Глава двадцать вторая 9 страница

⇐ ПредыдущаяСтр 32 из 48Следующая ⇒

стада через степи! Возвращаться мы не можем!

Кипчаки отрядили гонцов к хану Котяну известить о случившемся.

Дело принимало серьезный оборот. Столкновение казалось неизбежным. Но

пока шли переговоры, лазутчики гандзийского атабека донесли обо всем

своему властителю. Тот решил использовать момент, чтобы отложиться от

Грузии. Он послал своих людей к кипчакским вождям, обещал положить им

вдвое большую плату, чем должны были платить грузины, посулил земельные

наделы, если они пожелают служить ему.

Кипчакские воины, которым нечем было кормить скот, согласились и

попросили Мхаргрдзели пропустить их на юг, в Гандзу. В свою очередь,

гандзийский атабек заверил, что он хочет воспользоваться наемным войском

для борьбы с врагами Грузии.

Мхаргрдзели счел это лучшим способом избавиться от кипчаков и, открыв

кочевникам дорогу на Гандзу, не забыл и себя: получил от них немало скота

и других даров.

Шио Кацитаисдзе подробно сообщил Шалве Ахалцихели обо всем, что

произошло в Тбилиси.

Ахалцихели, совершив набег на Румский султанат, разорил и опустошил

несколько селений, угнал стада и, не задерживаясь больше ни одного дня,

собрал войско и в один переход без отдыха пришел прямо под стены Тбилиси.

Но было уже поздно. Тридцать тысяч кипчаков, с таким трудом

заполученные царем, покинули Грузию. Мало того, эта грозная военная сила

была теперь в руках гандзийского эмира, давно стремившегося выйти из

повиновения.

Война с Гандзой была неизбежна.

Еще более грозная опасность надвигалась со сторолы Рума. Румский

султан не дремал. Как только его лазутчики донесли, что жизнь грузинского

царя на волоске, Грузия объята смутой, а кипчакская конница ушла в Гандзу,

он двинул войско к границам Трапезунда и обложил Синоп, город, совсем

недавно отвоеванный у него Алексеем Комнином с помощью грузин.

Опустошив и разорив окрестности Синопа, султан приступил к осаде

хорошо укрепленной крепости.

Беспечный кесарь Трапезунда не придавал особого значения передвижению

турецких войск, дни и ночи он проводил, пируя и охотясь в окрестностях

Синопа. И Кей-Кавус отлично знал об этом. Он выслал отряд наиболее ловких

разведчиков, и те захватили Комнина в плен, когда тот выехал на очередную

охоту.

Закованный в цепи кесарь предстал перед Кей-Кавусом.

Кичливый потомок великих Комнинов простерся ниц перед сыном

Гияс-эд-Дина Кей-Хосрова и молил даровать ему жизнь.

Синопский храм турки превратили в мечеть. Трапезундского кесаря,

мечтавшего о византийском престоле, султан Иконии обратил в своего

данника. Такое унижение Трапезунда было оскорблением и для Грузии. Румский

султанат проглотил основанную царицей Тамар империю так быстро, что Грузия

даже пальцем не успела шевельнуть, чтобы спасти свое детище.

Георгий Лаша поправлялся. Едва начав говорить, он осведомился о

Хатуне. В ответ Мхаргрдзели показал ему ее письмо к румскому визирю.

Царь сам еще не мог читать. Он попросил прочесть письмо Русудан, не

отходившую от него во время его болезни.

Русудан отказалась, говоря, что это расстроит его и что, когда он

поправится, сам все узнает. Но Лаша был так настойчив, что царевна

вынуждена была подчиниться его желанию.

Письмо ошеломило царя. Значит, его подло обманули! Провели, как

влюбленного мальчишку! Стыд за свое простодушие и доверчивость жег его.

Как легко попался он в расставленные врагами сети и как безрассудно

разболтал важные государственные тайны!

Тяжкий стон и проклятья вырвались из груди больного. Он потерял

сознание.

Через несколько дней Лаша снова почувствовал себя лучше. Он был уже

гораздо спокойнее, ни о чем не спрашивал, только справлялся у лекарей о

своем окончательном выздоровлении.

