Глава двадцать вторая 7 страница

⇐ ПредыдущаяСтр 30 из 48Следующая ⇒

Ответ телохранителя понравился Георгию и его приближенным.

— Ну, тогда возьми пока хоть это, — Комнин взял из рук визиря кисет,

набитый золотом, и протянул его Лухуми, — и знай, что наследник престола

византийского будет помнить о твоей услуге...

Лухуми не двинулся с места. Рука с кисетом повисла в воздухе.

Стоявшие вокруг визири перешептывались, дивясь глупости и

заносчивости царского телохранителя. Что ж он не падает на колени перед

кесарем, не целует руку, не благодарит за оказанную милость?

Комнин решил, что Лухуми не берет денег, не получив на то разрешения

своего государя, и выразительно поглядел на Лашу: дескать, прикажи взять

награду.

— Возьми, Лухуми! Не обижай кесаря, нашего гостя... — приказал

Лаша. — А я к тому еще жалую тебе звание азнаури да землю с крестьянами.

Если у тебя будет какая-нибудь просьба, ты поведай мне, я не откажу.

Эристави и визири наклонили головы в знак согласия и одобрения, но на

новоиспеченного азнаури поглядывали хмуро.

Лухуми принял кисет из рук Комнина, и опять ему вспомнился горько

плачущий Карума. При последних словах царя Лухуми вскинул голову и глянул

прямо в глаза стоявшему напротив него кахетинскому эристави.

Какая еще может быть просьба у Лухуми, как не о Каруме Наскидашвили!

«Как только останусь с глазу на глаз с царем, расскажу ему всю правду, и

тогда зарвавшийся эристави не избегнет справедливого гнева!»

Подумав об этом, Мигриаули пал на колени перед обоими государями.

В тот же вечер охотники из Курмухи рассказали Лухуми, что едва они

подтащили задранного кабаном коня к пропасти, как из лесу выскочил

какой-то оборванец, кинулся к коню, обхватил руками его голову, целовал

мертвые глаза... От трупа его оттащили с трудом. Парень ничего не отвечал

на расспросы и только просил не бросать коня на съедение воронью. Он сам

взялся вырыть яму. Охотники согласились, помогли ему вырыть могилу и

засыпать коня землей. Когда они уходили, незнакомец еще оставался сидеть у

свеженасыпанного холмика.

Мигриаули слушал этот рассказ, едва сдерживая слезы.

— Не в своем уме, должно, парень, — заключили охотники.

Охота расстроилась. Георгий велел возвращаться в Тбилиси.

Лухуми отпросился на несколько дней у царя и поехал в Велисцихе.

У переправы через Адазани его дожидался Карума Наскидашвили.

Мигриаули сошел с коня и молча подал ему руку.

— Если бы кабан не задрал твоего коня, я бы обязательно выпросил его

у царя, — проговорил Лухуми. — Но что поделаешь! Мне посчастливилось

спасти жизнь греческому кесарю, он наградил меня. Вот они, эти деньги, я

взял их только для тебя. Возьми, на них ты сможешь купить целый табун

коней, Карума! — Он протянул парню кисет с золотом. Рука Лухуми застыла в

воздухе. Карума отвел глаза в сторону.

— А ты рассказал царю о моей беде? — спросил он, не глядя на Лухуми.

— Я не успел... Но непременно расскажу, как только останусь с ним

наедине.

— Не надо... — почти со злобой проговорил Карума. — Я сам найду

дорогу к правде! — Нахмурившись, он отошел от ошеломленного Мигриаули.

— Постой, Карума... Куда ты?

— Я и сам не знаю, — обернулся Карума. — Идти-то некуда... — махнул

он рукой.

— Пошли ко мне, будешь у меня жить...

— Надоело мне по чужим людям мыкаться, не маленький я уже! Сам знаю,

куда пойти! — с угрозой в голосе воскликнул Карума и решительно зашагал

прочь.

— Постой, парень... Послушай! Не делай глупости... — кричал ему

вдогонку Лухуми.

Но Карума Наскидашвили не слушал и удалялся быстрым и твердым шагом.

Получив дворянское звание, Мигриаули приобрел просторный каменный дом

и женился на Лилэ.

