Наталья. И он бы, наверное, удивился этой привычке живых обращаться в трудную минуту к мертвым. Он бы сказал с укором: «Я ведь писал, помнишь, с фронта? Погибну, так пусть все человеческое будет тебе не чуждо».

Наталья нашла в тумбочке его письмо, истертое на сгибах, перечитала заново и переписала в тетрадь, как завещание. Может, только в эту ночь она поняла окончательно, что рассталась с Михаилом навсегда. До сих пор он был рядом, ничто не разделяло их, даже смерть. И вот появился Витковский. Ах, только бы не ослабела память...

С этой мыслью и забылась она в предрассветный час, когда в степи струятся по синим косогорам ледяные ручейки поземки.

Странно чувствуешь себя, приступая к работе после отпуска: все по горло заняты своим делом, а ты, словно выбитая из привычной колеи, оказываешься в роли новичка среди озабоченных людей. Ритм нарушен, и пока настроишься — пройдет неделя. Хуже нет этой инерции праздного образа жизни. И чтобы скорее преодолеть ее, Наталья сразу же отправилась в геологические партии, разбросанные по всему междуречью Урала и Тобола.

Пошел двенадцатый год, как встали здесь первые вышки. Понадобилось столько времени, чтобы открыть месторождение никелевых руд, а главное — доказать Комиссии по запасам, что новое открытие имеет большое промышленное значение. Наконец, строительство комбината началось. Теперь можно вести разведку комплексно, сплошным фронтом, открывая не только залежи никеля, но и асбест, слюду, золото, строительные материалы, ну и, конечно, попутно воду. Правда, геологическое начальство не любит тратить деньги на поиски воды. Другое дело — никель. А водичка своего рода принудительный ассортимент в плане экспедиции. Не раз выступала Журина на собраниях и совещаниях против главного инженера и главного геолога, которые то бурового станка не дадут, то рабочих снимут, то автомашины не занарядят. Сколько недругов нажила, пока удалось найти эту линзу рядом со строительной площадкой.

Теперь стало полегче. Всюду, где работали м о к р ы е геологи, дело подвигалось ходко. Значит, и главный инженер поверил, наконец, что в безводной степи реки текут глубоко под землей. Там, быть может, второй Урал со своими заводями, перекатами, родниковыми притоками: на его берегах не растет ковыль, не поют жаворонки, в его омутах не водятся сомы и щуки, но зато, какие богатства на золотом дне этого второго, таинственного Урала!

Наталья могла весь день ходить по степи одна, не испытывая никакого одиночества. Степь — та же книга, надо только уметь ее читать. И она читала запоем, на ходу, странствуя среди буровых вышек. К счастью, стояли погожие декабрьские дни. Первый снег начисто смело в овраги, и идешь по летникам, как по тротуару. Кругом, куда ни глянь, — вышки. Одни из них отработали свое, их просто не успели разобрать до наступления зимы; на других бурение шло полным ходом, в счет будущего года; возле третьих были видны грузовики, там заканчивался монтаж. Так, сменяя друг друга, они шагают с высотки на высотку, и звенит земля рудными залежами.

Земля, земля... В течение столетий человек взял только самую малость твоих сокровищ. Все, что взято, лежало по сути дела на поверхности. Проникнув в твои недра на какие-нибудь сотни метров, человек смог подняться в космические выси. Ну, а если копнуть поглубже, тогда, наверное, люди вырвутся к солнцу... Наталья приостанавливалась на косогоре и шла дальше. Легко идти, легко думать, когда легко на сердце.

⇐ Предыдущая 4 5 6 7 8910 11 12 13 Следующая ⇒