Как-то Лаша попросил зеркало. Вид раненого глаза внушил ему

беспокойство.

К царю никого не допускали. Только изредка, когда он сам желал

кого-нибудь видеть, посетителя пропускали на короткий срок, заранее

предупредив, чтобы он не беспокоил больного длительной беседой.

Проходили дни, недели. Молодость брала свое. Лаша набирался сил.

Только правый глаз все не заживал. Наверное, сама потеря зрения была бы

для царя не так ужасна, как мысль о том, что он может остаться кривым. То

и дело он заглядывал в зеркало, чтобы убедиться, что лицо его не

пострадало. Наконец, уверившись, что рана заживает бесследно, он

успокоился, повеселел.

До тех пор, пока исход болезни царя был неясен, католикос не давал о

себе знать, но как только Лаша стал поправляться, в церквах наступило

необычайное оживление: зазвонили колокола, участились молебны о спасении

жизни монарха, о даровании ему здоровья, сам католикос несколько раз

торжественно служил молебен.

Во дворце только и было разговоров что о быстрых и разумных мерах,

принятых атабеком для спасения государства и жизни царя, о его

самоотверженности и преданности грузинскому престолу.

Один лишь Шалва Ахалцихели с самого начала глядел на действия

Мхаргрдзели подозрительно. Своими сомнениями он поделился с Эгарсланом,

начальником личной охраны царя.

— Сад шейха Фаиза царь посещал всегда один, — сказал Эгарслан, —

сопровождал его только Лухуми. И на этот раз их отъезд нас не удивил. Но

странно было вот что: в тот же день Русудан уезжала в Лорэ и попросила

царя, чтобы ее сопровождали именно я и моя дружина. В Лорэ нас задержали

целых два дня. О случившемся мы узнали только по возвращении в столицу.

Один из стражников, находившихся в тот вечер в саду шейха, рассказал мне

под большим секретом, что самого шейха и одного из его дервишей взяли

живыми, но потом их кто-то убил — кто, когда и почему, он не знает.

— Очевидно, тебя умышленно отослали в Лорэ; ясно, что и шейх Фаиз

убит не случайно, — заключил Ахалцихели.

— Я тоже так думаю, — подтвердил Эгарслан, — мандатури Бардзим спьяну

выболтал, что накануне вечером в духане у городских ворот схватили

какого-то перса и женщину в мужском платье. Обоих доставили к Мхаргрдзели,

и атабек будто бы весьма обрадовался этому.

— Может быть, это была Хатуна?

— Мне тоже кажется, что это была она. Бардзим ни разу раньше ни видел

жену гробовщика, но он говорил, что женщина была необыкновенно красива.

— Зачем понадобилось атабеку в ту же ночь перебить всех

преступников? — размышлял вслух Ахалцихели.

— Это очень странно. Ведь у них могли быть сообщники, можно было

выловить всех сразу. Но в одну ночь были убиты и шейх Фаиз и Хатуна, тогда

же бесследно исчез купец Хамадавл.

— А вдруг это атабек сам все подстроил, чтобы погубить царя? —

перешел на шепот Шалва.

— Мне самому это в голову приходило, да я открыться не решался, — так

же шепотом ответил начальник царской охраны.

В то время как Ахалцихели и Эгарслан делились друг с другом своими

сомнениями, при дворе произошли события, которые еще больше их

насторожили: мандатуртухуцеси тайно покинул дворец, сообщив в оставленном

царю письме, что он решил отказаться от мирской жизни и постригается в

монахи для спасения своей грешной души. А через неделю новоиспеченный

монах скончался в монастыре.

За этой таинственной смертью последовало исчезновение нескольких

стражников. Бесследно пропал тот самый мандатури Бардзим, который

рассказал Эгарслану об аресте в духане переодетой красавицы.

Укрепившись в своих подозрениях, Шалва Ахалцихели и Эгарслан решили

доложить обо всем царю.

Царь окончательно выздоровел. Первым явился к нему атабек. Вступив в

покои, он воздел руки и возблагодарил господа бога за спасение государя.

Две слезы выкатились из его глаз. Он подошел к своему воспитаннику и

поцеловал его в лоб.

Иванэ начал с того, как он печется о благоденствии Грузинского

царства и самого царя.