Лилэ покорно, словно ягненок, следовала материнской воле. Она

немногое понимала из того, что происходит вокруг нее. Лухуми был храбр, а

теперь и богат, даже ее гордая мать уважала его, хотя сам он по-прежнему

краснел и смущался перед невестой.

Лухуми подарил Лилэ много красивых нарядов и драгоценностей.

Разодетая в шелк и парчу, Лилэ стала еще прекраснее. Когда она стояла

под венцом, вокруг завистливо шептались: «Повезло парню — какая красавица

досталась ему!» Нежная, как цветок, головка невесты едва доставала до

плеча жениха-великана. Во время венчания и Лилэ и Лухуми находились словно

в каком-то тумане: один от безмерного счастья, другая — от томительного

ожидания чего-то неведомого.

Цицино и Кетеван смотрели с балкона нового дома на подъезжавшую

свадебную процессию.

Цицино провела эту ночь без сна, в думах о судьбе дочери. Ей

казалось, что новоиспеченный дворянин Лухуми мало отличается от прочих

низкородных людишек, которые, словно мухи, роились вокруг Лилэ и которых

она считала недостойными даже прислуживать ей. По мнению Цицино,

единственным преимуществом Лухуми было то, что дочь будет жить во дворце и

получит возможность встретиться с царем... Сегодняшний азнаури завтра

может стать эристави, а может, и больше. Наследники Лилэ и Лухуми будут

всесильны и богаты, и кто знает, может, им суждено осуществить мечту

Цицино, и продолжатели истребленного было Багратидами рода взойдут на

грузинский престол. Ну, а что, если этот бесхитростный мужик Мигриаули по

наивности своей вовсе и не стремится к возвышению и бедняжка Лилэ навечно

останется женой простого азнаури? Эта мысль не давала Цицино покоя. Голова

ее горела, в ушах стоял звон, словно тысячи молотков стучали в виски. Утро

застало вдову эристави совсем разбитой. Она приписала это бессонной ночи

и, превозмогая себя, с трудом оделась. Сначала взялась за свадебные

приготовления, потом пошла помогать дочери наряжаться под венец.

Она проводила Лилэ в церковь и, когда вернулась, почувствовала себя

совсем плохо. В изнеможении Цицино прилегла на тахту. Сильный жар сразу же

охватил ее, глаза заволокло пеленой. Она поняла, что заболела, но решила

держаться до конца свадьбы. Когда послышался веселый шум свадебного

шествия и раздались песни дружек, Цицино вместе с Кетеван вышла на балкон

и без сил прислонилась к столбу.

Пыль тучей клубилась над приближающимся свадебным поездом. Уже

прискакали гонцы-вестники, расцеловали матерей и поздравили их. Гул пения

нарастал: показались молодые. Кетеван с сияющими от счастья глазами, не

отрываясь, глядела на сына и невестку, и слезы радости текли по ее

изможденному трудом и заботами лицу.

Но Цицино в полубеспамятстве не узнавала Лухуми. Жар рождал бредовые

видения в ее помутившемся разуме, и на месте велисцихского богатыря рядом

с дочерью ей мерещился сам царь.

— Лухуми, родной! — радостно воскликнула Кетеван и побежала вниз по

лестнице навстречу молодым.

Значит, на самом деле это Лухуми, сын простой крестьянки, а не царь

Грузии, наследник великой Тамар, Георгий Лаша! — Цицино прищурилась и

уставилась на зятя.

«...Осенен крестом с четырех сторон венец твой», — завел песню один

из дружек.

Молодые под скрещенными мечами прошли в дверь, Лухуми ступил на

положенную у порога тарелку, раздавил ее и с сияющим лицом направился к

Цицино. Вот он встал перед ней, раскрасневшийся, зеленоглазый и рыжеватый

сын Кетеван Мигриаули...

В глазах у Цитино потемнело, ноги подкосились, она охнула и без

сознания рухнула на пол.

Цицино слегла.

Лухуми справил свадьбу по всем правилам. Три дня сменялись за столами

гости. Но Лилэ не отходила от постели матери и двух раз не вышла к гостям.

Свою первую брачную ночь Лилэ провела в страхе за больную.

