Григол АБАШИДЗЕ 21 страница

⇐ ПредыдущаяСтр 21 из 48Следующая ⇒

теперь было только двое, и выезжали они из дворца в окружении стражников

султана.

Маргвели в смятении проводил взглядом скрывшихся за завесой пыли

всадников.

В тот же вечер он узнал, что, придя в ярость от угроз Чингисхана,

хорезмшах приказал на месте умертвить главу монгольского посольства, а

остальным двум отрезать бороды и отпустить обратно, дабы они сообщили обо

всем Чингисхану.

Близились тяжелые времена. Хорезмийское царство вольно или невольно

вступало в величайшую войну, и хорезмийскому двору было не только не до

переговоров с грузинскими послами, но и не до наказания злейшего врага

Мухаммеда — халифа Насира.

Иноземным послам объявили, что султан готовится в дальний поход,

скоро оставит Бухару и еще долго не сможет вести никаких переговоров.

Послы, находившиеся в Бухаре, собрали свои пожитки и поспешили в

родные края.

Отправились на родину и грузинские послы.

Разгневанный монгольский властитель ворвался в Хорезм.

Шах Мухаммед действовал вяло и растерянно. Вместо того чтобы

встретить врага с многочисленным войском в открытом бою, он укреплял

отдельные города.

Между тем татаро-монгольские орды ураганом устремились вперед, не

считаясь с препятствиями. Если осада и угрозы не приводили к желаемым

результатам, на крепость обрушивался град камней из камнеметов и горшки с

кипящей смолой. Если и это не помогало, монголы открывали плотины

оросительных каналов и затопляли целые города. Составляли отряды из

пленных и, гоня их впереди наступающего войска, заставляли сражаться со

своими соотечественниками. Они сгребали у стен города груды трупов, а

потом с исступленными криками «урра» и «кху-кху» забирались по ним и

вступали в рукопашный бой с защитниками крепостей.

Жители целых городов истреблялись поголовно. Щадили только немногих

ремесленников.

Монголы грабили всех, увозили все, что можно было увезти, остальное

предавали огню и разрушению.

Подступив к городу, монголы сначала пытались добиться его

добровольной сдачи, обещая сохранить жизнь горожанам, но затем с

одинаковой жестокостью расправлялись они и с теми, кто добровольно

сдавался, и с теми, кто оказывал сопротивление.

Слух о непобедимости и жестокости монголов быстро проник в самые

отдаленные страны.

Страх и трепет перед надвигающейся опасностью охватывал народы. Один

за другим сдавались покинутые своими правителями города, всякое

сопротивление со стороны населения было обречено на неудачу, ибо

сплоченной силе монголов могла противостоять только такая же сила.

Объединенных усилий, единой воли, единого плана обороны не было.

Шах Мухаммед бежал. Он узнал о падении Бухары и Самарканда лишь при

переправе через Джейхун. Немногие оставшиеся ему верными приближенные

сообщили, что его вельможи состоят в тайном сговоре против него и готовят

покушение на его жизнь. Той же ночью Мухаммед покинул свой шатер и ночевал

в другом. А наутро оставленный шатер оказался изрешеченным бесчисленными

стрелами.

Отступая в глубь страны, не доверяя даже своим советникам и

приближенным, шах Мухаммед нигде не задерживался и двигался все дальше и

дальше, сея на своем пути страх и тревогу.

Для преследования шаха Чингисхан отрядил двух военачальников —

Джебе-ноиона и Субудай-багатура, поставив каждого во главе одного тумена —

десяти тысяч воинов.

— Если увидите, что вам его не одолеть, — приказал хан, — немедленно

шлите гонцов за помощью; если силы его окажутся малыми, нападайте не

мешкая! Мы слыхали, что шах, объятый страхом, бежит от нас и не способен

отразить удар. Не возвращайтесь назад без Мухаммеда. Если он укроется в

неприступных горах или исчезнет как бесплотный дух и станет невидимым

глазу, ураганом ворвитесь в его страну и развейте ее в прах.

Джебе и Субудай — верные псы Чингисхана — занимали города и крепости,

преследуя шаха по пятам, не давая ему передышки. Иной раз у спутников шаха

не было времени даже развести огонь и сварить для него горячую пищу.