— Хоть ты и отстранил меня от службы, я не оставил усердного

попечения о благе моего воспитанника и его царства, — с упреком проговорил

атабек.

Потом он подробно пересказал события той злосчастной ночи.

— Как только я удостоверился, что шейх Фаиз и ринды — это просто

соглядатаи румского султана, и узнал об их преступных планах, я весь город

поставил на ноги, велел окружить сад шейха, чтобы помешать ему уйти и

чтобы спасти тебя, царь. Шейха убили, когда он пытался бежать, и я очень

сожалею об этом, ибо живой он о многом мог бы рассказать.

Георгий задумчиво слушал атабека и молчал.

Мхаргрдзели ждал, что он спросит о судьбе Хатуны, но царь не задавал

вопросов.

— А несчастную Хатуну мы нашли убитой в опочивальне в обители шейха.

Государь не должен жалеть о смерти своей лицемерной подруги, которая

предавала его... — с насмешливой улыбкой добавил атабек и испытующе

взглянул на Лашу.

Царь продолжал молчать. Только тихий вздох вырвался из его груди.

— Как попало к тебе это письмо? — спросил он наконец.

— Царю угодно знать о письме жены гробовщика Хамадавла? Его нашли в

халате шейха Фаиза зашитым в подкладку, — не моргнув глазом, солгал

Мхаргрдзели. Он не хотел, чтобы царь знал, как за ним и его возлюбленной

велась тайная слежка. Все, кто принимал участие в убийстве Хатуны, исчезли

с ней, так что никто не мог уличить атабека во лжи.

— Мы узнали об опасности слишком поздно, потому-то хоть и удалось

спасти тебя и страну, но лишь с великим трудом, — продолжал Иванэ. —

Надеюсь, теперь ты увидел, как искренне я люблю своего воспитанника и

повелителя. Если бы я таил зло против тебя, разве я не мог в тот вечер

остаться дома и отпустить врагов наших, не причинив им вреда? Я вовремя

напал на след злодеев, иначе, помилуй бог, царь мог бы не дожить до

нынешнего дня, — напыщенно произнес Мхаргрдзели.

У Лаши защемило сердце, и слезы набежали на глаза.

— Провидение не допустило этого. Страна наша избежала страшной беды.

Богу было угодно этой вот рукой защитить трон и избавить народ от великой

скорби!

Рыдания душили царя, он бросился на грудь атабеку.

Мхаргрдзели просиял.

— Не надо, государь, не надо... — Иванэ гладил Лашу по плечу и

говорил отечески ласково, но на лице его играла довольная улыбка. —

Доверься наставнику твоему и слуге, положись на меня, как твоя мать —

блаженная царица Тамар, положись на мою силу и преданность.

Двери распахнулись, и вошла Русудан в сопровождении Эгарслана и

братьев Ахалцихели.

Атабек с торжествующей улыбкой взглянул на вошедших.

При виде царя, плачущего на груди атабека, Шалва остолбенел. Лицо его

перекосилось. Он отвернулся и, тронув за рукав брата, увлек его за собой.

Оба вышли.

— Чувствительное сердце у нашего государя, — сказал Шалва с горькой

улыбкой, — всем он доверяет.

— Молод еще царь, войдет в года, станет мудрей, — отвечал Иванэ.

Шалве пришли на память случаи, когда Георгий поступал легкомысленно.

Но беспечность юного царя казалась ему естественной. Ахалцихели считал,

что со временем это пройдет и Георгий остепенится. Гораздо больше

тревожила Шалву слабохарактерность венценосца, проявляемая им к тому же в

самые ответственные моменты.

Упрямый и своенравный, Лаша иной раз совершенно падал духом, терял

самообладание и мог искать помощи, просить прощения у самого врага.

Не раз Шалва задумывался над этим и, утрачивая доверие к царю, порой

даже терял желание служить отечеству и трону.

«Не напрасны ли все старания и труды при столь безвольном

государе?» — с горечью думал он иногда.

И теперь, при виде повелителя, плачущего на груди своего злейшего

врага, Ахалцихели совсем пал духом.

С тяжелым сердцем покинул Шалва дворец.