Мать, самое родное и единственное близкое ей существо, лежит в

соседней комнате, мечется в жару и может навсегда уйти от нее.

А этот человек, чужой, далекий, держит ее, дрожащую и испуганную, в

своих объятиях и ищет ее ласки. Робкой голубкой трепещет Лилэ на его

могучей груди, и нет в ней радости от его поцелуев.

Мать, не дав ей освоиться с поспешно принятым решением, как

проданную, сдала ее с рук на руки. Лухуми был чужим для Лилэ, и трудно

было привыкнуть к мысли, что она его жена и должна любить его.

И все же Лилэ надеялась, что со временем она привыкнет к мужу и

полюбит его. Тем более, что сам он боготворит ее, великодушен и терпелив,

кроток с ней, как дитя.

Лухуми окружил больную тещу лекарями, но те ничем не могли помочь ей.

Цицино угасала. В сильном жару она часто бредила: разговаривала с царем,

визирями, эристави, смеялась и плакала, как безумная. Лилэ не допускала к

ней посторонних и старалась не отходить от нее.

Однажды Цицино попросила дочь запереть дверь и подойти к ней поближе.

Отрывистым шепотом поведала она ей так долго скрываемую тайну. Рассказала

про гибель рода, про завещание отца, дрожащей рукой вручила последнее

письмо его и заставила прочитать вслух.

— Я выполнила свой долг, — сказала она, — поставила тебя на верный

путь, открыла доступ к царскому двору. Теперь все зависит от тебя! Если ты

будешь вести себя умно, добьешься своего... Ты можешь, ты должна выполнить

завет отца. Клянись... клянись на этой иконе, что ты сделаешь все, что я

скажу...

Потрясенная Лилэ опустилась на колени и, простирая руки к иконе,

стала произносить слова клятвы.

— Нет, подойди, поклянись вот на этом, — остановила ее Цицино и, сняв

с шеи медальон, раскрыла его и протянула Лилэ.

Широко раскрытыми глазами разглядывала Лилэ медальон. На одной его

стороне находилось изображение богоматери, на другой — конь, скачущий по

клинку меча.

— Это герб твоего рода, дочка. Ты должна возродить силу и мощь его.

Конь на обнаженном клинке должен занять место рядом со львом Багратионов.

Лилэ повторила слова клятвы вслед за матерью и трижды поцеловала

изображение на медальоне.

Цицино надела медальон на шею дочери и перекрестила ее.

И вот Цицино скончалась.

Всего неделю назад Лилэ в подвенечном наряде стояла перед алтарем, а

теперь ей пришлось одеться в траур. Днем причитала она над могилой матери,

ночами плакала, прижавшись к груди Лухуми.

Она оплакивала умершую мать, погибшего отца, свою несчастную судьбу.

Теперь, после смерти матери, у нее не было никого на белом свете, кроме

Лухуми. Казалось бы, ей следовало именно сейчас привязаться к нему и

полюбить. Но Лилэ вовсе охладела к супругу. Все чаще думала она о матери,

о ее стоической верности завещанию мужа.

Красивая, молодая женщина, Цицино, овдовев столь безвременно, могла

бы снова выйти замуж, но, преданная покойному мужу, она отказалась от всех

житейских соблазнов. Скрываясь в диких горах, где никто, кроме Зезвы

Гаприндаули, ничего не знал о ней, в лишениях и страданиях растила она

дочь, готовила ее к царскому трону. Теперь Лилэ понимала, почему мать

держала ее вдали от других, баловала, воспитывала в ней надменность и

высокомерие по отношению к окружающим.

Никого не считала Цицино достойным стать рядом с ее дочерью. А перед

самой смертью вынуждена была выдать ее замуж за велисцихского крестьянина,

и теперь все зависело от того, сумеет ли Лухуми с помощью жены возвыситься

при царском дворе.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

Все купцы, сюда приехав,

представляются ему.

Все, что есть, ему покажут,

без него же — никому.

«Витязь в тигровой шкуре»

Царь принимал русских купцов, прибывших с посольской миссией.

Из визирей на приеме присутствовал один Ахалцихели.

К царю направился русский купец Тихон, облаченный в дорогие одежды.