Шах в отчаянии бросался из стороны в сторону, направлялся то к

Багдаду, то к Гиляну, но монголы настигали его, и снова он мчался от них,

едва живой от страха, все дальше и дальше.

Наконец он добрался до Мазандерана. Мазандеранские правители

предложили ему укрыться на одном из островов в Хвалынском море. Мухаммед

послушался и перебрался на остров.

У берегов Хвалынского моря монголы потеряли след шаха. Но зато они

напали на след его гарема. Свернули в сторону, захватили жен Мухаммеда,

его золото и драгоценности и отправили все это Чингисхану.

Этот удар доконал обезумевшего хорезмшаха.

Правителей соседних стран охватили растерянность и отчаяние.

Лазутчики Чингисхана распространяли слух, будто сам бог послал Чингисхана

покарать весь мир, что монголы выполняют волю господню, поэтому всякое

сопротивление им бессмысленно и обречено на неудачу.

Трепещущие перед неодолимой силой монголов властители мусульманского

мира покорно ждали вторжения, чтобы сдаться им без сопротивления.

Рассказ послов, вернувшихся из Хорезма, еще больше укрепил веру

грузин в то, что им удастся захватить Багдад.

Грузины, двигавшиеся на Багдад, могли не опасаться мусульман.

Надо было выиграть время, осуществить задуманное, пока восточные

правители не очнулись и не изменилась выгодная обстановка.

Грузины спешили, усиленно готовились к походу. Они вооружали свои

войска и войска вассальных стран, готовили продовольствие. Трапезундская

империя намеревалась завоевать Иконийский султанат и Никейскую империю,

чтобы обезопасить с запада грузинский тыл от враждебно настроенных

Кей-Кавуса и Ласкаря... Эта последняя задача требовала большого напряжения

сил, согласованных действий и осторожности, ибо будущие противники

Трапезунда были достаточно сильны.

Между тем монголы двигались к половецким и южнорусским степям.

В Грузинское царство они стали засылать своих лазутчиков и

соглядатаев. Дороги заполнили толпы бродяг-дервишей и христианских

монахов. Они распространяли невероятные слухи о том, будто бы монголы сами

христиане и подняли карающий меч против неверных, что они хотят освободить

священные христианские земли от мусульман.

«И тогда Темучин собрал всех монголов, — говорили они, — и сказал им:

я пошел к горе, именуемой Балик, и услышал слово божье. И сказал господь

так: дарую я отныне весь мир Темучину и нарекаю его Чингисханом».

Другие рассказывали:

«И когда Чингис стал ханом, вступил в Хатайскую землю и вошел в храм

Христов, он увидел образ владыки нашего Иисуса и преклонил колена перед

ним и рек: вот тот, кто явился мне на горе Хатайской. И возлюбил Чингисхан

всем сердцем господа нашего, и всевышний благословил его и посвятил в

сокровенные замыслы свои. И он все соблюдает в точности. Предводимый

крестом, выступил он против иноверных язычников на радость всем

христианам».

Грузины слышали, как беспощадно разоряют монгольские орды страны

Востока, какое смятение царит во всем мире ислама. Все это, казалось,

подтверждало рассказы странников.

Грузинские вельможи поверили в то, что монголы последователи Христа и

забота грузин сводится лишь к тому, чтобы как можно скорее подготовиться к

дальнему походу, чтобы монголы не опередили их в освобождении гроба

господня.

Караван русских и грузинских купцов двигался из Адарбадагана в

Грузию. С ними ехал и русский посол Тихон.

Задержавшись на юге, он теперь, опасаясь, как бы монгольские орды не

нагнали караван, торопился добраться до Грузии. Вместе с ним спешил на

родину старейшина грузинских купцов Шио Кацитаисдзе.

Караван подходил к грузинской границе. Погонщики считали себя уже вне

опасности, когда купцы заметили передовой отряд монголов.

Монголы разоружили сопровождавшую караван охрану, связали всех и

погнали к своему лагерю. При попытке оказать сопротивление Тихон был

ранен. Чтобы доставить его живым, пришлось посадить на верблюда.