Под вечер царь вызвал к себе Эгарслана и братьев Ахалцихели.

Лаша уже успокоился после утреннего потрясения, Шалву и Иванэ он

принял так, будто только что узнал об их приезде, расцеловал обоих,

осведомился о здоровье.

— Что привело сюда нашего отважного воина Иванэ и почему он покинул

границу? — спросил царь.

— По твоему приказу явился, государь! — склонив голову, отвечал

Иванэ.

Недоумение выразилось на лице Георгия. Он удивленно посмотрел на

Шалву.

— Гандза отложилась от нас, государь, и мы стягиваем войска к

Тбилиси, — почтительно пояснил тот.

— Ах да, я совсем было упустил это из виду, — смешался царь. —

Гандзийский атабек вдруг ни с того ни с сего отказался платить нам дань.

— Он видит нашу слабость, государь! — заметил Шалва.

— Слабость? — удивился Георгий.

— Да, именно слабость, — подтвердил Шалва. — Давно уже сабли наши

ржавеют в ножнах, войско грузинское бездействует, предается праздности и

неге.

— Знаю я, знаю, да и тебе известны мои намерения, Шалва! — начал

царь. — Тебе известно и то, что нынешних наших войск мало для того, чтобы

сделать все, что нам нужно. Вот почему я и решил вызвать кипчаков.

— Кипчакские воины теперь у гандзийского атабека, потому и осмелел он

и дань не платит поэтому.

— Я знаю, что кипчаки служат теперь Гандзе. С таким трудом

заполученное нами войско мои недоброжелатели отдали в руки врагу!

— Но ты, государь, ты ведь знаешь, как это произошло, — сказал

Ахалцихели.

— Знаю, все знаю... Враги мои воспользовались моей болезнью, но рано

еще веселиться недругам царя и рода Багратионов! — Георгий гневно сверкнул

глазами. — Я еще повергну ниц всех врагов и возвеличу царство. Сколько

было врагов у моего прадеда, великого Давида Строителя, и в самой Грузии,

и за ее пределами, но он сумел разумом своим и мощью подчинить всю Грузию

и развеять в прах врагов своих! А я, сын великой Тамар, полновластный

правитель семи грузинских княжеств. Так не будем же падать духом и

причитать, как женщины.

Шалва с изумлением смотрел на охваченного гневом царя. Ему не

верилось, что всего несколько часов назад этот человек лил слезы перед

тем, кто разрушил его самые сокровенные замыслы, помешал осуществлению его

мудрого плана.

— Слушайте мое решение, — продолжал Георгий, — чтобы наказать Гандзу,

а заодно заставить потрудиться и вас, военачальников, мы начинаем войну и

победим врагов наших, дадим им такой урок, что навсегда отобьем охоту

шутить с нами.

Шалва решил, что в эту минуту, когда в душе царя проснулась вера в

собственные силы и самолюбие заговорило в нем, удобнее всего открыться ему

в своих сомнениях.

Сначала он осторожно намекнул, что перед походом не мешало бы

обеспечить безопасность царской персоны при дворе. Потом он рассказал все,

что знал об обстоятельствах, связанных с событиями в саду шейха Фаиза.

Царь слушал с напряженным вниманием.

Шалва пересказал то, что в разное время сообщали мандатури,

участвовавшие в облаве и так неожиданно после исчезнувшие, и наконец

сообщил о загадочном бегстве из дворца мандатуртухуцеси и о не менее

загадочной его смерти.

Подозрения Эгарслана и Шалвы казались достаточно обоснованными, и

червь сомнения зашевелился в сердце Георгия. Многое предстало перед ним в

новом свете, хотя многое еще оставалось неясным.

В ту ночь царь спал плохо. Он пытался разобраться в сложных

переплетениях интриги и тщетно старался выбраться из сетей сомнений и

подозрений.

Почему атабек не предупредил царя, как только узнал о намерении

злодеев? В его распоряжении была для этого целая ночь и весь следующий

день.

Разве он не обладал достаточными уликами, чтобы открыть глаза Георгию

и сорвать личину с приставленной к нему вражеской лазутчицы?

Уж не умышленно ли позволил он злодеям вершить свое черное дело?