Седая его борода покоилась на широкой груди, румяное лицо расплылось в

приветливой улыбке, из-под густых бровей сияли голубые глаза.

В дверях стояли грузинский купец Шио Кацитаисдзе и несколько русских

купцов.

Приблизившись к трону, Тихон снял с головы высокую меховую шапку,

перекрестился и, сделав несколько шагов вперед, преклонил колена.

— Могучий царь иверов! Тебе, брате, кланяется князь Руси Киевской

Мстислав Романович! Он желает царю и единоверному народу иверскому

благоденствия и победы над супостатами и посылает дары мудрому и славному

государю Грузии.

Тихон приложился к краю царской одежды.

Царь поднял посла и усадил его напротив себя. Поблагодарил за ласку и

привет от князя Киевского и, со своей стороны, осведомился о княжеском

здоровье.

Тихон испросил позволения у царя и велел слугам внести дары. Те

разложили перед Георгием горностаевые и собольи меха, беличьи и песцовые

шкурки, черно-бурых лис, оружие в дорогой отделке.

Когда все подарки были представлены, Тихон бережно извлек завернутое

в мягкие ткани распятие и, передавая царю, произнес:

— Это распятие посылает тебе великий князь Киевский. Да пребудет с

тобой вечно благодать его! — Тихон перекрестился и поцеловал крест. —

Работа русских умельцев достойна твоего внимания, государь!

Царь принял распятие из рук Тихона, приложился к нему и стал

разглядывать тонкую работу. Знаток чеканного искусства, он одобрил умелое

распределение многочисленных драгоценных камней и передал крест

Ахалцихели. Главный казначей бережно взял в руки распятие и,

перекрестившись, почтительно надел его на шею Георгию.

Неожиданно в зал вошла Русудан. Тихон поклонился сестре царя. Русудан

глаз не могла оторвать от дорогих даров Киевского князя. Лаша, заметив,

что ей не терпится поближе рассмотреть их, обратился к Шалве Ахалцихели:

— То, что не подлежит хранению в казне, немедленно отошли сестре

нашей.

Главный казначей распорядился отнести в царское хранилище оружие,

расшитые золотом седла, драгоценные сосуды и чаши, а меха, ткани и шитье

отослать в покои царевны.

Обрадованная Русудан поблагодарила брата и, поклонившись послам,

удалилась из зала.

— Это еще не все дары, государь, — снова заговорил Тихон. — От хана

половецкого табун — сто отборных коней. Повелитель половцев-кипчаков, хан

Котян, шлет свой привет царю Грузии. Он велел передать, что грузины и

кипчаки издавна были дружны. Кипчакские воины верно служили грузинским

царям и впредь готовы, буде на то воля государева, вновь доказать ему свою

верность.

— Я благодарю хана за доброту. С его помощью, опираясь на силу

грузинского оружия, возможно, я сумею исполнить завещание моей блаженной

матери, — молвил Георгий.

— О каком завещании изволит говорить государь? — спросил Тихон.

— Последняя воля матери моей была такова: чтобы прах ее предали

священной земле Иерусалимской. Нам надлежит освободить гроб господень и

присоединить Иерусалим к Грузии. То, чего не смогли сделать румийцы и

франки, должны свершить грузины.

— Велики замыслы твои, царь! Господь милостив, и мы вознесем к нему

молитвы об умножении сил твоих и исполнении завещания мудрой царицы

Тамар...

— Отведите покои сопровождающим посла великого князя русского и

воздайте им достойные почести. Табун мы посмотрим позднее, — повелел царь.

Тихон дал знать купцам, что прием окончен. Царь отпустил и своих

слуг. В зале остались царь, Шалва, Тихон и Шио Кацитаисдзе.

Тихон и Шио вместе были у кипчакского хана. Шио отвез Котяну

подношения от грузинского царя и передал ему тайное послание.

И русские и грузины были заинтересованы в сохранении мира и дружбы

между кипчаками и грузинами.

Торговый путь из Киева в Хорезм пролегал через многие страны, в том

числе через кипчакские степи и Грузию. Добрые отношения между степняками и

грузинами означали безопасный путь для купеческих караванов, выгодную

торговлю. Вражда же между ними грозила прекращением торговли.