Когда русских и грузин везли по Аррану, их глазам предстала необычная

картина: все поле было покрыто чем-то белым — не то булыжниками, не то

огромными грибами.

Эти грибы, или булыжники, росли, становились шире и выше. И наконец

стало ясно, что это бесчисленные юрты монголов, крытые войлоком.

Десять юрт, расположенных по кругу, составляли одно кольцо, или

курень, в центре которого стояла белая войлочная палатка для старшего в

курене — десятского.

Монгольский стан, построенный по куреням, делился на два тумена —

десятитысячных отряда. В середине каждого тумена выделялась юрта, в

отличие от остальных беленная известью. Над такой юртой возвышался белый

высокий столб, к которому были прикреплены буйволиные рога и конские

хвосты.

Юрты эти принадлежали предводителям туменов, прославленным

военачальникам Чингисхана — Джебе-ноиону и Субудай-багатуру.

В одной из них отдыхал, лежа на боку, Джебе. Из-за плеча его

выглядывала голова его любимой легавой Мергена.

Тонкая, словно у муравья, талия Джебе не соответствовала чрезмерно

широким плечам.

Как только собака видела, что ее хозяин укладывается на кошму, она

тут как тут — подползала под бок, устраивалась поудобнее и, навострив уши,

поглядывала кругом, чтобы никто не смел нарушить покой ее повелителя.

Обнажая острые зубы, она угрожающе рычала на пленниц, которых

проводили перед Джебе.

Утром этого дня отряд Кадан-багатура совершил набег на монастырь в

Гаги, на юге Грузии, разграбил его, угнал скот и забрал в полон наиболее

красивых монахинь.

Этих монахинь доставили Джебе и Субудаю вместе с награбленным добром.

Пленницы проходили пред глазами Джебе-ноиона. Он одним взглядом

выносил им приговор. За два года преследования ускользающего хорезмшаха

перед ним прошло так много красавиц, что теперь он едва глядел на них.

Зашедшим далеко на запад монголам предстояли долгие и жестокие бои,

стремление к женским ласкам казалось Джебе недостойной военачальника

слабостью, и пленниц своих он охотно уступал подчиненным.

Сам Чингисхан личным примером показывал бойцам, что следует особенно

остерегаться женщин перед грядущим сражением.

Связанных купцов и погонщиков каравана провели прямо к куреню

Субудай-багатура, заперли в загоне за юртой и приставили стражу.

Навьюченных верблюдов погнали в другую сторону.

Из юрты вышли двое: один, немолодой, сутуловатый и грузный, шел

впереди. На его смуглом лице на месте одного глаза зиял провал, а через

скулу тянулся глубокий шрам от сабельного удара. Правая рука его плетью

висела вдоль тела. Он припадал на одну ногу, но шел быстро, раскачиваясь

всем своим огромным телом.

За ним спешил, прихрамывая, низкорослый пузатый человечек.

Шио и Тихон сразу же признали во втором тбилисского купца, гробовщика

Хамадавла.

— Постой, как будто я где-то видел и этого богатыря, — нерешительно

проговорил Тихон, всматриваясь издали в Субудай-багатура.

— Да и мне он вроде тоже знаком... Нет, не припомню, — отозвался

Шио. — Постой! — с ужасом вскричал он. — Да это ведь телохранитель царя,

Лухуми!

— Нет, кажется, не он... но очень похож, — сказал Тихон.

Субудай-багатур и Хамадавл подошли к пленникам.

— Как вы сюда попали? — воскликнул с притворным огорчением Хамадавл.

— Скажи лучше, как ты сам очутился здесь, а про нас тебе должно быть

известно! — проворчал Шио, презрительно взглянув на гробовщика.

Хамадавл отвел глаза и обратился к Субудаю.

— Хорошо поохотились твои нукеры, господин, — сказал он. — Один из

них большой человек у русских, а другой — приближенный грузинского царя.

В единственном глазу Субудая блеснула радость. Он некоторое время

молчал, разглядывая пленных, а потом, повернувшись к ним спиной,

направился к юрте.