Может быть, он был не прочь чужими руками устранить со своего пути царя —

главное препятствие для осуществления его честолюбивых замыслов?

Нет, не мог он решиться на такое злодеяние: неужели вражда между

царем и его воспитателем зашла так далеко?.. Мысли мешались в голове

Георгия. Ему всегда было трудно заставить себя смотреть в глаза

действительности. И на этот раз он постарался отогнать тревожные мысли.

Дарбази одобрил предложение царя идти походом на Гандзу, вышедшую из

повиновения и отказавшуюся платить дань Грузии. Следовало примерно

наказать гандзийского эмира, чтобы другим вассалам неповадно было

следовать его примеру.

Необходимость войны Георгий обосновывал тем, что Грузия упустила

кипчакское войско и враг теперь может направить его против грузин.

— Если бы совет поддержал меня, кипчаки сейчас служили бы нам и

никогда ни Гандза, ни другие данники не осмелились бы зайти так далеко в

своей дерзости, — говорил Лаша.

Мхаргрдзели вскипел.

— Царь не спрашивает нас ни о чем! Без нас он принял столь важное

решение, как наем кипчакского войска, и чуть было не вверг страну в

непоправимую беду, отдав ее диким кочевникам на опустошение и

разграбление! — воскликнул атабек. — У нас хватает войск, и мы разгромим и

Гандзу, и кипчаков, и всех других врагов!

Разгорелся спор. В конце концов решение идти на Гандзу было принято.

Когда всем казалось, что совет подходит к концу, царь вдруг обратился

с просьбой помочь ему усилить охрану царского двора и его особы. Он

обвинил в нерадении покойного мандатуртухуцеси и потребовал, чтобы его

преемником стал испытанный и верный Эгарслан.

Атабек пришел в ярость:

— Недоставало еще, чтобы столь почетное дело доверили какому-то

безродному мужику, бывшему рабу!

Большинство членов дарбази сочло недопустимым такое возвышение

незнатного слуги, и царь вынужден был уступить. Но наготове у него было

другое предложение.

— Если вам дороги моя жизнь и благополучие царского двора, поставьте

на место умершего мандатуртухуцеси Шалву Ахалцихели, а вместо него главным

казначеем пусть станет Кваркварэ Джакели-Цихисджварели.

Мхаргрдзели смолчал, не зная, что возразить, а члены совета без

колебаний приняли это предложение.

Слова Лаши о необходимости усилить царскую охрану заставили

Мхаргрдзели призадуматься. Атабек понимал, что шел на большой риск, когда

посылал царю перстень от имени Хатуны, завлекая его в ловушку. Цель не

совсем была достигнута, но кое-что все же удалось: был сорван наем

кипчакского войска, молодой царь еще раз показал себя в дурном свете перед

дарбази, обнаружил свое легкомыслие, а сам Мхаргрдзели выглядел как

преданнейший царю и государству человек.

Но здесь, на заседании совета, атабек почувствовал, что Георгий и его

сторонники что-то подозревают. И чтобы не усиливать этих подозрений, Иванэ

решил не противиться назначению визирем преданного царю Кваркварэ Джакели.

Итак, в состав дарбази был введен еще один явный сторонник Георгия и

ближайший друг Шалвы Ахалцихели.

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

Три требования у визирей к царю:

склонять к ним свой слух, выслушивать

их речи и следовать их советам.

Сулхан-Саба Орбелиани

Лаша с малых лет был привычен к войнам и походам. Двенадцатилетним

отроком участвовал он во взятии грузинами Арзрума. Побежденные вручили

царевичу ключи от города, и он, смущенный и гордый, первым вступил во

взятую крепость. После этого Лаша не раз участвовал в походах и всегда

проявлял смелость и отвагу.

И теперь он отправлялся на войну, словно на веселый пир.

Оправившись после болезни, царь скучал в бездействии. Война обещала

новые приключения, и даже предстоящая встреча на поле боя с теми самыми

кипчаками, к дружбе и союзу с которыми он так долго и упорно стремился, не

смущала его. Война есть война, повторял он себе, гарцуя на коне впереди

громадного грузинского войска, выступившего в поход на Гандзу. Опустошая

все на своем пути, забирая пленных и добычу, рать наконец подошла к

крепостным стенам города.