Помимо этих, общих с русскими, интересов, старейшина грузинских

купцов Шио Кацитаисдзе был движим еще иной причиной. Он вел скрытую борьбу

с торговым могуществом Иванэ Мхаргрдзели и мечтал об окончательном

поражении сильного соперника. Шио тайно был связан с Ахалцихели и царем,

не раз доказывал им свою преданность и заслужил с их стороны полное

доверие.

Когда Тихон возвращался через Тбилиси из Ирана, Кацитаисдзе

присоединился к нему со своим караваном, и они отправились с царскими

дарами сначала к кипчакскому хану, а затем к великому князю Киевскому.

Георгий поручил Шио тайно переговорить с Котяном о найме и переселении в

Грузию тридцати тысяч воинов и просил Тихона помочь ему в переговорах.

Кроме того, Шио было приказано вызнать, что творится в русских

княжествах, и выяснить, что сулит Грузии дружба с ними. После изгнания из

страны князя Юрия Грузия соблюдала осторожность в отношениях с русскими

княжествами, ибо правили ими родичи Юрия. Однако после того, как род

Боголюбских ослаб и утерял мощь, Грузия снова начала налаживать связи с

единоверной Русью.

Юный царь Грузии внимательно следил также за передвижением кочевых

кипчакских племен по северокавказским степям и со дня восшествия на

престол искал с ними дружбы и союза. С той поры, как Георгий, по примеру

Давида Строителя, решил держать у себя наемное кипчакское войско и с его

помощью обуздать своевольных феодалов внутри страны, он уже во второй раз

посылал Шио Кацитаисдзе с тайными поручениями и письмами к кипчакскому

хану Котяну.

Кацитаисдзе был родом из Рачи. Он рано осиротел, изучил ремесло

хлебопека, переселился на Северный Кавказ и вскоре открыл там торговлю.

Затем он продал свою лавку и все имущество, на вырученные деньги купил

табун кипчакских скакунов, пригнал их в Грузию и получил большой барыш.

Здесь Шио расширил торговлю, стал возить грузинские товары на Русь и к

кипчакам, не раз ездил в Хорасан и сделался одним из богатейших купцов.

Кацитаисдзе хорошо говорил по-русски и по-кипчакски, знал персидский

и греческий. Женат он был на единственной дочери богатого персидского

купца. Его лавки и караван-сараи были во многих городах, его

многочисленные караваны, заполонили торговые пути. Он метил в первые купцы

страны. И давно бы добился своего, если бы не Иванэ Мхаргрдзели. Ловкий

Кацитаисдзе сумел бы разорить любого соперника, но дело было не только в

деньгах. Мхаргрдзели обладал не только богатством, но и властью. Он не

сопровождал свои караваны, подобно Шио, за него это делали купцы и

караванщики. Там, где его ставленники не могли взять умом, на помощь им

являлась власть атабека и открывала перед ними все дороги. Торговых

соперников Мхаргрдзели обирали сборщики налогов и пошлин, на них часто

нападали грабители, казалось бы, на совершенно безопасных дорогах.

Ограбленные не подозревали, кто стоит за спиной разбойников. Жалобы

попадали все к тому же Мхаргрдзели. Для виду он посылал мандатури на место

происшествия, веля расследовать дело со всей строгостью. Те часто забирали

ни в чем не повинных людей. Убытков пострадавшим, разумеется, никто не

возмещал.

Человек проницательного ума, Шио сразу же оценил обстановку,

сложившуюся после воцарения Георгия Лаши. Он сблизился с Шалвой

Ахалцихели, а через него и с царем. В них он увидел своих союзников и,

таким образом, ввязался в борьбу с всесильным атабеком.

Союз с богатым купцом имел большое значение для царя и его визиря. У

Шио было много золота, и, кроме того, он пользовался большим уважением

среди городского люда — торговцев и ремесленников. Все это можно было

использовать для усиления царской власти, для борьбы с тем, кто притеснял

не только Шио Кацитаисдзе, но и угрожал самому трону.

Царь с нетерпением ждал, когда купцы и придворные покинут зал. Его

интересовал ответ хана Котяна на письмо.

Как только все ушли, Шио не спеша расстегнул застежки богатого

архалука, подпорол шелковую подкладку и извлек письмо кипчакского хана.