Спустя некоторое время в загоне появились нукеры. Так как Тихон очень

ослаб от потери крови и не мог сам ходить, нукеры подняли его и повели в

юрту Субудая.

Там были только Субудай и Хамадавл. Оба внимательно рассматривали

исчерченные и исписанные листы пергамента, расстеленные на кошме.

— Садись! — бросил Субудай Тихону и указал рукой на кошму.

Тихон едва держался на ногах, но сесть отказался.

— Обидели тебя, урус, мои нукеры? — с хитрой улыбкой спросил Субудай.

Хамадавл перевел слова Субудая на персидский язык. Тихон ничего не

ответил, только крепче стиснул зубы.

— Ты не подчинился нашим нукерам, оказал сопротивление и убил наших

воинов. За такую дерзость мы наказываем смертью. — Субудай нахмурился и

посмотрел на Тихона в упор. — Но мы не грабим послов и купцов, не убиваем

их, — тихо заговорил после паузы одноглазый. — По обширным владениям

Чингисхана караваны проходят беспрепятственно, и купцы извлекают большие

прибыли для себя. Мы решили вернуть купцам, которые шли с тобою, их

товары, а тебе выдать пайцзу, чтобы ты мог ездить свободно по всем

владениям нашим.

Тихон недоверчиво взглянул на Субудая.

— За такую милость ты должен нам оказать маленькую услугу.

Субудай хитро улыбнулся, прищурив свой единственный глаз. Он знаком

велел Тихону приблизиться к нему.

Тихон напряг связанные за спиной руки и выпятил вперед широкую грудь.

— Воды! — прохрипел он.

— Развяжите его, подайте кумыс! — бросил Субудай.

Нукеры выполнили приказ. Тихон расправил затекшие плечи, взял плошку

с кумысом, поднес к губам и отпил.

— Подойди ближе! — велел одноглазый.

Тихон сделал шаг и наклонился над пергаментом.

— Это страна гурджи! — водя по листу огромным пальцем, проговорил

Субудай. — Весь мир должен склонить голову перед Чингисханом. За

Гурджистаном большие горы, за горами широкие степи, Дешты-кипчак... а за

ними лежит твоя страна...

Тихон молча разглядывал испещренный арабскими буквами пергамент.

— За кипчакскими степями по одну сторону лежит твоя страна, по

другую — наша. — Субудай поднял голову и испытующе посмотрел в лицо

Тихону.

— Верно я говорю, урус?

Тихон отвел глаза и продолжал хранить молчание.

— Через эту высокую гряду есть проходы, проложены тропы, которые тебе

хорошо известны...

Тихон закусил губу и прищурил глаза.

— Никто так хорошо не знает этих путей, как ты, ты все дороги

исходил, — добавил Хамадавл.

Тихон мрачно поглядел на перса.

— Между этой горой и морем, говорят, — железные ворота, через которые

ты должен провести нас к Киеву, — продолжал Субудай, зорко следя за

выражением лица Тихона.

— Ты должен показать им дорогу к Киевскому княжеству, — пояснил

Хамадавл.

— Показать им дорогу на Киев? — переспросил с возмущением Тихон.

— Ну да! За это тебя богато одарят, окажут тебе большие почести!

— Вот пока тебе моя почесть! — воскликнул Тихон и запустил плошку с

кумысом в голову предателю.

Нукеры бросились на русского и скрутили ему руки.

Субудай в гневе вскочил с места и стал перед Тихоном.

— Так ты благодаришь нас, урус?! — прошипел он.

Бесстрашно глядя в единственный глаз Субудая, Тихон плюнул прямо ему

в лицо.

— Переломать ему кости! — в ярости завопил Субудай.

Тихона выволокли из юрты. С него сорвали одежду, бросили на землю и

долго били, топтали ногами.

Едва живого, распухшего от побоев, швырнули в загон.

Шио подполз к Тихону, склонился над ним.

— Тихон, что с тобой? — в страхе спросил он.

Купец с трудом приоткрыл отекшие веки.