Зная неизбежность войны, гандзийский атабек хорошо подготовился к

осаде. Город обвели еще одной стеной и широким рвом, заготовили много

продовольствия.

Уверенный в своих силах, бывший данник Грузии спокойно смотрел на

приближавшееся грузинское войско: рассчитывал он не столько на свою

крепость, сколько на лихих кипчакских всадников.

Грузины, учитывая это, прямой атаке предпочли осаду. Они обложили

город со всех сторон и стали ждать, когда у осажденных кончатся припасы и

вода. Защитники крепости ежедневно устраивали вылазки; и шли нескончаемые,

мелкие, но кровопролитные стычки.

На первых порах это развлекало царя. Он сам выезжал вперед и, обнажив

меч, вызывал на единоборство гандзийцев, преследовал обращавшихся в

бегство до самых крепостных ворот и с веселыми песнями возвращался со

свитой в свой стан.

Во время передышек он занимался охотой и игрой в човган или сидел с

приближенными за чашей вина.

Но время шло, а положение не менялось, и Георгию стало приедаться

однообразие лагерной жизни. Осажденные не выказывали ни малейшего желания

сдаться. Напротив, день ото дня они словно крепли и вылазки их становились

все более смелыми.

Царя и его окружение больше всего огорчало то, что крепость

оставалась неприступной, а защитники ее не выходили из-за стен большими

отрядами, чтобы можно было встретиться с ними в открытом бою.

Сверстникам и друзьям Лаши тоже надоело сидение под Гандзой, и они

стали подстрекать царя на штурм.

Лаша и до этого не раз заводил речь о решительной битве, но не только

Иванэ Мхаргрдзели, но и оба брата Ахалцихели не хотели и слышать об этом:

дескать, бессмысленно приносить в жертву столько жизней, все равно столь

сильно укрепленный город приступом не взять, к тому же осажденные

располагают удалой кипчакской конницей.

Князья, пришедшие со своими дружинами из-за Лихских гор, как всегда,

стремились поскорее вернуться домой. Но на этот раз и они противились

прямой атаке. Георгий понимал, что умудренные опытом военачальники правы,

но его молодость и пылкость нашептывали ему другое.

— Чего тянуть? Ведь грузины не раз брали эту крепость, а мы не хуже

наших отцов и дедов...

— Надо найти слабый участок и прорываться, иначе мы еще год простоим

здесь! — роптали самые нетерпеливые.

— Воевать так воевать! Крепость надо взять приступом! Осажденные нам

сами ворот не откроют! — волновались молодые военачальники — ровесники

царя.

Как-то во время кутежа Бека Джакели обратился к Лаше:

— Старикам неохота воевать, а мы на них смотрим! Давай объедем

крепость с небольшой дружиной, отыщем место, откуда легче подступиться, и

все пойдет как по маслу!

Подвыпившему царю предложение понравилось. Он отобрал две тысячи

всадников-месхов и под покровом ночи отправился к крепостной стене, не

сказав ничего ни Мхаргрдзели, ни братьям Ахалцихели.

Осажденные узнали царя. Открылись городские ворота, и огромное войско

лавиной хлынуло навстречу грузинам.

Кипчаки и гандзийцы тесным кольцом окружили царский отряд. Началась

отчаянная сеча. Грузин теснили со всех сторон, и эта битва могла оказаться

для Лаши последней, если бы в самый трудный момент не подоспела

неожиданная помощь. На всем скаку врубились во вражеское кольцо вновь

прибывшие воины и соединились с царским отрядом. Георгий разглядел среди

них Шалву Ахалцихели. На разъяренного льва походил Шалва. Метнув на царя

грозный взгляд, он затерялся в гуще сражавшихся. Царь с обнаженным мечом

устремился вслед за ним.

В тот вечер братья Ахалцихели пировали в шатре у Даднани и, лишь

поздно ночью вернувшись к себе, узнали о случившемся. Они не могли

сдержать гнев, обнаружив, что дружки царя увели с собой почти половину

воинов, подчинявшихся Шалве и Иванэ. Тем не менее медлить было нельзя.