Царь взял свиток из рук купца, развернул его, но послание оказалось

написанным на незнакомом языке. Лаша протянул его обратно Шио.

Тот откашлялся и начал читать, переводя каждую фразу на грузинский.

Хан Котян обращался к Георгию с пожеланием здоровья и победы над

врагами, выражал удовольствие по поводу того, что юный царь, следуя

примеру своих предшественников, поддерживает дружбу и добрососедские

отношения с кипчаками. Он благодарил его за дорогие подарки и выражал

согласие на предложение переселить в Грузию тридцать тысяч кипчакских

всадников с семьями. Котян принимал условия найма кипчакского войска,

подтверждал получение частичной платы за него и извещал царя о готовности

войск к отправке в Грузию.

Обрадованный Георгий поздравил послов с благополучным исходом дела.

Потом велел подать ему золото и передал Тихону полный кисет.

Некоторое время прошло в любезной беседе. Затем царь заметил, что

гость устал и его клонит ко сну.

— Теперь можешь отдохнуть, Тихон дорогой. В обед прошу к моему

столу, — молвил он.

— Ну, давайте подумаем, в какой поход заслать Иванэ Мхаргрдзели, чтоб

было подальше, — негромко проговорил Лаша, когда ушел Тихон.

— А нужно ли посылать его в поход, государь? — почтительно заметил

Ахалцихели. — Атабек вернется во главе победоносного войска, и как бы не

выступил он тогда против кипчаков и не вышел из повиновения.

— Пожалуй, ты прав, Шалва. Может, лучше тебе самому уйти в поход, но

ваять с собой столько воинов, чтобы амирспасалару не с кем было выйти

против кипчаков?

Ахалцихели молчал, погрузившись в раздумье.

— Что ты расскажешь о русских? — обратился царь к Шио.

— Из страны кипчаков мы с Тихоном отправились в Киев, государь, —

начал свой рассказ Кацитаисдзе, — хан Котян дал нам всадников, которые

сопровождали нас в пути. Мы благополучно прибыли в Киев.

Это очень красивый город. Стоит он на холмах, подобно нашей столице,

но горы там не столь высоки, и город раскинулся шире, чем наш. Издали он

кажется зеленым садом или виноградником, тонет в кущах деревьев, а купола

храмов сверкают так, что ослепляют глаза.

Раньше в Киеве было до шестисот церквей, но междоусобные войны,

которые ведут русские князья, разорили город. Теперь церквей меньше, но

все же количество их велико. Храмы прекрасно построены. Киев называют

вторым Константинополем, так великолепен и могуч этот юрод.

Домов каменных доброй кладки в нем что песку морского, много хоромин

княжеских. А есть дома малые, глиняные, крытые соломой, но очень чистые, и

людей живет там видимо-невидимо.

Палаты великого князя Киевского прекрасны и богато убраны. Князь

принял нас в тот же день, как ему доложили о прибытии послов грузинских.

Тяжелым шагом вышел он нам навстречу, опираясь на посох, увенчанный

золотым орлом. Белая борода его, разделенная пополам, ниспадала на большой

золотой крест, висящий на груди. Князь казался утомленным. Говорят, что он

прославлен не столь походами и войнами, сколь молитвами и постами.

— Не бедно ли выглядели наши подношения? — спросил Георгий.

— Князю очень понравились золотые сосуды и ткани — парча и шелк.

Отведав вина нашего, он велел отправить в церковь: использовать для

причастия.

— А велико ли войско у князя? — поинтересовался царь.

— Ныне оно не столь многочисленно, сколь было в прежние времена. Но

воины русские сильны и отважны.

— Вспоминает ли родня о несчастном Георгии Руси, князе Юрии? —

полюбопытствовал Георгий.

— И не вспоминает вовсе, ибо много времени миновало со дня ухода его

из Руси. Во владениях отца Георгия Андрея Боголюбского княжат его

двоюродные братья, Всеволодовичи, они враждуют друг с другом и разоряют

друг у друга земли.

До самого обеда беседовал Георгий с Шалвой и Шио.