— Убили меня, поганые. Видно, не жилец я больше. Спасайся хоть ты,

братец! Расскажи вашему царю и моему великому князю Киевскому, какая туча

нависла над нами всеми. Слышишь, на Русь хотят идти монголы. Говорят мне:

будь проводником нашим. Да чтоб я продал народ православный — не бывать

такому! — прошептал умирающий. Лицо его перекосилось от боли. — Беги

отсюда, Шио! И нашему князю скажи, пусть не оставляет Грузию в беде, пусть

с другими русскими князьями и кипчаками вместе с грузинами идет против

общего врага. Если монголы перейдут Кавказ, трудно будет их

остановить... — Тихон задыхался. — А ты беги, спасайся! — шептал он еле

слышно.

Шио Кацитаисдзе долго стоял над мертвым другом и молча глотал слезы.

Наконец в загон снова вошли нукеры и повели Шио к военачальнику.

Субудай ужинал. Разрывая руками сырую баранину, он запивал ее

кумысом. В углу сидел Хамадавл с перевязанной головой.

Шио втолкнули в юрту и поставили перед одноглазым.

— Русский купец умер? — спросил Субудай.

Шио понял вопрос монгола, но не подал виду: Хамадавл перевел.

Тогда Шио молча кивнул головой.

— Этот глупец думал, что с нами можно шутить... Мы и без него пройдем

через Железные ворота, а он своей глупостью погубил себя.

Субудай обглодал кость и швырнул ее на пол. Не спеша обтер жирные

руки и потом так же не спеша выпил кумыс.

— А ты на Руси бывал? — обратился он к Шио.

— Бывал, и не однажды! — ответил Кацитаисдзе.

— Мы не тронем страну грузин. Мы только пройдем через нее в

кипчакские степи, а оттуда пойдем обратно к повелителю мира — Чингисхану.

Мы такие же христиане, как и вы. Мы боремся с мусульманами. Мы возвратим

тебе все товары, не только твои, но и русских купцов и наградим тебя

вдобавок, если...

Субудай не спускал пронизывающего взгляда с пленника.

В ушах Шио звучали последние слова Тихона: «Беги отсюда, Шио...» Он

подавил нахлынувшую ярость. Лишь бы выполнить завет погибшего друга, лишь

бы уйти живым, а там он знает, что делать!

Спустя некоторое время Шио сидел на кошме рядом с Субудаем и угощался

адарбадаганским вином. Он дал согласие провести монголов через

Дарубандские ворота и оказать им всяческое содействие, за что Субудай

самолично пожаловал его золотой пайцзой.

После обильного ужина Шио проводили в отведенную для него юрту.

Шио проснулся от шума. Он открыл глаза и увидел в юрте Хамадавла. Его

общество не очень-то обрадовало Шио, но он не подал виду и спросил перса,

что это за шум. Хамадавл охотно рассказал ему, что ночью умер

Кадан-багатур: перед смертью он сказал, будто накануне вечером в монастыре

старик настоятель чем-то угощал его и, вероятно, подсыпал в пищу яду. За

настоятелем послали нукеров. Старик говорит, что он принял монгольских

воинов как гостей, зажарил для них барана и угостил вином. Он клялся и

божился, отрицая обвинение. Он сказал, что церковь не позволяет своим

служителям совершать такие злодеяния.

— Монголы не знают меры в еде. Кадан умер от обжорства, — добавил

Хамадавл. — Зря пытают старика... — закончил он, выглядывая из юрты.

На площади, посреди монгольского стана, нукеры вбили четыре столба.

Весь тумен собрался к месту казни.

На площадь вывели связанного настоятеля.

Джебе и Субудай восседали на возвышении.

Старик тихо молился перед казнью. В это время раздались громкие

крики, и на площадь выгнали пленных монахинь. С них сорвали одежды. Старик

настоятель не мог глядеть, как бесчестят его питомиц. Возведя глаза к

небу, побелевшими губами он шептал молитву. Но стоявший рядом с ним

воин-монгол грубо дернул его за бороду и заставил глядеть на несчастных

девушек. Стоны и крики ужаса сливались с одобрительными возгласами

монголов.

Когда монахинь уволокли с площади, старика привязали за руки и за

ноги к столбам и развели под ним костер.