Собрав оставшуюся часть месхов, они бросились догонять царя, надеясь

вернуть его обратно. Не желая предавать огласке безрассудный поступок

Георгия, братья ничего не сказали амирспасалару и другим военачальникам.

Но расчеты Ахалцихели не оправдались. Царь и его воины ехали так

быстро, что нагнавшие их дружинники застали сражение в разгаре, и им

ничего не оставалось, как самим ввязаться в бой, чтобы выручить царя.

В бою Лухуми не отставал от Георгия ни на шаг. Возвышаясь за ним,

словно скала, он рубил направо и налево, прикрывая царя своим щитом.

Когда подоспевшие на выручку братья Ахалцихели прорвали строй

гандзийцев и, слившись с царской дружиной, яростно набросились на врага,

царь на миг замер на месте: его пленила бешеная удаль витязей, их могучая

стать, быстрота и ловкость.

На царя, увлеченного этим зрелищем, с воинственным кличем налетел

предводитель кипчаков и замахнулся саблей. Меч Лухуми, подаренный ему

когда-то самим царем, отразил удар кипчака. Звон стали вывел Георгия из

оцепенения. Лухуми только успел заметить, как сверкнул меч царя и как

свалился с коня кипчак. В глазах у него потемнело, ему показалось, будто

весь мир обрушился на его голову, и он медленно сполз с седла.

— Будем биться насмерть! Сложим головы свои, но не посрамим первой

битвы царя нашего Георгия! — вскричал Джакели и, высоко подняв меч,

ринулся на неприятеля.

Торгва Панкели, Библа Гуркели и Мемни Боцосдзе набросились на врага,

и вся грузинская рать, словно в нее вдохнули новую силу, пришла в движение

и обрушилась на гандзийцев. Боевой клич прогремел на поле брани, сливаясь

со звоном клинков.

Храбрый от природы Лаша воодушевился еще больше, когда увидел, с

какой самоотверженностью сражаются его подданные. Он помчался вперед,

опьяненный шумом битвы и блеском оружия. Под натиском грузин гандзийцы

дрогнули и смешались. Скоро их отступление превратилось в паническое

бегство.

Атакующие гнали их до самой крепости, и лишь немногие сумели

достигнуть ворот и укрыться за стенами.

Много врагов полегло на поле сражения, еще большее число попало в

плен к грузинам. Страшный крик и стон поднялся в осажденной Гандзе.

Весть о неожиданной битве подняла на ноги весь грузинский стан.

Предводительствуемые своими военачальниками, все отряды двинулись к месту

сражения. Шли войска Эрет-Кахети, Сомхити, Картли, Рачи, Аргвети, Одиши и

Абхазии.

Разгневанный амирспасалар Иванэ Мхаргрдзели ехал впереди. Его гнев в

равной степени разделяли все эристави — правители семи княжеств Грузии.

Однако помощь царю, попавшему в беду, была их священной обязанностью.

Между тем небольшой отряд победителей с веселыми песнями возвращался

в лагерь во главе с Георгием. Вскоре они увидели свет бесчисленных факелов

движущегося им навстречу войска. И чем больше приближался лес знамен и

копий, чем ярче становились огни факелов, тем сильнее овладевали царем

страх и беспокойство. Оглянувшись вокруг, он вдруг заметил, что рядом с

ним нет его телохранителя. Он спросил о Лухуми у Шалвы Ахалцихели, но тот

ничего не ответил. И царь, внимательно поглядев на него, увидел, что

Ахалцихели выпустил поводья и, бессильно свесив голову, едва держится в

седле.

Амирспасалар подъехал на коне прямо к царю. Красные блики факелов

тревожно мерцали на оружии и лошадиной сбруе.

— Что-ты натворил, безумец! — вскричал атабек.

Лаша перевел растерянный взгляд с Иванэ Мхаргрдзели на других

военачальников, окруживших его. Суровые их лица выражали гнев и осуждение.

— Отныне властью своей отменяю поход и покидаю твой двор! — громко и

отчетливо проговорил Мхаргрдзели и повернул коня.

— И мы отныне покидаем лагерь и не состоим при твоем дворе! —

⇐ Предыдущая 27 28 29 30 313233 34 35 36 Следующая ⇒