Купец рассказывал о бескрайней стране русских, о княжеских

междоусобицах, о плодородных землях и полноводных реках, о мужестве

народа, спокойном нраве и трудолюбии его, о красоте женщин русских, о

русских песнях, приятных и напевных, и о многом другом, что приметил

зоркий глаз посла.

За последние два дня атабек лишился покоя.

Позавчера утром проснулся он от звона бубенцов и выглянул в окно.

Нескончаемой рекой лился по улице караван верблюдов и мулов, груженных

огромными вьюками.

Для Тбилиси караван не был редкостью. Удивление Мхаргрдзели вызвала

не величина каравана и не множество товаров. Караван возглавляли русские

купцы, прибывшие с Тихоном и Шио Кацитаисдзе. Вот это и взволновало

атабека.

Мхаргрдзели догадывался, что Тихон и Шио посредничают между царем и

повелителями стран, лежащих к северу от Кавказского хребта. Но с кем

именно и о чем ведутся переговоры, ему было неведомо.

Атабек подозревал, что Лаша собирается призвать кипчакское войско, и

это не могло не волновать его. Он знал, против кого царь захочет

использовать наемников, если только ему удастся привести в исполнение свои

намерения. В первую очередь Георгий замахнется на него, Мхаргрдзели, а

после постарается обуздать и других знатных эристави.

Иванэ принимал немалое участие в подавлении мятежа, поднятого

Георгием Руси, и в изгнании его самого из Грузии, поэтому мысль об

установлении дружеских отношений с русскими князьями была ему совсем не по

душе.

Вот отчего так зорко следил Мхаргрдзели за дорогами, ведущими с

севера, и за передвижением по стране русских купцов. Он боялся тайных

связей царя с ними.

Появление каравана смутило Иванэ. В тот же день он приставил к купцам

своих лазутчиков. В самом дворце атабек предупредил мсахуртухуцеси Варама

Гагели, чтобы тот глаз не спускал с русских послов.

Около полудня атабеку донесли, что Георгий и Ахалцихели совещаются о

чем-то с Тихоном и Шио Кацитаисдзе.

Иванэ не мог придумать ничего лучше, как послать Русудан в приемный

зал, чтобы она подслушала, о чем там говорят.

Но любительница нарядов Русудан не сумела выполнить поручения своего

воспитателя. Роскошные меха поглотили все ее внимание, и она позабыла обо

всем остальном. Обрадовавшись подаркам брата, Русудан сразу же удалилась с

ними в свои покои.

В этот день во дворце давали пир в честь Тихона и русских купцов. В

полночь гости вернулись в отведенные им покои, и Мхаргрдзели ничего не мог

узнать ни о совещании посла с царем, ни о том, с какой миссией прибыли

русские в Грузию.

На другой день атабек опять прибегнул к помощи Русудан, заставив ее

пригласить к себе Тихона, и сам явился в покои царевны.

Чтобы расположить к себе купца, Мхаргрдзели закупил нужные и ненужные

ему товары, уплатив сполна чистым золотом. Он попросил Тихона привезти из

Ирана много дорогих товаров для Русудан и своей семьи и пригласил к себе в

гости довольного столь выгодной сделкой купца.

— Царь очень благодарен тебе за твое посольство, — вкрадчиво начал

атабек, заметив, что Тихон изрядно захмелел, и подал ему снова полную

чашу.

Тихон сощурился и подозрительно взглянул на царедворца.

— Выпьем за здоровье нашего царя! — продолжал Мхаргрдзели, поднимая

свою чашу.

— Да помилует бог царя Георгия, — поднял чашу Тихон, — да поможет ему

выполнить завет матери-царицы!

Мхаргрдзели насторожился.

Тихон одним духом осушил чашу.

— Ты говоришь, царь доволен мной? — заговорил он. — Еще бы! Вчера он

такой подарок получил от кипчакского хана, видел небось сто отборных

коней!

— Как же, видел своими глазами, — подтвердил Иванэ, придвигаясь

поближе к Тихону и снова подливая ему вина.

— Что ж, выпьем еще, атабек! Вино в Грузии отличное! Я попрошу купцов

привезти мне в Киев побольше. Пусть себе торгуют у нас, пусть князь пьет,

⇐ Предыдущая 25 26 27 28 293031 32 33 34 Следующая ⇒