Шио не мог выдержать зрелища всех этих ужасов. Он едва не потерял

сознание.

Такие люди, думал он, действительно могли жечь и затоплять мирные

города, могли душить женщин и бросать в огонь детей, на конях взбираться

по грудам человеческих тел.

Шио и раньше слышал рассказы о страшных злодеяниях монголов, но то,

что он увидел сейчас, превзошло все слышанное им.

«Если они минуют Кавказский хребет, трудно будет удержать их...

Страшные беды несут они нашим народам... — говорил Тихон перед смертью. —

Беги от них... Передай своему царю и киевскому князю...» — звучал в ушах

Кацитаисдзе голос умирающего Тихона.

Шио огляделся: вокруг не было ни души. Все устремились на площадь.

Даже Хамадавл покинул его.

Шио вышел из юрты и направился, не привлекая ничьего внимания, к

южному краю лагеря. Встречные нукеры, видя его золотую пайцзу, почтительно

уступали ему дорогу. А он шел все дальше и дальше, ускоряя шаг.

Миновав крайнюю юрту, он вышел в поле, где стояли повозки. К одной из

них был привязан низкорослый крепконогий монгольский конь. Не раздумывая,

Шио вскочил на неподкованного скакуна и во весь дух помчался на юг.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ

Если переведутся крестьяне,

Грузия лишится силы.

Арчил

Еще безжалостнее стал мстить своим обидчикам Мигриаули после смерти

Лилэ. Никого и ничего не осталось у него теперь на этом свете.

Единственным, ради чего стоило еще жить, было мщение за поруганное

достоинство. Лухуми беспощадно расправлялся с угнетателями простых людей и

этим словно умерял свое горе.

Царский двор решил во что бы то ни стало уничтожить дружину

Мигриаули — нельзя было и думать о далеком походе, когда в тылу пылал

огонь крестьянских восстаний.

Эгарслану Бакурцихели с большим войском поручили стереть с лица земли

стан мятежников и не щадить никого.

Бакурцихели действовал осмотрительно. Сначала он установил через

своих лазутчиков точное местонахождение лагеря Мигриаули. Ночью он

выступил тайно с большими силами и окружил его.

Мятежники узнали об опасности слишком поздно. Поначалу они решили не

вступать в бой с царским отрядом и уйти подальше в горы. Однако Эгарслан

предусмотрел и это. Он отрезал им пути к отступлению, заранее заняв все

проходы в горах.

У осажденных были запасы продовольствия. Они укрепили стан и решили

держаться до последнего.

Бакурцихели не спешил: он приготовился к длительной осаде.

Прошел месяц, съестные припасы у осажденных стали иссякать. Начался

голод.

Наиболее малодушные и те, кто присоединился к дружине ради грабежа,

стали поговаривать о сдаче.

С такими Мигриаули сурово расправлялся, хотя и сам не мог не видеть

приближения конца.

По совету Чалхии он послал к Эгарслану людей на переговоры. Он просил

выпустить его с дружиной за пределы Грузии.

Бакурцихели не принял этих условий. Он ответил, что дает разбойникам

еще неделю для полной сдачи. В противном случае он грозил пойти на

приступ.

По настоянию друзей Мигриаули опять послал к Эгарслану людей с

просьбой передать, что разбойники согласны сдаться только самому царю или

Шалве Ахалцихели.

Эгарслан передал эту просьбу в Тбилиси и стал ждать ответа.

Визири убеждали Георгия, что он не должен вмешиваться в эти

переговоры. Не пристало, дескать, царю говорить с разбойниками.

Но Шалва Ахалцихели выражал готовность встретиться с главой

восставших.

— Нам предстоит далекий и трудный поход, — говорил он, — Мигриаули

пользуется поддержкой народа. Если установить мир с мятежниками, это

вернет доверие крестьян к царю. К тому же в отряде Мигриаули много метких

стрелков, и, вместо того чтобы избивать их, лучше использовать их против

врага.

После недолгого колебания царь согласился с доводами Ахалцихели и

направил его к Эгарслану.

Между тем прошла неделя, и осажденные потеряли надежду на возможность

мирной сдачи, ибо никаких вестей от царя не приходило. Лухуми пришел к

заключению, что часть разбойников может спастись, если другая часть, более

многочисленная, проложит им путь сквозь вражеское кольцо, вступив в

схватку с царскими воинами. Он отобрал наиболее молодых и крепких

дружинников и подготовил их к вылазке под началом Карумы Наскидашвили.

Поздно ночью осажденные неожиданно напали на противника. Отряд Карумы

прорвался после жестокой схватки, цепь осаждающих снова сомкнулась вокруг

оставшихся в стане мятежников.

Мигриаули повернул коня и бросился прямо на Эгарслана. Он уже занес

над ним меч, но в этот момент в спину ему вонзилась стрела. Лухуми

свалился с коня.

Один из разбойников кинулся к вожаку в надежде, что тот еще жив,

взвалил его на плечи и понес. Но и его настигла стрела, и он рухнул вместе

со своей ношей.

Когда Ахалцихели и Торели прибыли в стан Мигриаули, все было уже

кончено. Большинство мятежников было перебито. Лишь немногим удалось

вырваться.

Трупы разбойников валялись вперемежку с трупами царских воинов.

Старик с распоротым животом крепко зажал окоченевшей рукой меч,

скрюченными пальцами другой руки он впился в пандури.

Торели с тоской смотрел на убитого. Он узнал слепого певца,

встреченного им на лашарском празднестве.

— Как этот несчастный попал сюда?! — вырвалось у него.

Турман взглядом поискал Шалву. Тот склонился над умирающим Чалхией.

Смертельно раненный Пховец с трудом приподнялся и указал Ахалцихели

на воина, лежащего ничком со стрелой между лопатками.

— Ты видишь, Шалва? Лухуми...

Как орел с подбитыми крыльями, распростерся на земле богатырь. Слезы

застлали глаза Ахалцихели.

— Я знал, что его конец будет таким! — через силу продолжал Пховец. —

Только тогда крестьяне победят, когда перестанут поднимать руку друг на

друга... Кто знает, придет ли такое время!.. Мы боролись за свободу

крестьян, а царь послал против нас таких же крестьян, только облаченных

по-воински... Знай, Шалва, и царя, и всю страну нашу ждут черные дни. Эта

стрела поразила не только сердце Мигриаули, но и сердце самой Грузии, ибо

сила Грузии — в народе, в таких людях, как Лухуми... — Чалхия застонал и

испустил дух.

После гибели Мигриаули многие разбойники действовали под его именем.

Для того чтобы народ поверил в его смерть и чтобы эта смерть послужила

острасткой для других, тело Мигриаули привязали к столбу на главной

площади Тбилиси.

Но народ и не думал оскорблять его прах. Люди проходили мимо, низко

опустив головы, скорбно глядя на жертву несправедливости.

Женщины даже не боялись оплакивать горькую долю бесстрашного

богатыря.

Только один день пробыл труп Лухуми на площади. Ночью он исчез.

Тысячи разноречивых слухов ходили в народе. Одни говорили, что сам

царь не выдержал ужасного зрелища, в нем заговорила совесть и он велел

тайком убрать мертвого. Другие утверждали, что власти испугались

сочувствия, которое убитый вызывал в народе. Третьи предполагали, что

горожане сами убрали труп и предали его погребению втайне от властей.

Неожиданное появление монголов у границ Грузии, в областях Гаги и

Эрети, разорение поместий и монастырей встревожило всю страну.

Варам Гагели и эретский эристави первыми поставили двор в известность

о том, что враг вторгся в пределы страны. Никто не знал ни о численности

вражеского войска, ни о намерениях монголов. Грузины наспех собрали

десятитысячное войско и бросили его навстречу незваным гостям.

Монгольский передовой отряд оказался небольшим, он быстро откатился

назад. Грузины последовали за ним. Монголы останавливались, время от

времени вступали в схватки с преследователями, а затем продолжали

отступать.

Грузины гнались за монголами два дня и дошли до реки Балис-цкали.

Монголы переправились через реку, но не задержались и на этом рубеже. От

⇐ Предыдущая 16 17 18 19 202122 23 24 25 Следующая ⇒